Текст книги "Моторы заглушили на Эльбе"

Автор книги: Василий Белых

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 17 страниц)

В. Т. Белых
Моторы заглушили на Эльбе

Юношам – допризывникам, готовящимся к защите социалистического Отечества, молодым воинам Советской Армии – достойным наследникам боевой славы отцов и дедов – посвящаю.

АВТОР

Отныне мы – однополчане

Моя первая встреча с однополчанами была несколько необычной. Она произошла 7 февраля 1944 года, в день прибытия в 1205-й самоходный артиллерийский полк, куда приказом начальника Главного политического управления Красной Армии после окончания курсов при Военной академии бронетанковых и механизированных войск я был назначен заместителем командира полка по политчасти.

Вечером того же дня после оформления документов в штабе и обстоятельной беседы с парторгом полка капитаном Михаилом Павловичем Пузановым мы пошли с ним в казарму.

Дневального у дверей казармы почему-то не было. Увлеченные оживленным разговором бойцы и сержанты не заметили нашего прихода. Они сидели и лежали на двойных плотно сдвинутых нарах, стояли в проходах.

Первым увидел офицеров молодой, среднего роста боец. Он поспешно одернул гимнастерку и, приложив руку к головному убору, представился: «Товарищ майор, дневальный по казарме красноармеец Плясухин!»

Разговор утих.

– Здравствуйте, товарищи! – приветствовал я красноармейцев и сержантов.

В ответ прозвучало нестройное:

– Здравствуйте…

– Здравия желаем, товарищ майор!

– Вечир добрый!

Окинув быстрым взглядом бойцов, я про себя отметил: команду «Смирно!» дневальный не подал, многие продолжали сидеть и лежать даже после прихода офицеров; обмундированы по-разному: большинство в форме танкистов (кое-кто даже в казарме не снял танкошлем), у иных на погонах эмблемы артиллеристов, саперов, стрелков; одни одеты по форме, словно в ожидании команды «Становись!», другие полураздеты, хотя время отбоя еще не наступило.

Тем не менее я принял стойку «смирно», взял под козырек и громко представился:

– Майор Белых. Назначен в полк заместителем командира по политчасти!

Бойцы оживились. Лежавшие, и сидевшие на нарах поднялись, приводя в порядок одежду.

– О чем разговор? Поделитесь со мной и капитаном Пузановым…

Вперед вышел высокий, стройный боец. Представился: «Сержант Сытытов!»

– Товарищ майор! – уверенно обратился он. – Говорят, что к нам на вооружение поступают семидесятишестимиллиметровые самоходные артиллерийские устауовки,[1]1
  Легкие самоходные артиллерийские полки, формировавшиеся в конце 1943 г. и начале 1944 г. в составе 4-х батарей, получили на вооружение 21 СУ-76. Эта установка имела следующие характеристики: калибр и тип орудия – 76-мм пушка; база – танк Т-70; тип бронезащиты – полузакрытая: боекомплект – 60 снарядов; максимальная толщина брони – 35 мм; максимальная скорость – 45 км/ч; запас хода – 250 км; экипаж – 4 чел.; боевой вес – 10,5 т.


[Закрыть] а у них тонкая броня, да к тому же вовсе нет крыши. Правда ли это?

– Правда. А что?

Сытытов не спешил с ответом. Зато его товарищи на все лады принялись обсуждать услышанную новость.

– Обсерватория, а не боевая машина!

– Открой брезент и считай себе звезды, мечтай!

– Романтика, словом!

– Н-да, это вам не KB…

– И не тридцатьчетверка!..

Признаться, подобные высказывания не удивили меня. В беседе при нашем знакомстве Пузанов предупреждал: некоторые бойцы весьма скептически оценивают новые самоходки. Полк еще только формировали. Пополнение прибывало с разных концов страны: одни – из госпиталей, другие – с курсов подготовки и переподготовки специалистов. Некоторые уже успели повоевать в прославленных танковых бригадах, корпусах. Гордились этим и искренне сожалели, что не удалось вернуться к своим побратимам-танкистам. Вечерами в казарме только и разговоров было о том, что, дескать, где уж самоходке тягаться с танком. И обычно большинство клонилось к тому, что самоходка – машина несерьезная, много с ней не навоюешь.

