Текст книги "Другое небо (Ложные стереотипы российской демократии, Анализ Чеченского кризиса)"

Автор книги: Вазиф Мейланов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 24 страниц)

Мне дорог человек любой нации, я не о его национальности думаю, говоря с ним, а о его личных достоинствах.

11 ноября 1990 года.

ЛОЖНЫЕ СТЕРЕОТИПЫ РОССИЙСКОЙ ДЕМОКРАТИИ

К чИТАТЕЛЯМ

"Другое небо", No1, 20 августа 1991 года.

Я назвал газету "Другое небо": считаю я, что нам мало сменить экономику и политику: нам надо сменить мораль, другими глазами увидеть мир, мы должны начать жить под другим небом, в другом мире. Демократия – это умение, это правила жизни с не такими, как ты, с не по-твоему думающими, с не по-твоему верящими. Тоталитаризм – это умение, это правила жизни только с такими, как ты, в то же, во что и ты, верящими, так же, как и ты, думающими. Демократия – человечный, честный, глубокий, ненасильственный мир, другое небо.

Сила в демократических государствах применяется только против людей и организаций применяющих насилие. Эта правая сила, поддерживаемая обществом, и обеспечивает устойчивость демократии.

Союз жил во лжи и насилии 74 года. Сейчас государственное насилие снято – так на смену ему идет насилие людей и организаций, которых 70 лет убеждали насилием и страхом и которые сегодня сами пытаются убеждать насилием и страхом (потому что никак иначе они убеждать не умеют). Против людей и организаций, сегодня действующих насилием и страхом, нужно вставать всем обществом, нужно выходить на массовые демонстрации протеста и осуждения этих людей. Если бы насильственные методы большевиков были отвергнуты народом в самом начале, то не было бы позора жизни в империи страха. Надо глядеть не на провозглашаемые цели (большевики тоже обещали рай на земле), а на средства их достижения: если новые учителя опять строят "самый правильный и самый нравственный мир" насилием и страхом, то долой таких учителей, они не учителя, а уголовники, как не учителями, а уголовниками были вдохновенные и бескорыстные большевики. Сила должна применяться только против насилия, и против насилия она обязана применяться. Иначе разрушится общество.

В "Другом небе" я собираюсь осуществить программу, намеченную мною в обращении к читателям в 1-м номере "Взгляда", но в своей газете у меня будет еще и возможность публикации моих статей, вышедших за рубежом и материалов из моего архива.

ЗАМЕТКИ ОБ УКАЗЕ ОТ 8 АПРЕЛЯ 1989 ГОДА

"Другое небо", No1, 20 августа 1991 года.

Эта статья была написана 18 мая 1989 года, через пять месяцев после моего возвращения в Дагестан из якутской ссылки, напечатана в парижской газете "Русская мысль" и передана по радио "Свобода".

В то время компартия пыталась удушить свободу слова статьями 7 и 11 указа от 8 апреля 1989 года – по содержанию равными статьям 70 и 190-1 УК РСФСР. Угроза нового витка несвободы была более чем реальна. Да, пока компартия была в силе, пока она насильственно удерживала в своих руках четыре власти, я главным направлением своей деятельности считал идейную борьбу с коммунистической идеей, с коммунистической организацией. Сегодня коммунистическая идея рухнула, обком доживает последние дни, месяцы, недалеко время, когда компартия сменит свое название (нелепость его уже для всех очевидна). "Дагправда" и обком, пытающиеся делать вид, что твердыня партии неколебима, уже никого не обманут, ибо не обманываются и сами относительно своего будущего.

Я не отказываюсь ни от одной буковки своей статьи, но сегодня ситуация изменилась – и благодаря этой статье тоже. Противник побежден – и я не ставлю целью его унизить, оскорбить, тем паче, уничтожить. Этим, наверное, и отличаюсь от большевиков-ленинцев. Я ценю китайскую мудрость – "самая прочная победа та, в которой нет побежденных": давайте считать, что не одни люди победили других, а что победила истина, победили честность, благородство, человеческое достоинство – все то, что ни в грош не ставила мораль "нового мира".

В этом смысле побежденных нет, ибо быть побежденным истиной, т е. обретшим истину – не поражение, а победа. Прозрение не может быть поражением. Я воевал против ложной, расчеловечивающей идеи, а не против людей. Сегодняшним и вчерашним коммунистам необходимо помочь сойти с позиции всемирных учителей (а сходить не хочется – вчерашние наши коммунисты непререкаемым тоном учат, опять учат нас... демократии), вернуться в человечество, обрести новый смысл жизни.

