Текст книги "Мужество"
Автор книги: Вера Кетлинская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 47 страниц)
13
В дороге комсомольцы думали: приедем в Хабаровск – все определится. А тут возникла новая цель: надо добраться до строительной площадки. В Хабаровске никто ничего не мог объяснить. Уже существовала контора нового строительства, но строительства еще не было. Был сектор кадров, где измученные люди до ночи регистрировали, размещали, снабжали талонами прибывающих комсомольцев и инженеров. Были инженеры, которые околачивались в конторе и ворчали. Главный инженер Сергей Викентьевич исполнял обязанности коменданта общежития. Молодой инженер Федотов выдавал талоны в столовую и в баню. Существовал и начальник строительства, товарищ Вернер. Его удавалось видеть только мельком – нервный, худой человек с холодными светлыми глазами и повелительным голосом. Он целыми днями пропадал в краевых организациях и на совещаниях. Дверь его кабинета охраняла секретарша – пожилая, сварливая, неразговорчивая, с длинным носом и недоверчивым взглядом. В первый же день знакомства комсомольцы окрестили ее «амурским крокодилом».
Никто ничего толком не знал. На любой вопрос отвечали: «Надо спросить у Вернера». Говорили, что ехать на строительную площадку нельзя, так как ниже по Амуру еще стоит лед. И все-таки каждый день возникали слухи, что завтра посадка на пароходы. В общежитии, организованном наспех в дырявых бараках, не было воды, не было света; на ночь выдавали по жесткой норме свечи.
В городе была только одна хорошая улица – имени Карла Маркса. На ней и возле нее группировались все учреждения, магазины, кино, столовые. Улица упиралась одним концом в стадион, другим – в Парк культуры и отдыха, сползавший крутыми дорожками прямо к Амуру. Парк был еще закрыт, стадион тоже. В кино показывали фильм, который все уже видели. Оставался Амур. Необъятно широкий, взъерошенный плывущими льдинами. На него смотрели часами.
Днем комсомольцы подолгу болтались в крайкоме комсомола. Всем интересовались, спрашивали каждого комсомольца:
– Ты здешний?
И получали ответ:
– Нет, из Усть-Камчатска.
– Из Виахту.
– Из Гродекова.
– Из Ольги.
– Из Тетюхе.
– Из Находки.
Где была Находка? И Тетюхе? И Виахту? И десятки других мест, откуда приезжали по делам озабоченные пареньки, говорившие о путине, об учебниках, о посевной, о передвижках, об оленьих питомниках, о жилищном кризисе и завозе товаров?
После каждого разговора Епифанов загорался желанием поехать в Тетюхе, или в Ногаево, или на Камчатку.
Коля Платт рассудительно сдерживал его:
– Человек нужен там, где нужна его профессия.
Комсомольцы томились бездельем. Им было стыдно, что им не о чем еще хлопотать.
Восемнадцать молодых коммунистов во главе с Андреем Кругловым пошли становиться на партийный учет. Там, куда ехали, партийной организации не было. Они должны были создать ее так же, как город, так же, как завод, – как всё.
– Вам надо попасть к товарищу Морозову, – сказал им секретарь, – его рекомендуют к вам на руководящую работу. Но он еще не освобожден здесь, и я не знаю, поймаете ли вы его. Сейчас он на крекингстрое, потом у него заседание, и вот его уже ждут товарищи из Охи, из Биробиджана, из Спасска…
Они решили ждать тоже. Товарищи из Охи, из Биробиджана, из Спасска косились на комсомольцев с недоброжелательством людей, всецело захваченных собственными неотложными делами.
Дважды в комнату заглядывали люди:
– Морозов здесь? Его ждут на заседание.
– Иван Сергеевич пришел?
Потом торопливо вошел плотный небритый человек в светлой кепке, с усталым лицом и внимательно-зоркими глазами. За ним шло еще несколько человек, на ходу выкладывая свои срочные дела. Вошедший оглядел группу комсомольцев и весело спросил:
– А это что за табунок?
Комсомольцы поняли, что перед ними Морозов. Секретарь докладывал ему, но Морозов, не дослушав, подошел к комсомольцам:
– Вы когда приехали? А кормят вас хорошо? В баню ходили? А Вернер все бегает? Говорил с вами? Почему не говорил?