Выждав, когда «скептики» выговорятся, я спросил напрямик:

– Ну а кто из вас видел СУ-76? Может быть, водил ее, стрелял из ее пушки?..

Смущенно переглядываясь, бойцы молчали. Воспользовавшись некоторым замешательством и нерешительностью собеседников, я, так сказать, перешел в наступление.

– Вы правы: толщиной брони и огневой мощью СУ-76 уступает танку KB и тридцатьчетверке. И боевое отделение ее, действительно, сверху не имеет брони, прикрыто брезентом. Но ведь и назначение СУ-76 совсем иное! Это – мощное огневое средство непосредственной поддержки пехоты в наступательном и оборонительном боях. Подождите: получим самоходку, изучим ее тактико-технические данные, опробуем на боевых стрельбах, отработаем взаимодействие в экипажах, тогда и поговорим подробнее. Но говорить будем опять-таки о том, как лучше использовать в бою огневую мощь оружия, которое выковал для нас народ.

Бойцы внимательно слушали. Беседа явно увлекла их. И, главным образом, потому, что затрагивала вопросы, кровно волновавшие людей.

Я исподволь внимательно изучал лица моих новых подчиненных, мысленно подбирал слова, которые необходимо было сказать именно теперь, чтобы рассеять поселившееся в их сердцах сомнение: ведь с этими людьми предстояло идти в бой, и я хотел наперед знать, как поведут они себя в час смертельных испытаний.

– В каких частях вы воевали? – спросил я сержанта, который все время молчал, не высказывая своего мнения.

– В танковых…

– С коммунистом Долгушевым мы уже говорили о самоходках, – сказал Пузанов.

– А вы, красноармеец Плясухин?.

– Пока не воевал. Учился на курсах, на танкиста!..

– А вы, сержант? – обратился я к сидевшему на нарах бойцу с расстегнутым воротом гимнастерки, тому самому, который при встрече молвил: «Вечир добрый».

– Сержант Тавенко, – медленно поднимаясь и поправляя ремень, представился тот. – Был танкистом. На тридцатьчетверке воевал. Механик-водитель…

– А вот вас, сержант Тавенко, вряд ли послушается новая машина, – сказал я, критически осматривая бойца. – Придется перестраиваться, земляче!

– Перестроимось, товарищ майор! Ще й як перестроимось! – широко улыбаясь и застегивая пуговицы гимнастерки, добродушно и искренне ответил Тавенко.

Я невольно перевел взгляд на сержанта Сытытова. Он располагал к себе с первой минуты манерой держаться достойно, открытым взглядом приветливых глаз. Каким-то чувством я угадал в Сытытове единомышленника и, ощущая его молчаливую поддержку, твердо сказал:

– Чувство фронтового товарищества – святое чувство. Знаю, как дорога вам слава танковых бригад, корпусов и армий, в которых вы воевали прежде, Однако отныне мы – однополчане, и славу нашему полку надлежит завоевывать нам вместе.

Затем добавил:

– Оружием, в котором кое-кто из вас усомнился, комплектуются полки и бригады Резерва Верховного Главнокомандования. Надо ценить это. Воевать в нашем полку – большая честь.

Видимо, мои слова затронули души бойцов. Первоначальная сковывающая настороженность уступила место живому, неподдельному интересу: к новому оружию, которое предстояло освоить, к задачам, которые предстояло решать полку в будущих боях.

Конечно, я был далек от мысли, что одной беседой можно привить солдатам любовь к незнакомому оружию, коллективу части. То было лишь начало большой, кропотливой работы. Возвращаясь из казармы на квартиру улицами подмосковного рабочего поселка, я думал о том, что только при повседневной опоре на актив – коммунистов и комсомольцев – мы, командиры, политработники, сможем сплотить людей в единую боевую семью, готовую к любым испытаниям.

…Наутро посыльный сообщил, что меня вызывает командир полка (его прибытия все ждали со дня на день). Я торопливо собрался и вышел на улицу с мыслью: «Каков он, хозяин полка?»

Штаб был неподалеку. Через несколько минут, открыв дверь, я представился худощавому, среднего роста майору.

– Кириллов Евгений Павлович, – пожимая мою руку, назвался он.

