Текст книги "Арина (Роман, повести)"

Автор книги: Василий Андреев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 30 страниц)

Глава седьмая

Мы встречаемся у памятника Маяковскому. Игорь без шапки, в новом коротком пальто, с красным шарфом вокруг шеи. И туфли у него так начищены, что смотреть на них больно.

– Что так вырядился? – спрашиваю я.

– Старичок, – ласково говорит Игорь, – ты помнишь ту блондинку, что мы недавно в кафе видели?

– За которой ты гнался до самого бассейна?

– Представь себе, вчера я ее выследил. Ехал с ней в автобусе, потом влетел в дом и сел в лифт. На пятом этаже она выходит, я тоже выхожу. Она открывает свою квартиру, а я топчусь у соседней, делаю вид, что собираюсь звонить. Но как только дверь за ней захлопнулась, я тут же бегу вниз.

– По-моему, ты напрасно не пошел работать в ОБХСС.

– Теперь блондинка в наших руках, – ухмыляется Игорь. – Сейчас зайдем, как будто мы с агитпункта, и познакомимся. Эх, видел бы ты ее в красном пальто!..

– Зря стараешься, я никуда не пойду.

Игорь резко поднимает воротники ежится. Он всегда так делает, если злится. Потом тычет себе пальцем в грудь и кричит:

– Она у меня вот здесь!.. Я думаю о ней ночами, я с таким трудом ее нашел, а теперь – о забодай меня бульдозер! – я могу ее потерять. Ведь в следующее воскресенье уже выборы.

– Раз тебе нужна блондинка, иди один.

– Пойми, я один тут же вызову подозрение.

Я смотрю на Игоря. Играет он или нет? Вроде не играет. Он все время ежится и тянет на уши воротник своего модного пальто. Неужели и правда шалопай влюбился?

– А какой толк от меня? – говорю я. – Все равно я буду молчать.

Игорь подпрыгивает как угорелый, хлопает меня по плечу:

– Старик, я всегда говорил, у тебя сердце не белого медведя. Вперед за мной, весь шар земной!..

Мы пересекаем площадь и спускаемся к ресторану «Пекин». Часы, что темным пятачком прилепились к его стене, показывают половину одиннадцатого. Но народу улицах мало: москвичи любят в воскресенье поспать подольше. А машин еще меньше, носятся в основном такси.

Перед «Пекином» мы сворачиваем в переулок и идем в сторону Белорусского вокзала. В синем небе кувыркаются голуби, а из-под ворот каждого дома выползают ручейки. Блестящей узкой полоской они пересекают тротуары и тут же ныряют в сетки водосточных труб. Чтобы Игорь не забрызгал туфли, мы идем по мостовой. Она уже просохла и стала белесой.

– Вот сюда, – говорит Игорь, и мы огибаем сквер, входим в подъезд большого желтого дома.

У квартиры с белым звонком Игорь откашливается, нервно приглаживает волосы и нажимает на кнопку. Я слышу, как стучит мое сердце.

– Кто там? – спрашивает женский голос.

– С агитпункта, – отвечает Игорь.

Щелкает замок, дверь распахивается, и яркая светлая женщина приглашает нас в квартиру. Я сразу узнаю в ней мать той блондинки. У женщины тоже длинные ноги, крупные серые глаза.

– Проходите, пожалуйста. – Она пропускает нас вперед.

– Спасибо. – Игорь любезно кланяется, а сам косит глазами на стеклянную дверь: дома ли блондинка.

Женщина ведет нас в большую комнату, где много книг и старинных картин.

– Присаживайтесь. – Она доказывает на низкие красные стулья.

Мы садимся. Игорь достает блокнот, авторучку. Вид у него до того серьезный, что я вот-вот рассмеюсь. Хотя бы не переигрывал, черт.

– Скажите, агитатор к вам заглядывает? – вежливо так спрашивает Игорь.

– Бывает, – отвечает женщина. – Несколько раз заходил.

– У вас, кажется, Старостин?

– Я, правда, не знаю фамилии. Высокий такой.

– Он самый, – говорит Игорь. – С Марией Тузиковой из депо, с товарищем Митяевым… Словом, с кандидатами он вас знакомил?

Вот зачем он учил биографию вагоновожатой. Ну и Шерлок Холмс!

– Знакомил, знакомил, – говорит женщина и ставит на стол вазу с яблоками.

Игорь, прикусив нижнюю губу, что-то записывает в блокнот. Я опять с трудом сдерживаю смех: уж больно не идет ему такая умная физиономия.

