Текст книги "Канатоходец: Воспоминания"
Автор книги: Василий Налимов
Жанры:
Философия
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 28 страниц)
Именно открытость природе позволяла язычнику прислушиваться к процессам, спонтанно протекающим в подвалах сознания. Отсюда и обращение к магии – активному воздействию на стихийные силы, связывающие людей с природой, а через нее и друг с другом. Представляется привлекательной возможность провести сопоставление магии зырян, а соответственно и их миропонимания, с тем, что написал Карлос Кастанеда в своей знаменитой серии книг, посвященных мексиканскому колдуну Дону Хуану. Но кто готов это сделать?
Проще провести некоторое, хотя бы поверхностное сопоставление с христианством.
Несомненно, что самым существенным моментом языческого мировоззрения зырян было представление о неотделимости человека от природы. Об этом в упомянутой выше работе «Загробный мир…» (см. с. 36, сноску 10) Василий Петрович писал:
Человек, по верованиям зырян, не занимает исключительного положения в природе. Не он один имеет «лов», жизнь, душу, ее имеют животные и растения (с. 17).
И дальше любопытное уточнение:
Женщина стоит ближе к царству растительному, чем животному (с. 20–21).
Не через молитву и Церковь оздоровляется и очищается Человек, а непосредственно через природу:
Через растения, реже через животных, зыряне избавляются от разных болезней (с. 21).
Человек, который проходит мимо многих деревьев и ручьев, очищается. Свойством очищать обладают деревья и текучая вода. Очистившись, человек приобретает свойство лечить больных, а на языке зырян это означает гнать болезнь или злых духов (с. 23).
В христианстве, особенно в ветхозаветном его звучании, человек оказывается отчужденным от природы – он создан по образу и подобию Бога, и ему дана власть над природой. В Книге Бытия читаем:
И благословил их Бог, и сказал им Бог: плодитесь и размножайтесь, и наполняйте землю, и обладайте ею, и владычествуйте над рыбами морскими [и над зверями], и над птицами небесными, [и над всяким скотом, и над всею землею,] и над всяким животным, пресмыкающимся по земле (1, 28).
Этот текст вызывает сейчас острые дискуссии на Западе. Конечно, его, как и любой другой текст, можно толковать различно, даже диаметрально противоположно. Но важно другое – как он на протяжении двух тысячелетий воспринимался европейцами. Не он ли открыл дорогу Научно-техническому прогрессу, направленному на безоглядное овладение природой? И если это так, то не ответствен ли этот текст за надвигающуюся экологическую катастрофу?[28]28
С этих позиций я рассматривал эсхатологическую перспективу наших дней в своей книге: V. V. Nalimov. Faces of Science (ISI-Press, Philadelphia, Pa.: 1981, 297 p.), проведя сопоставление западной религиозной идеи с восточной. Там я обратил внимание на высказывание А. Тойнби, английского историка и моралиста, также связывающего устремленность к господству над природой с Ветхозаветными истоками. В конце своей статьи (A. Toynbee. The religious background of the present environmental studies. – International Journal of Environmental Studies, 1972, № 3, p. 141–147) он даже говорит о том, что исцелением может быть возвращение от монотеистического мировосприятия к пантеизму, который является более древним и универсальным.
[Закрыть]
Конечно, в западном христианстве был и Франциск Ассизский[29]29
О Франциске Ассизском см. статью С. Аверинцева в Философской энциклопедии (т. 5, 1970 г.), а также: Г. К. Честертон. Святой Франциск Ассизский. В кн.: Г. К. Честертон. Вечный человек. M.: Политиздат, 1991.
[Закрыть], для которого природа была просветленным миром, взывающим к любви. Но это было все же лишь боковое ответвление, близкое к еретическим движениям. Верно и то, что в Православном христианстве долгое время допускались языческие проявления. Вспомним хотя бы такие праздники, как Ночь накануне Ивана Купалы, Масленицу – праздник Солнца и возрождения природы, Святки – с обрядами ряженых, гаданием и пр. Но урбанизация жизни лишила Христианство этих оздоравливающих проявлений язычества.
Углубляя эту тему, можно сказать, что устремленность к беспредельному господству над природой привела к технизации культуры во всех ее проявлениях – возникло, говоря словами Хайдеггера, новое «мироустройство»[30]30
Философское осмысление Хайдеггером технизации жизни отражено в книге: G. Seubold. Heideggers Analyse der neuzeitlichen Technik (Freiburg/Miinchen: Alber, 1986, 344 S.). Обстоятельный реферат этой книги дан в реферативном журнале Общественные науки за рубежом, серия 3: Философия и социология, 1988, № 3
[Закрыть]. И нам сейчас становится ясно, что в этом новом мироустройстве человек потерял самого себя, утратил связь с глубинными – внелогическими уровнями сознания, порождающими смысл жизни в их связи с природой, а через нее и с вселенским началом жизни. Утрата смыслов породила отчужденность человека от нового образа жизни. Отсюда многие негативные явления, охватившие современный цивилизованный мир. Отсюда и отчетливо оформившийся сейчас, особенно в США, поиск будущего через возврат к прошлому в новом его осмыслении. Широкий общественный интерес к дохристианским религиям – не только к таким философски утонченным, как буддизм, но и к народным, включая шаманизм; обращение к медитации как средству духовного оздоровления; обострение интереса к изучению и даже управлению сновидениями, научный интерес к психоделикам как к средству изменения состояния сознания. Новый ренессанс.
