Текст книги "Рыцарь бедный"

Автор книги: Василий Панов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 22 страниц)

И нельзя не согласиться с Чигориным в таком тезисе:

«Беда, когда пишутанализы с предвзятой целью что-либо доказать, в особенности для защиты „своих“ ходов».

Постоянно встречаются в письмах Чигорина призывы к самокритичности и тщательности аналитических оценок:

«О, как я боюсь этих страшных слов: „лучшая“ защита, „лучший“ ход, „сильнейший“, „правильный“ ход. И сам грешу иногда. Дело в том, что „лучшим“, „сильнейшим“ ходом он оказывается сегодня, а назавтра он уже ослабел».

Как видно, Михаил Иванович был прирожденным диалектиком!

Очень полезен такой совет даже для аналитиков наших дней:

«Остерегайтесь ставить вопросительные и восклицательные знаки (так комментаторы шахматных партий оценивают слабые или сильные ходы. – В. П.). Если хотите обратить внимание читателя на какой-либо ход, лучше подчеркнуть его (жирный шрифт или курсив в печати). Осторожность, право, не мешает. Не десятки, а сотни примеров, тысячи даже, можно привести, в которых знак ! должен превратиться в ? и наоборот. У Тарраша в одной партии наставлено 17 (!) восклицательных знаков к своим ходам, и получал проигрышное положение».

Такую же точность и любовь к делу Чигорин проявлял даже к чисто технической стороне своей работы и в выполнении обязательств по отношению к читателям.

Он прилагал все усилия, чтобы его нововременский шахматный отдел, обычно появлявшийся по понедельникам и четвергам, не сходил с графика.

Такая заботливость диктовалась исключительно интересами дела и читателя, так как Михаил Иванович гонорара вообще не получал, а только твердый оклад (в этот период лишь 50 рублей), и ему лично от появления лишнего отдела было ни тепло ни холодно.

Сотрудничество Чигорина в «Новом времени» Суворин очень ценил, поскольку оно способствовало распространению и популярности газеты.

Насколько шахматные отделы «Нового времени» были полезны и представляли собою не преходящую, а постоянную теоретическую ценность, видно из того, что они не только появлялись в самой газете, но и печатались отдельными оттисками, а потом по подписке рассылались любителям шахмат. В первые годы работы Чигорина в «Новом времени» вышло сорок пять таких отдельных выпусков, но с 1893 года их рассылка была прекращена. «Хлопот и неприятностей много, – объяснял Михаил Иванович, – вознаграждение просто мизерное, едва свожу концы с концами, несмотря на то, что не несу типографских расходов».

Двойная победа

Наряду с напряженной журналистской деятельностью Чигорин ни на минуту не забывал главной цели: завоевания личного мирового первенства. Прелюдией к новому длительному единоборству со Стейницем явился телеграфный матч из двух партий между двумя великими шахматистами.

Матч начался 23 октября 1890 года и закончился 16 апреля 1891 года с перерывом на время матча Стейниц – Гунсберг с 9 декабря 1890 года по 22 января 1891 года.

Любопытно, что перед матчем по телеграфу со Стейницем Чигорин для тренировки и практической проверки своих анализов провел в августе – сентябре 1890 года матч по переписке с первокатегорником А. А. Марковым. Это был знаменитый русский математик, с глубоким уважением относившийся к Чигорину, один из передовых русских людей той эпохи. Например, в 1912 году, уже будучи академиком, Марков направил такое забавное демонстративное заявление «святейшему правительствующему синоду», в котором писал: «Честь имею покорнейше просить святейший синод об отлучении меня от церкви. Надеюсь, что достаточным основанием для отлучения может служить ссылка на мою книгу „Исчисление вероятностей“, где ясно выражено мое отношение к сказаниям, лежащим в основании еврейской и христианской религий».

По тем временам это был очень смелый поступок, и растерявшийся синод после тщетных попыток уговорить блудного сына вернуться в лоно церкви вынужден был удовлетворить его просьбу.

