Текст книги "Арина (Роман, повести)"

Автор книги: Василий Андреев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 30 страниц)

АРИНА
Повесть

В тот вечер мать ходила как потерянная, Антону жалко было на нее смотреть. Прошлепает она в старых тапочках на кухню, постоит там в задумчивости минуту, другую у шкафа с посудой и повернет назад, не помня, что хотела взять. А то вдруг начнет куда-то собираться, плащ новый наденет, платок повяжет, сумку на руку повесит, но потом, глядишь, передумала, уже раздевается. И все время вздыхает, украдкой поглядывает на него тоскливыми глазами, готовая заплакать. Понаблюдай за ней человек посторонний, так вполне будет уверен: в великом горе женщина, ни больше ни меньше – на каторгу оставляет сына.

Вот еще одно доказательство, что детей своих никогда не понимают родители, никогда. А думать иначе – только голову зазря томить, себя не жалея, да впустую время тратить. Ну из-за чего она так убивается, что тут опасного, если он, уже студент третьего курса, заживет свободно и самостоятельно? Да, напротив, ничего лучшего и придумать нельзя, такое счастье и во сне не всегда приблизится. Отныне будет Антон Сеновалов, будущий инженер-строитель, лежать на диване с сигаретой в зубах, закинув руки за голову, слегка щурясь от ласкового сентябрьского солнца, которое после полудня заглядывает в окна квартиры, и, что называется, в ус себе не дуть. Никто ему не скажет, почему это он прямо в костюме разлегся, по какому такому праву закурил в квартире, ботинки скинул в комнате, а не в коридоре. Опять же, некому будет шикать на него, случись, включит он магнитофон в поздний час или, вспомнив свои пионерские годы, поутру затрубит с балкона в полные легкие на трубе: «Слушайте все!.. Слушайте все!..»

Да если пораскинуть умом, какая тут печаль, наоборот, радоваться надо, что ее сын теперь будет жить без подсказки, привыкать к самостоятельности. Ведь когда-то все равно придется подступать к этому, ему как-никак стукнуло девятнадцать, он на третий курс перешел. Сколько же можно его за маленького считать, опекать по всяким там пустякам? Вон Костя Чуриков ему ровесник, а уже глава семейства, сына в коляске катает. Неделю назад он встретил друга на Рождественском бульваре, тот сидит на скамейке с интеллигентным старичком в сером берете и в шахматы сражается. А рядом красная коляска с козырьком от солнца, в которой преспокойно почивает его чадо.

– Надо же, на тебя похож!.. – удивился Антон, с любопытством заглядывая в коляску, где вовсю дрыхнул Костин наследник, овеянный пьянящими запахами осени. Совсем крохотный, в голубом комбинезончике с капюшоном, он показался Антону таким смешным, что вроде и на человека не похож, а скорее напоминал куклу-космонавта.

– Верно, батькина копия, – серьезно сказал старичок в берете и передвинул черную пешку.

Вот, пожалуйста, Костя Чуриков тоже на третьем курсе, но уже батька, солидный человек, а мать готова его, Антона, все время за ручку водить и сейчас никак не может смириться, что он, бедненький-маленький, один останется, будет предоставлен самому себе. Только напрасна ее тревога, потом мать и сама убедится, давно он стал взрослым, кое-что в жизни смыслит и не нуждается ни в чьей заботе.

В голове Антона, занятой такими думами, был полный ералаш, и хотя он упорно сидел за письменным столом, склонившись над широким листом ватмана, но ничего толком у него не получалось, все шло на чертеже и вкривь и вкось, да и сам чертеж почему-то никак не вмещался на бумаге. И Антон наконец отложил в сторону циркуль, закрывая ватман газетой, сказал матери, которая неприкаянно ходила из комнаты в комнату, не зная, чем себя занять:

– Ты зря обо мне беспокоишься, я не какой-нибудь хлюпик-белоручка… Сам все могу и умею…

– Говорить легче, чем делать, – с печалью в голосе ответила мать, останавливаясь у окна. – Без меня тут голодным находишься, весь грязью обрастешь…

Нет, умереть проще, ей-богу, нежели мать его в чем-либо переубедить. Ну что она выдумывает! Послушать ее, так, едва она уедет, сын тут же сгинет как муха по осени. Можно подумать, она в тайге глухой его оставляет. Но коли на то пошло, человек и в тайге не пропадет, на грибах да ягодах продержится, пока подмога не подоспеет. Так о каком это голоде она речь ведет?..

