Текст книги "Прощай, пасьянс"
Автор книги: Вера Копейко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 16 страниц)
11
– Ну и как ты вызвала его на дуэль? – спросила Мария, выслушав рассказ сестры о парижской жизни.
Они сидели за коклюшками, плетя узор, который показала горничная Анна. Коклюшки негромко стучали, не мешая говорить. Они уже выпили утренний кофе с густыми сливками, который научилась варить Глафира, причем делала это так, как будто сам Салимон-ага водил ее рукой, тот самый турецкий посланник при дворе Людовика XIV, который первым научил парижан пить кофе.
Крепкий кофе помог сгладить неловкость утра после минувшей грозовой ночи. Сестры без слов поняли друг друга – не нужно говорить ни о чем. Ничего не произошло такого, что следует обсуждать. Решенное не перерешивают.
Но им необходимо было говорить о чем-то столь же дерзком, как то, что произошло прошлой ночью.
– Ты знаешь, – говорила Лиза, – в Европе доступно отстаивать честь всем и каждому. – Она отпила из чашки глоток. – На дуэль можно вызвать даже того, кто стоит выше тебя на ступенях жизненной лестницы. Я этим воспользовалась.
– Ты купила того, кто вызовет хозяина бала? – вскинула брови Мария. – Но если я верно поняла, он был посланником другой страны?
– Но он европеец. Этим все сказано, – объяснила Лиза. – У него тот же самый кодекс чести.
– А человек, которого ты наняла?
– Он не клошар, нет. – Она засмеялась. – Он студент, которому нужны были деньги.
– Вот как?
– Да. Он был студентом моего умного Жискара. Еще и поэтому мне не составило труда уговорить его вызвать посланника на дуэль.
– Невероятно, – прошептала Мария. – Она приложила палец к губам.
– Он такой же, как я, субтильный. – Лиза повела плечами, на которых была тонкая сиреневая шаль, точно такая, как на Марии. – Иначе как бы я смогла нарядиться им?
– Он дал тебе свое платье? – Мария желала представить в деталях, как все было. Хотя на самом деле у нее в голове толпились совсем другие детали, которые она гнала, вытесняла теми, что сообщала ей сейчас сестра. Ничего, она справится с собой. Должна.
Лиза поморщилась:
– Да, он дал мне свои вещи. И я их надела. – Она засмеялась. – Никогда не думала, что буду настолько хорошо чувствовать себя в мужском платье.
– А шляпа? Как ты спрятала под нее волосы?
– Помогла наша русская коса. – Она засмеялась. – Я заплела ее – прости меня Господи, – одну косу. Хотя знаю, что нельзя, после того как ее расплели надвое. Но что значит нельзя? – Лиза скривила губы. – Что это такое, когда без этого жизнь не в жизнь?
– И потом, это было в Париже. Ты там почти и не ты, – вступилась за сестру Мария, ограждая от ее же собственных нападок.
– Ах! – Лиза махнула рукой. – Не отрезать же косу, верно?
– Ты что! – испугалась Мария. – Мы с тобой не можем менять в себе ничего без уговора! – Ее зеленые глаза стали величиной с изумруд на кольце, таком же, как на пальце Лизы.
– Конечно, нет. Я знаю. Потому я заплела косу, закрутила на темени и заколола. Потом надела шляпу с высокой тульей.
Мария засмеялась:
– А помнишь друга нашего батюшки, который укладывал волосы в кошелек? – Она прыснула, приложив ладони к губам.
– Еще бы не помнить! – точно так же прыснула Лиза. – Как сейчас вижу – на нем парик, сзади – косичка, а поверх нее сеточка. Которая так смешно называется – кошелек. Хорошо, что эта мода прошла. Она осталась теперь лишь как мужская странность. Для очень пожилых мужчин.
– Ну, дальше, дальше… – подгоняла Мария, которой не терпелось узнать главное. Она чувствовала себя так, будто не Лиза, а она сама собиралась тогда на дуэль.
