Текст книги "Каспийская книга. Приглашение к путешествию"

Автор книги: Василий Голованов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 58 страниц) [доступный отрывок для чтения: 21 страниц]

Ты сказала, что Саади

Целовал лишь только в грудь… ⁵⁰

Подразумевается уютный дом, соответствующая обстановка, большой сад, цветочные клумбы. А сверху выясняется, что от всей этой полноты и красоты давно ничего не осталось, все сжато и скукожено так, что места за забором хватает только на типовой двухэтажный дом, ржавый водонапорный бак, ну и на пять шагов в одну сторону и четыре с половиной в другую. Правда, кому-то удавалось и на этой площади вырастить деревце, пару виноградных лоз, веревки для белья натянуть или что-то вроде навеса построить, но в целом… О, немыслимые формы этих дворов! Трапеции, треугольники или со всех сторон смятые, неправильные фигуры, уже неопределимые геометрически. Назвать эти уродливые выгородки «участком» язык не поворачивался. Это были клетки, изуродованные мутацией города: они со всех сторон окружали башню, и до самого горизонта не было видно ничего другого. Я понял, что Баку охвачен той же болезнью, что и Москва: неконтролируемым, ни с чем несообразным делением клеток-клетушечек. Как Москва для России, так и Баку для Азербайджана это – Тотальный Город, пуп земли, источник вожделенных денег. Это болезнь, опухоль, это трагедия современной цивилизации: город, всосавший в себя пол-страны…

Хорошо помню нашу поездку в Раманы. Раманинская башня стоит высоко на утесе: лучшей точки для обзора нет на всем Апшероне. Отсюда Баку виден как бы с испода, с изнанки. И это ужасающая картина: на переднем плане – несколько отстойников отработанной воды из скважин. Воды в них столько же, сколько нефти. По берегам уже все застроено, живут люди, хотя от запаха нефти здесь нельзя ни жить, ни дышать. В этих отстойниках выводятся комары – их ни одно средство против насекомых не берет, потому что их личинки появились и долгое время провели в среде, изначально непригодной для жизни. Когда-то здесь, как и в Гала, был свой уклад жизни, на месте этих отстойников были озера, в которых добывали соль, дальше – гора Стеньки Разина с пещерой, в которой искали разбойничий клад многие поколения апшеронских мальчишек. И главная утрата как раз в том, что всё это ушло, ибо в этих домишках и дворах величиной с носовой платок никакого «уклада» жизни нет и быть не может. Ничего здесь не идет в счет, кроме денег. Из темной топи самостроя на горизонте поднимались серые силуэты Баку, далекие громады небоскребов. Всё это был один город, одновременно фасад и испод, обертка и изнанка, город на половину Апшерона, который распёрло дурными нефтяными деньгами так, что было в этом что-то реально страшное.

