Текст книги "Каспийская книга. Приглашение к путешествию"

Автор книги: Василий Голованов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 58 страниц) [доступный отрывок для чтения: 21 страниц]

О, господи! Не было сомнения, что это, как говорят геологи, конкреции, подобные тем, что я видел на восточном берегу Каспия – залегающие в толще глин «сгустки» тяжелого шпата, роговика, кварца или кремня. Их странная круглая форма объясняется длительным «катанием» однородных по удельному весу сгустков по дну моря… И странным было только то, пожалуй, сколь обширно было это дно! На Бакубайских ярах под Оренбургом и в восьмистах километрах от них на Мангышлаке, и вот теперь еще по другую сторону Каспия, в горах Дагестана (а это еще 400 километров на запад), я оказывался свидетелем одних и тех же геологических превращений…

Неожиданно зазвонил мой мобильник. Звонил Гамзат из Хунзаха, спрашивал, куда мы запропастились. Я сказал, что мы стоим на перекуре возле бензоколонки.

– А, ну скоро приедете, – сказал Гамзат.

Поднялись в горы. Вика сказала, что Дагестан для нее – это горы. Если помните, буквально: «Потрясающе красивые горы». Не знаю, что на это сказать. Это были самые бесприютные горы, которые я когда-либо видел. Толщи известняка были смяты или вздыблены наподобие застывших морских волн. Голые желтые, белые, иногда серые, крошащиеся (вместе с дорогой) сланцы и известняки – и при этом ни одного дерева, ни кусточка, ни даже травы… Нет, трава, конечно, была, но издали она походила скорее на пятна лишайника, то тут, то там прикипевшего к голому камню…

Чем же жили и живут тут люди? – оторопело подумал я.

Словно в ответ на мой вопрос ниже бесплодных гребней обнаружились небольшие участки, пригодные для хозяйствования: на крошечных, кропотливо ухоженных террасках умещался то садик, то посев кукурузы… И все-таки чтобы выжить – этого было мало.

Время шло.

Водитель включил бесконечный индийский фильм. Впрочем, скорее пакистанский: во всяком случае, в нем разыгрывалась какая-то мусульманская мелодрама. Понимая, что горы уже не выпустят меня, я погрузился в этот фильм, как в сон.

Прошло еще часа два. Фильм закончился. Где мы были и по каким дорогам ездили, я не знаю. Возможно, мы заехали даже в Ботлих, потому что мы не раз сворачивали с трассы и объехали немало далеких селений. Как правило, маршрутка останавливалась возле поджидающей у остановки машины, женщины выгружали свои мешки и ящики, мужчина выходил из машины, загружал их в багажник, а мы возвращались на трассу и маршрутка вновь начинала накручивать километры на свои лысые покрышки.

Гамзат позвонил опять и сказал, что это нереально – ехать так долго. По-моему, он всерьез стал опасаться, что я сел не на ту маршрутку и уехал в неизвестном направлении.

На очередной остановке я спросил у двух женщин, оставшихся в кабине, скоро ли будет Хунзах.

– Да, – ответили они. – Теперь скоро.

Потом мы выехали на разбитый колесами пятачок плоской земли и остановились. Я ожидал увидеть улицы, площадь, может быть, даже центр городка с исторической мечетью, в которой Хаджи-Мурат убил Гамзат-бека – но ничего такого не было. Посреди долины, продуваемой студеным ветром, был какой-то дом, вагончик, оперившийся военными антеннами, огромный черный джип и под стать ему два мужчины.

– Ну, наконец-то, – улыбнулся один, огромного роста, и представился. – Гамзат.

– Василий.

Другой поражал не ростом, а крепостью. Он был весь круглый, как бочонок, и ноги, и руки, даже ладони были налитые, круглые, круглая голова переходила в могучие плечи. Это и был брат главы местной администрации – Магомет, если только я правильно запомнил.

– С дороги, наверно, отобедаем?

Я посмотрел на часы: было около четырех.

– Да, неплохо бы…

Мы отправились к невзрачному двухэтажному зданию, по дороге заглянув в вагончик, накрытый маскировочной сеткой.

– Это наша погранзастава, – сказал Гамзат. – У меня тут жена работает.