Он скрылся в кабинете, и оттуда раздался его настойчивый голос – он говорил по телефону:
– Ну да, митинг. Сразу же, на берегу. Надо же рассказать толково, что и как. И беседы на пароходе. Да пусть проводят сами! Ничего, что молоды, зато энергичны.
Он пригласил комсомольцев в кабинет. Товарищи из Охи, из Спасска, из Биробиджана сгрудились у двери. Снова кто-то звал:
– Иван Сергеевич! На заседание.
Морозов обещал сейчас всех принять, обещал сейчас прийти на заседание, прикрыл дверь. У него было усталое, озабоченное лицо, но глаза внимательно ощупывали, изучали комсомольцев, в них светилась неутомимость.
Комсомольцы ждали первых общих слов, но Морозов заговорил сразу об основном, уткнув жилистую руку в огромную карту, изрезанную голубыми линиями рек и коричнево-желтыми извилинами горных хребтов:
– Вот наш край.
Где-то на карте скрывались названия, уже связанные с вещами и людьми. Хабаровск, Оха, Биробиджан, Посьет, Ногаево… Эти точки терялись в необъятности края.
Но Морозов охватывал его целиком – хозяйским и любовным движением руки:
– Громадина! Все основные страны Европы, вместе взятые, могли бы уместиться на его территории. Англия, Франция, Германия, Испания, Италия, Польша… Япония уляжется восемь раз, Германия шесть раз… Вот его морская граница – восемнадцать тысяч километров. Ледовитый океан, Тихий океан… Тихий! – Он засмеялся и провел рукой по нежно-голубой плоскости океана: – Он горюч, этот океан! Он может вспыхнуть, как нефть! – и без всякого перехода спросил в упор: – Вы что-нибудь знаете о крае?
– Мало, – за всех ответил Круглов.
– Надо знать, – резко сказал Морозов и прошелся по кабинету, устало прикрывая глаза. Но когда он поднял веки, его глаза совсем молодо блестели. Он протянул руку к ромбообразному коричнево-желтому полуострову:
– Камчатка. Изумительное место. Я там был, но мечтаю побывать еще всерьез, подольше, поскитаться с ружьем. Камчатка – край неразведанных богатств и действующих вулканов. Ученые готовятся к подъему на самый большой вулкан – Ключевскую сопку, чтобы спуститься в кратер. Представляете себе? В кратер действующего вулкана! Об этом мог бы писать Жюль Верн.
Он восторженно улыбался. Улыбку вытеснила новая мысль.
– В школах задние парты называли Камчаткой. А Камчатка – это несметное богатство! У ее берегов плавают миллионы. Мы ловим рыбу, крабов, китов. Вот бы вам поглядеть на ловлю китов! Я видел. Это самая увлекательная из всех охот. Убитого кита надувают воздухом и тянут на буксире к китобойному судну, как баржу… Мы усеем берега Камчатки заводами… Пока основной транспорт – собаки. Есть места, куда на собаках добираются месяцами. Но мы построим там дороги, мы ее победим, Камчатку. Она еще вся – в будущем…
Он поднял руку выше:
– А вот наша Арктика… Чукотка, Колыма. Туда добираются только летом, пароходы идут с ледоколами, избегая подводных льдин. Там есть места, куда не ступала нога человека. Но там, где она ступала и несла с собою науку, – какое богатство! Колыма – это золото, золото, советский Клондайк. Мы развиваем там первоклассную золотую промышленность. И какое там золото! Герои Джека Лондона сошли бы с ума от золотой горячки.
Он лукаво улыбнулся:
– Романтика – хорошая вещь, правда? Я сам романтик. Но романтика большевиков соединяется с трезвым расчетом, с уменьем делать полезную работу. Вот это нам и нужно от вас, от молодежи. Ищите романтики – приключений хватит! – но и работайте, работайте как черти!