Здесь уже собрались заместитель командира полка майор Анатолий Михайлович Андреев, начальник штаба майор Николай Сергеевич Ревва, заместитель по тылу майор Константин Андреевич Запорожский, заместитель по технической части капитан Петр Данилович Настыченко, парторг полка капитан Михаил Павлович Пузанов.

Разговор, прерванный моим приходом, возобновился. Речь шла, естественно, о ходе формирования, о людях, прибывавших в полк. Кириллов был немногословен, больше слушал других. О себе сказал коротко: кадровый офицер, танкист, воевал, имеет ранения и правительственные награды, в полк назначен из резерва.

– В процессе освоения техники и вооружения самоходной артиллерии нам придется заодно изыскивать наиболее эффективные способы ее применения, – подытожил он. – Давайте решим, где оборудовать парк для стоянки САУ. Мне сообщили в центре формирования: на днях они прибывают в полк.

Я информировал командира о своем первом посещении казармы, высказал мысль о необходимости принятия мер по укреплению дисциплины и наведению в подразделениях уставного порядка как первейшего условия успешного решения предстоящих задач. Кириллов меня поддержал. Этот вопрос стал предметом обсуждения на совещании офицерского состава.

Вскоре пришел эшелон с техникой. Командование полка вместе со всеми воинами принимало участие в выгрузке боевых машин. Меня же прежде всего интересовало впечатление людей от их первого знакомства с самоходкой. Я остановился возле экипажа, в котором был уже знакомый мне сержант Сытытов.

Командир экипажа младший лейтенант Федор Марычев прикидывал, как вывести самоходку с платформы. А механик-водитель сержант Петр Тавенко и заряжающий рядовой Андрей Плясухин распутывали проволоку, которой машина была закреплена на платформе. Наводчик орудия сержант Сытытов проверял стопорное устройство.

– Игорь! А ты уже примостился возле своей пушки? Верно, и звезды успел посчитать? – подшучивал над Сытытовым Тавенко, явно намекая на недавний разговор в казарме.

– Обождем до вечера, тогда и сосчитаем, – в тон механику обронил Плясухин.

– Ты, Петро, лучше смотри, как бы не свалить самоходку с платформы, – отрезал Сытытов, явно не расположенный к шуткам. Однако Тавенко не унимался:

– Не бойся, я поведу машину, с платформы, когда тебя в ней не будет.

– Не за себя – за самоходку беспокоюсь.

– Вот это верно. Самоходка для нас теперь и грозное оружие, и родной дом! – примирительно сказал Тавенко.

Невольно вспомнив самый первый разговор с этими же людьми в казарме, я подумал: «Что ж, техника делает свое доброе дело: сближает, роднит бойцов, настраивает их помыслы на одну волну».

Теперь, когда полк был укомплектован, главное место в жизни молодого воинского коллектива заняла напряженная боевая учеба. Времени было в обрез, а сделать предстояло многое. Требовалось всем воинам в совершенстве изучить СУ-76, ее вооружение и основы применения в бою; провести тактические занятия; отстрелять положенные упражнения из отдельных орудий и в составе батарей. Обо всем этом мы и говорили на открытом партийном собрании, с докладом на котором выступил командир полка. Решение, принятое собранием, обязывало каждого коммуниста показывать личный пример в мастерском овладении новой боевой техникой, увлечь за собой весь коллектив полка.

Полковая святыня

На очередном совещании офицеров командир полка объявил: завтра, 22 февраля 1944 года, полку будет вручено Боевое Знамя. Об этом сообщил по телефону начальник учебного центра самоходной артиллерии Красной Армии генерал-майор Н. С. Касаткин. Весть эта взволновала всех, кто присутствовал на совещании. Еще бы: ведь вручение полку Боевого Знамени – событие, остающееся в памяти на всю жизнь.

До мельчайших подробностей обсудили порядок предстоящей церемонии и поспешили в казармы поделиться новостью с личным составом. Начальник штаба принялся инструктировать знаменосца и ассистентов. Заместитель командира полка майор Андреев занялся подготовкой знаменного взвода и караула.

Весь вечер кипела работа: бойцы чистили личное оружие и подгоняли снаряжение, приводили в порядок обмундирование. Командиры дотошно проверяли внешний вид подчиненных.

Утром полк выстроился в парке у боевых машин.