Такое большое отступление от главной темы я сделал для того, чтобы обоснованно утверждать, что Василий Петрович в своем отношении к зырянскому язычеству опережал свое время. В наши дни его понимание язычества нашло бы новое звучание и получило бы иной отклик. Он категорически выступал против того, чтобы народное мировоззрение рассматривалось как примитивное, полагая, что за простотой и наивностью выражения можно увидеть глубину понимания, исконно присущую человеку[31]31
Вот передо мной лежит книга: I. Paulson. Die primitiven Seelenvorstellungen der nordenrasischeo Volker (Stockholm: States Etnografiska Museum, Monograph № 5, 1958, 407 S.). В ней даются четыре ссылки на Василия Петровича, но само название этой книги – «Первобытные представления о душе у северных народностей» – было для него совершенно неприемлемо.
[Закрыть]. Разве не несут высокой моральной нагрузки, скажем, такие поверья[32]32
Цитируем по уже упоминавшейся статье «Пермяки» (с. 18).
[Закрыть]:
Ссоры, дрязги влияют, по мнению пермяков, на вырождение всей природы и человека в частности. Распри из-за земельных наделов влияют на качество урожая, хлебные злаки чахнут. Сильные же распри, сопровождающиеся неоднократным проклятием и иного рода руганью, влияют и на саму природу; красота ее меркнет (с. 180).
Разве не оказались эти слова пророческими для наших дней? Удивительным является и признание полной свободы человека. Творец мира не является его повелителем:
Творцом вселенной, по верованиям пермяков, является Иен, существо весьма доброе, живущее на небе. Создав мир, Иен предоставляет человеку полную свободу и не вмешивается больше в дела людей. Жизнь человека и природы идет по определенному закону. Но этот закон не предрешает хода истории человечества, ни даже отдельной личности. В верованиях пермяков нет судьбы, рока. Человеку ничего заранее не предопределено. Вся его жизнь будет зависеть от личных действий, от тех или иных его поступков. Только в детстве его здоровье зависит от поведения матери, отца и других лиц, состоящих с ним в духовном родстве. Эти лица, обязанные охранять здоровье ребенка, несут ответственность за него (с. 177).
Эти вольнолюбивые представления существенно отличаются как от христианского Боговластия, так и от учения о карме Востока, а также от греческого представления о Роке.
К Христианству – институционализированному, с его догматизмом и агрессивностью, он относится как к религии завоевателей. Уместно задать вопрос, звучащий, правда, риторически: кто был ближе к Христу – непросветленное язычество или отяжелевшее в своем золотом облачении Православие, ставшее со времен Иосифа Волоцкого официальной идеологией русской государственности.
Разве не оказываются созвучными истинному христианству следующие слова, относящиеся к религии зырян[33]33
Сущность и значение этнографии. Вестник Нижегородского университета, 1918, № 8, с. 6—10.
[Закрыть]:
Человек с любовью и сердцем, стремящийся делать добро другому, достигает высшей организации своих духовных сил, известного желаемого идеала… Чем больше человек выстрадал в пользу ближнего, тем больше он приобрел сил. Силы человека растут в момент работы, творчества для других.
Богатство, материальные блага не являются ценностями, заслуживающими внимания. Богатый, не обладающий высокими качествами души, является просто существом, нуждающимся в общественном попечении, несчастным, которому не доступно самое дорогое в жизни (с. 9).
И вот что оказалось примечательным:
Смертность детей в зырянской земле меньше, чем в Норвегии и Швеции. В этом отношении зыряне опередили весь мир (с. 9).
Свой общественный долг Василий Петрович видел в том, чтобы возродить не только интерес, но и уважение к миропониманию малых народностей, искавших свои пути осмысления жизни, находясь в стороне от той линии развития, которая шла от Афин и Иерусалима. И было что-то мессианское в том, что примерно в одно и то же время из зырянского народа вышло трое ученых: Василий Петрович Налимов, Питирим Александрович Сорокин[34]34
П. А. Сорокин (1889–1968), отец его был русским, мать – зырянка. В Философском энциклопедическом словаре (М., 1983)
дается такая справка:
Лидер правого крыла партии эсеров. После февральской революции 1917 секретарь А. Ф. Керенского и главный редактор газеты «Воля народа». С 1920 профессор Петроградского университета. С 1922 в эмиграции. С 1923 в США.