– У вас никто до воскресенья не уедет? Все здоровы? Урна не нужна будет?

Скажите, как он знает технику голосования! Хоть сейчас его в председатели избирательной комиссии. Не зря второй год агитатором.

– Сами придем, еще не очень старые, – усмехается женщина.

Игорь теперь морщит губы и поглаживает подбородок. Видно, не знает, что говорить дальше. А женщина ставит на стол два стакана, достает чайные ложки.

– Значит, у вас кто голосует? – Игорь приготовился записывать. – Вот вы, муж…

– Все трое, – говорит женщина. – Я с мужем, Светочка в этом году впервые будет.

– Это дочь, наверно? – спокойно спрашивает Игорь, а у самого в глазах хитрые чертики кружатся.

– Да, студентка наша.

– Где ж она учится?

– В университете, – отвечает мать с гордостью. – Будущий филолог… Ну, а Вадим там будет голосовать. Он у нас еще не прописан.

Игорь ерзает но стулу.

– А это… кто?..

– Муж Светланы, – говорит женщина.

У Игоря рука сразу начинает танцевать по блокноту. Он еще пытается что-то писать. Хотя бы не писал, дурачок. Чтобы его выручить, я быстро встаю и говорю:

– Ну, вам пора. А то ко всем не успеем.

– Вы хоть по яблочку возьмите, – женщина пододвигает к Игорю вазу. – Дома когда еще будете.

Игорь вскакивает, припадая на одну ногу, пятится к двери, будто восточная женщина, и бормочет:

– Спасибо, мы сыты… мы спешим…

Женщина, кажется, все понимает.

– Стеснительные какие, – провожая нас, говорит она, а сама прячет лицо в воротник темно-желтого свитера.

Когда дверь захлопывается, мы, не сговариваясь, кидаемся вниз по лестнице, выбегаем из подъезда, молча пересекаем заваленный тающим снегом двор. И только на улице я набрасываюсь на Игоря:

– Лапоть краснопресненский!.. Вечно с тобой влипнешь в историю… Это счастье, что блондинки дома не было. Она бы в два счета раскусила, какие мы агитаторы.

– Я же не знал, что муж, – оправдывается Игорь, вытирая вспотевший лоб.

Тут я вспоминаю, как у него вытянулось лицо, когда женщина сказала, что дочь замужем, я начинаю хохотать. Меня такой душит смех, что хоть падай на асфальт и катайся.

– Не устраивай концерта, а то публику соберешь, – говорит Игорь, озираясь по сторонам.

Но я все равно хохочу. Лишь когда мы заходим в художественный салон на улице Горького, я постепенно успокаиваюсь. Там мы долго стоим у одного эстампа, который вначале принимаем за рассыпавшуюся бочку. Потом узнаем, что это не бочка, а полярное сияние.

– Заверните мне данный кроссворд, – говорит Игорь девушке с бледным лицом.

– Будет вам известно, что это гравюра отличного художника Носикова, – холодно отвечает девушка.

– Потому я ее и беру, – выкручивается Игорь. – А еще мне нравится имя художника: Анатолий – восточный. Звучит!

Девушка молча снимает со стены эстамп, завертывает в непромокаемую бумагу, отдает нам.

– Сейчас хватаем мотор и едем ко мне, – говорит Игорь, когда мы выходим из салона.

– А что я у тебя не видел?

– Ты поможешь мне в одном эксперименте.

– Что?!

– Понимаешь, я решил гипнопедией заняться. Ты же знаешь английский, а я не знаю.

– Отец тебе такую гипнопедию покажет…

– А что мне отец? Это не какое-нибудь шарлатанство, ученые занимаются. К тому же у нас и дома никого нет. Старики в гости умотали, сестра за город уехала. Самый удобный момент.

– Научи тебя языку – ты в иностранку влюбишься.

Игорь поднимает воротник, смотрит на другую сторону улицы, где среди белого дня вдруг зажигаются слова «Ресторан «Якорь». Потом с обидой говорит:

– Тебе, старик, хорошо шутить, ты школу с английским кончал. У тебя перспектива. Получишь первый класс, потом могут за рубеж послать. Нашего посла возить в какой-нибудь там Канаде. Сила! О’кэй!.. А что ждет меня?.. Но если не хочешь, не надо. И другого ассистента найду.