– Смешная ты, мама, – Антон покачал головой и встал из-за стола, прошелся взад-вперед по комнате. – Можно подумать, после твоего отъезда в Москве все магазины закрываются, кафе и буфеты. А бани на слом пойдут, ванны в квартирах будут замурованы…

– Пойми, сынок, на все время надо, – сказала мать, задумчиво глядя в окно. – Сами продукты в дом не прискакают, за ними ведь ходишь, в очереди стоишь. Но бывает и так, что этого сегодня нету, того еще не привезли. Вон вчерась я три целых улицы обегала, пока диетические яйца купила. А у тебя где время по магазинам мыкаться? Утром всегда на лекции торопишься, потом допоздна в библиотеке торчишь. Оттого-то и болит моя душа, что несладко тебе будет. Я уже с тетей Настей толковала, просила ее кой-когда помочь тебе, да, у той своих хлопот полон рот. Трое малых внучат, считай, у ней на руках, от которых на шаг нельзя отойти, жалуется, в магазин даже не выберет время сбегать.

– Спасибо тебе, спасибо. Значит, няньку для сыночка подыскиваешь, позоришь меня перед родственниками, – обиделся Антон и отвернулся к другому окну.

– Няньку не няньку, а глаз за тобой нужен, – стояла на своем мать. – Ты и дверь на цепочку закрывать забываешь, и ключи часто теряешь. А сейчас жуликов столько развелось, еще квартиру обчистят. В магазине бабы в очереди такое про них рассказывают!.. Вон в шестом доме, оказывается, на прошлой неделе квартиру обокрали белым днем, а в двенадцатом сразу две.

– Это все враки, обычные бабьи сплетни, – отмахнулся Антон, ничуть не веря в такое глобальное воровство. – Я вот сколько лет живу, но что-то пока ни одного жулика в глаза не видел.

Мать с тоской поглядела на сына, вздыхая, сказала:

– Как раз это и пугает меня, твоя наивность. Ишь чего придумал, жулика захотел увидеть. Будто жулик на всех перекрестках станет кричать, кто он такой. Не то у него на лбу написано, что он жулик. Да такие нелюди перекрашиваются, выдают себя то за мастера по телевизорам, то за слесаря, то за почтальона. Сам знаешь, не на луне вырос… А еще мне покоя не дают эти твои дружки-приятели. Боюсь, без меня они тут дневать и ночевать станут. Чего доброго, компанию сюда наведете, все полы загваздаете, квартиру дымом прокоптите. Нынче время беспутное, девушки молоденькие – и те табак без роздыху пекут. Ох, изболится мое сердце по тебе, заранее чувствую. Я вот все думаю, может, не ехать мне к Наталье-то?..

У Антона даже дыхание перекрыло от последних слов матери, которая могла, выходит, еще переменить свое решение. Только он настроился на полную свободу, обрадовался, что заживет теперь так, как ему будет любо, а это все, оказывается, пока хрупко и призрачно, на воде вилами писано. И Антон, зная, что мать его слишком самостоятельна, ничьих советов никогда не слушает, напротив, поступает только по-своему, сейчас же принялся ее по-всякому отговаривать от поездки к дочери:

– Правильно, нечего в такую даль тащиться, обойдутся как-нибудь и без тебя. Что они там бабку не могут найти, которая с Машенькой посидит два-три месяца, пока детские ясли достроят. Ребенок уже своими ногами ходит, его не надо все время на руках держать. И говорить умеет, даже тебя по телефону «бабысей» называет. Одно удовольствие любой старушке с такой умной девочкой посидеть. Так что ни к чему тебе ехать.