С 1930 г. П. А. Сорокин – профессор Гарвардского университета, где им был организован факультет социологии.
В первый – пражский период своей эмиграционной жизни Сорокин развивал представление о том, что произойдет трагическое столкновение революции с деревней (см. интервью И. А. Голосенко газете Молодежь Севера, 1988, 30/IX и 2/Х). Не было ли это предсказанием неизбежности процесса декрестьянизации?
В 1925 г. он издает книгу Социология и Революция, где доказывает неизбежность возрождения государственной бюрократии (в новом понимании) в постреволюционном развитии страны. Опять прогноз?
В 10—50-е годы он писал об общем кризисе культуры и разрабатывал религиозную утопию на базе «творческого альтруизма». Ранее публиковал и работы по этнографии зырян. В США Сорокин опубликовал около 40 своих работ, в которых также находим оправдавшиеся прогнозы.
[Закрыть]] и Каллистрат Фалалеевич Жаков[35]35
К.Ф. Жаков (1866–1926) – философ, этнограф, сказочник, беллетрист; выходец из крестьянской среды, ставший профессором Психоневрологического института по кафедре логики. Поучительно и интересно его автобиографическое произведение Сквозь строй жизни (ч. I и II, СПб.: изд. «Грамотность», 1912, 135 и 132 е.; т. III, СПб.: изд. Борисова, 1914, 61 е.). Умер в эмиграции (некролог о нем см. в Вестнике знания, 1926, № 7, с. 485–486). Отметим здесь, что Василий Петрович весьма критически отозвался об одной из работ Жакова (см. в журнале Этнографическое обозрение, 1903, LXIII, № 3, с. 177–179, отзыв на работу Жакова «Этнографический очерк зырян»– отдельную статью из журнала «Живая старина», 1901 г.).
[Закрыть].
6. В купеческом городе. Магистрантура
Встреча с революцией
Но вернемся к биографическим событиям.
После окончания университета Василий Петрович работает (в 1913 году) преподавателем мужской гимназии в г. Дмитрове. С 1914 г. по осень 1918 г. он преподаватель естествознания[36]36
В то время не было теперешней дифференциации дисциплин. Один и тот же преподаватель вел уроки географии, биологии и физики.
[Закрыть] частного реального училища М.М. Милова (обладающего всеми правами казенного) в купеческом городе Нижнем Новгороде. На одной из фотографий мы видим его в официальной форме с тремя звездочками в петлице[37]37
Это, кажется, обозначало звание «статского советника».
[Закрыть]; дома долго хранился форменный сюртук с прорезью для шпаги, которую он, естественно, не приобрел.
Уровень реального училища был в те времена довольно высок – достаточно сказать, что физический кабинет был полностью куплен в Германии за большие деньги. Василий Петрович был новатором. Он любил импровизировать. Однажды взял с собой на знаменитую нижегородскую ярмарку в Канавино целый класс и провел там с детьми весь день, знакомясь с иноземными купцами и рассказывая тут же ученикам о жизни и быте чужих стран, их верованиях и мифах, запечатленных на узорах ковров, орнаментах гончарных и медных изделий.
В 1916 году Василий Петрович становится магистрантом Казанского университета у профессора Б.Ф. Адлера[38]38
Получившего образование в Германии у знаменитого в то время географа Ф. Ратцеля (печально известного также своими пангерманистскими устремлениями). Позднее Адлер, естественно, погиб в лагере.
[Закрыть]. Выдержав магистерские экзамены и прочитав две пробных лекции (1917 г.):
– «Одежда, украшения и возникновение их» (по собственному выбору)[39]39
Рукописный текст лекции сохранился. Там читаем: «Меня интересует внутренняя природа, связывающая в одно целое материальную и духовную культуру, в частности связь одежды с религиозными воззрениями».
В тексте этой лекции хочется обратить внимание и на следующие предостерегающие слова антрополога:
Человеческий организм представляет гармоническое целое, отдельные части которого приспособлены друг к другу и целому, согласно с законами архитектоники. Дальнейшая дифференциация отдельных частей, усиление их деятельности могут вызвать нарушение гармонично-целого, одностороннее развитие, в конечном итоге невыгодное для его существования как вида.
Не являемся ли мы сейчас свидетелями нарушения гармоничности существования человека завоеваниями техники, особенно компьютерной? доминирования рационального (структурированного), противостоящего иррациональному, дискретного – непрерывному?
[Закрыть];
– «Дюны, образование и географическое распространение их» (по предложению физико-математического факультета), – он получает право на самостоятельное преподавание по кафедре географии и этнографии в звании приват-доцента.