Генерал Касаткин неторопливо расчехлил Знамя, развернул его. Затем, приняв стойку «смирно», громко и торжественно произнес:

– От имени Советского правительства и по поручению командования вручаю вам это Боевое Знамя. Отныне вы – боевая часть Советских Вооруженных Сил. Пусть этот символ воинской чести, доблести и славы всегда напоминает вам о долге перед Родиной и советским народом. От всей души желаю счастья и боевой удачи под этим Знаменем. Смерть немецко-фашистским захватчикам!

Троекратное «ура» прокатилось над боевыми машинами. Командир полка, приняв Знамя от генерала, опустился на колено и поцеловал край алого полотнища. Затем выпрямился и произнес слова клятвы:

– Принимая Боевое Знамя, заверяем Коммунистическую партию и Советское правительство, что с честью оправдаем их высокое доверие. Не пожалеем сил и самой жизни для полного разгрома врага и победы над ним! Клянемся!

Троекратным «Клянемся!» ответил строй.

Кириллов передал Знамя знаменосцу лейтенанту А. П. Поздышеву. В сопровождении ассистентов и знаменного взвода лейтенант пронес его перед строем полка и занял место на правом фланге.

Командиры, партийная организация задолго до этого торжественного дня наметили целую программу мероприятий, которые способствовали бы воспитанию у бойцов любви и верности полковой святыне. Одним из таких мероприятий стал тематический вечер «Боевое Знамя – символ воинской чести, доблести и славы». На вечере выступили участники боев. Их рассказы о подвигах товарищей по оружию, вместе с которыми они сражались под одним знаменем, произвели неизгладимое впечатление на молодых воинов.

На следующий день полк отмечал большой всенародный праздник – 26-ю годовщину Красной Армии и Военно-Морского Флота. С развернутым знаменем, с песнями подразделения полка прошли по улицам поселка. В здании школы состоялось торжественное собрание, на которое пригласили и местных жителей. А затем пели песни, читали стихи, танцевали.

Воспитание любви и верности полковой святыне и в дальнейшем занимало одно из центральных мест в нашей работе по формированию у самоходчиков высоких морально-боевых качеств.

С первых же дней мы настойчиво изучали, обобщали передовой опыт, делали его достоянием актива, всей солдатской массы.

Запомнился такой случай в марте 1944 года.

Капитан Пузанов внимательно изучил опыт работы парторга 1-й батареи командира САУ младшего лейтенанта Гавриила Новожилова. С помощью комсомольцев Новожилов оборудовал передвижной щит, оформил его наглядной агитацией, материалы которой сообщали о важнейших событиях в стране и на фронте, знакомили с условиями выполнения задач по вождению САУ и боевым стрельбам, информировали о результатах предыдущих занятий и ходе выполнения задачи дня, успехах в учебе других подразделений. По этим материалам командир батареи лейтенант Аркадий Ханукович, парторг Новожилов и другие активисты проводили беседы, занятия по изучению нового оружия, рассказывали об умелых действиях лучших воинов.

На следующий день после совещания командиров батарей и парторгов, на котором шла речь об опыте работы Новожилова и его товарищей, подобные щиты появились во всех батареях. Мы и в дальнейшем не расставались с такими щитами, даже в передышках между боями, когда, находясь во втором эшелоне, занимались боевой учебой. И после войны, в период моей службы в танковых частях, мы с успехом пользовались этим видом агитации. Щит усовершенствовали, сделали складным и брали с собой на танкодром, полигон. Все чаще бойцы высказывали нетерпение: «Когда же на фронт? Засиделись мы в тылу, без нас прикончат фашистов», – «He волнуйтесь: придет и ваш черед, – отвечали командиры и политработники. – А пока лозунг один: настойчиво учиться, не останавливаться на достигнутом».

Первый успех

Последний день боевой учебы – тактические занятия полка со стрельбой батарей.

На календаре уже март, первый месяц весны, а на дворе – последние вздохи зимы. Полк подняли по тревоге.

…Взревели моторы. Самоходки одна за другой покидали парк, занимали места в колонне. Впереди – ночной марш, выход на исходные позиции и огневые рубежи боевой стрельбы.

На марше батареи двигались с заданной скоростью, компактно, соблюдая установленную дистанцию.