Да, я считаю, что суд над компартией, над коммунистической идеологией необходим. Но я призываю к суду, а не к расправе. Закон только тогда закон, когда он применим и применяем ко всем. Суд над коммунистической идеей очистит страну от болезни коммунизма, предотвратит попытки создания тоталитарных режимов с другой идеологической начинкой, станет исполнением закона над уголовно преступными иерархами компартии. Людям, не совершавшим уголовных преступлений, нечего бояться Нового Нюрнберга.

Главная идея статьи – ограниченность прав любого коллектива, любой общины. Фатхула Джамалов любит разглагольствовать об охлократии (власти толпы), выставляя себя чуть ли не борцом с охлократией. На деле ж, Ф. Джамалов – охлократ, по-большевистски прикидывающий за кем сегодня сила, по-большевистски разжигающий низменные инстинкты толпы, по-большевистски цинично ставящий под удар не понимающую своего интереса толпу, льстящий толпе, угодничающий перед толпой, говорящий не истину, а желаемое быть услышанным. Сегодня большевик Ф. Джамалов разжигает у толпы ненависть к коммунистам точно так же, как коммунисты разжигали ненависть толпы к предпринимателям, дворянам, интеллигенции. Большевики ведь обманывали народ, помимо всего прочего, еще и тем, что льстили толпе, льстили "рабочему классу" и "крестьянству" – нарекали их авангардом общества, гегемонами его. Задуренное коммунистической ложью и уверениями в том, что оно "самое передовое", общество до недавнего времени не слушало голоса тех, кто не льстил ему, а говорил правду. С большевизмом потерпела крах идея примитивной афинской демократии, власти толпы, власти низов. Вывод из 2,5 тысячелетней и 74-летней истории: толпу превращает в гражданское общество умение слушать всех – умение оценить правоту одного – идущего против всех.

***

Афинская демократия не знала границ. Русское народопоклонство не знало границ. Пресмыкательство интеллектуалов мира перед большевистским принципом большинства не знало границ.

А давайте зададимся вопросом: каковы границы суверенности народа, каковы границы прав народа, прав большинства? Ну вот решит – проголосует народ, что такому-то надо отрубить голову, потому что цвет глаз у него какой-то не такой, – имеет народ право это делать?

– Как, то есть, – сказали бы Ленин с Троцким (и Робеспьер с Маратом), – а у кого он должен спрашивать? Или: "Народ ошибаться не может", – как пишут сегодня господа перестройщики. Присудили к гильотине Людовика XVI и жену его – в своем праве. Присудили екатеринбургские "депутаты от народа" к расстрелу Николая II-го, жену его и детей – глас народа – глас божий.

А я говорю: не имеют права: суверенность народа ограничивается суверенностью личности, права народа – правами личности, правами человека. Народ не всех законов выше, есть писаные законы, которые выше народа, выше человечества, законы – соблюдение которых одна из целей существования и человека, и человечества.

– Ну, а вот принял народ расчеловечивающий его самого закон – и что ему сделаешь?

– А вот тут вторая моя теза: народ может быть преступен. Народ, посягнувший на права личности, на ее право думать и говорить, использовать свою жизнь для понимания и распространения достигнутого понимания, для предложений устроить внешний мир иначе, чем он был устроен при его (человека) рождении, такой народ преступен.

Народ этой страны преступен, ибо терпит, что его именем держат в тюрьмах за слово. Преступен, ибо в сознании этого народа укоренилась мысль, что народ больше личности, что интересы общества выше интересов человека. Это и есть расчеловеченность.

Для человеческих обществ интересы личности выше интересов общества, или так: интересы личности, обеспечение прав человека – цель и смысл существования обществ. Именно так: общество только то и должно: обеспечивать права личности, создавать структуру свободы, а уж отдельные люди будут пользоваться этой свободой в поисках содержания.

Цель общества не содержание, а форма, способная вмещать весьма и весьма различные содержания. То общество погибло, которое целью объявило содержание, зафиксировало хотя бы основные параметры его. Зафиксировали такое содержание как социализм? – потому и гибнем.

Господин Лацис, Вы спрашиваете, почему мы бедные? – Потому что социализм. Потому что на площади обком стоит и жизнь запрещает: потому что не всюду искать разрешает, а только там, где смердит – "на путях социализма".