Оказавшись в новом статусе, Василий Петрович сразу получает приглашение из Казанской духовной академии на чтение лекций по истории нехристианских религий, от которого отказывается. Его отталкивала атмосфера высокомерного догматического единоверия, воспринимавшаяся им как узаконенное суеверие. Он остался работать в реальном училище, оказавшись единственным доцентом среди преподавателей всего города. Возникла неприязнь и подозрительность. Все решили, что он получил звание доцента для того, чтобы двигаться по служебной лестнице и стать инспектором училищ, перейдя дорогу тем, кто давно и заслуженно мечтал об этой должности. Но отца это не интересовало. Он был далек от чиновничьих баталий. Просто это был его путь в знание.
Тем временем в стране развернулись события, изменившие все жизненные пути. В Нижнем Новгороде открылся университет (на базе какого-то высшего учебного заведения, эвакуированного из Варшавы). В 1918 году Василий Петрович избирается профессором этого университета по кафедре географии и антропологии и работает там до начала 1922 года. Одновременно (с 1919 года) он состоит профессором и Нижегородского педологического института[40]40
В 1919 г. Василий Петрович был также избран профессором по истории и этнографии угро-финнов в Северовосточном институте в Казани. Этот институт представлялся более близким интересам Василия Петровича, чем новосозданный Нижегородский университет, но поменять место жительства в те годы было задачей непосильной.
[Закрыть].
Открытие университета в Нижнем Новгороде было крупным событием – откликом на всеобщий революционный подъем. Вот что писал в первом номере Вестника Нижегородского университета (10 апреля 1918 г.) его основатель профессор Д.Ф. Синицын:
28 марта в заседании Исполнительного Комитета Совета Рабочих и Крестьянских Депутатов было принято единогласно при громе аплодисментов постановление открыть в Нижнем Новгороде университет на основах проекта Д.Ф. Синицына.
Так легко и просто осуществилась идея свободной Высшей Школы, построенной на широком демократическом основании. Так родился Университет, который лелеяли в своих мечтах наши лучшие представители науки и профессуры.
Свободный – автономный Университет; независимый ни от какой партии, ни от какого правительства. Университет, в котором ум и душа не связывается ничем, кроме истины. Университет, в котором один повелитель – Наука и один бог – человечество.
И этот Университет мы получили из рук демократии, от той ее части, которая входит в состав Советов. Здесь понято было интернациональное значение науки и ценность знания, свободного от партийных шор.
К Вам, деятелям Высшей Школы, моим товарищам по работе, я обращаю свой призыв: помогите маленькой кучке людей, заброшенных в Нижнем Новгороде, поднять высоко знамя свободной науки! Помогите укрепить великое дело объединения раздираемой междоусобиями России! Идите к нам все, кто верит в науку и любит Россию. Только единение спасет нас от гибели (с. 2).
Так начиналась Великая русская революция. Увы нам, увы…
Здесь следует прервать хронологическое повествование и сказать несколько слов об отношении Василия Петровича к Революции. Он воспринимал ее как грозное, но вполне естественное явление. Он понимал, что старое должно было рухнуть, но в то же время видел всю неподготовленность страны и ее народа, особенно ее интеллигенции, к переходу в новое.
Положение Василия Петровича было вдвойне сложным. С одной стороны, он, напрягая все свои силы, входил в культуру, привлекающую его своей интеллигентностью, с другой стороны – он очень многое не мог принять в этой культуре. Входя в нее, он начинал одновременно и бороться с ней. И что существенно – культура принимала его таким, как он есть, входящим в нее, с протестом, часто с борьбой, носящей иногда комический, истерический, а иногда и трагический характер.
Разные вспоминаются эпизоды.
(1) Еще перед началом нижегородского периода жизни Василий Петрович как-то провел лето в селе Коровяковка, где моя мать тогда была земским врачом. Осенью он вернулся в Москву и отдал паспорт на очередную прописку. Городовой приходит и говорит:
– Ваше благородие, не прописывают.
– Почему?
– Не знаю.
Отец дает ему трешку и говорит:
– Пойди выясни.
Городовой вскоре возвращается:
– Все в порядке, ваше благородие.
– В чем же было дело?
– Поп-с доносик написал-с.
Все объяснилось: в Коровяковке у родителей возник конфликт с местным священником. Они не приняли его во время очередного обхода с молитвенным служением, и вот достойный результат – донос в полицию. Но трешки оказалось достаточно, чтобы усмирить чрезмерную ретивость служителей правопорядка. (Если сравнивать с нашими днями, то придется сказать: да, жизнь тогда была проще – дешевле.)
(2) Нижний Новгород – резиденция купцов-миллионеров и прислуживающей им челяди – был трудным местом для человека с независимым поведением. Его начинали травить, не впрямую, а отработанным приемом, посылая омерзительные анонимные письма– не по месту работы (как теперь), а домой (так безопаснее – их ведь никому не покажут).