Выглянула женщина, улыбнулась.

Помню, я спросил:

– А где Хунзах?

Они указали на светлеющее вдалеке на склоне горы селение.

И всё.

Больше мы его никогда не видели.

Внутри здания было тепло, пахло мясным паром.

Нам принесли бутылку коньяка.

Пить я отказался. Это вызвало у моих кунаков недоумение, граничащее с обидой.

– Я не могу пить, когда работаю, – твердым голосом сказал я.

– А как другие могут? – поинтересовался Гамзат, сдвигая стаканы для розлива.

– Стойте! Подождите! – вскричал я. – Давайте все-таки что-нибудь полегче. Бутылку пива, например.

– Пива?

– Да.

– Мадина, принеси пива! – крикнул Гамзат официантке.

Мадина принесла пива.

И мы выпили за нашу встречу.

Когда я допил бутылку, Гамзат сказал: вот эта первая. Она была за наше знакомство. Но нужна вторая.

– Нет, – сказал я.

– За Аварию.

В таких случаях как-то неудобно сказать «нет», как будто правда речь идет об Аварии, а не о том, пить тебе или не пить. И поэтому ты не говоришь «нет». И я не сказал.

– Еще пива, Мадина!

Помню, пили пиво, коньяк, ели «аварский хинкал» – толстые ромбовидные куски вареного теста – и баранину с костей. Я еще тогда подумал: а суровая тут жизнь, на верхотуре. Разносолов никаких. Что там нуцал, хан Хунзахский, чем мог он себя побаловать?

Куском мяса да вареным тестом из пшеничной муки. Но чтобы сделать муку, надо много зерна – а где его тут возьмешь? И я так прямо и спросил: откуда тут пшеница? Мука откуда?

– Хинкал вообще-то бывает бобовый и кукурузный, – спокойно пояснил Гамзат.

Я думал, что теперь, наконец, мы поедем в Хунзах. Но получилось иначе. Выйдя из столовой, мы снова сели в джип, и тут я ощутил под ногами такое количество перекатывающихся по дну автомобиля бутылок пива, что мне стало не по себе.

– Ну что, поедем на «край света?» – бодро предложил Гамзат.

– А что это?

– Увидишь.

Мы сорвались с места и как ужаленные ударились по дороге в противоположную от Хунзаха сторону. По крайней мере, сначала. Справа тянулся ряд унылых серых голых холмов, похожих на неотформованные заготовки для шляп. Холодный ветер свистел в выцветших прошлогодних травах: сюда, в горы, еще не добралась весна. Я заметил старое кладбище. Попросил притормозить. Несколько странных склепов. Один напоминал сложенную из нетесаных камней коническую ступу с навершием, примерно в человеческий рост. Из-за желтого лишайника, прикипевшего к серым камням, надмогильный памятник казался таким древним, что я невольно спросил:

– Что это?

– Не знаю, – поежился Гамзат, тоже вылезая из машины. – Наверно, могила какого-нибудь шейха ⁸².

– А это похоже на крест…

– Ну, я не специалист…

Простые мусульманские могилы заметны были только потому, что в изголовье каждой стоял плоский, тоже заляпанный пятнами желтого и серого лишайника камень. Густо засеяла смерть эти поля, почти до самых холмов. И торчащих из земли камней было так много, что они казались явлением природы, какой-то вздыбившейся каменной чешуей. Внезапно ясность сознания вернулась ко мне: ледяной ветер с той стороны долины трезвил, продирал до костей. Низко, цепляясь за вершины, тянулись тяжелые снежные тучи. Напротив горный склон был покрыт пятнами снега. А за ним – высились беспощадные, покрытые ледниками зубцы Большого Кавказа, на горах которого шаманит вечный холод, насылая ветры, собирая тучи…

Потом небольшой дом, лощина, в которой были укрыты от ветра десятка два плодовых деревьев. Куры что-то выклевывали из мусорной кучи. Чуть дальше – старый-престарый, советских времен, трактор «Беларусь», несколько распаханных до самых холмов участков земли, вывезенные на поля кучи коровьего навоза: их надо запахать в землю, чтоб плодоносила. Коровенки тут мелкие, рыжие, до брюха грязные по весеннему времени. Вот: уже пощипывают первую проклюнувшуюся траву.