– А дальше милый студент по имени Варнье послал письмо…
– Но ведь это ты написала письмо? – Мария ощущала себя так, как в детстве на качелях – дух захватывало, и казалось, никогда больше не глотнуть воздуха всей грудью.
– Я.
– Он переписал его своей рукой?
– Да, конечно. Потому что почерки мужчины и женщины отличаются.
– Наш с тобой особенно, – согласилась Мария.
– Мы могли бы стать каллиграфами. Если бы захотели.
– Ох, Лиза! – Щеки Марии горели. – Мне вообще кажется, что мы с тобой способны на все. – Она громко засмеялась. Лиза почувствовала в этом смехе надрыв, как будто в нем выплескивалось напряжение предшествующих дней.
– Ты станешь смеяться еще громче, когда узнаешь, что сказал мне потом посланник…
– Что?
– Что он был настолько возмущен грубостью и резкостью стиля, что ожидал увидеть перед собой громилу. А когда увидел… меня… То есть того, кто захотел стать его противником, он опешил.
– Он сразу узнал в тебе женщину?
– В том-то и дело, что нет. Но его потрясло несоответствие угрожающего стиля и облика самого дуэлянта.
– Ха-ха-ха! – засмеялась Мария, и слезы выступили у нее на глазах.
Хорошо, подумала Лиза. Она смеется, значит, напряжение понемногу отступает. Сама она уже справилась с собой. Может быть, потому, что потрудилась над собой заранее. Никаких чувств, велела она себе, отправляясь в супружескую спальню Финогеновых. Только действие. Физиологическое, ничего чувственного. Не забыть подложить под бедра подушку, твердила она себе, чтобы не пропало ни капли. Так учил ее французский доктор. Если все получится с первого раза, то не понадобится второго. Для Марии легче.
Она знала, она чувствовала, хотя не было пока и быть не могло никаких признаков удачи, что все вышло как надо. До моей уверенности придется ждать не меньше трех недель. Надо забыть обо всем самой и заставить забыть Марию. Наиболее тягостное в жизни – ожидание, соединенное с чрезмерной надеждой.
Лиза посмотрела на лицо сестры. Оно горело, и не только от ожидания, но и от азарта, свойственного обеим. Лиза не сомневалась, что сейчас сестра видит себя в мужском платье, с пистолетом в руке.
– Дальше, дальше, – подгоняла Мария. – Что было дальше? Не тяни. Что посланник?
– Он был честен и горд. Ответ не замедлил прийти, Роже Варнье получил его незамедлительно. В нем было сказано: среда, утро, гора Монмартр.
– Гора-а? – Брови Марии сошлись на переносице. – А зачем забираться так высоко?
– Ты не видела эту гору, – фыркнула Лиза. – Одно название, это скорее холм близ Парижа. Монмартр покрыт виноградниками, полон неспешных селян. Простор и уединенность одновременно. Лучше места не придумать, особенно раннее утро.
Мне подали лошадей на рассвете, – продолжала Лиза. – Роже согласился стать моим секундантом и доктором. Он изучал естественные науки, кроме того, что слушал лекции Жискара. Ты ведь помнишь, что Жискар был еще и умелым лектором?
– Конечно, – кивнула Мария. – Вот откуда ты столько знаешь о физиологии.
– Да. Мы поехали. – Лиза отложила коклюшки и убрала белые нитки с коленей. – Никогда не видела такого утра, – вспоминала она. – А может быть, никогда не вставала так рано. Монмартр скрывался в пелене тумана, он словно дразнил – не найдешь, заблудишься, вернешься, не поедешь. Но мы с тобой хорошо знаем себя: решили – все равно что дали обет перед Богом. И если он не поразил нас громом за наши желания и намерения, стало быть, он нас благословил.
– Как ты правильно сказала, Лиза, – тихо заметила Мария. – Я думала примерно так же… Но не могла настолько точно выразить свою мысль.
– Я это сделала, значит, и ты тоже.
– Я рада, – прошептала Мария.