В статье "Затянувшаяся пауза" партийный функционер Герасимов предлагает поставить вопрос о многопартийности на съезде партии. Ему это его предложение кажется неслыханно смелым... Да не имеете вы права ставить этот вопрос на голосование! То есть, конечно, съезд, или что там у вас, может поставить этот вопрос, может принять постановление, а потом провести через верхсовет закон, что не всем можно говорить, а только тем, кто за социализм. Может. Но этим народ (если верхсовет примет, а народ не сметет его) объявит себя преступным и стоящим, как уже семьдесят с чем-то лет, вне человечества. Человек же, живя в преступном государстве, узаконивающем запрет на выражение идей противных коммунизму, обязан нарушать расчеловечивающий коммунистический закон запрета на мысль, на слово.

Аналитики "Голоса Америки" рассуждают в связи с недавними перестановками в ЦК: "Единственной реальной политической силой в Союзе является компартия, а наиболее прогрессивной силой в партии является группа Горбачева, и, наконец, наиболее прогрессивной силой этой последней является Горбачев – его-то – очередного преобразователи России – и надо поддерживать".

– Господа прагматики, а ведь партийное государство не может быть правовым!

– Да, но мистер Горбачев ведь прогрессивный деятель.

– Да не может быть демократом начальник партийного государства! Прогрессивен он только с точки зрения администрации страны-лагеря, ибо изменяет только для того, чтобы все осталось по-прежнему. Чтобы власть осталась у партии, а значит, чтобы страна по-прежнему оставалась тюрьмой. Своими реформами он закладывает новый виток рабства, углубляя и без того глубокую традицию тысячелетнего российского рабства.

Один из узников Чистопольской тюрьмы в начале 1987 года написал заявление с обязательством соблюдать "принятые государственной думой законы, даже если они будут предложены большевиками". Но ведь это неверная моральная установка! А если государственная дума – с большевиками или без них -наложит запрет на слово? Да не должен человек признавать над собой власти большинства! Не что угодно имеет право ставить на обсуждение государственная Дума. А большевистская дума ставит – и не может не ставить – на голосование вопросы, каких не имеет права ставить. Она ставит на голосование вопрос: разрешено или не разрешено мне говорить то, что я думаю о жизни, она ставит на голосование вопрос: мне или ей решать что мне читать, что мне не слушать даже, а слышать, можно или нельзя мне предлагать обществу иначе, нежели как большевистская дума предлагает, устроиться.

Тот, кто передоверяет партии ли, государственной думе ли думать о мире, о человеке и о устройстве внешнего мира, тот не человек уже.

Человек обязан ставить границы суверенитету общества, народа, человечества, государственной думы, верховного совета, курултая, конвента, великого хурала.

Право личности думать и говорить, печатать и распространять никакая власть не имеет права ставить на голосование, а закон, ущемляющий право на свободу слова и печати, человек обязан нарушать, кто бы и в каком количестве за такой закон ни проголосовал.

Вот этого-то представления об ограниченности прав любого собрания нет, не было и быть не может в большевистской, коммунистической, марксовой морали.

И в большевистской и в марксовой морали нет представления о самоценности личности, о том, что это личность движет историю и человечество, открывает смысл существования человека и человечества и что в силу последнего она не меньше и общества и человечества.

Консультант "Голоса Америки" госпожа Каминская находит новую редакцию статьи 7 "странной", она не видит какие это "призывы к изменению советского государственного и общественного строя" могут быть сочтены "сделанными способом противоречащим конституции" этой страны. Бином сей решается очень просто. Конституция-то у нас особая! В ней есть статья 50-я: "В соответствии с интересами народа и в целях укрепления и развития социалистического строя гражданам СССР гарантируются свободы: слова, печати, собраний, митингов, уличных шествий и демонстраций". Значит, если я выступаю с призывом заменить социалистический строй свободой, я буду действовать способом, противоречащим конституции, ибо свобода слова дана мне, чтобы я укреплял социализм, а не доказывал его неизбежную противочеловечность. Славить социализм разрешено тоже не как мне вздумается, а правильно славить, православить ("а то вы такой умный, что не поздоровится и от похвал ваших..."), а как это -правильно? – а правильно – это как разрешено комитетами разрешающими. Одна эта статеюшка порождает всю структуру совжизни... Конституция у нас особая. И свобода слова тоже особая. Не забывайте этой мелочи, господа комментаторы!