На остановке я прошелся вдоль колонны. Задержался возле экипажа младшего лейтенанта Федора Марычева.

– Трудновато приходится? – спросил офицера.

– Привычно, товарищ майор.

– Люди не мерзнут?

– Нет. Боевое отделение закрыто брезентом, под ним тепло.

Из люка механика-водителя высунул голову сержант Тавенко:

– Хороша ночка, товарищ майор! Сколько звезд на небе! А Сытытов спрятался под брезент и ничего не видит.

– Тебе, Петро, хорошо возле мотора, тепло, – отозвался Сытытов откуда-то из глубины боевого отделения. – Но ничего, придет лето, жара – посмотрим, как ты запоешь.

– Лето, думаю, проведем на фронте, там всем будет жарко…

К утру заняли исходные позиции на опушке леса. Собрав офицеров, командир полка подвел итоги марша и поставил задачу на боевые стрельбы.

После завтрака закипела работа: готовили к бою орудия, чистили снаряды. Командиры напоминали бойцам их задачи и особенности действий экипажей САУ в бою.

В небо взвилась красная ракета. Машины 1-й батареи в снежном вихре устремились к огневому рубежу. Вот одна из них остановилась на секунду-другую – выстрел, вторая – выстрел… Снаряды ложились точно в цель.

За «полем боя» следили десятки глаз: не только руководители занятия и офицеры штаба, но и бойцы других батарей. Переживали за товарищей, прикидывали, как бы поступили на их месте.

– Дадим огонь батареей: пусть люди увидят эффект групповой стрельбы, – предложил Кириллов.

По рации последовал приказ комбату, и тот взмахнул флажком. Пять самоходок направили стволы орудий на видневшийся вдали дзот. Залп – и на месте дзота поднялся столб земли, огня, пыли.

– Молодцы! – похвалил начальник штаба учебного центра.

– Да, несдобровать гитлеровцам под нашим огнем и в дзотах, – заметил Кириллов.

А на огневой рубеж выходили новые самоходки. Рос накал соревнования. Все чаще приходилось давать отбой, чтобы восстановить разрушенные дзоты.

На обратном марше в поселок экипажи выполняли различные вводные командира полка.

Вечером в казарме состоялось подведение итогов. Воины оживленно обменивались впечатлениями от событий дня. После выступления командира полка бойцов поздравил представитель учебного центра. Зачитали приказ. Лучшим экипажам Т. И. Давыдова, Ф. Ф. Марычева и П. И. Шевелева командир объявил благодарность. За отличное знание боевой техники и искусное вождение машин в трудных условиях механики-водительи И. А. Соколов, П. 3. Тавенко, А. И. Гаранин, В. М. Куликов и Л. К. Куртеев получили нагрудные знаки «Отличный танкист». За прочные знания артиллерийского вооружения и отличную стрельбу наводчики орудий В. В, Ларионов, И. М. Сытытов, В. М. Першин, В. Л. Чирков, Г. Е. Минаев были удостоены нагрудных знаков «Отличный артиллерист». Водители автомашин П. С. Беспалов и Д. Файзулаев получили нагрудные знаки «Отличный шофер».

На фронт!

22 марта на станцию погрузки подали эшелон. Эта новость молнией облетела подразделения. Внимательный глаз не мог не заметить: весть об отправке на фронт подтянула людей, больше стало сосредоточенности, деловитости, острее чувство ответственности – Родина звала в бой! Куда, на какой участок огромного фронта, пока оставалось неведомым.

Времени на погрузку потребовалось немного. У стоявшего на путях эшелона собрался чуть ли не весь поселок. За время формирования полка у воинов появились друзья, знакомые. И вот теперь они тепло прощались с бойцами, желали им победы.

…Миновали Курск, Ворожбу, Нежин… Впереди – Киев. Вокруг опустошенный врагом край. Подолгу стоял я у приоткрытых дверей вагона, всматриваясь в заснеженную даль, в ночную тьму. Знала бы мать, что ее сын будет на станции Дарница, от которой до Драбова рукой подать, – птицей быстрокрылой прилетела бы. Три ее старших сына ушли на фронт в первые дни войны. Двое младших и три дочери остались с ней во вражеском тылу. О судьбе родных я узнал из письма брата Александра вскоре после освобождения Левобережной Украины. Больной старик-отец умер вскоре после прихода немцев. Сестру Дуняшу фашисты угнали в Германию. Вместе с ней взяли и Ваню – братишку 17 лет. В пути, сорвав решетку с окна вагона, Иван бежал с группой товарищей. Они прятались в деревнях до прихода Красной Армии, а затем вступили в ее ряды.