– Мы поднимались по твердой тропе, набитой множеством лошадиных копыт, утоптанной деревянными крестьянскими башмаками – сабо. Войдя в туман, как под бескрайний полог, я увидела, как наливается соком и набирает спелости виноград. Я остановилась и сорвала ягоду. Я хотела увидеть в ней зерна, но еще было рано. И ты знаешь… Ты знаешь, мне вдруг показалось, что ягода похожа на беременную женщину. В которой зреет зерно. Но его еще не видно. – Она повернулась к Марии всем корпусом. – Я вспомнила тебя. Я вспомнила наши разговоры с тобой. Мое обещание тебе. Ведь мы давно с тобой знали, чем наделил: Господь каждую из нас и чем обделил. Я вспомнила твой вопрос в тот день, когда Федор сделал тебе предложение. Ты спросила меня, можешь ли выйти за него замуж, не сделаешь ли ты его несчастным? Должна ли ты ему сказать, что заключил доктор? Открыть, что к тебе не приходят каждый месяц «гости», а это значит, ты не можешь выносить дитя?
– Помню, Лиза.
– И тогда я подумала, что если я на самом деле стану стреляться, то подставлю под пулю не одну себя, но и тебя и Федора. И того, кого я должна вам родить. Столько жизней взамен одной…
– Господи! – выдохнула Мария, выпуская работу из рук.
– Я приехала как раз в тот момент, когда мой противник подъезжал с другой стороны холма. Мы уже протянул руки друг другу для пожатия, как его конь мотнул мордой и задел мою шляпу. – Она засмеялась. – Что было дальше – не стоит и говорить.
– Нет уж, говори! – Щеки Марии стали цвета рубина, который был вправлен в другое кольцо, такое же, как сейчас сверкнуло на руке Лизы.
– Хорошо. – Лиза кивнула. – Слушай дальше. Посланник онемел, потом окинул меня взглядом и сказал: «Я не стреляюсь с дамами». «На какого рода сатисфакцию в таком случае я могу рассчитывать?» – не растерялась я. «На мою руку и сердце», – не задумываясь, бросил он.
– Ты кинулась ему на шею, – насмешливо проговорила Мария.
– Как же!..
– Но он-то наверняка так подумал?
Лиза покачала головой:
– Я не лишилась дара речи, между прочим.
– Я и не думала, – фыркнула Мария.
– Я сказала ему: мы с вами не знакомы.
– А он?
– «С такой особой, как вы, нет никакой надежды познакомиться по-настоящему, даже прожив вместе до конца дней» – вот что он сказал мне.
Мария расхохоталась, представляя себе сцену на Монмартре.
– А он? Что же он? Хорош собой? Умен? – сыпала вопросами Мария. – Впрочем, конечно. Глупец никогда бы не рискнул пойти на такой шаг. Предложить руку и сердце той, которая хотела тебе смерти… Это… дальновидный поступок.
– Я так и подумала, – согласилась Лиза. – Он, наверное, решил побеспокоиться о своей жизни. Одним врагом: меньше – не стану же я устраивать охоту на собственного мужа. А если я бросилась защищать Жискара, то став моим мужем, сможет рассчитывать на то же самое.
Сестры захохотали. Они хохотали с облегчением, как будто этим смехом отодвигали в прошлое вчерашнюю ночь.
– Так ты согласилась? – Мария хотела узнать все до конца.
– Я сказала ему, что я вдова. Что я в трауре. Что однажды я уже выходила замуж в трауре – по тетушке. А чем закончился этот брак? Новым трауром. Поэтому я не хочу больше выходить замуж в лиловом.
– А как ты была хороша в лиловом, Лиза! – Мария покачала головой. – Ну-у просто французская королева! Как это мудро, – продолжала Мария, – если в семье невесты глубокий траур, снять на время черное платье и надеть лиловое. Красивый траур для невест. А как хорошо было сделано твое приданое из лиловых материй. Больше всего мне нравилась ткань фиолетово-дофиновая.
– Да, она самая темная из всех лиловых. Только во Франции я поняла, почему она так называется.
– Почему же? Из-за французских дофинов, верно?
– Да. Они никогда не носили в трауре черное, а только фиолетовое, все лиловое, жирофле, сиреневое, гри-де-лень.