Именно тогда я подумал, что вся наша экспедиция изначально была обречена: ибо мир Апшерона не погибает. Он погиб. И «неведомый Апшерон» – это просто память Фикрета. Нежная память о том, чего больше нет. И расшифровать ее сейчас не может уже никто, кроме него самого. Он один бродит в лабиринтах своей памяти, напрасно скликая нас, чтобы ею поделиться: вот в этой мечети молились его отец и его дед. Он помнит, как пахнут свежестью сады весной, когда ветер тихонько качает раскрывшиеся бутоны, помнит, как пахнет сгоревшая под солнцем трава в степи, если броситься в нее, подняв стайку летучих кузнечиков, и смотреть на море. А бабушка… Он мог бы рассказывать о ней день и ночь. А еще лучше было бы сесть за стол и записать все ее истории. Листки падали бы со стола, как листья деревьев осенью, он собирал бы их в беспорядке и так родился бы то ли сон, то ли роман о путешествии в страну детства, в неведомый Апшерон, где быль так похожа была на сказку, а бабушка варила бы в медном тазу кизиловое варенье, снимала розовые пенки и все рассказывала бы, рассказывала… Как однажды ползла по дороге змея со своим змеенышем. А человек на арбе увидел змею и захотел ее убить. Он стегнул лошадь, но змея успела нырнуть в придорожную пыль, и колесо раздавило змееныша. Змея вернулась к своему змеенышу, осторожно взяла его в рот и поползла к источнику. Там под старой ивой сидел пастух Ибрагим – он всегда сидел там в жару, покуда был жив, и видел, как змея положила змееныша в жидкую серую грязь. Прошло несколько минут – и тот открыл глаза, стал шевелиться и ожил. Когда змея и змееныш уползли, Ибрагим набрал немного грязи и смазал ею черную мозоль на ноге своего осла. Мозоль отвалилась. Он понял, что змея показала ему чудесную грязь, и рассказал об этом людям. И люди стали ходить к роднику под ивой и, намазав больные места грязью, привязывать на ветви дерева черные и красные лоскутки, благодаря то ли змею, то ли Аллаха, который послал ее. Дед Фикрета приходил сюда и мазал свои глаза, когда зрение у него ослабло. А великий целитель Мир Мовсун-ага просто подзывал маленького Фикрета и, протянув к его виску свою нежную руку, вытягивал из головы боль, которую зажгло там солнце. Соседи, говоря на парси, проходили под окнами бабушкиного дома, отправляясь к могиле аскета-назрани. И старый-престарый чабан из аула Кошакишлак, размяв в сильных пальцах катышек сухого овечьего помета, вдыхал его запах, как курильщики вдыхают дым табака…

Раньше показалось бы странным, что Апшерон погубила нефть. Нефть – эка проблема! Она на Апшероне была, есть и будет. Задолго до того, как в этих местах появились правители, имена которых могли бы сохраниться на пергаменте летописи или на камне – уже в III тысячелетии до нашей эры – нефть с Апшерона вывозили в Египет и в Вавилон (вот вам и путь «культурных влияний»). «Каменным маслом» скрепляли тесаные плиты стен и полов, покрывали им стены водо– и зернохранилищ. Нефть входила в составы для бальзамирования, известные египетским жрецам. В начале новой эры Византия выводила с Апшерона целые караваны с бурдюками, наполненными горючим для «греческого огня», своего рода «секретного оружия» Константинополя. И все шло прекрасно многие столетия: шахи Ширвана испокон веков продавали нефть из природных источников, чем и поддерживали бюджет своего государства. И при этом ни хозяйство сельское, ни шелководство, ни традиционный уклад жизни сел и небольших городов в упадок не приходили: нефтяных денег было еще немного, их хватало только аристократии. Люди гор и долин должны были кормить себя сами и знали об этом. Сознание людей еще не было повреждено мечтами о сытой и праздной жизни.

В XVIII веке бакинские ханы получали 40 000 рублей за свою нефть и вряд ли думали, что можно получать больше. Горючее для ламп-чирахов, мази, притирания, лекарства от кожных болезней животных и незаживающих язв у людей – вот что такое была нефть в это время. Нефтяной огонь, как писал Гмелин, в XVII веке вернул на Апшерон огнепоклонников, которые вместе с караванами приходили из Ирана и Индии, чтобы на священных огненных полях восславить своего бога Ормазда. «Индийцы сидят возле этих факелов молча, просто, или с руками, заложенными за голову. […] Они не терпят, чтобы им в их набожничестве что-нибудь препятствовало или мешало, а в чем оно состоит, не могу ничего другого сказать, как только что при оном состоянии их тела, их телодвижения и суровый лица образ величайшую степень пресильного почитания означают» ⁵¹.