Душой и сердцем я был с родными, словно наяву, обнимал мать, прижимал к груди, вытирал ее слезы.

Наверное, каждый из нас, проезжая в то суровое время мимо родных мест, пережил подобное. Это пронзительное чувство любви к родному дому удесятеряло силы в борьбе с врагом, рождало готовность отдать жизнь за Родину.

Родина… Для меня и моих сверстников, для всех нас, фронтовиков, она начиналась с того места на нашей советской земле, где родился, сделал первые шаги, ощутил теплое прикосновение добрых материнских рук, прочитал в букваре первое слово. В родном селе Драбове прошла моя комсомольская юность, здесь в памятный для меня июньский день 1937 года я стал кандидатом партии. А дальше – служба в армии, война, ранение под Лобанове, сражение под Ржевом, орден за отличие в боях под станицей Крымской на Кубани. Сколько раз в окопах и землянках, на госпитальной койке я переносился мыслями на родную землю, поруганную и истерзанную врагом. «Как там дома? Что с мамой, братьями, сестрами? Живы ли?» Тяжелые, трудные думы…

С радостью воспринял я новое назначение по службе. Может теперь посчастливится попасть на Украину… А если и не на Украину? Все равно, на какой участок фронта ни забросит судьба, буду драться с врагом до полного его разгрома! Иначе не цвести родному краю, не быть свободной жизни под мирным небом и солнцем!

И не знал я, что мечта моя станет явью.

Мысли вновь и вновь возвращаются к временам комсомольской юности.

Да, тридцатые годы – годы становления и укрепления колхозного строя на селе – время тяжелое, суровое и вместе с тем бурное, интересное, незабываемое. Нас, комсомольцев, зажигали смелые планы партии, мы были ее верными помощниками, преданными сыновьями.

На территории примыкавшего к Драбову Дуниновского сельсовета[2]2
  Теперь Дуниновка входит в состав Драбовского сельсовета.


[Закрыть] было два колхоза. Работало здесь всего два коммуниста: Иван Федорович Пепа – председатель сельсовета и Порфирий Григорьевич Шурубура – председатель колхоза имени Сталина. Зато комсомольцев в обоих колхозах было более сорока. Все они состояли в одной комсомольской организации. Опираясь на нее, коммунисты проводили в жизнь линию партии на селе. Для нас они были старшими товарищами, добрыми и мудрыми наставниками.

На всю жизнь в благодарной памяти, в сердцах наших сохранился светлый образ коммуниста Шурубуры. Он был душой нашего молодежного коллектива, был с нами везде и во всем. Словом, следовал ленинскому завету – быть в гуще масс.

Порфирий Григорьевич принимал деятельное участие во всех комсомольских начинаниях, вместе с нами проводил субботники по благоустройству села, ходил на молодежные вечера, танцевал, пел, радовался общим успехам и переживал неудачи. Нередко при этом была с ним его жена Христина Кондратьевна, веселая, жизнерадостная женщина.

Коммунист Шурубура оставил глубокий след в моем сердце, во всей моей судьбе. При нем я несколько лет, вплоть до призыва в армию, был секретарем комсомольского комитета, он готовил меня для поступления в партию.

Я часто думаю о судьбе моих сверстников. Каждому поколению история отмерила свое. Комсомольцам тридцатых довелось строить Днепрогэс и Магнитку, организовывать и укреплять колхозы, участвовать в решении задачи ликвидации кулачества как класса. А когда потребовалось встать на защиту Родины, они возглавили отделения, взводы и роты, первыми поднимались в атаки и защищали каждую пядь советской земли до последнего вздоха. Многим из них пришлось пережить горечь отступления на пути от границы до Сталинграда и предгорий Кавказа, а затем в победоносном наступлении возвратиться к границе нашей Родины, увидеть радость освобожденных народов Европы и поверженный Берлин.

Многие остались на поле брани навечно комсомольцами.

Вскоре после призыва (октябрь 1937 года) я на долгие годы связал судьбу с Красной Армией.

