Текст книги "Канатоходец: Воспоминания"

Автор книги: Василий Налимов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 28 страниц)

Понятие и идея – совершенно разные вещи. Весь человек есть идея, но понятие есть произведение человеческого ума (с. 15).

Бывают у человека переживания чрезвычайно напряженного характера, моменты вдохновения и т. п.

Те, кто их пережил, могут констатировать следующее: в такие моменты созерцание открывает мир эйдосов, платоновских идей, по отношению к которому мир образов является как мир энтелехий – форм и душ.

Итак, мы имеем перед собой мир эйдосов, и в этом мире мы находим снова свое «Я» как эйдос, противопоставляемый всем другим.

Это свое эйдетическое «Я» мы называем индивидуальностью… (с. 23).

Так и в нашем случае – задача заключается в том, чтобы, смотря в книгу природы, уметь ее читать. Мы уже видели, что наука как таковая задается совсем другими целями, а потому не служит целям познания и работает не во имя истины, но во имя пользы (с. 25).

Нужно стать Истиной, но ясно, что такая задача может быть разрешена каждым эйдосом, каждой индивидуальностью только в течение веков и в многообразии бесчисленных миров (с. 26).

11. Фило-София и София

(как фазисы человеческого развития).

Можно сказать, что философия как мышление о мире началась с Аристотеля, ибо все предшественники Аристотеля еще отчасти принадлежат религии, мифу и сказке… (с. 2).

Аристотель дал почти полную и окончательную логическую основу для всякого мышления вообще, ибо дал логику как науку о законах правильного мышления (с. 2).

После Канта, как и до Аристотеля, мы принципиально нового в узком – философском смысле уже ничего не находим, ибо философы послекантовского периода в сущности развивают только более подробно то, что в основе уже имеется у Канта[116]116
  Я думаю, что это высказывание в значительной степени свидетельствует об изолированности России уже и в те ранние постреволюционные годы.
  Непонимание Солоновичем роли философии в духовной жизни, его пренебрежение философией Платона, его незнакомство с экзистенциализмом и его предшественниками не дали ему возможности осмыслить философски свой глубокий мистический опыт.
  Мне представляется, что делание на Земле должно делаться опробованными земными средствами. И здесь далеко не все возможности исчерпаны. В конце прошлого и начале нового века были найдены новые – «легкие» формы построения философских учений, выходящих за границы сурового рационализма.
  Что мешало Солоновичу?
  С одной стороны, изолированность России – она достаточно отчетливо проявлялась уже и в те годы. С другой стороны, безоглядная погруженность в деятельность братства, лежащую в основе мистического анархизма. В то же время отметим, что современные исследования [Koslowski, 1988] показывают, что гностицизм внешне незаметным образом оказал громадное влияние на развитие западной философской мысли.


[Закрыть] (с. 1).

Философия живет в мышлении, мудрость же живет в деянии (с. 2).

Сознание оказывается заключенным, закутанным со всех сторон «с головой» формами, исходящими из самого же человека.

Человек оказался заключенным в кокон им же самим из себя выделенных форм.

Душа человека подобна бабочке, которая окутала себя выделенной паутинными железами тканью…

Мозг человека оказался такой паутинной железой.

Но человеческая душа не запуталась в ею же самой сотканной паутине философии, а именно закуталась, чтобы благодаря этому пройти определенную стадию своего гармонического развития.

И стоит нам бросить взгляд на историю и задуматься над соответствиями индивидуального и родового развития, чтобы заключить с несомненностью, что стадия философии есть стадия психизма, которой предшествует гилизм и за которой следует пневматизм.

Философия Канта является, таким образом, заключительным моментом психической стадии развития человечества, живущего европейской культурой.

Но раз это так, раз это есть закономерный факт развития, то единственно правильным подходом к этому факту прежде всего должно быть исследование того – что это за факт, как фазис, и каковы возможности его преодоления для дальнейшего развития? (с. 4–5)

Далее в «Тетради» идет рассказ об истории становления европейского сознания.

… весь смысл философии вообще и философии Канта в частности вовсе не в познании, но в воспитании, т. е. в вынашивании новой структуры человеческого организма.

Философия не сообщает нам никакого познания, но преобразует наше сознание (с. И).