– Крупного рогатого скота у нас мало, – вступил в права гида Гамзат. – В основном овцы.

Аварские коровы, которых Гамзат назвал «крупным рогатым скотом», едва ли будут размером с годовалую телку. Но зато они свободно проходят по таким тропкам и взбираются на такие кручи, где любая нормальная корова не устояла бы под своей тяжестью и мгновенно оборвалась бы в пропасть.

Потом влево по целине, усеянной крупными и мелкими камнями, с гибельным восторгом мы понеслись к месту, где плато отвесно обрывается вниз. Магомет, если только я правильно запомнил, тормознул машину в полуметре от обрыва. Так вот он, «край света»! Я нашарил бутылку пива и сделал несколько успокоительных глотков.

Выйдя на воздух и подойдя к краю, я понял, что в развлечениях такого рода мы не одиноки: чуть дальше у обрыва стояла еще машина, и люди возле нее тоже что-то выпивали, а количество разбитого стекла внизу ясно указывало на то, что экстатический бросок бутылки в пропасть и есть самое важное действие, самое острое переживание, которым человек ставит победную точку в своей завуалированной игре со смертью.

– Красиво? – сказал Гамзат.

– Да-а… – согласился я. Вдалеке, на краю утеса, стоял храм – по-видимому, древний, христианский и в настоящее время заброшенный. Напротив была другая гора, по ней белой ниткой тянулась дорога, которой я приехал. Сыпучие белые известковые склоны, покрытые пятнами зелени и раскровавленными выходами красной глины, были красивы, как абстрактная живопись.

Вновь остановка у края очередной пропасти. Отсюда открывается вид на все хунзахское плато: оказывается, на нем не одно селение, а минимум пять. И из каждого вышли поэты, спортсмены, летчики-испытатели, испытатели космического оборудования… Я понимал, что всех этих вещей мне не упомнить, и достал из рюкзака диктофон:

– А из какого аула был Хаджи-Мурат?

– А ты знаешь Хаджи-Мурата?

– Ну конечно…

– Ну вот, оттуда, с Тульской области, приезжал Геннадий Николаевич, из Пирогово ⁸³, искать камень для памятника Хаджи-Мурату… Неделю мы с ним пьянствовали, пока камень выбирали. У нас тут хорошая дружба завязалась… Ну вот… На склоне глыбу нашли, вытащили оттуда лебедкой, а потом парень один хороший, из местной строительной организации, взялся, говорит: «я этот камень доброшу до Тулы» – и дотащил… Сдержал слово…

– Я на открытии этого памятника был…

– И я был…

– Вот странно – тогда не познакомились…

– Ничего. Я тебе покажу. У нас на сайте видео есть…

Было еще не поздно, но солнце уже клонилось к земле. Мы тронулись было на Хунзах, но доехали только до водопадов, откуда было видно приземистую Хунзахскую крепость, выстроенную после Кавказской войны. По счастью, дым сраженья ни разу не окутывал ее. Одержав нелегкую победу над Шамилем, царское правительство стало проводить на Кавказе очень сдержанную и продуманную политику, в которой сила была, пожалуй, последним аргументом. До 1899 года в Дагестане и Чечне действовало так называемое народно-военное управление: сохранялись сельские общины (джамааты), которым принадлежало право суда по шариату или по обычаю. Были сохранены заведенные еще Шамилем наибства (области), управляемые исключительно местными наибами, назначаемыми с одобрения царской администрации, что позволяло русской власти лишь в крайних случаях вмешиваться в решение серьезных местных вопросов…

Я старался.

Я мыслил и, следовательно, существовал.

Я держался за действительность, как слепой за веревку, шаг за шагом продвигаясь вперед.

Но сколько бы я ни крепился, каждая вспышка взаимных чувств, каждое слияние наше в крепнущей дружбе приближали меня к неизбежному концу.

Последний бросок мы совершили в каньон Аварского Койсу, откуда раскрывалась панорама Главного Кавказского хребта. Будто расплавленное олово, разделившись на два или три рукава, сверкающая на солнце река уходила за поворот в каньон, где уже сгущались черные тени вечера – и как будто исчезала из виду.

– Снимай! – закричал Гамзат.