История нефтяного «бума» начинается в середине XIX столетия: выросшим цехам тогдашних ткацких фабрик потребовалось более яркое освещение, чем могли дать свечи, лампы на китовом жиру и газовые рожки. Техническое решение, нужное для такого цивилизационного рывка, долго не подыскивалось, покуда одновременно в Старом и в Новом свете не были зарегистрированы патенты на керосиновые лампы ⁵². Это был поворотный момент в судьбах мира. Хотя сам мир долго еще не догадывался об этом: дома отапливались еще дровами или углем. Пароходы и паровозы также довольствовались твердым угольным топливом. Но главное: мир электричества, ставший мощнейшим потребителем нефти, еще только нарождался, никаких ТЭЦ и в помине не было. Моторы теплоходов, автомобилей, танков, самолетов не были еще созданы. Нефть считалась превосходной смазкой для машин прядильных фабрик. В общем, что делать с нефтью, долго было не вполне ясно, что явствует из энциклопедического словаря 1904 года: «Бензин… растворяет канифоль, копал, мастику, задерживает брожение, убивает низших животных, служит для усиления кровообращения, для возбуждения, против желудочных болей…» ⁵³

В конце XIX века появились бензиновые автомобили, но их было еще так мало, что представить себе тогдашнее шоссе как сплошную череду автозаправочных станций, приносящих беспрерывную прибыль, было решительно невозможно. В общем, до конца XIX века нефть была продуктом не только ограниченного, но еще и локального спроса: целые области мира жили-поживали, понятия не имея, что такое нефть.

Пионером бакинских нефтепромыслов следует считать российского винного откупщика, разбогатевшего на торговле водкой, В. А. Кокорева, который оказался талантливым и дальновидным предпринимателем. В 1859‐м он построил первый на Апшероне нефтеперегонный завод, учредил «Бакинское нефтяное общество», щедро инвестировал капиталы в железные дороги, промышленность, пароходства и нефтяные промыслы. Став одним из первых в империи миллионеров, он тем не менее не успел развернуть нефтедобычу во всей широте и, прежде всего, реализовать некоторые принципиальные прозрения выдающегося химика Д. И. Менделеева, с которым был близко знаком. Все они потом были скуплены «Товариществом нефтяного производства братьев Нобель». Кроме того, он принципиально работал только с российским капиталом, отвергая иностранные инвестиции – да и вообще, для начинающегося «нефтяного века» вел себя несколько старомодно и чересчур принципиально, что и не позволило ему выбиться в число первых нефтепромышленников России, которыми в результате стали как раз Нобели. К тому же и умер он рановато, в 1889 году, когда первый нефтяной бум только набрал силу – оставив в виде своеобразного завещания книгу «Экономические провалы» – первый бестселлер о становлении капитализма в России.