Бросив эту мысль мимоходом, он скользнул по карте к югу:
– Уссурийский край. Полутропическая флора и фауна. Тигры, изюбры. Таинственный корень женьшень – восточное лечебное средство. Мы широко добываем его и продаем за границу. И оленьи панты – тоже восточное лечебное средство. Теперь и панты у нас – целая промышленность, большие стада, культурная добыча, экспорт. Вы читали Арсеньева? Если бы Арсеньев пошел сейчас по старым маршрутам, он сбился бы с пути, потому что все изменилось.
Он задумался. Все изменения, все будущее края перебирал он в своем перегруженном заботами мозгу.
– Да, – сказал он, подумав, – мы огромный и богатый край. Спросите, чего у нас нет? У нас есть все. – Его рука снова поднялась к карте и заметалась по ней, перескакивая с одного места на другое: – Вот Сучан, Артем-уголь, и какой уголь! Сахалин – уголь, нефть, рыба, пушнина, золото. Бурея – уголь, руда, золото. Амур – рыба, и какая рыба! Многочисленные притоки – белый уголь, электричество. Вы видали речки со скоростью течения до сорока километров в час?.. У нас нет только соли. С солью пока плохо. Но мы докопаемся и до соли. Мы еще не знаем своего края. Хотите цифры? Природные богатства наших недр исследованы примерно на шесть – восемь процентов. Мы топчем землю, а что мы топчем? Какой клад лежит у нас под ногами?
Он провел рукой по лбу, и снова проступили в его лице озабоченность и усталость.
– У нас десятки геологических экспедиций разосланы во все концы. А нам нужны не десятки, а тысячи экспедиций. У нас стройка в десятках мест. А нам нужно строить не в десятках, а в тысячах мест. Людей, людей мало. Да что же вы стоите? – вскричал он, только сейчас заметив, что комсомольцы все еще стоят толпой посреди кабинета. – Садитесь, садитесь! – Он всех рассадил, а сам продолжал ходить взад и вперед, все время возвращаясь к раскинутой по стене карте.
– Хотите заглянуть в будущее? Это во многом мечта, но это будет! Вот – дорога. Вы по ней проехали. Жалкая полоска рельсов. Куда это годится? Краю дышать нечем с одной колеей! Рельсы удвоятся. И удвоятся скоро. Но этого мало. Вот здесь, – он схватил карандаш и с точностью, которая угадывалась по движению карандаша, провел изломанную черту от голубого рожка Байкала к океану, – вот здесь тайгой, районами вечной мерзлоты пойдет БАМ – Байкало-Амурская магистраль. Вместе с нею переродится тайга – вокруг нее так и пойдут в рост новые промышленные районы. Потому что, куда ни ткни, везде надо строить. Шутка сказать! Мы ищем золото, а находим попутно медь, уголь, цинк, железо. Мы ищем уголь, а находим попутно нефть, олово, мышьяк, золото… И все это надо развивать, добывать, обрабатывать… БАМ – это путь в будущее края. А вот здесь, – он поставил на карте жирную красную точку, – вот здесь будем мы.
Он поманил к себе комсомольцев. Они окружили его. Красная точка на карте мерцала и волновала.
– Здесь нет ничего… – сказал он тихо и прищурился, будто вглядываясь в пустоту. – Вы! – с ударением воскликнул он. – Вы построите здесь город, заводы, жизнь… Вот здесь, – его рука с карандашом метнулась к карте и задержалась под зеленым крючком Кореи, – здесь когда-то царская Россия была побита, да так побита, что потеряла весь свой флот. Но Советская Россия никогда не была и не будет бита.
Он оторвал руку от места, где была побита царская Россия, и снова уткнул карандаш в красную мерцающую точку будущего города.
– Вы едете решать одну из важнейших задач обороны. И вы ее решите. А вместе с тем это одна из важнейших задач освоения края. Это новый центр, столица тайги. Это дружеская рука, протянутая Сахалину, Камчатке, Колыме, Николаевску… – он помолчал. Сунул карандаш в карман. – Ну вот что, ребята. Вы – комсомольцы. Большевики. Надо понять и прочувствовать: работы столько, что вздохнуть некогда. Темпы самые напряженные. Не мы их придумали, их диктует международная обстановка… Условия будут поначалу тяжелые. Но край того стоит. Край богат и прекрасен, надо только освоить его. В каждой сопке золото – были бы силы его добывать. Да что золото!