– Не могу против солнца!

– А-а-а!!! – от полноты чувств закричал Гамзат.

После осмотра каньона программа была, по сути, исчерпана. Оставался Хунзах. Я был в порядке. Все я делал правильно: сменил батарейки в фотоаппарате, проверил его, сел в машину, достал из рюкзака диктофон…

Я думал, что победила моя воля.

Но победила дружба.

Потому что когда я потом прослушал запись, сделанную в машине, оказалось, что девяносто процентов времени занимает рокот машины и наши голоса, не относящиеся к делу. Потом опять звук мотора и обрывки фраз. Думаю, у меня в мозгу сбился алгоритм нажатия кнопки «запись». Когда надо было записывать, я выключал диктофон. А когда нужно было нажать на «стоп» – я, напротив, нажимал «запись».

И все же кое-какую информацию удалось выудить:

– А почему Расул Гамзатов пишет – «уздень»?.. (обрыв) «… Он вшивый вор…» (обрыв).

Снова Гамзат, громко:

– Василий! Это мой двоюродный брат. Он – начальник лаборатории, которая разводит грызуны… Разводит? Исследует… Он силен в истории. Пусть скажет. Саид, давай!

Незнакомый мужской голос. Видимо, Саид:

– Старики говорят, что был в старину в Хунзахе только один Хочбар, но он был вшивый вор…

Я осознал вдруг, что ни поэма Гамзатова, ни фильм Германа не нравятся моим собеседникам. Авторская фантазия, разыгравшая образ Хочбара в героическом и романтическом ключе, совершенно не вдохновляла местных уроженцев, которые видели во всей истории о «храбром Хочбаре» только принципиальную недостоверность, которая хуже, чем незнание, хуже чем неправда. Это выдумка, нарочитая ложь.

– Вот, ты пойми, – для убедительности привёл последний аргумент Гамзат. – Он там хватает в конце сына нуцала и бросается вместе с ним в огонь. Да?

– Да, – ответил я.

– Да кто б его подпустил к ханским детям, если он был вшивый вор?!

Удивительно, как по-разному мы, люди, умеем выстраивать системы аргументов. Меня совершенно не устраивал «вшивый вор», которым на поверку оказался настоящий Хочбар. Мне нужна была поэзия, Гамзату – правда. Но что поделаешь? Наше единство в том и заключается, что мы – разные. Все разные, но все – люди. Поэтому я верил, что в конце концов и мы с Гамзатом отыщем какое-то решение, которое устроит нас обоих.

Далее следовало бы поставить длинный прочерк – – – – – – – – – – —. Кусок действительности выпал из сознания, а потом мы сразу оказались в доме у Гамзата.

Хороший дом, одноэтажный. Стоит на отшибе. Своими руками построен. Могучий Гамзат молотом сам разбивал глыбы камня на осколки помельче, чтобы сложить стены. Хотелось перекусить, но жена Гамзата еще не пришла с погранзаставы, а он такие вопросы не решал. На терраске, в углу, где стояла обувь, я обнаружил три пары детских туфелек.

– Три дочери? – спросил я и угадал.

– А у меня две, – сказал я и на несколько мгновений это нас сблизило. Но вообще разговор не клеился. Я подумал, что если срочно не придумать что-нибудь, то опять придется пить, а больше – невозможно… Мне не выдержать гостеприимства Гамзата. И рано или поздно придется сказать ему об этом…

Но тут Гамзат тоже начал беспокоиться, звонить по мобильнику и чего-то ждать. Потом дозвонился, коротко поговорил по-аварски и вдруг сказал:

– Слушай, а что если мы не будем здесь до завтра задерживаться? Поедем в Кизляр, там пасека у одного мужика, надо бы ему улей отвезти. Завтра бы отдохнули, винца попили, рыбки хорошей поели…

Это спасло меня. И я сказал без промедления:

– Дельная мысль, только, может, до Кизляра я с вами не поеду, высадите меня в Махачкале. Высадите у гостиницы!

Гамзат кивнул.

Он снова позвонил.

И все устроилось.

И через час вместе с ульем, на машине какого-то незнакомого мужика, мы оттуда уехали.