Семейство Нобелей спаслось от разорения, переехав в 1842 году из Швеции в Россию и разбогатев на поставках русской армии в Крымскую войну. Три брата – Роберт, Людвиг и Альфред – превратили семейную оружейную компанию в настоящий концерн. В 1874 году младший из братьев, Роберт, получив от компаньонов 25 000 рублей, был отправлен в Бакинскую губернию для закупки ореховой древесины, из которой выделывались ложа и приклады ружей, заказанных военным ведомством. Так Роберт случайно стал свидетелем нефтяного бума. И в полном смысле слова заболел «нефтяной лихорадкой». Определенно, если бы новое предприятие не принесло бы потом столь баснословные прибыли, старшие братья упрятали бы Роберта в сумасшедший дом, ибо все деньги, полученные им на закупку благородного ореха, он, ни с кем не посоветовавшись, вложил в несколько участков дурно пахнущей земли. Через 11 лет «Товарищество нефтяного производства братьев Нобель» производило на Апшероне 240 000 тонн керосина из 448 000. К концу XIX века в собственности товарищества было 11 нефтеперерабатывающих заводов, нефтеносные участки на Апшероне, в Чечне, на острове Челекен, в низовьях реки Урал при впадении ее в Каспийское море и даже в Ферганской долине. При этом нефтяная империя Нобелей считалась крупнейшей российской компанией и в 1885 году отвергла предложение столь же влиятельной американской корпорации семейства Ротшильдов Standard Oil о создании совместного предприятия. Именно тогда – в 1885–1886 годах – Ротшильды выкупили у российских предпринимателей «Батумское нефтепромышленное и торговое общество». Они владели заводом по переработке нефти на Адриатике и были заинтересованы в бесперебойных поставках нефти. А таковые вполне можно было обеспечить, используя построенный Нобелями нефтепровод от Каспия до Черного моря. Кстати, идея нефтепровода еще в 1863 году была высказана Д. И. Менделеевым, после того, как он побывал на промыслах В. А. Кокорева. К чести фирмы «Бранобель» нужно сказать, что они активнейшим образом привлекали ученых и инженеров для развития нефтяного бизнеса. Они первыми ввели в штатное расписание своего товарищества должность «геолог-нефтяник». Еще студентом они приметили и привлекли к сотрудничеству инженера В. Г. Шухова ⁵⁴, изобретения которого принесли фирме, вероятно, не меньший доход, чем собственно нефтедобыча. В 1879 году он сконструировал так называемую «нобелевскую форсунку», которая позволяла использовать мазут – «тяжелые остатки», остающиеся после выделения из нефти керосина. Через каких-нибудь 20–30 лет мазут стал основным топливом флота, потом железных дорог, котельных и т. д. Шухов построил первый на Апшероне нефтепровод, придумал насосы для максимальных тогда по глубине (2–3 км) скважин, предложил сохранившуюся и поныне цилиндрическую форму нефтяных резервуаров, но главное, довёл до технического воплощения идею большого танкера и вагона-цистерны для транспортировки нефти. Справедливости ради следует отметить, что первое нефтеналивное судно, позволяющее перевозить из Баку на Волгу нефть в трюме, а не в бочках, построили еще в 1873 году братья Артемьевы, талантливые инженеры-самоучки. Однако в 1885 В. Г. Шухов построил две нефтеналивные баржи длиной в 150 метров каждая: это был уже прообраз настоящего танкера. Неудивительно, что именно Нобели построили первые самодвижущиеся колесные танкеры, увидев которые основатель компании Shell Маркус Самюэль понял, что станет его козырной картой в игре против ротшильдовской Standard Oil, которая по старинке продолжала транспортировать нефть в бочках и на парусных судах…

Нефтяная лихорадка начала XX века полна была острых и подчас драматических ситуаций, но никто бы тогда не осмелился назвать добычу нефти «заболеванием». Напротив, казалось, что нефтедобыча открыла в истории человеческой культуры новый этап, более связанный с гуманистической идеей прогресса, нежели с прибылью как таковой. Баку тогда, на рубеже XIX–XX веков, добывал 97 процентов российской нефти. За несколько десятилетий город настолько расцвел и похорошел, что это сделало для разбогатевшей элиты как бы неважным появление добывающего нефть пролетариата. Эти пролетарии были вчерашними крестьянами, они пришли из сел и, следовательно, забросили сельское хозяйство. Но многовековой сельский уклад разваливался медленно, и тогда действительно казалось, что поля и виноградники смогут соседствовать с нефтяными вышками. Нефть не обладала еще самодовлеющей разрушительной силой.

Для того чтобы это произошло, нужно было, чтобы нефть пришла в каждый дом, чтобы от нее зависело не только то, поедет или не поедет завтра ваш любимый автомобиль, но вещи жизненно важные: будет ли в доме светло и тепло, будет ли вода, чтобы заварить чай или смыть унитаз, будет ли питание для телевизора, телефона и компьютера, жизнь без которых сегодня непредставима.

Второй нефтяной бум начался с нефтяного кризиса 1973 года, в котором в один узел оказались сплетены политические интересы арабских стран и внезапное осознание конечности нефти как главного ресурса цивилизации, что, в свою очередь, привело к самоценности нефти и превращению ее в Мировой Товар № 1.