Вероятно, такую же смелость и самостоятельность критической мысли Марков проявлял и в шахматном анализе, и это позволило ему закончить матч по переписке из четырех партий против Чигорина с почетным счетом +1, –2, =1.

Можно пожалеть, что Чигорин и прежде и в дальнейшем не использовал А. А. Маркова как тренера перед своими кубинскими матчами со Стейницем.

По требованию Стейница телеграфный матч с Чигориным игрался на ставку в тысячу долларов, но эта сумма легко была собрана подпиской среди членов Петербургского шахматного клуба. Они знали, что это – верное помещение средств с гарантированной прибылью, так как в игре по переписке Чигорин, как мы знаем, был особенно силен. В ней в полной мере проявлялся его конкретный, глубокий, абсолютно точный анализ и не могли сказываться спортивные недостатки Михаила Ивановича, да и играл он в родном, привычном климате.

Матч имел большое теоретическое значение, что оба противника прекрасно понимали. Я имею в виду не только конкретные, избранные ими дебютные варианты, которые были опровергнуты Чигориным в этом матче и навсегда сошли со сцены. Белыми Чигорин играл гамбит Эванса, черными – защиту двух коней. В обеих партиях игра началась с дебютных позиций, которые были рекомендованы Стейницем в его «Современном шахматном руководстве» как выгодные: для черных в первой партии и для белых – во второй. Но сущность теоретического спора была не столь узка, как кажется на первый взгляд. Вопрос шел не только об этих вариантах и дебютах. Он заключался в том, чей принцип оценки позиции является правильным. Стейниц считал, что наличие лишней пешки у него в обеих партиях при хорошей защищенности короля является залогом победы, и готовился практически доказать провозглашенную им основную установку «новой» школы – примат защиты над атакой.

Стейниц, детально комментировавший течение матча в своем журнале «Интернейшл чесс мэгэзин», дал такое характерное примечание к своему 13-му ходу в первой партии матча, опубликованное, конечно, задолго до победы Чигорина:

«Мой противник ведет атаку так же, как и в большинстве игранных со мною матчевых партий, т. е. как представитель старой школы. Он уверен в пользе надвигания пешек или даже пожертвования одной или нескольких с целью поставить противника в затруднительное положение на королевском фланге или запереть его фигуры. Я же утверждаю, что король – сильная фигура, в большинстве случаев может сама себя защищать, и что Чигорину, при его методе ведения атаки, придется ввести в дело тяжелые фигуры, стесняя ими легкие. Я полагаю также, что мои легкие фигуры будут успешно развиты, а далеко продвинутые пешки Чигорина, не имеющие возможности отступить, станут объектами моей будущей контратаки. Теперь у меня есть лишняя пешка; я ее, вероятно, потеряю, но зато мое положение улучшится».

Ответ Чигорина (14-й ход белых) оказался совершенно непредвиденным Стейницем, и когда чемпион мира по окончании матча опубликовал партию полностью, он к 17-му ходу дал такое примечание: «Изумительно! Этот ход, так же, как 12-й и 14-й ходы белых, носит на себе печать гения».

На самом деле игра Чигорина отнюдь не исходила из установок «старой» школы или «новой». В каждой партии он руководствовался более передовыми принципами (для того времени – сверхновейшими!), которые в наши дни являются аксиомой для любого квалифицированного шахматиста: прочное владение инициативой и гармоничное расположение фигур при надежной координации их наступательных действий с лихвой компенсируют отсутствие пешки.

Телеграфный матч Чигорин – Стейниц вызвал огромный интерес в шахматном мире. Ходы обоих противников передавались телеграфными агентствами в газеты, оживленно комментировались в русской и зарубежной печати, не говоря уже о шахматных журналах всего мира. Всюду публиковались интервью с местными маэстро, их прогнозы и анализы. Весь шахматный мир с затаенным дыханием следил за интереснейшим соревнованием двух великих шахматистов.