(3) Представьте себе осенний, дождливый день. Преподаватель, прикрываясь зонтом, подходит к дверям Училища – в это же время, брызгая на всех грязью, на пролетке, запряженной рысаком, подлетает ученик. Это обычно. Но, правда, ситуация начинала смягчаться. Вот пример. На одном из педагогических советов директор училища М.М. Милов, смущаясь, сообщает, что поступило заявление от служителя с просьбой принять его сына на бесплатное обучение. Поясняя, он говорит, что по уставу и традиции так и должно быть, но ведь у нас учатся сыновья купцов-миллионеров. Как быть? Отец (секретарь совета) предлагает: «Поставим на голосование». Большинство – за. Сын служителя сел на одну парту с сыном купца. Дело неслыханное для вельможной России.
(4) Как преподаватель естествознания, отец должен был говорить ученикам что-то о теории эволюции. Одновременно на других уроках преподаватель Закона Божия рассказывал совсем иное о происхождении жизни на Земле, опираясь на Книгу Бытия. Ученики с недоумением спрашивали: «Где же истина?» Отец отвечал: «Учитесь критически мыслить, не бойтесь многообразия точек зрения, не ищите истин». Такой ответ не прощался, он казался вызывающим. Это, может быть, и было одним из поводов писать отвратительные анонимные письма. Так тогда, еще сравнительно безобидно, оборонялась идеология.
(5) А теперь о серьезном событии. 1917 год. Собрание интеллигенции города Нижний Новгород. Обсуждается ситуация с русско-немецкой войной. Предлагается послать Керенскому телеграмму: «Война до победного конца! Единогласно». Отец встает и говорит, что он против. Шум, крики: «Предатель», «Изменник». Отец отвечает: «Я как этнограф бывал в госпиталях (где моя мать работала как врач-хирург. – В.Н.) и разговаривал с ранеными – они не хотят войны, не могут больше воевать. Вы роете себе могилу, остановитесь, пока не поздно!» Телеграмма ушла с решением: «Единогласно, один против». Представьте себе, что было после этого в небольшом городе, где вся интеллигенция была на виду.
(6) Может быть, с наибольшей отчетливостью морально-этическая и, соответственно, социальная настроенность Василия Петровича проявлялась в его отношении к повседневной жизни. Он настойчиво сохранял свою независимость от окружающего общества. Его дом был островом. В гости к нам могли приходить далеко не все. Скажем, резко отрицательно относился он к военным – для него они всегда были профессиональными убийцами[41]41
Вряд ли здесь уместно говорить о влиянии толстовства. Для отца, с детства воспитанного в языческой традиции с ее прямым, бескомпромиссным отношением к Слову, было естественно воспринимать Христианство буквально – в непосредственной его целостности. Может быть, и у Л. Толстого было что-то языческое в его сурово-моралистическом и в то же время амистическом толковании христианской Идеи. Для отца любимым произведением Толстого была, казалось бы, незамысловатая, но глубоко народная повесть «Казаки», а для меня уже – «Хаджи Мурат».
[Закрыть]. Люди в военной форме стали появляться в гостях только к концу войны – это были приезжавшие в отпуск фронтовые врачи. Вспоминаю одно событие: мне, тогда еще совсем маленькому мальчику, отец говорил, что сейчас мы пойдем вместе в Училище на какой-то торжественный молебен. Я, очень обрадованный, надеваю свою детскую шпагу. Отец говорит: «Это невозможно, к Богу со шпагой нельзя». А на молебне я вижу офицеров со шпагами и недоумеваю, почему же им можно. Отец не отвечает.
Не могли приходить к нам в гости и санитарные врачи – они считались причастными к торговле со всей ее нечестностью (санитарный врач ведь на многое должен был закрывать глаза, и это оплачивалось).
Против нашего дома жил очень популярный пожилой врач[42]42
У двери его дома всегда была очередь, преимущественно из простолюдинов.
[Закрыть], с которым также не могло быть общения – у него был собственный дом, выезд и еще торговый дом[43]43
Торговый – значит, сдаваемый внаем.
[Закрыть]. Он, в глазах отца, нарушал независимость врачебной корпоративности, шел на сближение с купеческо-мещанским слоем, властвовавшим над городом.
Да, отец был островитянином. Его политическая программа (может быть, никогда отчетливо и не осознававшаяся им) состояла в том, чтобы сохранять свое право и право других на островное существование в бушующем море жизни. Право оставаться самим собой, право высказывать свое мнение, не навязывая его другим через власть и насилие. Любая партия в этом смысле ему представлялась неприемлемой. В любой из них он видел прежде всего стремление к самоутверждению, к самовозвышению над обществом. Марксизм ему был чужд еще и потому, что он как этнограф-практик, знающий народ не книжно, а непосредственно, не мог признать представление о приоритете классовой борьбы в развитии общества, в раскрытии личности[44]44
Эксперимент последних семидесяти лет подтвердил неправомерность упрощенного представления о природе личности: классы стали неантагонистическими, а напряженность социальных проблем только обострилась, обретя трагическое, подчас безысходное (если говорить об экологических проблемах) звучание.