Политбюро поставило перед юристами задачу: 1) чтобы все было как у людей, 2) чтобы не было слов "антисоветская агитация и пропаганда", 3) чтобы все запреты остались в силе!

Как быть? – задумались юристы. Кто-то сообразил: "Надо закон устроить в виде матрешки: внешняя бабешка вся расписная да улыбающаяся, а внутренняя куколка посерьезней и советует против социализма, компартии и установленного ею в стране лагерного режима не выступа-а-ать! Но это внутренняя куколка, -чтоб до нее добраться надо ж внешнюю разъять, а эта задача оказалась не всем посильной...

Что человеку было (и будет) со статьи конституции No 54: "Гражданам СССР гарантируется неприкосновенность личности. Никто не может быть подвергнут аресту иначе как на основании судебного решения или с санкции прокурора"?

Ну и сажали с санкцией и на основании судебных решений – по статьям 70, 190-1, 64.

А внешне статья повторяет статью "Всеобщей декларации прав человека"!

Беззаконие упрятано во внутреннюю матрешку – сами законы беззаконны.

Тот же прием со статьей 7-1 указа от 8.4.89 г. – запрещены неконституционные призывы к изменению существующего строя. Статья буквально повторяет статьи кодексов свободных государств. И опять тот же прием: беззаконие спрятано во внутреннюю матрешку: противозаконна сама конституция.

Госпожа Каминская не видит какие такие призывы к изменению совстроя антиконституционны.

Да все призывы антиконституционны, если они не социалистичны: статья 50!

ЗАПАДУ

С теми, кто не имеет оружия, уголовники не разговаривают – они их содють. С вами разговаривают, пока у вас есть оружие.

Величайшей ошибкой является нынешний подход Запада к Горбачеву и горбачевцам – попустительство ему и призывы не мешать горбачевцам, не спугивать прогрессивные реформы (а то улетят), не провоцировать сталинистов на возврат к полицейскому государству, к террору и т. д. и т. п. Этим рабским попустительством партии уголовников и были все 72 года "нового мира". Мудрецы-интеллигенты и в СССР и на Западе только то и делали, что умоляли весь мир не придавать значения отдельным недостаткам нового мира, отдельным расстрелам, отдельным арестам...

Не надо бояться сталинистов, друзья мои! Песенка их спета. Их приход к власти только ускорит падение коммунистов, да и обойдется им (коммунистам) куда дороже. Это понимают и сталинисты и все прочие коммунисты. Освобождаться нужно разом и от компартии я от комморали, и от комфилософии и от комценностей, и от комвсего. Постепенность тут невозможна. Горбачевцы блефуют битой картой – сталинистами. Возврат к сталинскому террору и к недавней рабьей забитости общества невозможен: в сталинские времена не было понимания враждебности коммунистического идеала самому понятию человека, сейчас такое понимание есть, а это очень много, есть люди думающие, открыто высказывающиеся, мыслители, которым добытое ими самими понимание дает силу устаивать против насилия. (Этот аргумент я приводил политзаключенным в Чистопольской тюрьме, в ответ на вопрос не стоит ли быть благодарну, что хоть не расстреливают).

Вот отличие коммунистического законодательства от человеческого: в человеческом запреты конкретны (откристаллизовавшийся опыт человеческой истории): запрещена проповедь террора, расовой и религиозной ненависти, разрешенное же не перечисляется – оно бесконечно (это плоскость с выколотыми точками (запретами), в коммунистическом "законодательстве" запреты бесконечны, а разрешенное перечисляется: разрешен только социализм, только марксы-ленины, только компартия, да и не разрешено, а обязательно к исполнению! А запреты не на опыте человеческом стоят, а наперекор ему, наперекор опыту семидесятилетия непрерывных, превосходящих по глубине и масштабу гитлеровские, преступлений компартии, вопреки опыту семидесятилетнего расчеловечивания народа коммунизмом. Коммунистические "законы" – это бесконечная плоскость запретов с конечным числом точек разрешенного.