Он шагнул вперед и взял Андрея Круглова за плечо.
– Что золото! – повторил он с пренебрежением, отпустил плечо Круглова, потрепал другого парня по руке, мимолетно обнял третьего, пощупал мускулы четвертого. – Что золото! – повторил он снова. – Люди у нас дороже золота. А без человечьей руки и золото, и нефть, и уголь – ничто.
Он неожиданно засмеялся, и веселые морщинки побежали по его лицу.
– Был у нас такой парень – Кирюша Попов. Послали его на Камчатку. Одного. Ворчал, чертыхался. Написал два слезных письма – рыбу не знаю, не справлюсь, культуры нет. Пробыл год, слезные письма писать перестал, все больше хвастался достижениями. Приехал в отпуск, опять закис: устал, говорит, переведите в Хабаровск или Владивосток. Мы его на два месяца – в санаторий. Смотрю – через месяц является: «Ну его к черту, лунные ванны принимать. Там пока путину завалят, потом не распутаешься». На самолет – и домой, на Камчатку. Вот уже второй год работает…
Нежность осветила его лицо, и все поняли, как близок и дорог ему Кирюша Попов.
– Вот и вам так надо. Мало создавать города – надо создавать людей. Большевиков, дальневосточников, энтузиастов, исследователей, горячих патриотов своего края.
Секретарь уже давно заглядывал в дверь.
– Ну, вот и все. Понять надо. И полюбить. С вами тут договора позаключали. На год, на два. Чепуха! Что вы сделаете за год? Вы – большевики. Смотрите правде в глаза. И готовьте других. Надо стать дальневосточниками, надо осесть, притереться, полюбить. Вот ваша задача.
– А вы к нам скоро? – спросил Андрей. Морозов засмеялся.
– Сами, сами, ребята, действуйте. Что, сил у вас мало? Не справитесь? Вы меня не ждите, вы сами молоды.
В дверь заглядывали ожидающие. Звонил телефон.
– Вот видите, мне еще тут дела расхлебать надо. Новый работник только завтра приедет… а впрочем, самолет – птица быстрая, соскучиться не успеете – догоню.
Андрей Круглов ушел из кабинета с ощущением, будто на его плече все еще лежала тяжелая и ласковая рука. Он пошел в столовую, и привычное шумное легкомыслие обедающих комсомольцев вдруг поразило его. Валька Бессонов на всю столовую требовал добавки. Катя швырялась хлебными шариками. Около Клавы Мельниковой царило возбуждение: после двухдневного знакомства парень из Усть-Камчатска сделал ей предложение. Клава отказала и была смущена: не подумал ли он, что она просто боится ехать в Усть-Камчатск?
Готовы ли они к тяжелым условиям борьбы? Как им сказать, что они не должны возвращаться домой ни через год, ни через два, что отныне их родина – незнакомый, суровый, необжитый край? Поймут ли они? Захватит ли их грандиозность задачи?
Андрей чувствовал тяжесть партийной ответственности за них всех перед человеком, который сказал ему: у нас людей меньше, чем золота.
Комсомольцы набросились на Круглова с вопросами: когда уедем, куда, что строить, как? Андрей вспомнил вопросы, которые хотел задать Морозову и не успел. Беседа была короче, сбивчивей, бестолковей, чем он ожидал. Но именно в этой сбивчивости и внешней бестолковости беседы было то настоящее, что взволновало Андрея. Морозов не сказал ничего конкретного о стройке. Он просто излил перед ними то, что чувствовал сам, – любовь к необжитому краю, тревогу, мечты, страстное желание, чтобы осели, притерлись, загорелись энтузиазмом люди…
Он отмахнулся от договоров, как от пустой бумажки, не заботясь о впечатлении. И он был прав. Мысль заронена. И требование…
Андрей вдруг, впервые за день, с острой болью вспомнил Дину… А что, если Дина откажется приехать?
Остаток дня он ходил отравленный сомнениями.
Поздно вечером Вернер собрал комсомольцев и сделал то, чего ждал Круглов от утренней беседы, – он подробно и обстоятельно, с цифрами и сравнениями, рассказал о задачах строительства. Андрей задал все свои вопросы. Но, слушая и расспрашивая, поймал себя на том, что смотрит на все новыми, проницательными, жадными глазами того человека, который утром так и не сказал о стройке ничего конкретного.