Интересны расчеты, в принципе доступные каждому школьнику, которые позволяют уяснить проблему в ее глубине. Так, со времен первого нефтяного бума Азербайджан не стал добывать существенно больше нефти. Во всяком случае, не в разы: 7,3 миллиона тонн против 11 миллионов тонн. Это цифры вполне сопоставимые. Разница в цене. Цены изменились во много раз. В 1970 году нефть стоила 1,8 доллара за бочку. Ну а сейчас она стоит примерно сто долларов. Легко подсчитать, что цена возросла в 55,5 раз или на 4900%. Если подобную калькуляцию произвести с любым другим товаром, будь то обувь или автомобиль экстра-класса, то мы нигде не обнаружим такого колоссального ценового рывка. Как только бум разразился, последствия явились во всей красе: и скороспелые цивилизации арабского Востока, возникшие из ничего и тем не менее утвердившиеся в своем могуществе; и политический исламизм, который стал «доктриной силы» этих цивилизаций; и невиданное удорожание жизни, вызванное желанием просто бизнесов приблизиться в прибылях к бизнесу нефтяному, для которого сказочная прибыль стала нормой. В свое время Маркс полагал, что производитель, имеющий больше 3% прибыли, обеспечивает расширенное воспроизводство и, следовательно, имеет дело с главным предметом его исследования – капиталом. Сегодня это смешно. Никто и пальцем не пошевелит ради прибыли, которая может быть исчислена однозначным или двузначным числом. Потому и чашечка «эспрессо» стоит не 3 и не 30 центов, как должна была бы стоить, а 5 долларов, потому что иначе продавец кофе будет выглядеть дошколёнком по сравнению с продавцом нефти. А он этого не хочет. Так же, как продавцы обуви или автомобилей. Один должен производить очень много дорогой и по внешнему виду очень хорошей обуви, которая снашивалась бы за один сезон, чтобы продажи были непрерывными. Другой – ежегодно выпускать новые и дорогие модели автомобилей, внутренний дизайн и сатанинская мощь которых затрагивали бы самые потаенные эрогенные зоны в душе покупателей, заставляя их менять новые модели на еще более новые. У производителей появились стратегии навязывания товара покупателям, а у покупателей – психологическая зависимость от приобретения все новых и новых товаров. Так в одно прекрасное утро человечество проснулось в мире одержимости.

Несмирившиеся дали бой. Все альтернативные движения конца 60–70‐х годов так или иначе были направлены против общества потребления и «одномерного человека». Но созданный цивилизацией потребления «одномерный человек» все-таки победил. Для тех, кто увидел в изобилии символ нового времени, не за что стало бороться. Изобилие подразумевает не борьбу, а почти непрерывный shopping.

Деньги – вот правда современности. Деньги – вот ее мудрость. А деньги – это нефть. Поэтому правительства стран – экспортеров нефти на территории бывшего Союза избавили себя от ненужной обеспокоенности: контроль за нефтью они оставили себе. Так всего за несколько десятилетий сложился новый мировой порядок и агрессивная идеология сырьевого империализма: «Из-за нефти мир сползает к большей конкуренции, большим трениям и к большему насилию. Из-за нефти Китай обхаживает Африку, Венесуэла выступает вместе с Ираном и Россией, у которой обнаружился шанс превратиться в реального игрока. Развивающиеся страны наконец-то поняли, что контроль над нефтью является не только сырьевым рычагом и конкурентным преимуществом, но и политическим оружием. Этот новый расклад побуждает США играть жестко, чтобы подавить, а лучше подчинить или уничтожить новых игроков» ⁵⁵.

Азербайджан подчинился, чтобы не быть подавленным. Это позволило правящей элите внутри страны жить на нефтяные деньги, не сообразовываясь с реальностью. Разумеется, сиюминутное могущество и чувство собственной важности щекочет самолюбие элит. Но если вы спросите о широком меценатстве и благотворительности, которыми славились нефтедобытчики эпохи первого нефтяного бума, то нам придется сегодня промолчать. Добыча нефти не дала в наши дни ни Кокоревых, ни Тагиевых, ни Нобелей. В зачет идет только прибыль национальных и международных нефтяных кланов, в жертву которой принесено все.

Панорама, открывающаяся с высоты Раманинской башни, врезалась мне в память навсегда: земля, обглоданная, как скелет, гниющие ребра дамб в мутной жиже отстойников, сетка электрических проводов, редкие фонари и несчастные домишки посреди бензиновых испарений. Представляю, как тут невесело зимой! Но вот – мы были там весной. И тоже, в общем, не праздник. Жалкие признаки зелени. Мертвая, изнасилованная Земля…

– Знаешь, чему я рад, Азер? – спросил я на вершине стены.