В сущности, единственным следствием философии является безусловный, чудовищный солипсизм.

Философия погружает человека в пучину безбрежного одиночества. Мейстер Экхарт назвал бы это святая святых души, ибо это и есть психическая колыбель духа (с. И).

Теперь человек все закутывает в понятия, и все умирает перед человеком, природа превращается в простой механизм ради того, чтобы дать человеку возможность достигнуть бессмертия.

Но, конечно, на самом деле природа не умирает, но скрывается за занавесом. И этот занавес отныне может поднять только бессмертное сознание (с. 12).

12. Кант и его философия.

(Здесь мы ограничимся лишь тем, что приведем те высказывания Канта, в формулировке Солоновича, которые оказались, как это мне представляется, наиболее существенными для автора. Наша задача здесь сводится к тому, чтобы представить себе, как Солонович понимал Канта.)

Если мысленно исключить из мира духовные существа, то вместе с ними исчезнут пространство и время[117]117
  В нашей работе [Налимов, 1993] показано, что если признать вездесущность хотя бы слабых форм сознания, то в мире не исчезнет пространство и время, если мы мысленно исключим «из мира духовные существа».


[Закрыть] (с. 7).

Пространственно-временные отношения присущи не самим вещам, а только нашему восприятию их (с. 7).

Следовательно, мы познаем вещи лишь так, как они нам являются, но не вещи, как они есть в себе (с. 7).

Метафизика как наука о сущем, таким образом, невозможна (с. 8).

Резюмируя, мы можем сказать, что суждения науки – синтетические, ассерторические, т. е. они двигают наше знание вперед, но знание это не поднимается до аподиктичности[118]118
  Ассерторические суждения утверждают факт, не выражающий его непреложной логической необходимости; аподиктическое суждение основано на логической необходимости.


[Закрыть] (с. 11).

С точки зрения Канта, материализм, равно как идеализм, являясь догматическими метафизическими системами, оба несостоятельны… (с. 18).

Функция ума есть познание, и эта функция разобрана Кантом в только что изложенной критике чистого разума.

Функцию воли Кант разбирает в критике практического разума… (с. 18).

Вещи имеют «стоимость», личности – достоинство.

Отсюда вытекает предписание:

1. Никогда не обращайся с личностью как с вещами; уважай самоцельность личности в себе и других.

2. Споспешествуй по мере сил собственному совершенству и чужому счастью, ибо это – единственные цели, выдерживающие испытание в отношении абсолютной общезначимости (с. 20).

Реальность так постулируемых трех идей: Свободы, Бога и Бессмертия – может быть только предметом веры, но не знания (с. 22).

13. Атомизм[119]119
  Сейчас эта тема теряет смысл. В современной физике основой мироздания являются не атомы, а физические поля. Одна из основных задач современной физики – создание единой теории поля.


[Закрыть].

Итак, существует какое-то мистическое отношение к действительности, некий как бы мистический опыт… (с. 2).

Однако первый шаг в направлении к познанию методологии мистического опыта заключается прежде всего в простом акте «переживания» самой мысли… Попробуйте те мысли, которые будут излагаться, пережить, перечувствовать, прощупать… Не заглядывайте в мысль мимоходом, сквозь слегка приоткрытую дверь небрежного внимания, но широко распахните эти двери, войдите в мысль, как в комнату, – осмотритесь… (с. 3).

Совершенно подобно облакам на небе и их игре – играют и пляшут свой танец атомы… То соединяясь, то разъединяясь, как облака, они образуют то одну, то другую конфигурацию… Но никакой ценности и никакого критерия сравнения нельзя применить к этим конфигурациям…

Нельзя ведь сказать, что какая-то форма лучше или совершеннее другой, что треугольник совершеннее, «прогрессивнее» квадрата и т. п. Поэтому бессмысленно говорить в этой Вселенной о развитии, эволюции, прогрессе, как бессмысленно искать прогресса или эволюции в игре облаков. Эта игра бессмысленна… Бессмысленна и игра атомов… Значит, бессмысленна и бесцельна Вселенная и жизнь этой Вселенной.

Получается бессмысленная, бесцельная пляска атомов… и на фоне этого бессмысленного объекта распят, растерзан исходящий в страданиях и горе субъект (с. 12).