14
Вниз по Амуру плыли льды и пароходы.
Таких льдов комсомольцы еще не видали. Целые острова двигались по воде, крутясь и бултыхаясь. Они были громоздки, тяжелы, неповоротливы, они лезли друг на друга со скрежетом и гулом, разбрасывая по мутной воде тысячи вертких льдинок. Они воздвигали сказочные горы поперек Амура, налезая на еще не тронувшиеся ледяные поля и с грохотом обрушиваясь на берега.
Пароходы шли медленно, будто спотыкаясь, сразу вслед за льдами.
Когда основная масса льда проходила, берега казались израненными. Серые ледяные глыбы стояли дыбом, держась одна за другую.
– Красиво! – говорили комсомольцы.
– Смотрите, смотрите, какая красота! – кричала Катя Ставрова.
Зрелище было не только красиво – оно было сурово и страшно. Но об этом никто не стал говорить.
Отставшие льдины стукались о борт парохода. Иногда сверху, сквозь мутную воду, были видны очертания подводных льдин – их острые края казались таранами.
– Ничего, доплывем, – голосом знатока уверял Епифанов. Матросы заделывали пробоины, лениво ругаясь. Епифанов помогал им и рассказывал водолазные истории про раздавленные льдами, затонувшие и спасенные корабли.
Деревянный «Колумб» отстал. «Коминтерн» шел первым, нащупывая дорогу, и тянул за собою тяжелую перегруженную баржу.
У тихих селений и стойбищ подолгу стояли, так как впереди еще не тронулся лед. Весна и вода делали свое дело там, далеко впереди, где льды грохотали, трескаясь и налетая друг на друга.
На берег выходили нанайцы.
На них были расшитые меховые халаты. Комсомольцев интересовали их халаты, их черные, туго заплетенные косички и непонятный язык. Впрочем, нанайцы говорили и по-русски. Они кричали капитану:
– Твоя рано плыви!
Капитан отворачивался – нанайцы были правы.
Товарищ Вернер ходил по капитанскому мостику с биноклем. Он был диктатором ледового похода завоевателей. Он совещался с капитаном, утверждал меню обедов и каждый вечер собирал короткие совещания коммунистов и комсомольских бригадиров. В кают-компании не хватало стульев, ребята усаживались на полу. Все с уважением смотрели на подтянутую фигуру и строгое лицо товарища Вернера.
– Дисциплина никуда не годится, – резко начинал Вернер, оглядывая всех по очереди холодными светлыми глазами. – Работа с людьми не ведется. Разговоры. Слухи. Беспорядок. Прошу объяснить, почему вы допускаете подобные безобразия?
Безобразий, собственно говоря, никаких не было. Несколько сотен молодых людей, веселых и любопытных, были собраны на тесном пароходе и плыли уже четвертый день среди суровой природы в незнакомые места. Их кормили плохо, потому что плыть полагалось двое суток и продукты были на исходе. Комсомольцы обращали мало внимания на скудный паек, но они ни за что не хотели тихо сидеть в общих каютах и тихо гулять по палубе – их тянуло на капитанский мостик, в машинное отделение, они хотели все рассмотреть и пощупать. И они хотели спрыгивать на берег на каждой стоянке, чтобы попробовать ногой талую землю незнакомого края, чтобы разглядеть вблизи нанайцев и перекинуться с ними словом. Они хотели удить рыбу и стрелять пролетающих птиц. И они хотели шуметь, кричать, возиться, бегать, потому что энергия просилась наружу.
– Предупреждаю, – говорил Вернер, – за самовольный спуск на берег буду арестовывать. Я отвечаю за ваши буйные головы и буду поступать со всей строгостью.
Круглов смотрел на Вернера с восхищением. Вернер говорил коротко, его ударения были жестки, его глаза выражали сильную волю и самоуверенное спокойствие. Он немного рисовался строгостью, но Андрею нравилось и это.
– На красоту работает, – говорили комсомольцы.
После долгого безделья в пути и хабаровского томительного ожидания было приятно почувствовать себя в твердых, уверенных руках.