– Какие завидные есть на свете материи! – Глаза Марии азартно блестели. Было видно, что она все более отвлекалась от своих мучительных мыслей и сомнений. – Одни названия чего стоят – объярь или гро-муар, гро-гро, левантин…
– Я тоже их знаю, – вовлеклась в игру Лиза. – Марсе-лин, сатень-тюрк, бомб… Они все гладкие ткани. А как тебе затканные? Нравятся?
– Ты о пети-семе, о гран-рамаж? Известно ли тебе, что гран-рамаж здешние купцы называют «большой ромашкой»? Когда я услышала это от Федора, то чуть не досмеялась до икоты. Федор, должна тебе сказать, любит затканные золотом и серебром ткани. Хороши, говорит, и добротны. Сюда их тоже привозят, это турецкие и персидские ткани. Здешние люди ценят бархат с золотом и серебром. Наверное, они греют им душу. Посмотришь – лето перед глазами. Тепло, солнечно. – Мария умолкла, а потом спохватилась: – Что-то мы не о том. Отвлеклись. Так что же, вы даже не вынули свои пистолеты?
– Нет.
– А где ты взяла пистолет?
– Мне купил Роже Варнье. У своего дяди. Его дядя владеет оружейной фирмой.
– А я думала, ты пришла с тем, который…
– Я поняла, о каком ты говоришь. – Лиза понимающе кивнула. – Но я попросила что-то более солидное.
– Хорошо. Так что сказал посланник на твой ответ?
– Что готов говорить со мной после окончания траура.
– О Господи! – Рука Марии метнулась к губам. Женский жест, означающий одно – желание удержать крик и в радости, и в боли.
– А ты?
– А что – я? Придет время – поговорим. – Лиза вспомнила, какая холодная была у него рука, когда ее рука легла в руку. Она почувствовала, как ее сердце леденеет. Он ничего не сказал, она тоже молчала, он быстро выпустил ее руку из своей и развернулся на каблуках.
С вершины Монмартрского холма открывался вид на веселый и щедрый город Париж. Вскоре она должна была покинуть его, но всегда будет помнить о нем, грезить о нем. Потому что в этом городе для них с сестрой произошло слишком много важного…
– Но твой траур… Он ведь кончается…
– Ты верно подсчитала. – Лиза коснулась руки сестры, легонько похлопала по ней. – Мы все успеем.
Мария чувствовала себя так, будто та самая гора Монмартр еще недавно давила ей на плечи, а теперь отступилась от нее и она снова на воле. Мария дышала легко и свободно. Значит… значит, Лиза… Лиза… Значит, она не влюбится в Федора…
– Тебе… по сердцу этот посланник? Он кто же – австрияк?
Лиза улыбнулась:
– Да нет, он русский человек.
Мария замерла.
– Как же – русский? А писали в газетах, что он австриец.
– Верно писали, только матушка его была русской женщиной. Вот и все. А про то, по сердцу ли мне он… Знаешь, Мария, я думала, что никогда не смогу никого полюбить по-настоящему.
– А Жискара? Разве…
– Полюбить так, как тебя, – настаивала Лиза.
– Но я твоя сестра…
– Ну хорошо, как ты – Федора.
– Ах, та-ак… – протянула Мария.
– В моем сердце должно быть чувство, что я – часть другого человека. Что без него мне жизнь ни к чему. И вот теперь… Когда я думаю, что могла убить… того мужчину, что-то переменилось во мне. Мне теперь хочется жить с ним рядом. Оберегать его. Бояться того дня, когда нам придется расстаться.
– Расстаться? Но зачем? – Мария непонимающе смотрела на сестру.
– Когда придет срок уйти из этого мира. – Лиза глубоко вздохнула.
– Вот ты о чем… – Мария покачала головой. – Ты знаешь, а ты ведь повторяешь то, о чем думаю я.
– Ты так думаешь о Федоре, – утвердительно сказала Лиза.
– Да. О нем. – Она теребила краешек кружевного полотна. – Он напишет тебе?