– Ой, не знаю, Антоша, не знаю, думаю, ты не прав, – пока неуверенно возразила мать. – Наталья не от хорошей жизни меня зовет к себе хотя бы на месяц, наверно, другого выхода у них нету. Бабку-то, о какой ты толкуешь, нынче днем с фонарем не сыскать. Это разных кандидатов наук теперь развелось как собак нерезаных, а вот о человеке, что за ребенком присмотрит, о домработнице можно только помечтать. Даже в больницах, тетя Настя говорит, нянечками не хотят работать, где ж там в семью кто пойдет… Нет, мне, пожалуй, надо ехать. Я прямо места себе не найду, как вспомню про Машеньку. Разве мыслимо такую малютку на работу с собой таскать. А Наталья вынуждена…

Антон, видя, что мать начинает клевать на его удочку, стал еще больше ей возражать, нарочно повышая голос, резко сказал:

– Вот о внучке заботишься, а на меня тебе наплевать…

Мать с удивлением глянула на Антона, усомнившись в искренности его слов, но тот, надувая полные губы и хмуря узкие, как у девчонки, брови, так искусно изображал обиженного, что она ему вдруг поверила и сейчас же его осудила:

– Ну как не стыдно тебе, Антоша?.. Сравнил себя с Машенькой, этакой крошкой беспомощной…

– Сама же говоришь, что мне тут не мед без тебя будет… – умышленно упорствовал Антон.

Но мать уже его не слушала, подогревая себя желанием поступить, как всегда, по-своему, она тут же ушла в другую комнату и стала собирать вещи в дорогу.

На третий день, в воскресенье, Антон провожал мать на поезд. Он еще с утра намеревался заказать такси, чтобы с шиком доставить ее на вокзал, но та, постоянно экономившая на всем, об этом и слушать не захотела. Была, мол, нужда сорить понапрасну рублями, когда маршрутный автобус за какой-нибудь пятачок довезет ее до самого вокзала. Зная, что мать не переубедишь, Антон не стал с ней спорить, молча взял обтянутый чехлом чемодан, большую хозяйственную сумку, и они перед самым обедом вышли из дому.

– Ну вот, глядишь, и сберегли лишний рубль, – сказала мать, когда они уже сели в автобус. – Ты без меня тут, сынок, не транжирь зазря деньги. Сам знаешь, мать у тебя не великий начальник. И отец был шофером, а не министром, пенсию жирную нам за него не платят…

Мать говорила тихо, ее вряд ли кто еще слышал, но Антону казалось, что все в автобусе к ней прислушивались и смотрели на него сочувственно, как на несчастного. Это злило его. Антон никогда не считал себя несчастным, он сердился, когда тетя Настя называла его «бедной сиротинкой». Какой же он сиротинка, если у него есть мать, сестра? Какой же он несчастный, если прошел по конкурсу в тот институт, о котором мечтал еще в седьмом классе? Нет, чушь это абсолютная. И чтобы отвлечь мать от неприятного ему разговора, он нарочно сказал:

– А напрасно, мам, ты не летишь самолетом. Лучшего транспорта и придумать нельзя: быстро, удобно. Часа через четыре уже была бы в Ташкенте. И никаких таких забот о еде. Стюардесса прямо в кресло подаст тебе обед, чай, вовремя поднесет «Взлетные» карамельки…

Мать тотчас замотала головой, замахала руками, давая тем самым понять, что она и думать не желает о самолете, и, сбившись с прежней мысли, стала теперь наказывать Антону, чтобы он каждый день готовил дома горячее, а не бегал по разным там столовым, не портил себе желудок. Просила еще мать допоздна не шататься по городу, пораньше домой приходить, при этом намекнула Антону, что собирается вечерами иногда позванивать из Ташкента и, дескать, ей всегда будет известно, когда он возвращается.