Но «безобразия» тем не менее продолжались.
Первыми подверглись наказанию Катя Ставрова, Костя Перепечко и Валька Бессонов, за дорогу совершенно прижившийся среди москвичей. У Кости Перепечко было охотничье ружье. Он подстрелил коршуна прямо с борта, хотя стрелять с борта было запрещено категорически. И в то время как выстрел взбудоражил весь пароход, сам Перепечко, Катя и Валька с визгом и ревом побежали спускать лодку. Подстреленный коршун бился на волнах, его уносило течением. Матросы не давали лодку. Катя со слезами убеждала их, что коршун погибнет. Но тут подоспел Вернер.
– А ну-ка, смирно, – негромко, но властно сказал Вернер. – Это что за развлечение? Стрельба, слезы, беспорядок. Кто виноват?
Перепечко, Катя и Валька посмотрели друг на друга, и каждый сказал: «Я».
Еще не сдаваясь, Катя еле слышно добавила:
– Коршун тонет…
– Идите в мою каюту, быстренько! – скомандовал Вернер и сам пошел за комсомольцами.
В каюте было уютно и чисто, в открытое окно врывался холодный воздух. Вернер закрыл окно и оглядел притихших преступников.
– Давай ружье, – сказал он Косте.
Костя молча протянул ружье. Вернер разрядил его, сунул патроны в карман и повесил ружье на крючок.
– Посидите здесь и подумайте. Как хорошо! Передовые, столичные комсомольцы срывают дисциплину на корабле.
Он вышел и закрыл дверь на ключ.
Они просидели под арестом два часа.
В пароходной стенгазете появилась карикатура, где были изображены три героя. Гриша Исаков сделал под карикатурой подпись:
Ловили коршуна с пальбой и со слезами,
Но вместо коршуна попались сами.
К общему восторгу, в тот же день провинились инженеры. Инженеров на пароходе ехало около тридцати человек. Они занимали каюты первого класса и считали, что приказы Вернера для них необязательны. На каждой стоянке они вылезали на берег с удочками и ружьями. В первый же день инженер Федотов увлекся рыбной ловлей и чуть не отстал от парохода. Инженер Слепцов, щеголявший в новеньком охотничьем костюме, чуть не пристрелил домашнюю козу, приняв ее за дикую.
После приключения с козой Вернер издал приказ, запрещающий всем без исключения сходить на берег. И все-таки пять инженеров, в том числе главный инженер Сергей Викентьевич, сошли на очередной стоянке и уселись на берегу с удочками.
– Убрать сходни! – весело скомандовал Вернер. Комсомольцы подпрыгивали от нетерпения и удовольствия.
Сходни убрали.
Инженеры хватились слишком поздно. Побросав удочки, они столпились на берегу, суетились и кричали. Комсомольцы выражали им сочувствие и поглядывали на Вернера. Вернер тотчас же приказал послать лодку, но отвезти инженеров не на пароход, а на баржу. Протесты и жалобы не помогли. Пять инженеров были водворены на баржу и просидели там до вечера.
Перед заходом солнца Вернер перевез инженеров на пароход и долго разговаривал с ними в каюте.
– Прошу меня извинить, но приказ есть приказ. Вы на глазах у тысячи комсомольцев. Будьте любезны подавать пример.
Эту основную мысль Вернер подкрепил хорошим ужином.
– Самодержец всероссийский! – возмущался потом Слепцов.
– Молодец! – говорил Сергей Викентьевич. Ему было смешно, что его наказали как мальчишку, но он любил и уважал решительных, властных людей и втайне завидовал Вернеру, потому что сам никогда не посмел бы вот так, из-за пустяка, запереть на грязной барже солидных, уважаемых специалистов.
Поздно вечером состоялось очередное совещание в кают-компании. Капитан сообщил, что впереди крепкие льды, что река еще не вскрылась и придется к ночи стать на якорь, возможно на целые сутки.
– Хлеб на исходе, – сообщил Вернер. – На барже есть консервы, но их мало. Придется резко сократить паек. Надо мобилизовать людей. Каждый комсомолец должен проникнуться сознанием, что это первый экзамен. Впереди трудностей больше. Надо привыкать самим и приучать людей.