Я люблю тут приводить аналогию с футболом. Нормальная жизнь – это игра в футбол, с ее конечным числом запретов (не играть вне поля, не брать мяч руками, не бить по ногам) и бесконечной областью разрешенного и непредсказуемого. Коммунизм-социализм – это всепобеждающие учение, постигшее, наконец, тайну футбола и потому предписывающее кому куда бежать, кому передавать мяч, кому забивать голы, а кому их пропускать. "Вот же как надо! – восклицают марксы-ленины – а то развели, понимаешь, анархию! Оптимально, с выгодой для всех членов общества надо играть!" Но игры у коммунистов – с их оптимумом-то и нетути. "Оптимум" есть, "учение" есть, а жизни нет, есть лагерь, тюрьма, где живут по предписанию, где госплан – по идее и марксистов и коммунистов-утопистов – должен предписывать кому куда бежать и кому куда давать пас. "Оптимум" неизбежно оказывается тюрьмой. ИНОГО СОЦИАЛИЗМА, КРОМЕ КАЗАРМЕННОГО, БЫТЬ НЕ МОЖЕТ.

Это общество глубоко расчеловечено. Это общество поколениями усвоило психологию, ценности и моральные нормы уголовного мира и живет по законам уголовной зоны. Не до фанфар, не до восторгов, не до фальшиво-жизнерадостных горбачевских улыбок тут.

Уголовниками, опущенными ниже уровня человека, являются в этом обществе все (за исключением, конечно, части тех, кого рабское общество исторгло из себя во внутреннюю заграницу) – это надо понимать, общаясь с советскими. Э/то понять.

"ДВУСТВОЛКА"

У уголовников есть прием: если им надо спрятать что-то, то они главное прячут серьезно, а неглавное – поверхностно. Найдя легко второе, прапорщик в восторге и уже не ищет первое, тут еще затеешь спор и торги за это второе, бросовое, – вот первое-то и пройдет.

Партеюшка уголовная двустволку и приготовила. Советская интеллигенция намек поняла и ну лягать второй ствол, (статью 11–1, то есть). Бить по ней надо: статья писана уголовниками, цинично пытающимися "законом" запретить себя дискредитировать. Семидесятилетнего кредита им мало – они желали б открытия кредита еще на столько же. Бить по этой статье надо. Но уничтожены должны быть оба ствола: а вот первый-то ствол интеллигенция советская трогать боится. Понимай так – оставляют на меня.

А я настоящим заявляю: я буду нарушать статьи 7 и 11-1 указа от. 8.4.89. Я буду публично, в своих письмах общественности призывать к изменению и отмене существующего преступного государственного строя. Настоящим письмом я призываю людей не считаться в своих действиях со статьями 7 и 11-1 указа от 8.4.89.

Соблюдать правила дорожного движения удобные большинству я буду, а соблюдать закон, имеющий целью лишить мою жизнь божественного смысла я не буду.

А вот запрет на партии должен быть. Мы запрещаем организованную преступность и потому должны запретить самый опасный вид ее –функционирование коммунистической и фашистской партий. Мы обязаны запретить функционирование партий, преступленья которых измеряются десятками миллионов убитых и сотнями миллионов расчеловеченных.

У нас на глазах новолюдь дописывает новые страницы к Орвелловскому роману: доктор юридических наук профессор МВД Я. Стручков заявляет: "На мой взгляд, главное достоинство указа, что создан он, прежде всего, для того, чтобы обеспечить с правовой точки зрения процесс демократизации, развития гласности."

Утверждаю: пока компартия не будет юридически признана преступной организацией, до тех пор страна будет жить по Орвеллу.

Без уничтожения статей 70 и 190-1, а также 7, 11-1 указа от 8.4.89 жизни по Орвеллу не избыть.

В этой заметке я обосновываю право личности не подчиняться законам. Я провозглашаю принцип верховенства личности, неприкосновенности прав ее на свободу мысли, слова и печати, и ограниченности суверенности коллективов (народов, человечества). Из этого принципа следует, что законы государств, решения народов бывают (и пребывают) незаконными, преступными. Таковыми они становятся, когда ущемляют должные быть неприкосновенными такие права личности, как свобода мысли, слова и печати.

Правовым государство может быть только если в списке законов его нет нарушающих права человека.

Наконец: именно вследствие попрания принципа верховенства личности перед решениями и волей любых масс, коммунистический и фашистский режимы были и остаются преступными.

18 мая 1989 года.

Махачкала.

РЕДАКЦИИ РАДИОСТАНЦИИ "СВОБОДА"

Передаю вам для чтения по радио текст заявления посланного мною в верхсовет страны четыре месяца назад. Я попытался опубликовать его в "Русской мысли" (оно было передано в редакцию телефаксом), но безуспешно: редакция, как я понял из обиняков ее московского сотрудника, сочла мое требование суда над компартией и порожденными ею структурами нереальным, несвоевременным.