[Закрыть]. Особенно возмущали его высказывания Ф. Энгельса по социологическим проблемам, связанным с этнографией, здесь отец просто начинал выходить из себя.
Дома у нас никогда не было поклонных портретов: ни Николая II, ни Керенского, ни Троцкого – Ленина– Зиновьева (они тогда вывешивались триадой), ни тем более Сталина. Но при жизни матери были иконы, зажигались лампады. Христианское начало сохранялось в доме.
В плане политическом Василию Петровичу, пожалуй, ближе всего был мирный, или – иными словами – философский анархизм П.А. Кропоткина. Ему был близок и сам облик Кропоткина – естествоиспытателя, географа, путешественника. Особенно привлекала Василия Петровича устремленность Кропоткина к проблемам этики (и, соответственно, взаимопомощи) как некоего самостоятельного начала, заложенного не только в сознании человека, но и в самой природе – биосфере[45]45
Сейчас мы начинаем понимать, что в плане мировоззренческом проблема охраны природы звучит анархически. Природу можно будет спасти, только отказавшись от устремленности к властвованию над нею. Содружество вместо властвования. Может быть, то же относится и к сообществу людей – идеи, порождаемые той или иной культурой, должны находиться с ним в отношениях содружества, а не насилия.
[Закрыть]. Помню, что Василий Петрович собирался встретиться с П.А. Кропоткиным. Но жизнь распорядилась иначе. В траурный день в Нижегородском университете назначен митинг памяти Кропоткина. С большим докладом должен был выступать там Василий Петрович. В нашу квартиру приходит встревоженная группа студентов – почему профессора нет на месте? Ответ: «Да вот лучина очень сырая – не могу развести самовар, а дети голодные» (нас было трое, когда отец овдовел). Студенты делятся на две группы: одна сопровождает отца в университет, другая остается кормить детей. Доклад был воспринят восторженно – тогда еще не потускнели героические дни революции, несмотря на разруху и голод.
Вернемся теперь еще раз к излюбленной теме Василия Петровича – попытке осмыслить народное миропонимание, запечатленное не в привычных нам философских построениях, а в легендах, сказках, поверьях и в самом образе жизни, воспроизводившем их.
Как истинный этнограф, он никогда не выступал против религии, считая ее одним из проявлений человеческого существования. Но был против ограничивающих рамок Православия. Этот мотив, по-видимому, у зырян носил народный характер. Отец не раз рассказывал дома один из вариантов знаменитой зырянской легенды о паме Шипича, противостоящем Стефану Пермскому.
Здесь мне хочется воспроизвести эту легенду так, как она дана в примечании к статье «К материалам по истории материальной культуры Коми», опубликованной в KoMi My, 1925, № 2, с. 15–17 (легенда записана в 1908 г.):
Со мною на пароходе ехало несколько женщин села Маджа в Ульянов монастырь на богомолье. Они рассказали мне: «Знаменитый пам Шипича, очень удрученный переходом некоторых Зырян в православие, сам вырыл себе могилу на берегу Сысолы, лег в нее живым, произнес свои заклинательные слова с обращением к ветру, чтобы ветер засыпал песком его могилу; но в момент, когда свободные и вольные дети Севера свергнут гнет православия, тогда ветер разнесет с его могилы песок, река Сысола омоет берега, тогда он (пам Шипича) с сияющим лицом встанет и поведет свой народ к счастью и к свету разума. Узнав об этом, русское духовенство и главный еретик, Усть-сысольский протопоп, построили на его могиле собор Троицы, чтобы тяжело было дышать паму Шипича. Но близок час победы: вода обрушивает берег, ветер мечет песок, собор треснул в трех местах. Скоро, скоро придет время, когда наш собор со своими иконами рухнет в реку, и восстанет наш вождь пам Шипича. Напрасно протопоп зовет мастеров-архитекторов: они не поправят собора, свалится церковь с иконами и восстанет наш вождь».
Меня интересовало, как могут рассказывать такую легенду женщины, едущие на богомолье в православный монастырь. Они отвечали, и очень просто: «Наша настоящая вера зарыта в земле, мы исповедуем темную веру» (с. 17).
Мне кажется, эта легенда примечательна тем, что отражает тоску женщин-христианок по далекому языческому прошлому. Двуеверье – вот что, наверное, было типичным для зырян того времени. Возможно, этот малоизученный феномен был характерен и для русских, несмотря на тысячелетие крещения. Наше сознание удивительным образом хранит и оберегает все прошлое, прислушивается внутренним слухом к его звучанию. В плане психологическом двуеверие – это явление, напоминающее феномен гипноза. Известно, что загипнотизированный, подчиняясь воле гипнотизирующего, может сохранять в себе критическое начало— скрытого наблюдателя. В рассматриваемом нами случае языческое начало оказалось в роли такого наблюдателя.