До ужина оставалось сорок минут. На ужин решили выдать по полбанки рыбных консервов на человека и хлеба по ломтю – иначе не хватит до конца пути. Надо подготовить ребят к неприятному сюрпризу.
После совещания коммунисты и бригадиры разошлись по всему кораблю.
Андрей просто рассказал о совещании и положении с хлебом. Комсомольцы поняли с полуслова и сказали:
– Ну что ж, затянем ремешки.
Тоня произнесла целую речь. В том возбужденном состоянии духа, в каком она находилась всю дорогу и особенно после встречи с Гранатовым, перебои с хлебом показались ей первой жертвой, которую она должна принести ради идеи. Она готова была голодать с радостью и хотела внушить ту же радость комсомольцам. Ее выслушали вежливо и холодно. Почему-то всем казалось, что Тоне легко агитировать, что она сама не голодна и вообще не может проголодаться так, как другие.
Помогла Клава:
– Герои, да вы приуныли! Подумаешь, два дня потерпеть. Кому будет невтерпеж, приходите, я вам свой ужин отдам, только бы не плакали.
За ужином выступил Пашка Матвеев.
– Ребята! – сказал он. – Самое лучшее средство против голода – сон. А нам вообще выспаться невредно – на площадке будет некогда. Поэтому предлагаю немедленно завалиться на койки и спать, сколько хватит терпения. Да здравствует сон!
Утром проснулись от шума. Недалеко от «Коминтерна» стоял на якоре второй пароход, и на этом пароходе раздавались выстрелы, крики и грохот якорных цепей. Пароход казался переполненным – на всех палубах, на капитанском мостике, на трапах было черно от людей. Какие-то фигурки копошились на носу, пытаясь вытащить якорь.
Это был «Колумб» со второй партией комсомольцев.
– На «Колумбе»! – кричал капитан в рупор.
Но с «Колумба» отвечали только нестройные крики. Вернер оглядел свой актив:
– Кто поедет на «Колумб»?
Андрей Круглов выступил вперед:
– Я поеду.
Спустили лодку. С Андреем отправился Тимка Гребень.
– Помирать, так вместе, – шутил он, налегая на весла.
Никто не вышел их встречать. Они долго крутились вокруг парохода, не зная, где пристать и как закрепить конец. Зато на палубе их сразу окружила кольцом шумная толпа.
– Кто у вас старший? – растерявшись, спросил Круглов.
– Никто, – заносчиво ответили ему.
Ни капитана, ни матросов на палубе не было. Капитан заперся в своей каюте и отказался выйти, пока на пароходе хозяйничают «эти пираты». Тимка Гребень с трудом уговорил его открыть дверь.
Андрей Круглов остался лицом к лицу с молодыми «пиратами». «Пираты» были голодны и, главное, весело взбудоражены необычайностью своего положения.
Андрей легко определил вожаков – рослый парень с вялыми губами, которого звали Николка, и веселый веснушчатый парень, видимо совсем по-детски развлекавшийся происходившим.
Андрей начал разговор с побочных вопросов, подсказанных и тактическими соображениями и непосредственным юношеским любопытством:
– А зачем вы стреляли?
– А мы – в воздух… Мы капитана пугали…
– А зачем вы пытались поднять якорь?
– Дальше ехать надо! А чего стоять? Что нам здесь делать?
– А кто у вас поведет пароход?
– А хотя бы я, подумаешь, хитрость! – выскочил вперед все тот же веснушчатый паренек.
– Да ты разве умеешь?
– А что тут уметь? Вперед и вперед. Это не море, тут наука небольшая.
– Вот и видно, что ты большой капитан, – сказал Андрей насмешливо. – В море легче, чем на реке. Здесь фарватер знать надо, здесь мели, створы, сигналы, без карты не пройдешь. Здесь и капитаны садятся.
Веснушчатый паренек смутился, но за него заступились.
– Нам стоять тоже смысла нет! – закричал Николка.
– Мы со вчерашнего голодные! – кричали другие.
– Эх вы, комсомольцы! – крикнул Андрей, переходя в решительное наступление. – Пока в поезде ехали, все храбрыми были. На войну собирались, все трудности нипочем. А как первая трудность – сдрейфили?