Антону изрядно надоели разные наставления матери, за эти два дня она о чем только не вела с ним речи, вроде бы обо всем было переговорено, но, оказывается, мать еще многое забыла, не успела сказать дома. К тому же Антона угнетало, что она, как ему казалось, говорила с ним так, будто перед ней был неразумный школяр, а не взрослый человек, студент серьезного вуза. Отсюда, оставаясь внешне спокойным, соглашаясь с матерью, обещая поступать так, как она просила, Антон все время раздражался, ему стоило немалого труда сдержать в себе нервную вспышку, и он сейчас желал лишь одного, чтобы автобус побыстрее привез их на вокзал, чтобы скорее расстаться с матерью. Но когда они вошли в вагон поезда и мать, до этого ни на минуту не умолкавшая, неожиданно сникла и словно онемела, силясь найти и никак не находя самые нужные слова на прощанье, Антону стало жалко ее, такую беспокойную, упрямую, ворчливую, но всегда родную. Мать сейчас ему напоминала птицу, которая старалась как можно шире распустить крылья, чтобы укрыть ими своих птенцов, но те уже подросли и слишком далеко убежали друг от друга, и птица-мать, поняв это, замерла в растерянности.

– Мама, ты, пожалуйста, обо мне не беспокойся. Я человек вполне взрослый, все буду делать так, как ты велишь, – с виноватой ласковостью сказал Антон. Он обнял ее, крепко прижал к себе, через силу усмехнулся: – Видишь, какой я стал большущий-пребольшущий, ты, оказывается, мне по плечо. Я никогда не замечал, что ты такая маленькая…

– Но зато удаленькая… – не то с гордостью, не то с грустью ответила мать, смахивая со щеки слезу. – Без отца вас растила, а плохому не научила. Наталье высшее образование дала и тебя, можно сказать, почти в люди вывела…

В это время объявили, что поезд отходит, попросили всех провожающих покинуть вагоны. Антон быстро поцеловал мать и выскочил на платформу. И сразу в нем растаяла та грустинка, что возникла в минуту прощания с матерью, и всю его душу заполнило предчувствие чего-то нового, неясного, но необыкновенного, которое должно с ним свершиться, поскольку отныне он свободен и сам станет решать, чем ему заняться сегодня, завтра, через неделю. Пассажиры только что прибывшего поезда упругой волной захлестнули всю платформу, таща сумки и чемоданы, толкали Антона то в бок, то в спину, но это его не сердило, напротив, ему было приятно бурливое многолюдье, которое ни днем, ни ночью не кончалось на шумных столичных вокзалах. Родившийся и выросший в Москве, Антон давно привык к буйной жизни великого города, он любил побродить там, где больше народу, и не понимал тех людей, что искали тишины и уединения.

Выйдя на привокзальную площадь, он постоял у телефонов-автоматов, еще охваченный незнакомым чувством свободы, от которого все мешалось в голове и не было полной ясности, желанной определенности, а только перед ним как бы распахивалось нечто загадочное и неуловимое, что пока даже не угадывалось ни умом, ни сердцем. Антону казалось, пройдет еще минута, другая, и он наконец поймет то главное, что рождало в душе сладостный трепет, и неясное вдруг станет ясным, и перед ним откроется самое удивительное, что возможно лишь тогда, когда человек волен в выборе своих действий. Однако бежали минута за минутой, он успел купить и съесть мороженое, выпить стакан газировки и выкурить аж две сигареты, но ничего особенного с ним не происходило. Да и вокруг вроде мало что менялось, люди, в эти теплые осенние дни одетые еще по-летнему, в легкие яркие платья, все так же мельтешили по площади с сумками, портфелями, чемоданами, регулярно прибывающие пригородные электрички всякий раз выплескивали на перроны новые партии пассажиров, и те, спеша по своим делам, на глазах растекались в разные стороны: кто нырял в метро, кто шел на автобус или трамвай, кто торопился к стоянке такси. И лишь Антон, околдованный своей свободой, какое-то время столбом маячил на краю площади и не знал, куда и зачем ему спешить.

Вернувшись домой, Антон выпил стакан холодного молока, закурил сигарету и, выйдя на балкон, задумался, с чего начать ему свою самостоятельную жизнь. Конечно, смешно было представить, чтобы он, отныне вольный казак, сразу садился за чертежи и готовился к зачету, который и сдавать-то надо еще бог знает когда. Нет, не к лицу ему сейчас было столь будничное занятие, и Антон, отвергая его напрочь, неотступно насиловал голову в поисках чего-то возвышенного и необычного.