Я смотрю на часы. Скоро уже обед. У Борьки, наверно, кишка кишку давно точит. А я тут липовым агитатором заделался. Это хорошо, что блондинки дома не было. Не то по-всякому могло обернуться, могли бы и в комсомольскую организацию дать тревогу. А теперь Игорь еще гипнопедию придумал. Впрочем, я и сам знаю, что в Киеве за двадцать две ночи студентов обучают иностранному. Это, конечно, здорово! А раз так, то почему бы и нам не попробовать. Ведь таксисту в Москве очень нужен иностранный язык. Даже директор говорил. Ну а Борьку голодным не оставят. Тетя Даша и Наталья Федоровна в честь воскресенья его такими вкусными вещами начинят, дай бог. Вот только стыдно мне за Борьку: он, можно сказать, столоваться перешел к соседям. А насчет денег тетя Даша с Натальей Федоровной и слышать не хотят. Раз попробовал дать им по десятке, так они обиделись.

– Ладно, лови такси, – говорю я Игорю.

– Слушаюсь, мой профессор, – восклицает он и, вылетев на мостовую, начинает махать первой машине с зеленым огоньком.

Я листаю толстую книжку по криминалистике, которая пестрит странными снимками и рисунками. Таких я никогда не видел. Вот отпечатки пальцев, похожие на железные опилки, рассеянные полюсами подковообразного магнита. Просто непостижимо уму, какие бывают отпечатки! И все разные. На земле три миллиарда человек, и нет даже двоих, у которых были бы одинаковые отпечатки. Чем это объяснить? Значит, нет и одинаковых людей. Бывают очень похожие, но все равно они в чем-то разные. И каждый по-своему думает. Люди, видно, никогда не станут думать одинаково. А то скучно будет и пропадет движение к совершенству.

Я ставлю на место «Криминалистику» и беру книжку по экспертизе. В домашней библиотеке отца Игоря много редкой литературы. Он работает следователем и всегда достает книги, которых я нигде больше не встречаю.

– Профессор! – кричит Игорь.

Я захлопываю книжку и иду в другую комнату, где он лежит на диване. По дороге опрокидываю стул. Мы сделали там затемнение, завесили окно одеялом. Это чтобы поскорее Игорь заснул.

– Какого черта не спишь? – говорю я. – Уже двадцать минут прошло.

– Включите свет, профессор, и дайте мне снотворное. Найдите там в буфете. В баночке из-под витаминов.

– Ты что, в своем уме!.. Какой же тогда будет толк?

– Иного выхода нет, профессор. Сон изволит не приходить. Торопитесь, профессор, нас могут накрыть.

Махнув рукой, я даю ему таблетку люминала. И воды в стакан наливаю, чтобы запить. Потом гашу свет и снова иду копаться в необычных книжках. Часы с руки снимаю, кладу на стол, иначе можно зачитаться и про Игоря забыть.

Теперь я смотрю новую книжку, в которой кроме снимков и рисунков есть еще и чертежи. Оказывается, что только не придумывает преступный мир: и фамилии меняет, и волосы красит, и пластические операции делает, и даже… уши обрезает. Прямо жуть!.. Но все равно их ловят. Это потому, что хороших людей во много раз больше, чем плохих. А то бы не просто было разыскать какого-нибудь бандита, который трижды перекраивал лицо – был и курносым, и горбоносым, и прямоносым.

В самом конце книжки я нахожу фотографию какого-то человека. Внешне он ничего, симпатичный. Волосы немного вьются. Кто же это такой? Неужели рецидивист какой-нибудь? Я переворачиваю карточку, и вдруг мои руки начинают дрожать, а во всем теле я чувствую холодный нервный озноб. На обороте простым карандашом написано: «Ованесян, убийца».

Вот он какой, этот Ованесян. А мне всегда казалось, что все убийцы и на лицо страшные. Особенно этот. И зачем отец Игоря хранит такую фотографию? Неужели он забыл про нее? Положил и забыл. Только вряд ли можно забыть об этом нечеловеке. А впрочем, наверное, можно. О таком даже надо забыть, чтобы люди не стыдились самих себя.

Я закрываю книжку, сую ее на полку и тут вспоминаю про свои часы, которые спокойно лежат на столе, и про Игоря, который не подает что-то голоса. Наверно, заснул наконец.

Ступая на носках, я вхожу к Игорю в комнату, прислушиваюсь к его дыханию. Ну, кажется, дрыхнет, кролик подопытный, и дрыхнет вовсю. Надо поскорее включать магнитофон, а то еще проснется.