– Я ему напишу сама, – сказала Лиза.
– Поняла… – Мария снова взялась за работу. Теперь пальцы сновали легко, в комнате раздавался мерный стук коклюшек. Потом вдруг он стих, Мария в тревоге взглянула на работу. – Что-то не быстро получается, – заметила она.
– А куда спешить? – Лиза пожала плечами. – Мы ведь должны сплести это к сроку, до которого еще далеко.
– Ты хорошо помнишь, как устроена бригантина? – спросила Мария с тревогой. – Она должна быть на кружевах как вылитая.
– Прекрасно помню.
– Имя сделаем покрупнее, – пробормотала Мария. – Да, как будет держаться наш флаг? На чем? – вдруг забеспокоилась она.
Лиза сощурилась.
– А вот про него мы подумаем отдельно.
Но когда она это говорила, то уже знала, как все будет.
12
– Дай насмотреться на тебя, дай… – шептал Федор, приподнимаясь над женой. Ее живот напрягся, потом задрожал. – Ох, что… что ты делаешь со мной…
Она чувствовала, какая горячая и потная у него спина, ее тело тоже горело не меньше, чем его. Она закрыла глаза, но не темнота была под веками, а яркие вспышки света при каждом движении Федора.
– Сегодня ты… ты сегодня… ах, ты сегодня такая…
Его тело напряглось, по ложбинке вдоль позвоночника катился горячий пот… Желание, которое в нем копилось, получило выход. Оно было такой силы, словно Федор собирался в один этот миг насытиться женой на все предстоящие месяцы…
– Тебе… Тебе… Тебе… – повторял он. – Тебе, – наконец прохрипел он в последний раз и упал на нее без сил.
Мария улыбнулась, он почувствовал эту улыбку своей щекой, которая вжималась ей в личико. Она охнула, а он ослабленным уже телом накрыл ее тело, белоснежное, словно лилия. Такой чистый белый цвет он видел только в Голландии. Но то было не тело женщины, а цветок. Лилия. Федор не сомневался, что такого тела нет ни у кого, разве еще у Лизы, но она двойник своей сестры, поэтому не считается.
Федор Финогенов любил свою жену страстно. Мария покорила сердце северного купца сразу.
Думал ли он тогда, из какой семьи Мария? Кто ее отец и какую партию наметил он для своей дочери? Не эти мысли явились ему в голову. Да и как они могли явиться, если она вытеснила вообще все мысли, которые были у него в голове?
Он думал только об одном – как набраться смелости и войти в ее московский дом. Но, как бывало с Федором, едва он ставил перед собой, казалось бы, несбыточную цель, он тут же давал клятву Господу, что достигнет ее.
Он шел в комнату матери, где после нее все осталось, как при жизни, и тяжелое Евангелие лежало на прежнем месте, хорошо известном ему – на столике, под иконками, – и давал клятву.
Так мог ли он, побожившись, что Мария Добросельская станет его женой, не исполнить свое слово?
Дальше все свершалось словно помимо его воли. Федор не думал о том, что, давая обет перед Богом, он тем самым убирал препоны, которые чинил ему его же собственный разум. Теперь, избавившись от сомнений, он должен был войти в ее московский дом. Позвать Марию замуж.
Если бы сейчас его заставили найти дом Марии в тесных московских переулках, он бы точно заблудился. Не важно, что Федор Финогенов в лесу по следу выследит любого зверя. Что за мехами в Сибирь ездит, будто не за тысячи верст на лошадях, а идет к себе в амбар.
Но он нашел ее дом. Позднее.
А тогда, в Париже, когда он стоял в толпе, ожидающей выхода императора Наполеона из собора Парижской Богоматери, он дышал ей в затылок и смотрел, как шевелятся золотые нити волос на спине, выбившиеся из косы, упавшие на темный бархат ее теплого салопа.
Федор слегка наклонился, желая заглянуть девушке в лицо. Внезапно лицо ее оказалось так близко, что он ощутил запах ее кожи.
– О-о-ох! – раздалось за спиной, и он почувствовал, как на него напирают.