Но, может быть, слово должно предоставляться и тому, кто в своих действиях исходит не из возможного, а из должного? Быть может, слово должно предоставляться и тем, чьи взгляды не совпадают с сегодняшними взглядами ни консервативного большинства, ни прогрессивного меньшинства?

Те же слова о нереальности моих требований изменения советской конституции, возведения свободы слова в закон я слышал и в тюрьме – от политзаключенных. Часть их тоже призывала меня быть реалистом и требовать возможного.

Но я все-таки требую не возможного, а должного, и мне кажется, что и поэтому невозможное становится возможным.

Вазиф Мейланов

г. Махачкала.

6 декабря 1989 года.

ВАЗИФ МЕЙЛАНОВ – СЪЕЗДУ ДЕПУТАТОВ

И ВЕРХОВНОМУ СОВЕТУ СТРАНЫ

Я требую от съезда депутатов и верхсовета страны создания СУДА по образцу НЮРНБЕРГСКОГО для суда над компартией этой страны и советским государством, по вине и руками которых я был продержан в заключении 7,5 лет, а затем 1,5 года в ссылке.

Я обвиняю компартию и советское государство в преступлениях против человечности: в частности, в заключении меня на семь с половиной лет в тюрьму – за слово.

Обвинений, выдвинутых против меня партийным государством, было три: написание и распространение под своим именем работы "Заметки на полях советских газет", выход на площадь Махачкалы с плакатом 25 января 1980 года, распространение книг "антисоветского содержания".

В "Заметках" я провел параллель между социализмом и фашизмом, высказал мысль о расчеловеченности советского народа коммунистической идеологией и коммунистической жизнью, объявил главной задачей защитников человечества объяснение противочеловечности коммунизма (самих идеалов его). Для борьбы с ежедневной ложью коммунистических газет я предложил бить не столько по воробьям, сколько – из пушек – по фундаменту – работам Маркса и Ленина. Я заявил, что в этой стране присваиваются не "средства производства", -делится и нарезается уголовной партией власть, которая стоит жалкой власти над собственными средствами производства. Что, как преступное гитлеровское государство стояло на фюрер-принципе, так преступное коммунистическое государство стоит и не может не стоять на секретарь-принципе: нарезе участков бесконтрольной власти партай-секретарям всех рангов. Я сказал о принципиальной антиличностности коммунистической модели "нового человека", приведя с горячим одобрением процитированную Лениным выдержку из Каутского об анонимности партийца и личностности интеллигента. Я даю свое объяснение механизму возникновения культа личности генсека ("принцип сжатых отображений") и вывожу его из идеи восходящей к Платону, названной мною "принципом Платона-Ленина". Я даю доказательство осуществимости и осуществленности коммунизма ("другое решение"). Я сравниваю: " фашизм обольщает злом, коммунизм обольщает добром" и нахожу последнее много опаснее. Я разъясняю механизм самопорабощения советских – "принцип Треблинки". Я ввожу понятие метаструктуры, исследую его на модели собрания, доказываю, что метаструктура (форма) определяет содержание: однопартийность, отсутствие гласности (для собрания это, например, непубликация стенограмм или публикация их без утверждения текста собранием или публикация их же через пятьдесят лет, предоставление слова не всем желающим и так далее...) сваливают различные по идеологическим начинкам режимы (коммунизмы, фашизмы...) в одно и то ж: в расчеловеченность, в уголовную жизнь. Я сказал о народных депутатах Верхсовета – рабочих, колхозниках, интеллигенции -актерах народного коммунистического театра народовластия. Я написал, что советской власти в стране нет – есть диктатура партии и что Зиновьев когда еще проговорился об этом. С насмешкой и ироничным одобрением я процитировал – в подтверждение своей идеи о неизбежном перерождении в уголовную партии, после захвата власти запрещающей деятельность всех других партий, – слова Ленина: "Сейчас, когда мы стали правящей партией, к нам в партию неизбежно пойдут карьеристы, проходимцы и просто негодяи, заслуживающие только того, чтобы их расстреливать". С улыбкой прокомментировал я дискуссию Ленина с Троцким о профсоюзах – любопытную для клиницистов ленинскую "борьбу с бюрократизмом" – закрытое для него понимание того, что однопартийность и социалистическая структура общества (обобществление и централизация) – это и есть бюрократия, политбюрократия. Я стою против Ленина – за демократию: высмеиваю его слова "нам нужно нечто высшее, чем демократия – товарищеское доверие между членами партии", – " Да не нужно нам вашего высшего, чем демократия, – товарищеского доверия уголовников друг к другу!" Я указал на противочеловечность провозглашенной на 2-м съезде партийной морали: " Все то морально, что на благо пролетарской революции, благо революции – высший закон". Я заявил, что личинки классовых расстрелов уже отложены в этой освобожденности коммунистов от человеческой морали. Я объяснил почему социализм и приписки неразделимы. Я указал на историческое поражение Ленина в споре с Мартовым (о ВЧК), с Киселевым (о запрете в партии фракций), с Мясниковым (о свободе слова и печати). Я указал на фундаментальные ошибки в рассуждениях Ленина в его споре с Сухановым ("О нашей революции"), в его забавных рассуждениях о действенности РКИ ( при однопартийной системе!), в не менее забавных предложениях стабилизировать обстановку в ЦК введением в него 200 рабочих...