Но, странное дело, прошел уже добрый час, как он торчал на балконе, медленно потягивая сигареты, а что-то ничего необычного пока не придумывалось, напротив, все его мысли, как нарочно, вертелись вокруг этого злосчастного зачета, будто весь мир вдруг замкнулся на нем. И все-таки Антон был уверен, что это необычное где-то близко, совсем рядом, и чтобы найти его, надо только не лениться и как следует подумать, поднатужить ум, а может быть, и друзьям позвонить. Последняя мысль ему больше понравилась, и он вскоре подсел к телефону, набрал номер Игоря Уланова.

В квартире школьного приятеля, который учился ныне в Институте торговли, трубку взяла его мать, что, по убеждению Антона, не предвещало ничего хорошего. Теперь, когда начался учебный год, Варвара Павловна, конечно, посадила Игоря на жесточайший режим и следит за каждым его шагом: любую минуту ей ведомо, куда, к кому и зачем пошел единственный сын. В это время, вплоть до самых зимних каникул, Варвара Павловна накладывает арест и на телефон, и кто бы Игорю ни позвонил, трубку берет непременно сама и, в зависимости от того, кто звонит, единолично решает, стоит подзывать Игоря или нет. Чаще всего она сына к телефону не зовет и каждому отвечает одно и то же: «Игорек сильно занят» или «Он уехал в читалку». Антона Варвара Павловна узнает сразу, по голосу, но никаких исключений ему, как другу сына, никогда не делает, больше того, она, как правило, осаждает его разными вопросами, стараясь незаметно выпытать, ради чего Антон позвонил, не собрался ли он втянуть ее сына в какую-либо предосудительную историю.

На этот раз Варвара Павловна тоже была словоохотлива, она долго рассказывала Антону всякие пустячные новости, потом заранее гадала, куда Игоря отправят в следующее лето на практику. Антон сперва умолчал о том, что мать уже уехала, но из разговора вскоре понял, Варвара Павловна об этом знает (видно, мать сама ей позвонила, наверное, просила, как и тетю Настю, приглядывать за ним, беспомощным дитятею), и сделал вид, будто сильно опечален ее отъездом.

– Понятное дело, трудно тебе будет одному, – посочувствовала Варвара Павловна. – Жить без матери никому не в радость… Ты смотри теперь не вольничай, а главное, про учебу не забывай.

– Это само собой… – сказал Антон.

– Вот и хорошо, будь молодцом, – закругляя разговор, пропела Варвара Павловна. – А мой Игорек нынче с утра за книгами сидит, весь день из-за стола не вылезает. Ты уж не сердись, я не стану его от занятий отрывать, потом передам, что ты звонил.

Ничего другого Антон и не ждал от разговора с Варварой Павловной, а потому спокойно положил трубку и стал расхаживать по квартире, соображая, кому бы еще позвонить. С Олегом Дроздовым, который после школы пошел работать на завод, он еще вчера распрощался, тот уехал отдыхать на Черное море и, как говорится, выпадал из игры. А больше у Антона, собственно, и не было друзей: он трудно с людьми сходился, поскольку напрочь привязывался к одним, а другим уже было не достучаться до его сердца. Правда, оставался еще Костя Чуриков, тот тоже учился в Строительном, но он последнее время почему-то избегал старых школьных друзей, ходили слухи, будто жена запрещает ему водить компании с ними, холостыми ребятами. Вполне возможно, что так оно и было, Антон и сам не раз замечал, какую неучтивость она выказывала к школьным друзьям мужа. Но сейчас у Антона выбора не было, и он после недолгих колебаний все-таки позвонил Косте.