Это было самое сильное мое, самое заветное мое желание: каким-то образом исчезнуть из Хунзаха и проснуться завтра утром в своем номере в гостинице.

И оно сбылось! Видимо, это и было то единственное решение, которое для нас обоих было подходящим.

Той же ночью машина притормозила, едва не проскочив мимо, у отеля «Петровскъ», я вылез из нее, не слишком-то ясно, как будто, осознавая себя, в баре подбил до круглого счет, опрокинув последнюю кружку…

Что удивительно? Я с самого начала стремился в Хунзах, но все-таки туда не попал. Разумеется, теперь я понимаю, что ни Гамзат, ни Магомет, если только я правильно запомнил, не хотели лишний раз светиться в Хунзахе пьяные, с подвыпившим к тому же кунаком. Но потом я вспомнил Азербайджан, Казахстан и все другие командировки, где я вызывал действительность на «контакт». И никогда это, по разным причинам, с первого раза не удавалось. За встречу с действительностью требовалась обычно плата посолиднее. Так что мне, можно сказать, на этот раз повезло. Я легко отделался. И в первый раз заглянув за ширму Махачкалы, зачерпнул горсть черствой горной земли. Горсть образов. Так что, видимо, так неправдоподобно долго ехал я в Хунзах именно за этим…

VI. ПОЛИТИКА

А поутру они, естественно, проснулись.

Вы спросите: кто это – они? Ну, я проснулся, он проснулся, мы проснулись. И сразу поняли, что у кого-то из нас адски болит голова. Болела она у обоих.

В общем, я использовал весь арсенал средств, имевшихся у меня на такой вот крайний случай. Полежал четверть часа. И постепенно перестал ощущать себя расколотым на две половинки. Выпил чаю. И после чая ясно осознал, что в этот день спасти меня может только одно: море. Море излечит все раны.

Тем более что день предстоял непростой.

Али при первой встрече дал мне приглашение на конгресс интеллигенции Дагестана. И на него надо бы было сходить. Потому что я хотел понять. Понять хоть что-нибудь из того, что происходит в республике.

Я спустился вниз и с трудом съел половину завтрака. Потом вышел на улицу и поймал такси.

За рулем сидел парень лет двадцати.

– Вам куда?

– А где у вас здесь купаются? На городской пляж.

– А, – сказал он. – Понял. Давно в Махачкале?

– Третий день.

– А я тоже только два дня, как с Алтая приехал, – похвастался он.

– Что делал на Алтае?

– Дяде помогал.

– А дядя чем занимается?

– Предвыборную кампанию делает. Там есть город – Рубцовск. И два кандидата на пост мэра…

Я почувствовал, что меня сейчас стошнит.

Но мы, по счастью, приехали. Я расплатился и стал спускаться к морю по улочкам сохранившейся старой части города. Обладающие своеобразной выразительностью довоенные двух-трехэтажные дома лепились друг к другу, образуя до некоторой степени живописное единство. Арки, дворы, жизнь дворов, выстиранное белье на веревках, детские и женские голоса, потом – площадь, собравшаяся вокруг здания аварского театра, пустынная в этот утренний час. Сразу за этим кварталом начиналась обычная махачкалинская россыпь зданий – по левую руку высилось несколько хороших, только что отстроенных 20‐этажных жилых домов, из переулка выглядывал, как штабель красного кирпича, какой-то банк, а поверх всех крыш торчали излюбленные генеральным архитектором города, тонированные темным стеклом здания цилиндрической формы.

Я спустился по улице вниз, вышел к железной дороге и увидел море.

Пляж был почти пуст. Это был очень провинциальный пляж, что и составляло главное его очарование. Несколько кабинок для переодевания, лежащие на песке доски для виндсерфинга, старая, увешанная цветочными горшками, много раз крашеная белым, и все равно готовая вот-вот снова ошелушиться спасательная станция с надписью «Медпункт»; полосатый тент над нею, увитая зеленью лестница на открытую веранду второго этажа… Позади, на променаде – несколько скамеек, брусья и перекладина для физических упражнений, возле которой топталось трое голых по пояс ребят. Они по очереди подтягивались, легко делали «подъем с переворотом» и все, как один, завершали произвольную программу, делая «выход силой». Это трудное упражнение, для которого действительно нужна сила и отличная координация движений. Когда я учился в школе, у нас в классе такое мог делать только один парень. Он был невысокого роста, но весь состоял из мускулов. И эти трое тоже состояли из мускулов.