Андрей не осуждал ребят – он осуждал себя и всю партгруппу, что они не подумали о политическом руководстве на втором корабле, не предусмотрели случившегося. А теперь, предоставленные самим себе, комсомольцы сгоряча натворили глупостей и взвинтили нервы, да так, что не скоро наведешь порядок. Он вспомнил слова Морозова: «Надо создавать людей». Наступил час проверки – сумеет ли Андрей переубедить, повести за собой людей.
Он готовился к схватке.
Но все разрешилось неожиданно просто.
– Ты нас не подкусывай, – закричал растрепанный черномазый парень в полосатой футболке, – мы любые трудности перенесем, трудностями нас не запугаешь!
– Здесь трудности ни при чем! – подхватил веснушчатый паренек. – Капитан – бюрократ, на ключ закрылся, как от чумных… Если бы с нами поговорили… Да если бы нам сказали, что это первая трудность, да мы бы и рта не раскрыли…
Андрей расхохотался. Смущенно засмеялись ребята.
– Так вы и не знали, что это и есть трудность, думали – просто нет хлеба?
– Ничего мы не думали, – буркнул красивый озорной парень и вдруг рассмеялся. – Мы жрать хотели, а с нами и поговорить некому. Разве это порядок? А трудности давай нам любые – не заплачем.
Николка отступил назад, спрятался за спинами товарищей.
Тимка Гребень остался на «Колумбе» негласным комиссаром, а Круглов с веснушчатым вождем «пиратов» отправился в лодке на «Коминтерн». Андрею было ясно, что хлеба и консервов надо непременно достать. Веснушчатого паренька звали Петей Голубенко, он год назад кончил фабзавуч в Днепропетровске. Он объяснил заносчиво и виновато:
– Все начальство засело на «Коминтерне», а нас запихали, как сельдей в бочку, и бросили, никому до нас дела нет.
– Ты уж молчи, – добродушно сказал Андрей. И Петя смолк.
На «Коминтерне» с продуктами было плохо, но запасы поделили поровну. На долю колумбовцев досталось семь хлебов и сто банок консервов.
Круглов и Голубенко возвращались на «Колумб» торжественно. Круглов слегка гордился тем, что Вернер уполномочил его остаться на «Колумбе» начальником, а Голубенко был преисполнен важности как хранитель продовольственного запаса.
– Кто здесь математики? – крикнул он, взойдя на родную палубу, где еще недавно верховодил «пиратами».
Математики нашлись.
– Трудность номер два! – кричал Голубенко во всеуслышание. – Разделить семь хлебов так, чтобы все были сыты.
– Иисус Христос! – шутили комсомольцы. Добровольные повара сварили из консервов похлебку.
И хлеба и похлебки было мало. Но комсомольцы угостили матросов и отправили делегацию к капитану. Делегация понесла миску похлебки, ломоть хлеба и самые искренние извинения. Комсомольцы просили капитана сменить гнев на милость.
Капитан поломался, съел похлебку и согласился.
После бурного и голодного дня молодежь рано улеглась и крепко спала.
Когда укрощенные «пираты» проснулись и вышли на палубу, старый «Колумб», победно взбивая воду старинным колесом, быстро шел вниз по течению. Он шел зигзагами, то вплотную приближаясь к берегу, то выходя на середину реки. Петя Голубенко присматривался к сложному фарватеру и радовался, что никто не вспоминает его вчерашних слов.
– Глядите в оба, – сказал подобревший капитан, – как появится по левому борту деревушка – мы у цели.
Справа тянулись скалистые крутые склоны сопок, вплотную подступивших к воде. Берега были еще скованы ледяной оболочкой. Но на склонах сопок уже выделялись нежно-лиловые, веселые пятна. Когда пароход приближался к берегу, удавалось разглядеть кусты, усыпанные цветами.
– Это багульник, – объясняли матросы. – Он сразу за снегом цветет.
Левый низкий берег постепенно сменялся холмами, подступившими у горизонта к далекому горному хребту. Весенний разлив затопил низменности, местами из воды торчали верхушки деревьев. Черная глухая тайга подходила к самой воде.