– Ну, старик, я тебе завидую! – радостно закричал в трубку Костя, когда узнал, что мать Антона уехала к дочери. – Ты теперь счастливый человек, сам себе хозяин… А я тут погибаю от безденежья, мне позарез нужны триста рублей. Звоню одному, звоню другому, по никого нету дома… Слушай, старик, вся надежда на тебя, спасай ради бога…

Антону странно было слышать это от Чурикова, который после женитьбы никогда в деньгах не нуждался. Его жена была дочь генерала, ее родители купили им кооперативную квартиру, подарили машину. У Кости постоянно водились личные деньги, и он иногда одалживал ребятам перед стипендией то пятерку, то десятку. А теперь Чуриков вдруг сам убивался из-за денег, как бывало в школьные годы. Они учились с ним в одной школе, и у него, как и у Антона, никогда не водилось лишней копейки. Семья Чуриковых была большая, помимо Кости у них насчитывалось еще трое детей. И все младше его. Отец Кости работал сотрудником в одном НИИ, получал немного, к тому же часто заглядывал в рюмку. Мать служила в аптеке, где зарабатывала еще меньше мужа. Но это, так сказать, все в прошлом, а почему сейчас у него возникла нужда в деньгах?

– Старик, ты что молчишь? – с нервной хрипотой в голосе спросил Костя. – Ты не хочешь мне помочь?..

Мать, уезжая, оставила Антону двести рублей и просила расходовать их экономно, растянуть на два месяца, поскольку до середины ноября она еще не вернется и не сможет выслать ему ни копейки. Антон и сам не думал попусту сорить деньгами, зная, что не так-то легко они достаются матери. Ведь последние три года она работала на двух местах, по утрам убиралась в нотариальной конторе, а вечером бегала мыть полы в обувной магазин. И сейчас Антон был в немалой растерянности: ему хотелось, конечно, выручить Костю, но и самому нельзя было оставаться совсем без денег.

– Понимаешь, у меня нету столько… – сказал наконец Антон.

Костя тут же спросил нетерпеливо:

– А сколько ты осилишь?

– У меня всего двести рублей, которые мать оставила на два месяца.

– Это, старик, не разговор, – обидчиво протянул Костя. – При чем здесь два месяца?.. Давай условимся так: ты берешь все наличные и шлепаешь ко мне. А через три дня я возвращаю тебе долг. На той неделе прилетает из Сочи генеральша, она подкинет нам монет. Договорились?

– А может, ты сам ко мне заглянешь? – предложил Антон, которого еще не покидало приподнятое настроение, вызванное обретенной свободой, и ему не хотелось ехать к Чурикову по столь будничному поводу.

– Ой, старичок, приезжай ты, – взмолился Костя жалобным голосом. – Поверь, я не могу, мне Кирюху не с кем оставить. От него, сам знаешь, на шаг отойти нельзя… А Тамара к врачу убежала.

После женитьбы Чурикова Антон не любил бывать у него, поскольку знал, Тамару не радовал его приход. Больше того, она, как правило, прибегала к разным уловкам, стараясь поскорее выставить Антона за дверь. Стоило ему зайти к Косте, как Тамара тотчас придумывала мужу какое-либо срочное дело: «Костя, сбегай в аптеку за соской», «Костя, иди вытряси ковры», «Костя, отнеси белье в прачечную…» Его друг в ответ лишь пожимал плечами, как бы говоря Антону, не сердись, старик, сам видишь, не пустяками занимаюсь, и тут же кидался исполнять поручения жены. Это каждый раз злило Антона, и он несколько дней назад дал себе зарок больше не приходить к Косте. А сейчас вот складывалось так, что Антон был вынужден ехать к Чурикову, ведь не мог же он заставлять Костю тащиться к нему по городу с грудным ребенком.

Раньше Костя Чуриков тоже жил на Звездном бульваре, вблизи кинотеатра «Космос», а после женитьбы переселился на улицу Гиляровского, в кооперативный дом. Добираться до Кости удобнее всего было автобусом, на котором Антон и приехал к нему ровно через полчаса.

Встретил его Костя в длинном мохнатом халате, в котором любил расхаживать по квартире, и сразу подал Антону огромные тапочки с завязками и без задников, какие посетители музеев обычно надевают поверх туфель. Зная заведенный порядок в доме друга, Антон без лишних слов сунул ноги в тапочки-гиганты и вслед за Костей прошел в большую комнату, тесно заставленную дорогой мебелью. Дверь второй комнаты была открыта, и там в деревянной кроватке на колесиках лежал на животе полураздетый Кирюша и с завидным усердием потрошил едко-зеленую японскую куклу. Узрев Антона, он сейчас же заболтал руками и ногами, что-то залопотал на своем непонятном языке.