По плотному песку у кромки моря издалека приближался бегущий мужчина. Пока я снимал с себя одежду, первый пробежал, появился второй. Далеко за ним поспевал третий. Еще там-сям по берегу, метрах в ста от меня и друг от друга сидело несколько женщин с детьми. Солнышко уже хорошо грело, но в море, в голубом прозрачном море еще холодно было купаться. Я не дал себе времени на раздумья. Плавки надел еще в гостинице. Разбежавшись, бросился в воду, предчувствуя, как сожмет меня, словно тисками, плотная ледяная морская вода. Я ждал чего угодно, но… Понимаете, я даже не почувствовал холода: такое это море было легкое. Слишком легкое, слишком жидкое, я почти не ощущал его… В общем, я секунд тридцать барахтался в эфире этого моря: ни соли, ни запаха йодистых водорослей…

И все же море меня освежило.

В 14.29 я был у здания физфака Дагестанского государственного университета. Оставалось пройти сквер перед корпусом, чтобы успеть вовремя. Я чуть-чуть наддал ходу, как вдруг властный голос крикнул:

– Перейдите на другую аллею!

Передо мной стоял человек в гладком сером костюме, держа наизготовку автомат.

Еще несколько таких же толпились и у входа в университет.

Внутри двое в камуфляже пропустили меня через «рамку» и с бесстрастной тщательностью проверили содержимое рюкзака.

Я понял, что ждут президента.

Перед аудиторией обыскали еще раз.

Точно президента.

Актовый зал поднимался амфитеатром вверх, внизу, на подиуме, сидели почетные председатели. Пара-тройка телекамер. Фотографы. Все уже на местах. К сожалению, не вижу ни Али, ни Сулиету. Протискиваюсь на единственное, словно специально для меня оставленное место. Оглядываю лица: они какие-то снулые. Четкое ощущение, что ничего нового от этого собрания «интеллигенция» не ждет, что все, в общем, прекрасно знают, как это было, бывает и будет впредь.

Появление президента, молодого, энергичного, элегантного Магомедсалама Магомедова, вызвало что-то вроде воодушевления. Зал (хотя и не все) поднялся для аплодисментов. Ректор университета предложил президенту ⁸⁴ открыть собрание, что тот и сделал, выступив с зажигательной и не в меру, быть может, оптимистической речью.

«Амбициозная экономическая стратегия», «высокое качество жизни», «модернизация должна стать стержнем нашей идеологии», «преодолеть сумятицу в мыслях и в ценностных ориентациях», – бодро начал президент.

Собрание выслушало, но не отреагировало.

«…Прорывные социально-экономические проекты, которые определяют будущее республики, могут быть реализованы только высококлассными и компетентными специалистами. Уже сегодня нам нужно готовить кадры, которые потребуются через несколько лет и которые смогут уже работать в новых условиях… Конечно, здесь нельзя избежать такой темы, как коррупция в системе образования…»

Сколь бы ни была зажигательна речь президента, двум стариканам рядом со мной она в этом месте уже наскучила, и они принялись переговариваться между собой, мешая слушать.

«…Духовная сплоченность, единство и устремленность в будущее – таков должен быть наш ответ и на вызовы террористов, и на все наши современные вызовы и угрозы!» – почти прокричал президент, но шушуканье в зале нарастало.

Зато конец выступления утонул в громоподобной овации.

После этого остальным выступающим было предложено укладываться в регламент пять—семь минут, но решительно никому это не удалось. Пять, а то и все семь минут выступающие, в зависимости от возраста и чина, уделяли хвалам в адрес президента. Несколько выступлений были по-хорошему искренни, некоторые даже глубоки – было видно, что многие ждали этого собрания, чтобы высказать наболевшее: кто-то хорошо сказал про «полуправду», которая совершенно извратила понимание истинных процессов в обществе; кто-то призвал интеллигенцию проснуться, опомниться, увидеть, наконец, в каком состоянии республика, и, как говорил Солженицын, «жить не по лжи».