Я дал теорию отщепенчества (очень смешно искаженную в "приговоре") – в частности, свое толкование утверждения У.Юсупова на 18 съезде: "Не обманешь народ!"

Я указал на вечный источник коммунизма – желание уравняться во низях: "Пусть не будет среди нас лучших",– как говорили древние милетцы, изгоняя своих лучших из города.

Сотрудница нашей кафедры Раиса Измайлова вручила мне копию своего письма, направленного ею на предмет публикации его в газету "Комсомольская правда", с ее разрешения и на примере ее письма я показал структуру расчеловеченного сознания советского. Ее письмо я привел полностью, свои комментарии отдельно от него. В предисловии к работе (она написана в 1977 году) я писал:

"Свободу слова нам никто не подаст – ее надо брать самим".

Двадцать пятого января 1980 года я был арестован: за выход на площадь с плакатом, на котором мною было написано:

"Протестую против преследования властями А.Сахарова. С идеями должно бороться идеями, а не милицией. Сахаровы нужны обществу – они осуществляют истинный, неформальный контроль над действиями государства. Все беды этой страны – из-за отсутствия в ней свободы слова. Боритесь за свободу слова для идейных оппонентов коммунизма – это и будет Вашей борьбой за свободу слова!" Наконец, третий пункт обвинения: преступными книгами, даваемыми мною людям для чтения были: мои "Заметки на полях советских газет", "Окаянные дни" Бунина, "Архипелаг ГУЛаг" и "Бодался теленок с дубом" Солженицына, "Некрополь" Ходасевича, "Жизнь Сологдина" Панина.

Уголовниками из КГБ были сочтены криминальными мои записи на полях нескольких томов сочинений Ленина, на брошюре Андропова и на полях "Государства" Платона – эти книги были изъяты из моей библиотеки, заодно были изъяты книги, не содержавшие пометок на полях: стенографический отчет о процессе Бухарина-Пятакова и первое издание стенографического отчета о 18 съезде партии, плюс изданный в Париже доклад Хрущева на закрытом заседании XX съезда, плюс Библия канадского издания.

Была изъята часть моих подготовительных записей к новым работам, другая часть, отданная на хранение, после моего ареста была в испуге сожжена хранителем.

Я не писал и не подписывал протоколы допросов, чтобы, как я писал в заявлении, "не придавать видимости законности преступлениям государства".

На так называемом суде я заявил, что "уголовный суд не правомочен судить книги. Суд над книгой может быть только один: он творится в уме и сердце читателя, склонившегося над книгой, и приговором его может быть только: " Да, с этим я согласен" или: "А вот тут автор меня не убедил..."

Я заявил отвод любому составу советского суда! "Потерпевшая сторона в моем деле – коммунистическое государство, оно ж и собирается меня судить, а это воспрещается даже советским законодательством: скажем, статьей 59 УПК РСФСР."

"Суд" удалился на совещание, чтобы через пятнадцать минут признать себя правомочным судить мои книгу и плакат. Я ответил:

"Я вас считаю не судом, а президиумом встречи некоммунистического мыслителя с общественностью: ведь в этой стране некоммунистический мыслитель может встретиться с общественностью только на своем суде. Я буду говорить только для сидящих в зале. Я не признбю законным никакой ваш вердикт" (внесено мною в мои "Замечания на протокол судебного заседания")