Он один и существует, но только как одно живое воплощенное страдание.

Итак, вся Вселенная имеет своим смыслом абсурд, а фактом – страдание (с. 13).

14. Пандемонизм.

Может быть сознание человека, сознание животного, сознание растения или даже минерала.

Конечно, сознание минерала приходится мыслить себе крайне смутным, крайне примитивным… (с. 4).

Таким образом, теперь для нас каждое движение должно являться следствием изменения какого-либо сознания.

Где есть движение – оно результат изменения сознания, а так как сознание предполагает субъекта, то движение всегда есть следствие изменения сознания какого-либо субъекта.

Итак, всюду, где есть движения, эти движения производятся субъектами, то есть существами. И все тела в мире оказываются телами некоторых существ – демонов, богов, духов, душ и т. д., как бы мы их ни называли.

Эти демоны или духи обладают различными формами сознаний…

Есть духи планет… Есть духи солнц, солнечных систем, духи трав и деревьев, духи источников и рек, морей, озер и туч; духи минералов, пещер, кладов; духи животных и человеческих рас и т. д. (с. 4).

В самом деле, с человеческим телом связан бесчисленный ряд сознаний – сознание самого человека, сознание всех клеточек тела, сознание органов, но далее – инстинкт, или родовое сознание и так далее (с. 6).

… мы получаем мир не как мертвый механизм, а как общество, как социальный космос, и, таким образом, проблема миротворчества превращается в проблему творчества социального (с. 7).

Проблема взаимопомощи и солидарности, как развивал Кропоткин, переходит в проблемы любви и жалости, как их ставили Кришна, Будда и Христос.

Разрешив социальную проблему у себя на Земле, человек ставит ее в ее космическом значении… Религии этики переходят в религии или религию права в масштабах уже вселенского размаха.

Так поставленная проблема права задает задачу создать общество на основах свободы, равенства и братства из таких разрозненных элементов, как люди, животные, растения, насекомые, минералы, духи планет и стихий и т. д. (с. 7).

Нужно пережить в себе своим сознанием свое же сознание, с этого же начинается вообще всякое самопознание, а без него нечего и думать познать что-либо другое.

Нужно ясно дать себе отчет в непроизводности и полной непосредственности нашего сознания и в том, что все наши переживания – как телесные, так и не телесные, происходят в сознании.

При этом не надо смешивать этого с идеализмом или вообще с какой-либо метафизической системой, ибо сознание нами не мыслится, но переживается как факт, и перед достоверностью этого факта даже достоверность нашего тела является производной и опосредованной (с. 8).

3. Моя близость к идеям Солоновича и мои расхождения с ним

Итак, в годы юности мой жизненный путь освещался тремя прожекторами. Одним из них была философия Солоновича, звучащая примерно так, как она описана выше; другим – традиционная философия и, наконец, третьим – наука тех дней[120]120
  Позднее в науке, как Солонович в мировоззрении, на меня повлиял А. Н. Колмогоров, о чем я пишу в гл. XIII.


[Закрыть]. И не я один в окружении Солоновича был настроен так многогранно. Сознание человека многомерно – корреляционно связанными могут быть разные позиции. Многомерность сознания – это возможность критицизма, выход за пределы какой-нибудь одной парадигмы, интеллектуальная свобода активной личности.

Забегая вперед, отмечу, что позднее – в те дни, когда для меня открылась возможность заниматься философскими проблемами, я отчетливо понял, что проблема сознания здесь является центральной. Одновременно мне стало ясно, что в нашей культуре эта тема остается неразработанной. И, более того, стало очевидно, что в рамках существующей парадигмы она и не может быть осмыслена.

Солонович оценил первостепенную важность этой проблемы еще в те далеко ушедшие дни (см. тетрадь № 12), но закрыл путь к ее разработке, заявив, что сознание не мыслится, а только переживается (см. там же). Я занял здесь противоположную позицию и попытался предложить математически задаваемую модель сознания. Появилась книга [Налимов, 1989].

Я обратил внимание на смыслы, организующие наше сознание. Смыслы можно обсуждать. Смыслы нужно обсуждать. Смыслы динамичны. Если смыслы не осмысливать, то они начинают меркнуть.