– Вот полюбуйся на этот кожан, – сказал Костя, доставая из шкафа темно-коричневое кожаное пальто с рыжим меховым воротником. – Тамара как его примерила, так и рассудка лишилась. Говорит, вовек тебе не прощу, если упустишь такую вещь. Представляешь мое положение? Вот я и верчусь как белка в колесе, весь день ищу чертовы гроши. Ты знаешь, сколько стоит этот кожан? Девятьсот монет!.. И деньги надо отдавать сегодня. Но зато вещь, правда, отменная, первосортная лайка, воротник из ламы… А тебе нравится кожан?

– Красивый, – безразлично сказал Антон, – только слишком дорогой.

– Твердая цена, без всякой переплаты, – пояснил Костя, накидывая на плечи пальто и любуясь им. – Это соседка с верхнего этажа себе купила, да ей оказалось мало. Спекулянты за такой кожан полторы тыщи дерут…

В это время в другой комнате заплакал Кирюша. Костя сразу бросил на диван пальто и побежал в ванную, открыл краны. Услышав плеск падающей воды, Кирюша весело завертел головой, тут же умолк.

– Чуешь, все понимает, разбойник, – усмехнулся Костя, показывая глазами на Кирюшу. – Вмиг перестал реветь… Идем, посмотришь, как он здорово у нас ныряет.

Костя снял с Кирюши распашонку, подхватил его, совсем голого, под мышку, словно это была какая-нибудь вещь, и понес в ванную. Антон пошел за ним. В ванной Костя немного подержал Кирюшу на вытянутых руках над самой водой, а потом неожиданно крикнул: «Опля!» – и отнял руки. Кирюша тут же бултыхнулся в воду, окунаясь с головой, замолотил часто руками, поднимая брызги.

– Что ты делаешь?.. Он захлебнется, утонет!.. – испугался Антон и хотел было выловить Кирюшу.

– Не суетись, старик, не надо, – с невозмутимым спокойствием сказал Костя, отстраняя рукой Антона. – Кирюха уже опытный пловец. Я закаляю его, понимаешь, с младенчества, через день вожу в бассейн одной клиники. Там он минут по двадцать – тридцать плавает. Ну, разумеется, под моим наблюдением.

Кирюша и в самом деле пока не тонул. Смешно выбрасывая в стороны руки и ноги, он вроде бы сносно держался на воде, иногда погружался в нее с головой, но не захлебывался. Если вода попадала ему в рот, он не пугался, не плакал, лишь недовольно фыркал. И все-таки Антону было жалко Кирюшу, который еще и ходить-то не умел, а Косте почему-то взбрело в голову учить его плавать. Антон обрадовался, когда вернувшаяся домой Тамара заглянула в ванную и сейчас же образумила мужа.

– Прекрати этот цирк! – прикрикнула она на Костю. – Нашел чем забавляться… Лучше сходи в овощной, там бананы привезли. Я хотела купить, но очередь большая.

Костя, ни слова не говоря, вытащил Кирюшу из ванны, неумело, по-мужски, вытер его банным полотенцем и отнес в кровать. Сам тут же переоделся, снял с себя халат, облачился в джинсовый костюм и, забирая хозяйственную сумку, с которой собрался за бананами, заискивающе сказал недовольной жене:

– Томик, а кожан теперь твой… Антон нас выручил, двести рублей привез. Ты поблагодари его.

– Спасибо ему… – сказала Тамара, как говорят о человеке, который отсутствует, и прошла на кухню мимо Антона, даже не взглянув на него.

Антон понял, что ему надо уходить.

Домой Антона не тянуло: не хотелось ему, отныне свободному человеку, торчать одному в четырех стенах. И выйдя от Чурикова, он доехал на метро до Выставки, выбрался из подземелья и прошел на Звездный бульвар. Его с детства манило в эти зеленые аллеи, где всегда было шумно и весело. Многих угнетает скопище народа, а Антона, напротив, влекло в гущу людей, его радовало напористое дыхание столичной жизни, и он готов был обнять каждого встречного лишь только за то, что тот тоже москвич или любит Москву, раз приехал в этот город и ходит с удивленными глазами по его улицам.