Другой вариант легенды о паме приведен в статье «Зырянская легенда о паме Шипича» (Этнографическое обозрение, 1903, LVII, № 2, с. 120–124). Там раскрывается сам образ пама:
Памом, по мнению зырян, называется человек, обладающий громадной силой воли, могущий повелевать стихиями и лесными людьми; кроме того, этот человек обладает хорошими душевными качествами; его энергия, его познания уходят на борьбу с врагами зырян. Одним из таких памов был человек по имени «Шипича». О нем есть легенда. Интересно, что существует много вариаций этой легенды, но еще поразительнее то, что один и тот же зырянин сегодня расскажет вам одну вариацию, завтра другую, смотря по тому, в каком настроении находится рассказчик (с. 121).
В сознании Шипича звучат уже близкие нам экзистенциальные мотивы. Он полон сомнения.
Но сомнение заползает в душу Шипича; оно точит его душу, и невыносимая душевная боль заставляет его обратиться к объятиям любовницы; но увы – он не находит желаем. ого спокойствия. Любовница утешает его, она говорит: «Скажи, скажи, знаменитый пам, чего тебе недостает? Тебе послушны духи; ты никому не платишь дани. Все покорно тебе. Ты свободно ездишь по озерам. Лесные люди гонят в твои сети белок. Заяц бежит на разложенный тобою костер. У тебя много золота и серебра» (с. 122).
В ответе Шипича звучат такие ноты:
Я несчастлив. Меня постоянно мучит чувство одиночества; более меня не веселит пыл мести и стон новгородцев, так неожиданно для себя кончающих жизнь при встрече со мною. Меня давит небо, леса, и я мечусь в безысходной тоске среди всех вас, где все мелко и невыносимо гадко, и, что всего тяжелее, это – сознание моего бессилия перед могуществом Ена. И вот в этом состоянии я ищу утешения на твоей груди, но проходит минута, и я, еще более обессиленный и жалкий в своем состоянии, бегаю и рву в бешенстве на себе волосы. Если бы даже Ен мне дал могущества настолько, чтобы я мог переменить все окружающее, то и тогда бы я не знал, что мне делать, так как мне неизвестна конечная цель создания мира, и я задал бы себе вопрос: к чему мы живем? – если бы не было стонов от обиды, глупого самодовольства от победы и если бы мы, не получив ответа, кинулись убивать друг друга, единственно для того, чтобы избежать этого ужасного вопроса (с. 122).
Здесь противостояние Православию, которое, наверно, было бы готово оценить это высказывание как «гордыню». Мы все время ищем смыслы. У одного из французских мыслителей – экзистенциалиста и феноменолога Мерло-Понти прозвучало высказывание о том, что человек осужден на смыслы[46]46
M. Merleau-Ponty. Phenomenology of Perception. London: Routledge and Kegan Paul, 1962 (XXI + 466 p.).
[Закрыть]. И главной здесь остается проблема смысла жизни, смысла мироздания[47]47
Проблемам смысла посвящена моя книга Спонтанность сознания: Вероятностная теория смыслов и смысловая архитектоника личности (М.: Прометей, 1989, 287 е.). Этой теме посвящен ряд статей на русском и английском языках, последняя из которых – V. V. Nalimov. Spontaneity of Consciousness. An Attemptof Mathematical Interpretation of Certain Plato's Ideas. In: Nature, Cognition and System II (Ed. M. Carvallo). Dordrecht: Kluver, 1992, p. 313–324. Я продолжаю тему, начатую отцом, но пользуюсь другими средствами – другим языком.
[Закрыть]. Попытка отгородиться от этого вопроса неизменно приводит к трагическим последствиям как в плане личностном, так и в социальном.
Наверное, становление мыслящего, философствующего человека началось с осознания проблемы смыслов. Человек когда-то понял, что он является носителем смыслов – их служителем. В европейской культуре истоки этого осознания уходят в Древнюю Грецию – так, во всяком случае, принято думать. И вдруг мы увидели, что встречный поток готов был подняться и из глухих лесов нашего Севера. Это неожиданно, непонятно. Можно ли после этого говорить о примитивности мироощущения малых народов, долго остававшихся в культурной изолированности? Эта мысль звучала лейтмотивом в работах Василия Петровича. Свой гражданский долг он видел в этом.
И сейчас мы снова можем задать все тот же вопрос: не ближе ли к Христу наивное язычество, чем ортодоксальная церковная догматика? Ведь и само христианство– новозаветное и особенно гностическое – разве не возникло как отклик на ожидание новых смыслов? И история христианства, особенно западного: появление множества ересей, возникновение протестантских Церквей – разве все это не поиск новых смысловых раскрытий одних и тех же исходных текстов?
Здесь нужно еще отметить, что Василий Петрович со свойственной ему как этнографу серьезностью относился к народной магии – существенной составной части языческой культуры. Магия – это деятельность совсем особого рода, резко отличающаяся как от деятельности, протекающей в окружающем нас естественном мире, так и от деятельности в создаваемом нами мире техники. Это активность чисто человеческая, антропоцентрированная, она возможна только в тех случаях, когда находятся люди, готовые воспринять направленное на них действие. Гипноз издревле считался чисто магической акцией, ибо загипнотизированным может быть только тот, кто к этому готов.