Книга написана необычно. Я опираюсь почти на все многообразие нашей культуры: на посткантианскую философию XX века (что, естественно, не мог оценить Солонович), на мистический опыт, на науку – обращаясь к таким ее разделам, как математика и теоретическая физика, на не признанную наукой Трансперсональную психологию. Существенным здесь является введение новой категории — спонтанности, представление о размытости смыслов, использование неаристотелевой – вероятностной – логики. Математическая модель строится аксиоматически, хотя ничего не доказывается. Основная аксиома об изначальном существовании элементарных смыслов, идущая еще от Платона, совпадает с представлением Солоновича о самостоятельном (не зависимом от человека) существовании семантического начала. Если пользоваться терминологией Солоновича, то можно сказать, что мой подход выходит за границы «психизма». Это уже шаг в сторону «пневматизма». Именно в силу этих обстоятельств книгу было непросто опубликовать в нашей стране и до сих пор не удалось опубликовать на Западе. Парадигма «психизма» стоит на страже.

В последнее время я пытался развивать представление о вездесущности сознания, близкое к концепции Солоновича о «пандемонизме» (тетрадь № 14). Близки мне и его концепция о множественности миров во Вселенной (см. тетрадь № 5), и признаваемое им апофатическое представление о Боге. И наконец, мой критицизм по отношению к науке в какой-то степени близок позиции Солоновича, хотя, конечно, теперь эту тему удается существенно расширить[121]121
  Темы, упомянутые в последнем абзаце, рассмотрены мною в ряде статей. Сейчас эти статьи изданы в книге под названием В поисках иных с м ы с л о в [Налимов, 1993].
  Отмечу, что познавательную роль науки я в каком-то необычном, правда, смысле признаю. Здесь надо учитывать два обстоятельства: (1) наука, в плане познавательном, несомненно, ценна тем, что она разрушает предрассудки, заданные нам поверьями прошлого или наивными представлениями так называемого «здравого смысла» (об этом, кстати, часто говорил и Солонович, но в уцелевших тетрадях эта тема не обсуждается); (2) наука в многообразии своих гипотез, посвящаемых одним и тем же темам, расширяет горизонт аргументированного незнания, что является на самом деле высшей формой знания.
  Так мы подходим к созерцанию Тайны мира, не пытаясь раскрывать ее вульгарно.


[Закрыть].

Итак, вся моя философски ориентированная творческая деятельность находилась в той или иной степени под влиянием Солоновича. Я даже часто не осознавал этого влияния, но оно было во мне. И в то же время во многом и очень важном я ушел далеко от него, о чем свидетельствуют и сделанные мною примечания к приведенным выше тетрадям Солоновича, и мои философские публикации. Частично они приведены в библиографии к этой главе, полностью – в Приложении II к этой работе.

Попытаемся еще раз коротко сформулировать как близость, так и расхождение с Солоновичем. Хотя это скорее не расхождение, а отличие, естественно возникающее во времени.

Близость. Понимание фундаментальности идеи ненасилия: роль творчества; критика нашей культуры в целом; критика науки при одновременном признании ее роли; противопоставление континуального дискретному в самом мироздании; несводимость смыслов к жесткому их определению; представление об изначальной потенциальности, раскрывающейся в творчестве; и, может быть, самое главное – представление о множественности миров различной степени духовности и о наших нескончаемых странствиях в мирах и веках; и последнее: духовная потребность во внутреннем росте – как индивидуальном, так и социальном.

Отличие. Непризнание Солоновичем развития посткантианской философии. И здесь парадокс: свою философскую систему я стал развивать, исходя из позиций Солоновича. И далее – мое мышление, в отличие от мышления Солоновича, носит вероятностный характер. У меня это профессионально: многие годы я занимался практическими применениями математической статистики. И наконец, последнее – в своих построениях я опирался на современное состояние науки, обретающее широкое философское звучание, и на философские разработки последних десятилетий (экзистенциализм, философскую герменевтику и проч.), так же как, впрочем, и на работы конца прошлого века (особенно Ницше).

* * *

Закончить эту главу мне хочется выдержками из ранней книги А. А. Солоновича [Солонович, 1914], написанной еще до встречи с А. А. Карелиным и посвященной А. О. Солонович. Получить ее было непросто, так как она в разряде «редких книг». Она пришла ко мне, когда работа над воспоминаниями уже была закончена.