Еще в начале 1938 года меня, курсанта полковой школы, молодого коммуниста, назначили заместителем политрука школы, присвоив воинское звание «замполитрука» (заместители и помощники политруков подразделений, должности которых были введены в это время, назначались из числа коммунистов и комсомольцев). Летом того же года во время территориальных сборов приписного состава полка курсантов направили в подразделения на стажировку. Меня назначили политруком разведроты полка. Эта работа меня увлекла.

Однажды вызвал меня комиссар полка и предложил остаться в кадрах РККА. Я согласился.

Серьезную политическую и военную подготовку получил в Харьковском военно-политическом училище. Курсантские должности были укомплектованы за счет заместителей политруков подразделений и частей Харьковского военного округа. Вскоре приказом Наркома обороны всем нам было присвоено звание «младший политрук».

В апреле 1939 года я был принят в члены ВКП(б). Одну из рекомендаций дал мне политрук Руденко, в то время преподаватель Чугуевского училища летчиков. Вторую рекомендацию дал П. Г. Шурубура, который в то время учился в Харьковском комуниверситете им. Артема.[3]3
  Перед войной, после окончания Харьковского комуннверситета им. Артема, Порфирий Григорьевич был на партийной работе во Львове. Лишь после войны я узнал, что, попав в руки фашистских оккупантов, он был зверски замучен. Меня глубоко взволновала и потрясла героическая смерть несгибаемого коммуниста, смерть, ставшая и моим личным горем.


[Закрыть] Партийный билет вручил мне начальник политуправления Харьковского военного округа бригадный комиссар А. В. Щелаковский. Позже мне довелось служить в 69-й армии, где он был членом Военного совета.[4]4
  После войны генерал-майор. А. В. Щелаковский работал на должности военного комиссара Харьковского облвоенкомата.


[Закрыть]

В середине сентября 1939 года курсантов ВПУ направили в войска. Я возвратился в Лубны, но нашей 75-й стрелковой дивизии там уже не было: она принимала участие в освободительном походе в Западную Украину.

Во вновь сформированной 147-й стрелковой дивизии меня назначили политруком учебной батареи 231-го отдельного артиллерийско-противотанкового дивизиона. С этой же дивизией летом 1940 года я принимал участие в освободительном походе в Бессарабию.

В конце 1940 года командование удовлетворило мою просьбу, и я стал слушателем Смоленского военно-политического училища пропагандистов Красной Армии. Когда грянула война, в середине июля 1941 года слушателей направили в действующую армию. Я был назначен инструктором пропаганды 523-го стрелкового полка 188-й стрелковой дивизии, входившей в состав Северо-Западного фронта. Затем – тяжелое ранение в октябре 1941 года, лечение в зауральском госпитале и, наконец, нахождение в резерве политического состава в городе Горьком.

Не знаю, почему прибывшим в феврале 1942 года кадровикам для отбора кандидатур в состав политорганов формирующихся танковых бригад приглянулся и я, политработник стрелковых частей. Возможно, причиной тому была моя служба в противотанковой артиллерии, где в качестве мехтяги применялся тягач «Комсомолец». Как бы там ни было, приказом начальника Главного политического управления РККА я был назначен на должность старшего инструктора по оргпартработе политотдела 92-й отдельной танковой бригады. Одновременно мне было присвоено воинское звание «старший политрук».

Политотдел бригады численно был небольшим, и, поскольку в нем не было штатных должностей заместителя начальника и секретаря парткомиссии, мне приходилось совмещать их функции со своими непосредственными обязанностями.

В составе этой бригады я участвовал в наступательных боях летом 1942 года на Западном фронте под Ржевом, а в феврале – мае 1943 года – на Северо-Кавказском фронте. За отличия в боях награжден орденом Красной Звезды и дважды медалью «За боевые заслуги».

В конце августа 1943 года я убыл на Курсы усовершенствования офицерского состава при Военной академии бронетанковых и механизированных войск Красной Армии.

Вскоре после окончания трехмесячного курса учебы я был определен на должность.

Итак, снова на фронт.

…Эшелон миновал Киев, Коростень, проскочил Сарны – крупный железнодорожный узел, подвергавшийся частым налетам вражеской авиации. Мы следовали дальше, на запад.