Но чем дальше говорили ораторы, тем равнодушнее становился зал, и в конце, когда надо было выбрать наиболее авторитетных «представителей интеллигенции» в правление конгресса – решено было голосовать кандидатуры «списком», а резолюцию, загодя подготовленную, естественно, «принять за основу». Я вспомнил открытые партийные собрания советской поры и подумал, что ничего не изменилось…

На улице я внезапно столкнулся с Али и Сулиетой.

– Так вы там были? И как вам? – поинтересовался я.

– Это просто позор! – бурно отреагировала Сулиета. – В какой-то момент я даже хотела… – Но не уточнив, что именно, сама обратилась ко мне:

– А как ваш Хунзах? Вы повидались с Алибеком – главным знатоком старины?

– Нет, – уклончиво ответил я. Ну не мог же я сказать, что мы пьяные носились на джипе, но в Хунзах так и не попали?

– Жаль, – сказала Сулиета. – С Алибеком стоило встретиться. В свое время он мне рассказал историю, которая в какой-то мере характеризует кавказскую ментальность. Вам интересно?

– Да, – ответил я.

– Хаджи-Мурат собрал своих нукеров на площади Хунзаха и, гарцуя среди них, вдруг заметил одного молодого парня, который тоже въезжал на площадь, чтобы присоединиться к остальным. «А-а,

здравствуй, сын красивой вдовы!» – громко произнес Хаджи-Мурат. Сказанное обидело парня. Тут нужно понимать сознание горца. Хаджи-Мурат назвал его «сыном вдовы» и тем самым принизил его статус, ибо тот ехал на площадь как воин, а не как «сын», и чувствовал себя не хуже остальных. Он назвал его к тому же «сыном красивой вдовы» – а это значило, что он обратил внимание на его мать, запомнил, что она красива – и к тому же вдова… Это было уже оскорбление матери. В пяти словах – столько скрытого смысла! Реакция сына была мгновенна: он выхватил пистолет и выстрелил в Хаджи-Мурата. Хаджи-Мурат успел обернуться под животом лошади, и когда пуля расплющилась о стену за его спиной – он уже вновь сидел в седле. Он ждал такой реакции парня. И все, что он сказал, он сказал, провоцируя его на выстрел. Тогда Хаджи-Мурат сказал: «Ты хорошо стреляешь. Ты славный воин». А теперь, – улыбнулась Сулиета, – ответь: чего он добивался? Показывал свою удаль? Или хотел, чтобы парень проявил себя как воин, чтобы похвалить его?

Я промолчал, чувствуя глухой стыд за то, что так и не попал в Хунзах.

– Нас ждет машина, вы поедете? – спросила Сулиета.

– Нет, поброжу немного по центру, – отказался я, не желая дальнейших расспросов о Хунзахе.

– В семь приходи ко мне, – сказал Али. – Будет один человек, с которым завтра вы поедете в Гуниб. Я хочу тебя познакомить.

Я пошел гулять, разглядывая витрины и читая вывески. Махачкала как город представляет собой довольно-таки беспомощную россыпь зданий: градостроительная твердь нащупывается лишь в административном центре, но он заблокирован бетонными плитами и постами милиции, как будто формирования «лесных» могут взять правительственные здания штурмом. Туда никто и не ходит. Кое-какая упругость планировки чувствуется и в квартале близ университета: во всяком случае, площадь перед главным зданием не случайна, к месту и расположенный рядом парк… Но стоит оторваться от этого едва начавшего формироваться скелета, как город разбегается рукавами улиц в направлениях, сложившихся стихийно и столь же стихийно застроенных. К большим и дорогим магазинам могут присоседиться наскоро и кое-как слепленные из кирпича лавчонки, укрывающие какие-нибудь «Канцтовары», «Фото с телефона» и «Ремонт» (по-видимому, телефонов же); пафосная вывеска «Золото России» соседствует с растяжкой «Джинсовый мир». Интернет-кафе DELTA встроено в ряд современных трех-четырехэтажных красиво подсвеченных домов, но дальше опять начинается какая-то самодеятельная лепнина: салоны связи, ювелирные мастерские, где заодно меняют валюту, магазины обуви, одежды и во главе всего – салоны красоты. Их невообразимое количество: «Лилия», «Технология красоты», Gloria star – как будто в естественном облике дагестанских женщин что-то требует немедленного исправления. Здесь вам сделают тату, увеличат объем губ, нарастят ресницы, «подкорректируют» глаза, нос и уши, придадут облик современной сексапильной женщины. Кстати, о женщинах. Половина из них была в платках и длинных платьях, половина – с непокрытой головой, в какой-нибудь кожаной куртке, водолазке, укороченной юбке и со старательно взбитыми на голове волосами. Так же и среди мужчин: на одного парня в зеленой мусульманской шапочке с характерной окладистой бородкой ваххабита нашелся один рокер на красном мотоцикле в кожаной куртке и кожаных штанах. Я встречал пары подруг (одна – мусульманка, другая – девушка «современного типа»), которые, прогуливаясь, явно состязались в том, кто из них произведет на мужчин большее впечатление…