Толпа не в одну сотню человек зашевелилась, загудела, ему казалось, что он тонет в ней, его закручивает, засасывает, как в воронке водоворота. Однажды он тонул, когда перевернулась лодка и его затягивало под нее. Сейчас происходило нечто похожее.
Первая мысль, которая пришла в голову Федору, – не дать Марии упасть. Руки сами собой потянулись к девушке и крепко обхватили за плечи. Он не понял как, но в его спасительных объятиях оказалась не одна Мария, но и ее сестра. Тогда Федор не знал, как зовут вторую. Просто сестра.
Их тетушка впилась ему в плечо, он чувствовал, как доха соскальзывает с него. Федор не противился.
Толпа напирала. Внезапно он почувствовал, как сестры потяжелели. Скамейка! Ее выбили у них из-под ног! Они теперь повисли на нем.
Сам не зная почему, Федор, отягощенный тремя женщинами, что было сил рванул влево. Он сделал это как раз вовремя, потому что через мгновение там, где он только что стоял, была куча мала. Люди падали, давили друг друга, переплетались руки, ноги, он слышал вопли несчастных, и эти крики подстегивали его. Тяжело дыша, он выносил свою добычу из настоящего вертепа. На миг мелькнула мысль об отце и брате, но тут же пропала, потому что рука его, сжимавшая худенькое тело Марии, горела так, будто он прикоснулся к раскаленному железу в кузнице, когда подковывал своего жеребца.
– Кто вы? – резко спросила женщина по-французски, поправляя черную пелерину у горла. Ткань загнулась, будто ухо гончей, подбитое ветром, подумал Федор. Она уже отпустила плечо Федора, твердо стояла на ногах, и привычная уверенность вернулась к ней тотчас.
– Тетушка, он русский богатырь, – ответила за него Мария.
Тетушка с некоторым недоверием оглядела незнакомца, который так вольно обошелся с ними, она готова была весьма резко высказаться на этот счет, но, бросив взгляд на то место, откуда их вывел, а точнее, вынес на себе незнакомец, пригасила свой пыл.
Марию поддержала сестра:
– Самый настоящий русский богатырь, тетушка.
Едва смолкли эти слова, как обе сестры, не сговариваясь, внезапно прижались губами к щекам богатыря.
Глаза тетушки сначала замерли, не мигая, потом ресницы ее слегка опустились, губы дрогнули в хитроватой улыбке.
Неожиданно для себя Федор получил в награду третий поцелуй. Он пришелся чуть выше того места, куда прикоснулись губы Марии.
– Считайте, что вы приглашены на обед, мой друг. Вы должны к нам прийти завтра. Ждем в шесть вечера. – Слова тетушки прозвучали чеканно. Она говорила таким тоном, которому не принято перечить.
Даже когда Федор сидел за столом в парижском доме тетушки, он не сказал бы точно, что ест. Серебряная вилка подносила что-то ко рту, наколотое ею на тарелке севрского фарфора. Хрустальный бокал содержал отменное вино. Федор поглощал крошечные пирожные с ароматом розы и корицы и чувствовал, как все его тело млеет… Но он-то знал, что точно так же вело бы себя его тело, если бы сейчас подали редьку с квасом. Он поедал взглядом только Марию.
А потом все перешли в гостиную, в которой стояли клавикорды и клетки с певчими птицами. Пестрые яркие создания, скорее всего это были канарейки, подпевали сестрам, которые играли по очереди на инструменте.
Федор думал, что в раю бывает именно так, он нежился и наслаждался, как и всякий грешник, на мгновение пробравшийся в рай. И как всякому, попавшему туда случайно, ему хотелось длить эту случайность вечно. Так как же ему устроиться?
Только одним способом – перенести такой рай к себе домой. А значит – заполучить Марию.
Мария Добросельская разрешила Федору писать ей письма. Она дала свой адрес в Москве, куда они вскоре с сестрой и тетушкой уезжали из Парижа. Могла ли она отказать спасителю? Конечно, нет.