– Чему?

– Тому, что родился в 1960 году и этот мир изменился еще не настолько, чтобы я перестал узнавать его.

– Ты не представляешь, как быстро все это схлопнется, – спокойно и грустно сказал Азер.

Завтра – пятница. Последний день командировки. Его я приберег для поездки вдвоем с Азером в какое-нибудь красивое место. Теперь было ясно, что искать его надо за пределами Апшерона. Когда-то я мечтал съездить в заповедную Ширванскую степь: излюбленное место охот ширваншахов и Тимура Тамерлана. Там водятся джейраны – удивительно грациозные антилопы сухих степей и полупустынь. Можно понаблюдать, как они выходят к берегу моря…

– Чтобы там поездить, нужен джип, – сказал Азер. – Я не против. Но Ализар должен дать разрешение. Без него я не получу джип из гаража.

– Нам для этого надо заехать в офис?

– Лучше, если ты попросишь его.

– Тогда поехали, – легко согласился я. Визит к начальству больше не казался мне тягостным.

И действительно, Ализар был необыкновенно радушен:

– Василий, вы проявляете столько любознательности, что можете ехать, куда вам захочется…

– Для поездки в заповедник нужен джип, – на всякий случай напомнил я.

– Об этом можете не беспокоиться, – душевно улыбнулся Ализар.

XVI. Я ТЕРЯЮ И ВНОВЬ ОБРЕТАЮ АЗЕРА

Вечером позвонил Азер.

– Послушай, – сказал он. – Завра утром мы, наверно, с тобой не увидимся. За тобой заедут другие люди.

– В каком смысле? Мне именно с тобой хотелось поехать.

– У меня крупные проблемы с Ализаром.

– Что случилось?

– Ничего страшного. И завтрашние люди, это будут наши люди, друзья… Одного ты видел в офисе: это Фархад.

– Я не знаю Фархада. И почему их двое?

– Ничего, не волнуйся. Фархад нормальный человек. А вечером мы увидимся.

– Ладно, желаю тебе решить твои проблемы.

– О^, кей.

Мысль о том, что я поеду куда-то не с Азером, была сначала невыносима. Мы крепко сдружились за две недели. Я не успел толком рассказать о нашей дружбе. Скажу только, что Азер был единственным человеком, с которым я мог быть откровенным. А он был откровенен со мной. Откровенность за откровенность. Мы говорили обо всем: о нежданных поворотах судьбы, о детях, о женщинах – и это давало мне необходимый в странствии витамин общения. И еще: Азер помог мне понять страну. Без него я бы не разобрался в том, что такое Азербайджан. И вообще – просто не заметил бы половину. Поэтому поездка в заповедник без него теряла смысл. Одно дело – гулять по степи или сидеть в ресторанчике с другом, и совсем другое – с незнакомыми людьми. Если бы не билет, как всегда, взятый на ночной рейс, лучше было бы вообще отказаться от такой поездки и отвалить домой. Но что делать целый день в Баку? И потом, я уже свыкся с мыслью, что увижу заповедную степь, берег моря и, если повезет, посмотрю, как джейраны выходят на берег на водопой. Они не пьют морскую воду, но едят мясистые стебли солянок – это стелющиеся по земле растения, сок которых действительно соленый, как кровь. Так джейраны утоляют жажду. Я хотел увидеть это. И решил, что пусть. Поеду с другими. Но все-таки день пройдет не зря. Мысленно я попросил у Азера прощения за малодушие и заснул успокоенный.

Утром меня разбудил звонок:

– Ты спишь? Позже перезвонить?

– Какое позже? Расскажи, как у тебя дела.

– Я написал заявление об уходе…

– О-па… Почему?

– Долго объяснять. Он говорит, что такие активисты, как я, ему не нужны.