Строго говоря, каждый из нас в какой-то степени является магом, ибо находит в окружающем его обществе симпатизирующих ему людей, на которых может воздействовать. Отношение полов – это тоже магическая деятельность. Издревле сохраняющееся стремление к употреблению изысканной одежды и украшений[48]48
Напомним, что одна из подобных лекций, прочитанных Василием Петровичем в Казанском университете, была посвящена одежде и украшениям.
[Закрыть] – также магический прием, направленный на то, чтобы вызвать расположение к себе. Почему мы, профессора, читаем лекции, вместо того, чтобы раз и навсегда записать их на магнитные ленты? Ответ простой: мы каждый раз выступаем как маги, завоевывая аудиторию какими-то особыми, глубоко личностными приемами.
У истоков нашей культуры стоял великий маг – Христос[49]49
Недавно я натолкнулся на объявление о книге, посвященной рассматриваемой здесь теме: M. Smith. Jesus the Magician. San Francisco: Harper and Row, 1978, 222 p.
[Закрыть]. Для нас здесь важно не только то, что он создал учение, властвующее над душами в течение двух тысячелетий, но и то, что в повседневной жизни умел исцелять от физических недугов тех, кто был к этому готов, кто был наполнен глубокой верой. Вот как об этом говорится в Евангелии от Луки (18,42):
Христианство и сейчас хранит в себе отголоски магических обрядов – в крещении, бракосочетании, поминовении усопших.
Магизм человека может быть обращен и внутрь него самого. Для осуществления этого он должен научиться внимательно вслушиваться в самого себя – внимательно следить за своими снами, предчувствиями (сны наяву), обращаться к медитации – внутреннему сосредоточению[50]50
Подчеркнем еще раз, что сейчас на Западе, особенно в США, большое внимание уделяется личностной – магической практике: излагается и широко применяется медитация, изучается мир сновидений– обращается внимание на «просветленные» сны, когда сновидец сохраняет отчетливое представление о том, что находится в состоянии сновидения, и «инкубаторные», т. е. заранее запрограммированные сновидения. В 1988 г. я принимал участие в весьма представительном международном конгрессе «Сознание и природа» (Ганновер, ФРГ) – он начинался с медитаций, проводившихся мастерами разных школ Востока и Запада. Позднее я участвовал в двух международных конференциях по Трансперсональной психологии в США (1988) и Чехословакии (1992), а также в двух европейских – в Голландии и Франции.
[Закрыть].
Культуры остаются способными к гармонизации общества до тех пор, пока они сохраняют в себе магическую силу воздействия. Пирамиды, храмы и мифологические скульптуры Египта имели магическую силу, утраченную теперь. Величественные готические соборы западного средневековья, в своей архитектуре как-то еще связанные с древним Египтом, были магическими катализаторами народного духа. Так было и с русскими православными храмами – я еще помню умиротворяющую храмовую магию старой Москвы с ее колокольным перезвоном, особенно пасхальным.
Всякие крупные, экстраординарные исторические события имеют оттенок магичности. Их участники, отдавшись стихии разрушения, становясь внутренне связанными, образуют то, что я в своих философских работах[51]51
Подробно природа гиперличности рассматривается в моей упоминавшейся уже выше книге: Спонтанность сознания. Вероятностная теория смыслов и смысловая архитектоника личности.
[Закрыть] называю гиперличностью – личностью, воплощенной в различных физических телах. Такая гипертрофированная личность, действуя как единое целое, легко попадает под власть какой-либо безумной (с позиций обыденного суждения) идеи и оказывается готовой идти напролом. Так, скажем, шли крестоносцы к Гробу Господню. Шли не только воины-рыцари, но и дети.
Власть, особенно деспотичная, всегда магична. Она основана на готовности быть бездумно принятой многими во имя какой-то идеи. Разве не оказались в роли мрачных магов наших дней Муссолини, Гитлер, Сталин, Мао? Теперь мы ищем логику – хотим найти цепочку причинно-следственных связей там, где действовала магия. Революция в нашей стране разрушила не очень прочно державшиеся наслоения слегка европеизированной культуры и вернула народ в исходное, архаическое состояние сознания, и естественно, что появился вождь – верховный маг. Магия и сейчас не ушла из нашей жизни – она только притаилась под покровом навеянного наукой позитивизма.
Таков человек по своей природе. Что еще готовит нам будущее? Каких социальных взрывов мы должны еще ожидать? Успокоится ли, демагизируется ли в плане социальном современный мир? Сможем ли мы, находясь перед лицом экологической катастрофы, радикально изменить наше сознание, не впадая в экстаз разрушения?