Я отодвигаю немного одеяло, делаю щель в окне-Теперь все кнопки и клавиши магнитофона мне хорошо видны. Я плавно давлю один клавиш, потом помаленьку прибавляю звука. Получается вроде в самый раз: не тихо – не громко. Запись тоже удачная, даже не верится, что этот чистый баритон, говорящий по-английски, – мой собственный голос. Выходит, ничего у меня голос. Вот бы Марина послушала.

Игорь спит как бог, будто сейчас самая середина ночи. А диски магнитофона крутятся, крутятся, разливая по квартире английскую речь, перемешанную с русской:

– Where shall I take you? – Куда вас отвезти? Do you like Moscow? – Вам нравится Москва? Would you mind smoking? – Разрешите закурить? Please, you can smoke. – Пожалуйста, закуривайте. What is this monument to? – Что это за памятник? This is the monument to Griboyedov – Это памятник Грибоедову. What is the time now? – Который час? Have you ever been to England? – Вы бывали в Англии? No, I haven’t been yet but I’d like to visit England. – Нет, не был, но собираюсь побывать. Farewell! – Счастливого пути! Good night… – Спокойной ночи»…

Запись вскоре кончается, дальше идет джазовая музыка. Вот и отлично, надо включать свет и будить англичанина. А может быть, еще прокрутить? С двух-то раз запомнится лучше. Только пошевеливаться надо: могут старики из гостей прикатить.

Я скорее перематываю пленку. И вдруг на самой середине она обрывается. Вот еще не хватало! Я нашариваю под телевизором граненую бутылочку с уксусной кислотой, склеиваю пленку. Снова перематываю, тороплюсь. И вот уже опять звучит по квартире мой чистый баритон.

А язык английский, пожалуй, приятный. Только чопорный немногой холодный, как и сами англичане. А что, может быть, они и в самом деле холодные, раз не дали миру ни одного великого композитора? Такого, как Чайковский, Бетховен, Григ… Музыку сочиняют сердцем, а у англичан оно, видно, продрогло от вечных туманов.

– Ой!.. Ой!.. Спасите!.. – кричит вдруг Игорь. – Ой!.. Милиция!..

Я кидаюсь к выключателю. С испугу не сразу нахожу его, наконец ловлю пальцами шнурок, дергаю. Люстра зажигается. Я смотрю на Игоря, который, ерзая на диване, дрыгает ногами, стонет, мычит, хватает воздух раскрытом ртом. Что это с ним такое!.. Неужели с головой что-нибудь?..

Схватив за плечи, я трясу его, приговаривая: «Игорь, Игорь, проснись… Игорь, что с тобой?..» А он все стонет, мычит. Наконец вскакивает, садится на диване. Лоб у него вспотел, колени дрожат. С минуту он таращит на меня глаза, потом падает снова на диван и начинает громко хохотать.

– До самого Белорусского гналась, – бормочет сквозь смех Игорь. – Вот забодай меня бульдозер!

– Кто гнался? – не пойму я.

– А мать той блондинки с двумя пистолетами. Ты представляешь, из одного все время вверх палит, а другим прямо в меня целится… Ой, чуть сердце не разорвалось.

Тут и меня душит смех. Это черт знает что! У Игоря вечно не как у людей. Нормальному человеку такое никогда и не приснится. Это только Игорю может. Теперь наш опыт, конечно, полетел кверху тормашками.

– Слушай, а ты по-английски что-нибудь запомнил?

– Где там «запомнил», – машет он рукой – Я чуть свое имя не забыл… Нет, гипнопедии, видно, не всякий поддается.

– Придется тебе тоже в «Метрополь» ходить, – говорю я. – Смотреть фильмы на английском. И на курсы поступать, которые осенью в нашем парке открываются.

– Наверно, придется, – соглашается Игорь и начинает искать пленку, где у него записаны песни из Сопота.

Глава восьмая

– Возьмите папку, – говорит Марина. – Тяжести должны таскать мужчины.

Я беру папку, которую надо передать ее подруге. Марина прячет руки в карманы. Теперь она кажется мне недоступной. Я иду рядом и боюсь взять ее под руку.

По улице валит народ: наверное, в «Художественном» начинается сеанс. А тротуар не очень широк, и меня все время отталкивают от Марины. Из-за этого я еще больше теряюсь и совсем не знаю, что говорить.

– Не люблю весну, – бормочу я и сам понимаю, что говорю глупость. – Вернее, я люблю не каждую весну, – поправляюсь я. – Вот эта только начинается, а я ее уже люблю.

Марина поджимает губы и быстрее идет.

Ее подругу мы встречаем во дворе университета: от памятника Ломоносову к нам скатывается шариком маленькая девушка в красном плаще нараспашку. Глаза у нее черные и блестят, как у цыганки.

– Лара, познакомься с носильщиком твоих конспектов, – кивает Марина в мою сторону.

Я говорю свое имя.

– Мы зовем его Алешей, потому что он хороший, – весело хохочет Лара. – Это я такие стихи сочинила своему трехлетнему племяннику.

– Тогда примите подарок для вашего Пегаса, – говорю я, передавая ей папку с конспектами.

– Спасибо. А тебя, морская девочка, дай поцелую. – Лара приподнимается на носки, чмокает Марину в щеку.

– Ни пуха ни пера, – говорит Марина. – Завтра я буду ругать тебя прямо с утра.

– Пошла к черту, к самому главному. Я сейчас его видела. Вон там прячется. – Лара показывает на Манеж. – Смотрите, не попадитесь ему в лапы. – И она катится шариком к воротам университета.

Мы стоим у светофора, ждем, когда оборвется поток машин. Потом переходим площадь. Из Александровского сада остро пахнет тающей землей. В его глубине, у самой Кремлевской стены, еще кое-где белеет снег.

– Пошли в сад, – говорит Марина.

Но мне не хочется туда идти. Здесь ходят люди, бегают машины, светофоры весело мигают. С гостиницы «Москва» сеют свет прожекторы. И рядом играет джаз. Наверное, кто-нибудь открыл окно или сзади шагает пижон с транзистором. А в саду почти темно, народу не видно, и мне как-то неловко оставаться вдвоем с Мариной.

– Сегодня в «Метрополе» хороший фильм, – говорю я.

– В кино меня не тянет, – морщится Марина.

– Это я так, я тоже не хочу.

В Александровском саду все дорожки уже просохли, по свежим песком еще не посыпаны. А скамейки недавно покрашены и расставлены по местам. У одной скамейки, что на отшибе, за кустами голой сирени, Марина замедляет шаг.

– Давайте посидим, – говорит она.

– А мы не прилипнем?

Марина трогает скамейку, от которой пахнет масляной краской. Небольшой зеленый камень на ее кольце светится живым светлячком. В нашем палисаднике таких светлячков летом Борька набирает десятками.

– Сухая, – говорит Марина и садится на самый край.

В саду вроде теплее. Кажется, это звезды излучают тепло. Здесь они хорошо видны, будто мы в деревне. Вот бы съездить с Мариной к моей тете на Волгу. Я там никогда не был, но уверен, что ей понравится. Волны бегут, пароходы. А в воде звезды светятся, как сейчас на небе.

Я сажусь поближе к Марине, но ее не касаюсь. Закуриваю, откидываюсь назад и Смотрю сбоку на Марину. Откуда-то залетает ветер, смело перебирает ее волосы, собранные наверху в чалму.

– Как поживает ваш посол? – спрашивает Марина. – Он полюбил быструю езду?

И зачем я придумал этого посла? Теперь Марина считает меня обманщиком. Не зря она с такой издевкой спросила про посла.

– Знаете, я тогда пошутил. Вы извините.

– А я сразу догадалась.

– Но это правда, что я шофер.

– Вы водите какой-нибудь огромный грузовик?

– Нет, я работаю в такси.

– Вот интересно… – говорит Марина и чуть запрокидывает голову.

В ее глазах теперь светятся звездочки. Маленькие, пятиконечные. Надо же! Это отражается звезда, что горит на Боровицкой башне. А кажется, что две: в одном зрачке и в Другом.

– В ваших глазах звезда… рубиновая.

– Правда? – удивляется Марина.

– Честное слово.

Марина опускает голову, и звездочки сразу гаснут. Видно, она не хочет, чтобы я в ее глаза смотрел… А нижняя пуговица на пальто у нее расстегнулась, и черная юбка задралась выше колен, и Марина ее не одергивает. Мне стыдно смотреть на белеющие в темноте колени, и я отворачиваюсь в сторону.

– Слышите шепот? – выдумываю я нарочно.

Марина замирает и смотрит на Кремлевскую стену. В ее глазах опять загораются пятиконечные звездочки. Но я об этом ей не говорю.

– Что-то я не слышу.

– У вас под ногами. Это, наверно, Неглинка под землей скучает.

– Бедняжка, – вздыхает Марина и поправляет юбку, прикрывая колени.

Мне тоже жалко Неглинку. Несчастная эта река. Течет по самому центру, а ничего не видит: ни домов, ни людей, ни солнца. Заковали ее в трубы, и она теперь живет в темноте.

На Спасской башне бьют часы. Звонко, по-весеннему. Кажется, кто-то с силой ударяет по клавишу огромного рояля. Ударит – прислушается, потом снова ударит. И так десять раз подряд.

– Я замерзаю, – ежится Марина. – Давайте походим.

Мы выбираемся на дорожку, огибаем Кутафью башню и попадаем на проспект Маркса, где снова люди, огни, машины, где пахнет бензином, весной и духами. Встречные парни, подталкивая друг друга, все как один, таращат глаза на Марину. И я начинаю жалеть, что мы теперь не в саду, где не было этих парней, и думаю еще о том, что ничего у меня с Мариной не получится: слишком она красивая.

– Вы любите гулять по улицам? – спрашивает Марина.

– Любил бы, если б там ходили одни пенсионеры.

– Тогда пошли на Москву-реку. Вы по мостам ходить не боитесь? А то я знаю одного физика, который всегда бормочет что-то про амплитуду и мосты объезжает под землей. Я не знаю, что бы он делал, если б не было метро.

Мне что-то сразу не нравится этот физик. Какое он имеет к Марине отношение? Откуда ей известны его странности? И чтобы выпытать про физика, я говорю:

– Старики всегда с причудами.

– А некоторые люди очень любопытны, – отвечает Марина, разгадав мою хитрость.

Нас обгоняют троллейбусы. Странно, они совсем пустые. А на улицах битком народу. В такой вечер не много охотников ездить. Значит, Володя едва ли вернется с планом. Сейчас торчит где-нибудь у вокзала: одна надежда на приезжих.

Мы идем медленно. Свет от огней рекламы скользит по лицу Марины, и оно все время меняется: то отливает синевой, то розовеет, то вдруг становится матовым. А глаза все равно зеленые. Ей очень идет это имя: Марина – морская. От нее даже пахнет морем. А может быть, у Марины такие духи.

В садике рядом с низким старинным домом женщина с граблями сжигает прошлогодние листья. Дым от костра сизыми барашками плывет к библиотеке Ленина, которая закрывает сразу полнеба. Оттуда выходят студенты и громко спорят. Один, прижав к груди папку, что-то доказывает насчет теории невесомости.

– Понятно и непонятно, – говорю я.

– Вы о чем?

– А вот дети науки и женщина с граблями. Как соединить все это? Перед кем снять раньше шляпу, как говорит наш Андрей Павлович.

– Вы, кажется, начинаете меня забавлять.

– Но я не боюсь ходить по мостам.

– Это одно и то же.

Тут с Каменного моста нам навстречу спускаются трое парней. Они взялись за руки и поют вразброд пот гитару: «Хлопнем, тетка, по стакану, сдвинем души набекрень…» Потом один хриплым голосом кричит:

– Гляньте, а красотка что надо!.. Может, отнимем?

Марина отворачивается от парней и ускоряет шаг. А когда мы приходим на середину моста, она облокачивается на перила и говорит:

– Дальше не хочу.

Я становлюсь рядом. Теперь лицо Марины совсем близко. Ее темно-бордовые волосы касаются моего виска, и я слышу их запах. Так обычно пахнет после весенней грозы. А грудь у Марины при каждом вдохе чуть-чуть поднимается.

Мы стоим и смотрим на Москву-реку. Лед уже прошел. Да она не везде и замерзает. Ветер рябит воду, на которой отражаются огни домов, реклам, светофором.

– Красиво!.. – тихо говорит Марина.

Я молчу. Мне первый раз за весь вечер легко молчать. Ветер треплет ее волосы, и они теперь щекочут мой нос. Приятно так щекочут. Я готов здесь стоять с Мариной до утра. Стоять и смотреть на огни в воде, которые движутся, мигают, дышат. Кажется, это под нами опрокинутое небо и мы стоим ногами на звездном небе.

Потом я провожаю Марину домой, и мы стоим под аркой, оклеенной разными объявлениями. Я рассказываю Марине, как хорошо таксисту ездить ночью и подбирать растерявшихся пассажиров. Но она почему-то меня не слушает, все озирается по сторонам. А вскоре Марина неожиданно уходит, и ее слова «спокойной ночи» уже доносятся из глубины двора.