Федор помнит, как он писал свое первое письмо Марии. Он сидел над листом бумаги с пером, размышляя, писать ему по-русски или по-французски. Как укорял себя за то, что слабоват во французской грамматике. Он все же написал ей первое письмо по-русски. Хотя и здесь у него были трудности – плоховато с точками и запятыми. Но потом он разрешил себе не мучиться и стал действовать как всадник на незнакомой дороге: то быстро гнал – ни точки, ни запятой, то придерживал коня – насаждая закорючки где надо и где не надо. Он был уверен, что сердце Марии прочтет все, что он хотел ей сказать.
Федор хорошо помнит и тот день, когда с газетами и журналами ему принесли письмо, написанное каллиграфическим почерком.
Первым порывом было поцеловать его. Он не противился своему порыву. Он приложился к каждой букве, вдыхая до головокружения аромат духов, тех самых, которыми пахло от нее в Париже. А потом Федор бессчетное число раз прочел письмо и положил в карман, поближе к сердцу.
Письма становились нежнее, наконец наступил день, когда Федор отважился написать о своих чувствах и надеждах Марии Добросельской, которую полюбил всем сердцем.
А потом полетел он в Москву на перекладных. Кони несли его так быстро, как только могли. По сотне верст в день, не меньше, приближая его к желанной женщине. Две с лишним недели пролетели мимо, и вот он уже на заставе, где полагалось каждому, кто въезжает в Москву или выезжал из нее, зарегистрироваться, уплатить пошлину, подорожный налог. Ему казалось, что служивые копаются дольше, чем он долетел от Лальска до этого места. Он было уже собрался в нетерпении «позолотить ручку», но все закончилось без того. Федор велел кучеру править по выученному и сто раз повторенному за длинный путь адресу. На Остоженку, дом с флигелем и белыми наличниками…
Федор хорошо помнит в кабинете Марииного батюшки только одно – он весь уставлен фолиантами. Федор скользил по ним глазами, но они были для него не более говорящими, чем огородный частокол. Пока он не наткнулся взглядом на одну книгу с деревянным корешком, обтянутым алым бархатом, и с золотыми застежками.
Он ее узнал. Потому что такая книга была у матушки. Евангелие. Весила она не меньше полупуда. Эта книга, был уверен он, и помогла ему обрести Марию.
С тех пор как он увидел сестер в соборе Парижской Богоматери, он молился каждый день. Жарко и страстно приникал он к Евангелию, никогда прежде с ним такого не случалось. Или просить было не о чем, или сам справлялся. Но теперь он читал страницу за страницей, он молил своего ангела о помощи. Чтобы полюбила его Мария точно так же, как он ее.
Может ли отказать ангел, если девушка носит такое имя – Мария? Не отвернулся от Федора Финогенова его ангел. Он славно потрудился.
Почему Федор не испугался своего купеческого звания? Почему просил руки Марии Добросельской так, будто не происходила она из известной московской семьи?
Да он про это и думать не думал, этот северный вятский молодец. Он хотел одного: получить ее, увезти к себе в огромный дом, выстроенный из лиственницы на века, и жить с ней там.
– …Прошу вас, проходите в гостиную. – Тоненькой ручкой, унизанной кольцами с изумрудами под цвет глаз, она указала Федору на кресло, обтянутое белой парусиной. Он удивился – не парчой или бархатом, а настоящей парусиной. Из той, которую кроят на паруса. Мария перехватила взгляд гостя и улыбнулась: – Это кресло нашего отца. Ему жарко на бархате. Он говорит, что, когда сидит на парусине, свежие мысли приходят скорее, они летят как на парусах. Причем самые свежие.
– Мой секрет, никому его не выдавайте. – Профессор Добросельский приложил палец к губам и хитро посмотрел на гостя.
Федор кивнул, не задумываясь, как кивнул бы сейчас в ответ на любые слова. Ничего, кроме нежного голоса Маши, кроме ее облика, ее запаха, не видел и не слышал, не чувствовал он.