Антон побродил с полчаса по бульвару, примечая, что посаженные по весне новые деревья стояли уже в листьях, потом свернул к кинотеатру «Космос» и, присев на скамейку, задумался. А скоро рядом с собой увидел светловолосую высокую девушку с родинкой-крапинкой на щеке. Она достала из сумочки сигарету, прикурила от газовой зажигалки и, норовя заглянуть Антону в глаза, с обнаженной доверчивостью спросила:

– Вы хотите мне что-то сказать?

Антон и не думал ничего ей говорить, но признаться в этом постеснялся, считая, что для столь милой с виду девушки у настоящего парня, конечно, всегда найдутся нужные слова. А поскольку таким парнем Антон пока еще не был и в разговоре с незнакомыми девушками всякий раз терялся, то и сказал ей совсем не то, что надо бы сказать:

– Вот курите, а мать, поди, ругает.

– Нет, ей все равно, – слабо усмехнулась девушка.

Антона возмутило, что у девушки такая никудышная мать. Как же так, дочь совсем еще зеленая (ей на вид было лет восемнадцать, не больше), в открытую курит, а матери хоть бы что. Сам-то он только в институте стал покуривать, да и то тайком от матери, а когда та узнала, все никак не могла смириться, не позволяла при себе курить.

– А меня старушка ругала, – признался Антон, – пока вот в Ташкент не уехала.

– Она у вас там живет? – спросила девушка.

– Ребенок у сестры родился, а сидеть с ним некому. Вот и позвали мать. А я теперь кукуй тут один.

– Разве одному плохо?

– Не знаю, наверно, скучно…

– Вы женитесь – сразу станет весело.

– Я бы не против, да мать не разрешит, она меня все за ручку водит…

– А моя ждет не дождется, когда я замуж выйду. Она готова даже объявление на улице расклеить: «Высокая блондинка ищет мужа…» Смотрите, она узнает, что вы холостой, и прилепит такое объявление на дверь вашей квартиры.

Антон чуть откинулся назад и весело рассмеялся. Чувство свободы, которое в нем зажило в ту минуту, когда он, попрощавшись с матерью, вышел из вагона, все еще не оставляло его до сих пор, и ему была приятна эта легкая, никчемная болтовня с незнакомой девушкой. Антон даже подумал, что будет обидно, если она вот докурит сигарету и тут же уйдет в кино: до начала очередного сеанса оставалось несколько минут.

Но девушка, как оказалось, и не собиралась в кино. Погасив сигарету, она чуть сощурила синие широкие глаза и совсем просто и прямо сказала:

– Пойдемте со мной в кафе. Одной, сами понимаете, вечером там появляться неловко. А выпить хочется… На душе тошно.

Такой поворот дела Антона вполне устраивал, и он обрадовался, что нашелся наконец человек, который готов был составить ему компанию. Они тут же встали и пошли вдоль бульвара. Низкое солнце, выглядывая из-за домов, светило им в спину, и впереди по сизому асфальту медленно двигались их одинаковые по длине тени.

Кафе «Лель», куда они пришли, было переполнено, но им все-таки повезло: один стол в малом зале неожиданно освободился. Он был по соседству с банкетным, в котором гуляла свадьба, там громко играл оркестр и шли танцы. Все кружившиеся пары то и знай поглядывали на середину зала, где медленно и степенно двигались в вальсе жених и невеста. Антон поначалу тоже засмотрелся на молодых, но скоро спохватился, протянул меню девушке:

– Выбирайте, пожалуйста.

– Мне сухое вино и черный кофе, – не раскрывая меню, ответила она.

Антона это сразу обескуражило. Во-первых, он успел уже как следует проголодаться и с охотой поел бы что-нибудь горячее; а во-вторых, выходит, ему сегодня придется выказывать себя бог знает каким аристократом, цедить сквозь зубы это противное кислое вино, от которого всегда скулы воротит, да запивать его жидким пустым кофе. Что ни скажите, но не может он для своей лишь персоны заказать сытный ужин, выглядя в ее глазах этаким обжорой трехэтажным.