«…Короткая юбка, сигареты, ночной клуб – этого дагестанский мужчина не потерпит…»

«…Скупой мужчина – вот чего не потерпит дагестанская женщина…»

Культурный раскол в дагестанском обществе очевиден: в манере одеваться, в поведении в компании и в семье, в наличии или отсутствии денег. Традиционное общество, как, впрочем, и общество советское, почти не требовало денег, ибо не знало соблазна. Теперь соблазн появился: тюнингованные автомобили, дворцы на взморье, элитная одежда, мебель, услуги… Общество невероятно расслоено на очень богатых и безысходно бедных. Зарплаты в Дагестане смехотворные. Отсюда столько статей в журналах, обсуждающих вопросы отношения к деньгам: и, как просто понять, пишут их не для богатых. Как сохранить достоинство, не имея денег? – вот главный вопрос. Но не все умеют держать в узде свои желания… А некоторые и не хотят. Уже выросло поколение молодых людей, которое с болью и горечью пережило бедность своих умных и честных родителей и ни за что на свете не хочет повторить их судьбу. Так часто начинается история современного абрека ⁸⁵, которая, как и положено, должна закончиться «в лесу»…

В конце своей прогулки я оказался на книжном развале у ЦУМа. Хотел купить свою мечту – русско-табасаранский словарь.

Я мечтал о нем с тех пор, как прочитал у Хлебникова:

Россия, хворая, капли донские пила

Устало в бреду.

Холод цыганский…

А я зачем-то бреду

Канта учить по-табасарански.

Мукденом и Калкою ⁸⁶

Точно большими глазами

Алкаю, алкаю,

Смотрю и бреду,

По горам горя

Стукаю палкою.

Как и зачем в эту поэму о смертных днях России, в соль кровавых капель донских, в «цыганский холод» – втиснул поэт Канта и Табасаран? Одна строка – а ее не выдернешь из текста. В гражданскую Хлебников сам, зимуя в психбольнице города Харькова, перенес два тифа. В 1920‐м он через Дагестан пешим ходом откочевал в Баку – в Красную Армию, к солнцу. Отогреться. Земля, выжженная Гражданской войной, была бесплодна, как камень. И все же, будто припоминая жизнь до горячки, в которой прежняя Россия сгорела дотла, он вдруг произносит – Кант. И, чуткий на слово, из мира окружающих созвучий выуживает Табасаран – страну, одно сказочное имя которой звучит как надежда. Даже не на лучшее. Просто на что-то другое.

В книжных лавочках, расположившихся вокруг ЦУМа, были разные словари – аварский, лакский, даргинский – а табасаранского не было. В конце концов я купил «Словарь кавказских языков» для лингвистов. Многие слова в нем были записаны при помощи значков, обозначающих звуки, которые я не мог самостоятельно расшифровать. Но я постарался и выбрал из табасаранского языка начертания самые простые: мать – dada, отец – adaš, gaga; кровь – iwi; тайна – sir; барабан – daldabu. Моя мечта не подвела меня: это оказался звонкий, четкий, звучный язык. Член мужской – gurgur, холм – gunt, цапля – legleg. Вы заметили, какие отчетливые, удобные, устойчивые слова? Дело, может быть, в том, что в табасаранском языке 46 падежей и крайне неловко было бы запоминать падежные формы всякой невнятицы…