– Так это из-за меня тебя уволили?

– Нет, это не из-за наших поездок. Скорее из-за детей. Я же возил их в детский сад. Они ко мне привязались. Ему надоело выслушивать от своих детей рассказы про меня. Так что не бери в голову, скоро за тобой приедут.

– А почему ты все время говоришь: «приедут»?

– Теперь у него новая концепция: шофер – это просто человек, который рулит и жмет на педали. Ты – гость. А рядом с гостем будет ездить куратор из офиса.

– Только этого не хватало!

– Еще раз тебе говорю: это хороший парень, у тебя с ним все будет в порядке.

– Как ты?

– Отлично, не поверишь! Осточертело его вечное недовольство…

– Но тебя же все журналисты, как говорится, заранее ангажируют…

– Это тоже его бесило…

– Тогда я не поеду.

– Не делай глупостей. Просто вечером позвони, когда приедешь…

В 11.00 к Yaxt Club^, у подъехал Mercedes-Benz 4/4. Мне это сразу не понравилось. Это не джип. Это очень помпезная машина для гламурных придурков, воображающих себя trophy. За рулем неподвижно сидел мужчина в шляпе с загнутыми полями. Автомобильный ковбой. На меня он почти не реагировал. Сказал, как его зовут – и всё. Я с первого раза не запомнил. А на переднем сиденье действительно оказался Фархад – я его вспомнил – бонвиван лет тридцати пяти, слегка лысеющий и уже немного обрюзгший. Всю дорогу, пока мы ехали в заповедник, он почему-то рассказывал про свой желчный пузырь. Я понял, что он любит поесть и за это расплачивается здоровьем. Я узнал все о симптомах приближающихся спазмов желчного пузыря. Про выступающий ни с того ни с сего крупными каплями холодный пот, слабеющие ноги и, наконец, кинжальный удар боли. Лишь с третьей или с четвертой попытки я сумел сбить Фархада с излюбленной темы и тогда только узнал, что он учился в Москве, в МИМО ⁵⁶, собирается стать дипломатом и работу свою в фирме Ализара считает временной.

Было странно, что он так спокойно рассказывает об этом в присутствии вечно молчащего шофера, но потом выяснилось, что у Фархада с Ализаром с первого дня его работы в фирме тоже возник конфликт. Ализару не понравилось, что тот приезжает на работу на автомобиле с личным шофером. Как начальник.

– Ну какое кому дело, как я добираюсь до работы? – посмеивался Фархад.

Я молча смотрел в окно: мимо проносились места, которые принадлежали нам с Азером: горы Гобустана. Вот Джингирдаг, где мы прыгали через речку… Главное плато заповедника… И Кягниздаг, разумеется. Грязевой вулкан, где невероятным образом родилась наша дружба.

Я спросил Фархада, знает ли он, что случилось с Азером.

– А, ерунда! – махнул он рукой. – Я его к себе шофером возьму. Пусть Ализар порадуется…

Фархад явно не собирался расставаться со своими привычками. Видимо, у него отец был крупной шишкой. Ализар не хотел с ним связываться.

Я вспомнил всегда немного грустные голубые глаза Ализара. Со мной он любезен, к другим – нетерпим. Он карает, и карает жестоко. Что происходит с ним? Может, он втайне чувствует, что никому особенно не нужен? Это чувство ужасное… Но почему он решил избавиться от него, уволив Азера? Восток – дело тёмное. Никто здесь не станет обращаться со своими проблемами к психологу. Все решается, как решалось испокон веков: есть человек – есть проблема. Нет человека – и проблемы нет.