Дверь открылась, вошла ее сестра, одетая точно так же, как Мария. И хотя на пальцах ее сверкали такие же кольца, и рука, которую она протянула гостю, была такая же, даже длина ногтей была в точности как у Марии и даже пятнышки на них, по которым гадают в детстве – счастье-несчастье-деньги-дорога-любовь, – совпадали, Федор знал, что это Лиза.
А когда он присмотрелся к мизинцу, на ногте которого белело пятнышко, ему стало вдвойне приятно – оно означало любовь. А на безымянном что? Господи – дорога. Как Марии…
– Здравствуйте, Федор, – голосом Марии сказала Лиза.
Он поклонился.
– Как же вы будете нас отличать? Ведь мы неразлучные сестры. А если я захочу поехать с Марией к вам?
– А Мария согласна поехать? – услышал он то, что хотел. Радость омыла сердце. – Она согласна?
Лиза засмеялась:
– Так как же вы сумеете нас отличить, если она скажет «да»?
– Сердце сумеет, – ответил он.
Сестры засмеялись. А Мария сказала:
– Он отличит нас, он ведь хорошо узнал меня по письмам.
– А может быть, я тоже их писала. У нас одинаковый почерк. – Лиза сощурилась, разглядывая Федора.
– Неправда. Ты не писала, Лизавета. Не смущай его.
– Я сам знаю. Все письма были от Марии.
– Душа подсказала? – засмеялась Лиза.
Он не успел ответить, потому что другая дверь открылась и вошел отец, который ненадолго оставлял их.
– Да-а, Федор Степанович. Я думаю, мои ведьмочки вас тут уже совсем закружили.
Федор покачал головой:
– Да нет. Я привычный. В наших лесах всякого полно.
– Тогда я за свою дочь спокоен. Что ж, если Мария согласна – вручаю…
Мария пошевелилась под ним, приподнялась на локте и взглянула на мужа.
– Федор. Я… Я понесла…
Он замер отзвука ее голоса. Он был тихий, но резанул по сердцу так, как никакой иной звук не смог бы.
– М-мария… – так же тихо даже не проговорил, а выдохнул он. – О Господь наш милосердный!
За окном стояла тихая темная ночь. Луны не было. Полная луна уже отсветила свое, и теперь только-только нарождался новый месяц.
– Когда? – наконец нашел в себе силы спросить Федор.
– Ты… ты помнишь… ночь, когда была гроза? – Она помедлила, потом добавила: – После той долгой суши, когда едва не сгорели все мои цветы…
– Цветы? Гроза? – Федор чувствовал, как стучит в висках кровь, как колотится в груди сердце. Он хотел лечь рядом с женой, но боялся, как будто те слова, которые она сейчас сказала, он может примять своим большим телом. Да, он хорошо помнил ту ночь. Но почему он ее запомнил? Может быть, потому, что Мария была не такая жаркая, как всегда, и какая-то… скованная, что ли… Как будто у нее на уме было что-то, кроме того, чтобы испытать радость соединения с ним.
– Я еще попросила тебя подложить мне под бедра подушку…
Ну конечно! Она удивила его, но он подчинился, как всегда подчинялся словам жены. Потому что безоглядно верил ей все эти годы. Она ни разу не обманула его даже в мелочах.
– Конечно. То была такая ночь…
Мария вздрогнула, ей нестерпимо было слушать о том, какая была та ночь. Скрипя сердце, она поспешила добавить:
– Этому уже месяц без трех дней.
– Ох, моя милая… – Он обнял ее нежнее нежного. Он уткнулся ей в шею и не дышал.
Мария почувствовала влагу на своем лице. Неужели?
– Федор…
– Да, я плачу, – шептал он. – Мне не стыдно, Мария… От радости плакать не стыдно. Как жаль, что я ухожу в море. Как жаль… Я не увижу тебя в такой поре… Ты будешь еще красивей, чем сейчас. А я не увижу.
Она тихо засмеялась:
– Ты думаешь, красивей? Да нет…
– Сохрани наше дитя. Себя сохрани.
– Я сохраню, Федор. – Она высвободила руки и обняла мужа за шею. – Отправляйся спокойно, а когда вернешься, нас будет трое.