Листая ее, я вновь ощутил живую энергию Солоновича, хранящуюся в страницах этой книги, напитанной его духовным пафосом. Здесь и свободный полет мысли, и романтизм, и поэтичность, и устремленность в неведомое, и страстный поиск.

Ничто глубокое. Ничто всесильное…

Ничто – пустое, как сердце Тайны, как сон Нирваны.

Как зов в пустыне, как крик на море —

сильнейшее богов, невыразимое Ничто.

Белое, как матовый туман болотного утра,

острое и белое, как осколок разбитого льда

глубоких надежд.

Оно было и будет, и его нет никогда, ибо

оно объемлет и держит само себя и в тусклом

взоре своем отражает Ничто.

Оно неподвижно, как труп, живущий страхом…

Оно лежало…

И не было громкого крика, и боязливых голосов,

и тишины не было – зовущей шорох;

и не было света и не было мрака,

Не было ничего…

Это было Ничто!

Необъятная, неизвестная, всеобъемлющая

Тайна покоилась в глубоком сне

без грез, без сновидений… (с. 9)

И не родился еще из нее могучий

страж зовущей Тайны – суровое, холодное Молчание…

И Колеса еще не было, которому другое имя – Вечность.

И на челе Непроявленного не было начертано ни одной

Кальпы, ибо Айнсоф не извлекало еще из своей сути

черной, зловещей Тиамат, хранившей в своих недрах

живые образы вращений Колеса.

И если бы явился атом, он был бы здесь

Творцом, он был бы всемогущим, он был бы Всем…

Один атом, о, только бы один, – единый и

ничтожный, – он был бы Богом, небом, адом,

вселенной и собой… Он был бы Бытием!..

Он был бы точкой, язвой, раной, проклятием, тоской…

О, это было бы Все!

И возник в Небытии крик отчаяния…

Точно где-то, в самом центре его, треснуло сердце

и раздвинулось; как будто порвалось что-то,

и там, где порвалось, где не было Ничто, – там

повис крик, страшный…

Он висел в бездне и точно падал куда-то

в неизведанную глубину, и точно поднимался

вверх – туда, где не было недостижимого,

и точно углублялся в себя, – в рану своего бытия,

в хаос непредначертанных абсолютов… (с. 10)

Он возмутил спокойное, бесстрастное Ничто…

Он впивался, он терзал, он хотел жить…

…он вонзался все глубже…

… извивался он и стонал, и молил, и рыдал,

и звучал, задыхался и рос… (с. 11)

… Это была страшная битва на границе веков и хотений…

… Но крик рос… (с. 12)

…А битва кипела, стонала, рыдала, как жизнь,

как страданье, как мука и бред… (с. 14)

… Явилось новое.

Лотос расцвел жемчужным ожерельем, алмазы слез блестели по краям, и острые, мелькающие стрелы впервые пронизали мрак, – тычинками тянулись нити света, и завязь мира народилась, как первый час текущей ленты неподвижности веков.

И трон, как будто плавая в лучах сверкающего света, И Бог-Отец, Иегова, Атман и Брама, Хонс и Демиург, Нус и Бэл, и Ра, Один и Параклет, он – имеющий бесконечные названия и не имеющий ни одного имени, внезапно появился, – первый и последний, в ком все и кто во всем, – олицетворенье Бытия. (с. 16)

Тихо стало поворачиваться Колесо.

Проснулась Тайна и принесла в свое чрево

зародыши будущего.

…А спираль Всебытия развертывалась от страшного давления необходимости, и появлялись все новые и новые миры… (с. 18)

… И бледные тучи грядущих событий

толпились, стонали, взывали,

и белые руки с мольбой простирали

к великой и грозной Судьбе.

А песня призывных и гордых смятений

росла, разливалась, катилась, стучалась,

– бросалась на выси гармоний.

И вопли, и скрежет, и стоны, и муки

творили победу, творили борьбу. (с. 24)

С тихим ропотом бились эфирные волны,

искали тоску берегов.

Как ризы венчанных и гордых владычеств,

порфиры из струй золотых, в разбросанных искрах рожденья

таились, грядущих событий виденья храня.