Мы отъехали уже довольно далеко от Баку, и по мере того, как мы преодолевали гравитацию города, природа набирала силу: уже не было свалок по обе стороны дороги, появились первые поселения, крепко вросшие в землю, полные каких-то кур, овец, коз, осененные прозрачными пока еще могучими деревьями, о возрасте которых оставалось только гадать, да и дома здесь совсем не походили на типовые, крытые свежей жестью, одинаково серые новостройки Апшерона; открылась огромная равнина, на которой пятнами лежали тени от облаков и обработанные поля, почувствовалась близость большой реки: мальчишки, стоящие вдоль дороги, протягивали в сторону машины куканы с золотыми карпами…

Но сколько я ни пытался расслабиться, у меня так и не получилось: все время направлять поток красноречия Фархада я не мог, а стоило мне пустить дело на самотек, как он начинал говорить… Нет, желчный пузырь, как тема, был, похоже, исчерпан. Но подсознание его рождало все новые и новые химеры плоти: «Балы´ гагана´». Рецепт мужской силы. Надо купить 3 килограмма сливочного масла, 15 яиц и 1 килограмм меда. Затем желтки отделить от белков, смешать желтки с маслом и медом, скатать шар. Хранить в холодильнике. Поджаривать на тонком слое подсолнечного масла…

В заповеднике, за железными воротами, нас никто не ждал. Мы посигналили. Откуда-то вышел заспанный мужичок в очках и в мятом пиджаке. Фархад о чем-то поговорил с ним, и он отворил ворота, чтобы машина смогла проехать. Мы взяли его в кабину провожатым и тронулись в степь… Цвел тамариск, птицы наяривали, за перелеском в прозрачных желтых, нежно-зеленых и розоватых пушистых облачках распускающейся весенней зелени вставали синие горы, нетронутая степь расстилалась перед нами. Она, пожалуй, бедна была цветом, голубовата, будто отраженное поверхностью земли небо. Побежали джейраны. Я попросил остановить машину, осторожно вылез, поснимал их на фото и на видео. Расстояние было великовато, но я подумал – ничего, это ведь только первая пристрелка, вот до моря доедем – тогда… Проселочная дорога петляла, приближалась к зарослям тростника, скрывающим, казалось, речку или ручеек, потом выруливала на сухое место, на котором ничего и не росло, кроме солянок, и так хорошо мы ехали, что я даже стал потихоньку ловить кайф от всего этого, залюбовался весенней порослью, скупыми красками апрельской степи, вдохнул ее терпкий запах… И хотя это было нечестно по отношению к Азеру, я уже не жалел, что оказался здесь без него. Лучше было бы с ним. Но что поделаешь? Не получилось…

За это маленькое предательство мне почти тотчас пришлось расплачиваться: машина вдруг остановилась. Наш провожатый в помятом пиджаке вылез, за ним стали вылезать Фархад и водитель. Снаружи был одноэтажный, с открытой верхней верандой кордон заповедника. Дымил плохо растопленный самовар. Я не очень-то понимал, зачем мы здесь остановились, сначала думал – просто ноги размять или высадить нашего провожатого. Но нет. Все вели себя так, будто мы добрались до цели. Приехали. Из домика появился здоровенный молодой парень с могучим торсом, в одних штанах, пожал всем руки, стал раздувать самовар. Типа, сейчас будет чай: гостеприимство. Я поднялся на верх домика, под крышу без стен, нашел здесь голую лампочку, почти черную от пригоревших комаров, и стол, изрезанный ножом, со следами пьянства. Морем и не пахло. Я понял, что ситуацию надо как-то выправлять, неправильно она всеми воспринимается: дальше ехать надо.

Я спустился вниз и подошел к шоферу:

– Мы тут ненадолго, надеюсь, остановились? Мне вообще-то до моря надо бы доехать. Тут по карте километров десять. Недалеко.

Шофер, до этого все время молчавший, повернул ко мне свое лицо. Это было лицо манекена: никаких чувств оно не выражало. И смотрел он как бы сквозь меня. И говорил как автомат, произнося каждое слово по отдельности:

– Дальше проезд запрещен. Да и дорога плохая. Я по ней не поеду. Охота мне бить ходовую!

Я посмотрел на шлагбаум: обычную палку на двух столбиках. Дорога за ней была нормальная – такая же, как та, по которой мы прежде ехали. Тут я понял, что плата за мой компромисс может быть слишком велика, и от негодования и стыда выпалил: