Текст книги "Арина (Роман, повести)"

Автор книги: Василий Андреев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 30 страниц)

Мальчик вмиг соскочил с дивана, подбежал к Дмитрию, без передышки залопотал:

– Дяденька доктор, а горлышко у меня нисколечко не болит… кашля совсем нету… язык даже маленько не белый…

– Вот какой молодец!.. – сказал Дмитрий и потрепал его по заячьей шапке. – Ты настоящий мужчина, Гриша.

Катя в первую минуту растерялась, щеки ее загорелись. Выходило, что попала она впросак: пошла за слесарем, а привела какого-то доктора. И Катя, не зная, как быть дальше, нервно топталась у самой двери.

А Дмитрий сразу прошел к батарее, ощупал ее, потом попросил у старушки отвертку, тазик и вроде бы со знанием дела стал откручивать на трубе винт. Сейчас же раздалось шипение – это выходил воздух, который скопился в системе и образовал пробку. А через минуты две из отверстия под винтом с фырканьем вырвались струйки черной, как деготь, воды, и в трубах сразу зашелестело, забулькало. Скоро вода, стекающая в тазик, постепенно посветлела.

– Ой, нагревается!.. – воскликнула Катя, трогая батарею.

Старушка тоже приложила руку к батарее, подтвердила:

– Верно, теплеет… Батюшки мои, все-то вы, Дмитрий Тимофеевич, можете!.. – Она подошла к Кате, тихо шепнула ей на ухо: – Уж такая светлая головушка… Вот ученый, а никакого житейского дела не гнушается… Дам-то бог ему здоровья… А зять наш ровно не мужик совсем, ничего по дому не смыслит, простого гвоздя не забьет…

Потом старушка убежала на кухню, погремев там посудой, опять вернулась в комнату, стала приглашать Катю и Дмитрия выпить хоть чайку с вареньем. Но они отказались и скоро вместе вышли из квартиры.

У подъезда Катя попрощалась с Дмитрием, тихо сказала: «Спасибо вам» – и тут же шагнула в метель, пошла в сторону трамвайной остановки, прикрывая сумочкой лицо от напора ветра и колючего снега. И пока она добиралась до дому, Дмитрий почему-то все не выходил у нее из головы; и потом, спустя уже месяц-другой, Катя его помнила и верила, что Дмитрий ей позвонит: недаром же он вынудил ее оставить ему свой телефон. Но вот прошло больше трех месяцев, а он так ни разу и не позвонил. А сегодня даже не узнал ее. Неужели он и на самом деле ее не узнал? Ну и пускай, подумаешь! Она и сама не хочет его знать, если он такой. И Катя, приглашая очередного клиента, резче обычного надавила на кнопку звонка.

II

Город уже много дней маялся жарой. Дожди все не шли и не шли, и белое солнце, не зная ни туч, ни облаков, вольно каталось по небу, рьяно выказывало свою нещадную жгучесть. И ветра совсем не было: нудный пух от тополей висел над головой почти без движенья, листья на деревьях молча глядели вниз.

А Дмитрий не чувствовал этой жары, и вообще он шагал как во сне. В другой бы раз посмотрел на глубокие следы от чьих-то каблуков на размягченном асфальте, усмехнулся, видя, как лежит в тени под липой сомлевший пес-дворняга, раскинув лапы и прищурив желтый ушлый глаз. Он все раньше замечал, когда шел по этой асфальтовой дорожке, которую любил. Ровная, прямая, с шеренгами лип по сторонам, она начиналась почтя от Аллеи космонавтов и тянулась до самой телестудии и еще дальше. Слева от нее – два широких зеленых газона, между ними идут машины, троллейбусы, автобусы; справа – длинное травяное поле, где летом играют в мяч, а зимой катаются на лыжах и в любое время года стар и мал гуляют с собаками.

Дальше поле переходит в пруд, который летом похож на майский луг, до того бывают ярки, пестры шапочки, костюмы купальщиков, мельтешащих в воде и на берегу. Дмитрия всегда веселило и радовало, что здесь, в самом городе, у него под боком, настоящий пляж. Его даже гордость брала: жил-то на какой улице, разве есть еще такая хоть одна в Москве! А поднимешь голову – впереди слепит глаза Останкинская телебашня, которая расставила пошире каменные ноги и протянула руки-антенны белому солнцу. И стоит она, простая и загадочная, летящая и неколебимая, как сама земля русская, на которой выросла.

И все это улица академика Королева, самая прямая и, пожалуй, самая широкая в городе. И длина у нее завидная – один только «кубик» телестудии тянется чуть ли не на километр. Когда Дмитрий учился в школе, то вместе с классом ездил на Волгоградскую плотину. Больше часа шел он тогда по ней, заглядывая вниз, где бесилась вода. И такая даль была до той воды, и так жутко она кипела, грохотала, взрывалась, что у него перехватывало дух и кружилась голова. И он тогда не мог себе представить, как это люди построили такую громаду, а потом не раз думал, что улица Королева похожа на Волгоградскую плотину своим величием.

Но сейчас он не замечал ни башни, ни стеклянного «кубика» телестудии, ни голоплечих девушек, что шагали навстречу. Сегодня он был, казалось, равнодушен ко всему, даже к Кате, которую искал с самого февраля и наконец неожиданно нашел и от растерянности и волнения сделал вид, что не узнал. Все люди были легко одеты, а он шел в костюме, в галстуке, в черных закрытых туфлях. И хоть бы что, ему не было жарко, наоборот, при мысли, что через час ему могут накидать полный короб черных шаров, его даже познабливало.

Он в волнении потрогал затылок и, ощутив гладкую упругость волос, на этот раз остался доволен стрижкой. А то ведь его всегда подстригали черт знает как. Что касалось бритья, то оно как-то сразу втиснулось в режим его дня. Он купил себе электробритву и каждое утро находил несколько минут, чтобы поводить по щекам и подбородку этой шустрой жужжалкой. А вот со стрижкой, хоть лопни, ничего не клеилось, не выкраивалось для нее за два-три месяца даже часа. В больнице ему частенько намекали, что пора подстригаться, и он всякий раз уверял, что завтра же пойдет в парикмахерскую, и сам хотел этого, но на другой день ему опять что-нибудь мешало туда пойти. Когда же волосы отрастали настолько, что люди в трамвае поглядывали на него с насмешливым любопытством («Не поп ли это?»), Дмитрий все бросал и шел в любую парикмахерскую. Приходил туда и просил подстричь его как можно короче. Но все мастера то ли из-за моды, то ли по причине коммерческой всегда волос у него снимали мало, и через две-три недели он опять приобретал свой прежний вид, и в больнице над ним посмеивались: наш хиппи.

Дмитрий пропустил машину и троллейбус, пересек мостовую и вбежал в подъезд своего дома. Войдя в квартиру, он увидел на столе записку, придавленную пепельницей:

«Ни пуха ни пера, Дима! Прости, что не дождалась, мне надо срочно повидать Ингу. Но мы с ней обязательно придем на защиту. Не волнуйся. Люся».

Он скомкал записку, бросил в пепельницу. Сестра его не порадовала. Была бы умная, сама не поехала и никакую Ингу не потащила. Ему только и не хватало, чтобы в зале сидели родные да знакомые и разными обезьяньими знаками (для моральной поддержки защищающегося) заставляли его пуще волноваться. Выходило, что и Жора Кравченко придет на защиту. Инга, конечно, заманит его для компании. Дмитрия бесили эти двое: вечно им нечего делать, вечно они жаждут развлечений и сбивают с толку Людмилу. Чего она к ним привязалась? Все-таки ему это до чертиков надоело, пожалуй, он наберется духу и в один веселый день выставит их из квартиры, куда они бесцеремонно наладились ходить. Как, однако же, меняются люди. Ведь Жора за последние годы стал прямо неузнаваем: обо всем-то он что-то знает, что-то понимает, иного может чем-то удивить, но все это напоказ, чтоб привлечь лишь к себе внимание. Это уже был не тот скромный парень, с которым так дружили они в первые годы учебы в институте, жили вместе в общежитии, мечтали спасать людей, делать трудные операции, и не где-нибудь, а в условиях невесомости, в межпланетных полетах…

Дмитрий сложил в папку таблицы, графики, реферат и хотел уже уходить, когда в квартиру позвонили. Он открыл дверь и узнал соседку с восьмого этажа. Вид у нее был убитый, она мусолила воротник платья желтыми от курева пальцами и не решалась сразу сказать, зачем пришла. Наверное, ее обескуражило, что Дмитрий был при параде. Наконец женщина собралась с силами, заговорила просящим голосом:

– Дмитрий Тимофеевич, родненький, вы не глянете на Гришу?.. Пришла с работы, а он мокрый, как мышонок, дышит тяжело и весь в огне.

Дмитрий глянул на часы. Время поджимало, а ему еще бог знает куда ехать. У него жар прошел волной по всему телу: стыд, позор, неуважение к почтенным людям – опоздать на защиту. Конечно, он может взять такси, но, как часто бывает, если срочно надо, его днем и с огнем не сыщешь. Тут он подосадовал, что не пригнал со стоянки свои «Жигули», будь машина у дома, и забот бы не знал. А теперь вот что делать? Надо же было этому хилому Грише заболеть в такой день.

– Температуру мерили? – хмуро спросил Дмитрий.

Женщина виновато замигала:

– Не успели еще…

– Ставьте градусник, – недовольно сказал он. – Я сейчас.

Разыскивая фонендоскоп, Дмитрий слышал, как гремели каблуки по площадке и ступеням лестницы, понял, женщина побежала, и пожалел, что невежливо с ней разговаривал. Заходить потом домой у него не было времени, и он, найдя фонендоскоп, сразу взял с собой папку, в которой было то, из-за чего просиживал ночи, не знал выходных и праздников.

У Гриши температура оказалась почти сорок, глаза его были печальны и словно в тумане, дышал он часто и трудно, в груди явно прослушивались хрипы. Дмитрий сразу определил, что у него воспаление легких.

– Ему срочно надо делать уколы, – сказал он матери Гриши. – Звоните в детскую поликлинику… Как бы не воспаление легких…

Пока Дмитрий скатывал в кольцо фонендоскоп, запихивал его в папку, женщина достала десятирублевую бумажку, протянула ему. Он выставил руки перед собой, словно приготовился отбить мяч, летевший прямо на него, с растерянностью сказал:

– Что вы?.. Что вы?..

– Возьмите, уважьте хоть раз, – попросила женщина. – Всегда к вам обращаемся…

– Не предлагайте мне денег, а то в другой раз не приду, – сказал Дмитрий и ушел.

На улице он стал ловить такси, и вначале ему не повезло: две свободные машины с зелеными огоньками прошли мимо, хотя он каждый раз выбегал на мостовую и усиленно махал; водитель третьей машины только чуть притормозил и крикнул, что едет в автопарк. Дмитрий уже с тревогой подумал: «Кажется, опоздал», но четвертое такси, ехавшее в обратную сторону, неожиданно развернулось и остановилось около него. Он быстро залез в машину, сказал шоферу, куда везти, и достал сигареты. Теперь он знал, что не опоздает, и ему было приятно покурить.

В небольшой актовый зал он вбежал за пять минут до начала защиты. Тут Дмитрия опять зазнобило, во рту у него пересохло. Он нервно шагал по узкому проходу между стульев, кивками отвечал на приветствия знакомых врачей, научных сотрудников, аспирантов. Саша Воробьев, коллега по больнице, даже успел протянуть Дмитрию руку, и он пожал ее так машинально, как толкал дверь при входе в метро. В голове мелькнуло, что Людмила с Ингой, должно быть, уже здесь, и он скользнул глазами по рядам, но ни той, ни другой не увидел. Он вообще сейчас плохо различал лица, только заметил, что в зале много женщин, головы которых были то белые, то до синевы черные, то оранжево-красные и даже фиолетовые. Среди унылых темно-серых голов мужчин они казались цветными шарами и придавали залу праздничность, заставляя Дмитрия еще больше волноваться.

Потом он услышал свою фамилию, одеревенелыми ногами поднялся на кафедру и начал говорить каким-то чужим, глухим голосом и чувствуя во всем теле такой озноб, какой он однажды испытывал в туристическом походе, когда провалился в зимнее болото.

Сразу после защиты его окружили знакомые, стали все поздравлять, многие обнимали, сестра Людмилка, Инга и еще несколько женщин даже расцеловали. Отпуская шутки, тискал его и Жора Кравченко, что-то весело говорил Саша Воробьев. Жора почему-то оказался бог знает кем выбран председателем «инициативной комиссии», всех предупреждал, что банкет по случаю защиты кандидатской состоится вечером в пятницу в ресторане «Арбат». Было подарено Дмитрию много цветов, которые он не мог удержать в руках и передавал Людмиле и не отходившей от него ни на шаг Инге.

Потом его, красно-макового от смущения, взволнованного и еще плохо соображающего, подвели к новой «Волге» и вместе с цветами затолкали в нее. В эту же машину сели Инга и Саша Воробьев со своей знакомой аспиранткой, а Жора Кравченко, Людмилка и ее подруга по институту втиснулись в стоящие рядом «Жигули».

С шумом и смехом, с сумками, набитыми закусками, бутылками с вином и коньяком, они ввалились в его двухкомнатную квартиру, и через полчаса там захрипела современная музыка, без которой Людмилка не мыслила прожить и полдня.

Первые тосты, конечно, были за здоровье и талант молодого ученого, за будущего академика Булавина, а потом пили за всех подряд, кто был за столом. Рядом с ним сидела Инга, аккуратно наполняла его рюмку коньяком, подкладывала ему закуски, брала пухлой рукой в золотом браслете настольную зажигалку, подносила к его сигарете, которая почему-то каждую минуту гасла, и всякий раз повторяла, что о нем кто-то скучает.

Когда стали танцевать, Инга опять была рядом, обе руки клала Дмитрию на шею, тянула его на середину комнаты и, сильно выгибаясь в поясе, мелко дрыгала полными ногами, выбрасывая их в стороны, и все время напевала тихо по-английски. Да, собственно, ей больше и не с кем было танцевать. Подруга Люси, сославшись на головную боль, вскоре уехала. Саша Воробьев как прилип еще в машине к веселой аспирантке, так уже и не выпускал из своих рук ее руки. А Жора Кравченко, похоже было, приударил за Люсей, и та не сводила с него глаз, взрывом хохота встречала его всякую пустую шутку.

В девятом часу он вспомнил про соседского Гришу и незаметно вышел из квартиры, поднялся на восьмой этаж. Как он и предполагал, у мальчика было воспаление легких, к нему уже приезжали из детской поликлиники, делали уколы. Гриша был слаб и бледен, но его приходу обрадовался, стал рассказывать, что ничуть не боится уколов.

– Тетенька доктор достала блестящую штучку, – лопотал Гриша, – сказала, ты не бойся, сейчас тебя пчелка укусит в попку. А сама помазала холодным. И сказала, вот хороший мальчик, пчелка его укусила, а он не плачет. А пчелка тетеньку доктора обманула, она меня почти-почти не укусила. Завтра пчелка меня кусала на бульваре, знаешь, как было больно. А сейчас не было.

– Ты молодец, Гриша, – сказал он мальчику. – Мужчина не должен плакать, если пчелка укусит его даже на бульваре.

– А я на бульваре плакал немножко, только немножко, правда… И сейчас ну… нисколечко не плакал и вчера не буду плакать.

Уходя, он слегка потряс Гришу за плечо, сказал, чтоб тот закрывал глаза и спал, тогда болезнь скорее от него убежит. И еще велел ему слушаться маму и больше есть.

Потом он забежал в магазин за минеральной водой, которую все забыли купить. Ни сумки, ни сетки с собой у него не было, и он взял лишь четыре бутылки, чтобы нести по две в каждой руке. Веселый от выпитого коньяка, он шел по скверу, слегка размахивая бутылками, и уже хотел свернуть к своему дому, когда ему встретились две девушки. Одна из них – высокая и тонкая, в ней он сразу узнал Катю. Вторая девушка была ниже ростом, вся кругленькая, с удивительно гладким лицом, ровно прокопченным солнцем. Можно было подумать, что она с утра до вечера не уходила с пляжа.

– Вот и опять встретились! – радостно воскликнул он и сейчас только заметил, что глаза у Кати не совсем зеленые и не чисто карие, а какие-то янтарно-табачные. – Я приглашаю вас с подругой в гости, – добавил он с широтой подвыпившего русского человека. – У меня сегодня праздник… кандидатскую защитил. Там у нас музыка, шампанское… Вот только воды не было… минеральной…

– Ну как, Катюша, пойдем? – полушутя спросила кругленькая.

В восторженно-ясных глазах Кати вызрела лукавость. Она чуть отвела назад свои длинные волосы, обнимавшие плечи, с улыбкой сказала:

– Мы придем, когда защитите докторскую, правда, Оля?

– Сожалею, что не вышел рангом, – с подчеркнуто наигранной грустью ответил Дмитрий и тут же не выдержал, заулыбался: – Но печаль моя светла, теперь я знаю, где вас искать. – И он дурашливо раскланялся, прижимая к груди бутылки.

У него в квартире по-прежнему играла музыка. Саша Воробьев танцевал со своей аспиранткой, которая хомутом рук обвила его шею и неотрывно смотрела ему в глаза. Люся, с виду расстроенная, небрежно перебирала на подоконнике долгоиграющие пластинки. Инга с Жорой, сидя на диване, вели разговор об искусстве и, как всегда, украшали его отточенными жестами.

Минеральной воде все обрадовались, кинулись дружно к столу, а заодно решили еще выпить. На этот раз Инга предложила тост за здоровье родителей молодого ученого. Ее охотно поддержали. Потом опять пошли танцы.

Было уже около двенадцати, когда гости надумали разъезжаться, вышли все на улицу, стали ловить такси. В первую машину посадили Сашу Воробьева и аспирантку, которым, как выяснилось, было по пути. А во второе такси набились остальные, ибо Жора Кравченко подал мысль проводить Ингу, единственную женщину, которой предстояло ехать через весь город.

По тихой ночной Москве до Инги домчались быстро. А там зашли посмотреть ее новую кооперативную квартиру с индивидуальной планировкой. Честно говоря, она Дмитрию совсем не понравилась, а сама обстановка даже показалась безвкусной. Ковры у Инги были и на полу, и на стенах, и на диване, рядом с новым английским пианино стоял старинный резной секретер со множеством ящичков и бронзовых ручек, в одном углу комнаты современный торшер красным светом озарял антикварный мельхиоровый самовар. Дмитрию только понравился портрет отца Инги, известного ученого-медика, написанный хорошим художником. Зато Люся была в восторге от всего, ходила из комнаты в комнату и каждую вещь обязательно трогала.

Потом Инга открыла резной бар на разлапистых ножках, предложила что-нибудь выпить. Жора Кравченко сразу схватил граненую бутылку с шотландским виски и заорал:

– Это мы должны попробовать!..

Инга поднесла каждому по рюмке. Виски вроде всем понравилось. Жора попросил налить по второй. А после этой второй Дмитрий словно куда-то провалился.

Дмитрий открыл глаза и испугался: на него в упор смотрел шлепоносый негр с огромным золотым кольцом, продетым в ноздри. Он встряхнул головой, чтобы прогнать остатки сна, и тогда сообразил, что это маска, а еще понял, что он не дома. Странно, почему он не дома? Где же это он? И тут Дмитрий почувствовал, что на шее лежит чья-то рука, а справа кто-то дышит, и он, не поворачивая головы, скосив только глаза, увидел, как поднимается и опускается грудь у спящей рядом Инги.

Его бросило в холод. Почему они оказались в одной постели? А что у него с ней было? Самое страшное, что он ничего не помнил.

Дмитрий осторожно приподнял руку Инги и высвободил свою голову. Инга зачмокала припухшими губами, почесала грудь, но не проснулась. Он оперся на руки, перенес на них всю тяжесть тела и соскользнул с кровати, спружинив ногами, мягко встал на толстый ковер. Увидев свое лицо в зеркале, он испугался его бледности и, забыв уже про всякую осторожность, гулко зашлепал босыми ногами по полу, лихорадочно разыскивая свою одежду.

Пиджак с брюками и галстук Дмитрий увидел сразу: они были сложены на мягком арабском диване, что стоял у противоположной стены. Зато белую батистовую рубашку он долго не мог отыскать. Без пользы обшарив заспанными глазами стулья, кресла, Дмитрий уже хотел махнуть на все рукой и надеть пиджак прямо на майку, но тут заметил в ногах Инги свою скомканную рубашку. Он быстро сгреб в охапку всю одежду, тихо открыл дверь и вышел из комнаты.

Оказавшись на кухне, Дмитрий сразу оделся, повязал даже галстук, залпом выпил два стакана сырой воды и, потирая ломившее надбровье, склонился над столом.

Скоро проснулась Инга, вошла на кухню в длинном махровом халате нараспашку, сдержанно-весело сказала:

– Доброе утро, ученый муж!.. Боже мой, он при всем параде и трезвый как стеклышко. А кто тогда мне всю ночь в любви объяснялся и спать не давал?

Глядя в одну точку, Дмитрий молчал и дымил сигаретой. У него от боли разламывалась голова, во рту все вязала отвратительная шершавость.

– Давай поставим кофе, – предложила Инга и открыла дверцу шкафа, погремела банками. Но вдруг повернулась к нему: – Или ты хочешь коньяку?

– Как я оказался у тебя в постели? – мрачно спросил Дмитрий.

– А я связала тебя бельевой веревкой и положила к себе, – усмехнулась Инга.

Дмитрий озлился на себя и еще больше помрачнел. Это верно, глупо выглядит его вопрос, выходит, он ищет виноватого, а сам на радостях налил вином глаза, потерял голову. Он учит уму-разуму сестру, а чему толковому может научить? Нет, не прибавляет ума кандидатская. Ученая степень – это только компас в ближнем лесу, а ум-то от рождения. Он затянулся глубоко, стряхнул с сигареты пепел и заметил, что руки у него дрожат. Вот только этого еще и не хватало. Ведь назавтра у него назначена сложная операция.

– Кофе, только кофе! – вырвалось у Дмитрия.

Инга молча поставила кофейник с водой на плитку, зажгла газ, насыпала в мельницу кофе в зернах. Электрическая мельница тонко и нудно заверещала, нагоняя тоску. Минуты через две Инга бросила в кипяток молотого кофе, помешала чайной серебряной ложкой, и горьковато-кислый запах заполнил кухню.

– Извольте, князь, – шутливо сказала Инга, подавая ему чашку кофе.

Разом выпив кофе без сахара, Дмитрий ощутил некоторое просветление в голове. Боль в висках и над бровями тоже стала стихать.

– Черт возьми, – сказал он, – после твоего виски я вчера ничего уже не помнил. Как обухом память отшибло. Скажи, у нас что-нибудь было?

– Все было, что может быть между пьяным мужчиной и пьяной женщиной, – спокойно ответила Инга.

Дмитрий закурил новую сигарету и долго молчал. Ему хотелось найти какие-то верные слова, которые надо было сказать Инге. Но слова эти не шли на ум, и Дмитрий знал почему: серьезное случилось случайно и по-глупому; и он, привыкший всегда мыслить логично, все раскладывать по нужным полочкам, оказался в роли дирижера, которого не слушался оркестр.

– Что ты все молчишь? – спросила Инга и отняла у него потухшую сигарету, стала сама раскуривать. – Ночью такой разговорчивый был, ласковый, а сейчас словно бирюк. Голова у тебя болит, да?

– Голова-то полегчала, а на душе муторно… Неожиданно все получилось, некрасиво… Ты сама-то как думаешь?

– А что мне раньше срока голову ломать. Думать буду, когда ребенок застучит под ложечкой. – Инга вдруг весело и беззаботно рассмеялась.

И то ли от этого ее веселого смеха, то ли от поднявшегося над Москвой солнца, то ли от бодрости, что входила в его тело вместе с выпитым кофе, у Дмитрия вдруг стало покойнее на душе.

– Завтра у меня операция сложная, – сказал он. – Надо больного готовить. Поеду-ка я прямо в больницу.

Когда он встал и молча пошел к двери, Инга вслед сказала:

– Не забудь, у меня на вечер два билета на шведский ансамбль.