Холодных молчаний суровые лики

бесстрастно глядели из тьмы.

И мир волновался и рос, разбивался,

не зная зачем и к чему… (с. 33)

Не ведая острых, скалистых стремлений,

не ведая токов судьбы, рождались и гасли

в пространствах миры, как взгляды томлений,

как крики мольбы.

…В сияньи из газов летучих металлов,

в клокочущих пламенных дымках паров,

металась одна из пылинок созданья,

одна средь грядущих миров.

Вилась по уклонам гигантской спирали,

бежала сквозь сонмы веков,

спускалась под темные своды молчанья,

дрожала под гнетом оков… (с. 34)

Единый, слышишь, я не хочу умирать, я хочу знать то вечное, для чего стоит жить… Или вечны только вопросы? – ибо и сам мир есть вопрос!.. Да и ты, Великий, тоже вопрос… Но нет, когда не будет задающих вопросы, то и сами вопросы умрут… Или, быть может, они переживут своих творцов и будут висеть в пустоте, облитые кровью и стоном… (с. 52)

И кто-то бился в судорогах безысходности, а стрелка безвременья стояла ровно, ибо на одной из чашек лежало мгновенье, а на другой – вечность… (с. 91)

Ценности бытия создаются в творческой работе поколений. О, как глубоко понимали греки всю зависимость отдельного человека от рода…

Кто выключил себя из цепи рождений – тот не рождался, кто шел в стороне – должен был погибнуть… Вереница от богов до слизняка, от Олимпа до глубины океана, и все связано между собою, переплетено в гигантском узоре…

Да, здесь начало познания Материй,

здесь Парки, ткущие жизнь… (с. 154–155)

Все, что имеет цель, – временно, и все,

кто ставит цели, – живут повседневностью…

Но почему, почему так бесконечно желанен сон?

Мир не рационален и не иррационален —

он больше, чем о нем думают… (с. 167)

Литература

Белый А. Материал к биографии (интимный). В сб.: Минувшее. Андрей Белый и Антропософия. Публ. Д. Мальмстада. M.: Феникс, 1992, т. 6, с. 337–450; т. 8. с. 409–472; т. 9, с. 409^88.

Вайткунас П. Ф.Э. Дзержинский. М.: Мысль, 1977, 103 с.

Налимов В. В. Непрерывность против дискретности в языке и мышлении. Тбилиси: Тбилисский университет, 1978, 84 с.

Налимов В. В. Вероятностная модель языка. Издание второе, расширенное. М.: Наука, 1979, 303 с. Польское издание: Probabilistyczny Model Jnzyka. Warszawa: Panstwowe Wydawnictwo Naukowe, 1976,336; издание в США:In the Labyrinths of Language: A Mathematicians Journey[122]122
  Английское издание посвящено А. А. Солоновичу – это зафиксировано на отдельной странице.


[Закрыть]. Philadelphia: ISI Press, 1981, 246 p.

Налимов В. В. Спонтанность сознания. Вероятностная теория смыслов и смысловая архитектоника личности. М.: Прометей, 1989, 287 с.

Налимов В. В. В поисках иных смыслов. М.: Прогресс, 1993,261 + 17 с.

Ницше Ф. Воля к власти. Опыт переоценки всех ценностей. М.: Московское книгоиздательство, 1910, 362 с.

Пирумова Н. М. Петр Алексеевич Кропоткин. М.: Наука, 1972, 223 с.

Свенцицкая И. С. и Трофимова М.К. Апокрифы древних христиан. Исследование, тексты, комментарии. М.: Мысль, 1989, 336 с.

Солонович А. А. Скитания духа. М.: книгоиздательство «Сфинкс», 1914.

Фейерабенд П. Против методологического принуждения, с. 125–466, в кн.: Избранные труды по методологии науки. М.: Прогресс, 1986, 544 с. (Feyerabend, Р. К.Against Method. Outline of an anarchistic theory of knowledge. London, 1975).

Koslowski P. (Ed.). Gnosis und Mystik in der Geschichte der Philosophic. Zurich: Artemis Verlag, 1988, 408 S.

MacGregor G. Gnosis. A Renaissance in Christian Thought. Whealton, Illinois: The Theosophical Publishing House, 1979, 223 p.