И не только шахматный мир «следил», но и… американская полиция, оказавшаяся еще более духовно убогой, чем русская, и насмешившая жителей Нью-Йорка своим невежеством. Стейниц, пользовавшийся при передаче по телеграфу шахматных ходов шифром, в один прекрасный день был арестован по обвинению в том, что он является «русским шпионом»! Вытащив из кармана несколько американских газет и свой шахматный журнал, Стейниц, конечно, легко доказал оскандалившимся предшественникам «охотников за ведьмами» наших дней абсурдность ареста.

После почти полугодовой борьбы телеграфный матч окончился блестящей победой Чигорина в обеих партиях. Стейниц, который вообще отличался большим благородством и принципиальностью, заявил в издававшемся им шахматном журнале, что «игра Чигорина была во всех отношениях изумительна» и что «никогда ни одно шахматное соревнование не вызывало к себе такого широкого и буквально всеобщего интереса».

Но чемпион мира явно не мог свести концы с концами и объяснить своим поклонникам: как же так – он, чемпион мира и глава «новой» шахматной школы, – проиграл королю «старой» шахматной школы. И Стейниц, не желая признавать принципиальное превосходство новаторской игры Чигорина, дал такое курьезное объяснение.

Он писал про первую партию, забыв о процитированном мною примечании и многих других, подобных ему: «Это было медлительное сражение за позицию, и русский маэстро продвигался вперед по наиболее одобренным принципам современного боевого шахматного искусства».

Как видно, чемпион мира признавал себя побежденным дважды: и как практик и как теоретик, поняв наконец ошибочность своих прежних утверждений о принадлежности Чигорина к «старой» школе.

Лавры и тернии

Результат телеграфного поединка имел важные последствия. Еще задолго до его окончания всему шахматному миру стала ясна необходимость новой матчевой встречи чемпиона мира с гениальным русским претендентом, тем более что Чигорин уже давно имел принципиальное согласие Стейница на матч-реванш.

Русские любители считали необходимым провести матч в обычном, прохладном климате.

На этот раз без всякого труда были собраны в Петербурге средства, достаточные для оплаты денежной ставки за Чигорина в две тысячи долларов, расходов Стейница по проезду его в Петербург и содержания участников матча.

Спустя лишь три дня после окончания телеграфного матча, 1 мая 1891 года, Петербургское шахматное общество направило Стейницу телеграмму с предложением играть матч в Петербурге в любое удобное для него время.

Но Чигорин уже настолько высоко котировался в мировом общественном мнении, что у его земляков появились мощные конкуренты. На следующий день из Нью-Йорка была получена встречная телеграмма: «Гаванский шахматный клуб желает устроить ваш матч со Стейницем в декабре до десяти выигранных партий на две тысячи долларов. Принимаете ли вы предложение?»

Наступил критический момент в шахматной карьере великого русского шахматиста. Чигорину было над чем призадуматься. Где лучше играть матч?

Невыгоды кубинского климата были очевидны.

Играть в Гаване значило наверняка играть ниже своих возможностей. Но на Кубе был горяч не только климат, на Кубе была горяча и любовь кубинских любителей шахматной игры к Чигорину, и не только как к гениальному маэстро, но и как к обаятельному человеку. Так к Чигорину относились не только на Кубе. Сухой, сдержанный в оценках Ласкер вспоминал о Чигорине:

«Это был живой, любезный человек, открытый, искренний. Он импонировал по внешности. Глаза его всегда оживленно блестели, одевался он очень тщательно, его манеры внушали всем уважение. Во всяком обществе он сразу же привлекал к себе всеобщее внимание – прежде всего своей сердечностью.

Если попытаться охарактеризовать его как мыслителя, то прежде всего необходимо отметить, что он был больше художником, чем философом. Однако его суждения, основанные на чувстве или инстинкте, часто бывали более метки, чем мнения многих, придерживавшихся строго логических построений. Стейниц как последовательный мыслитель был выше его, однако в понимании правильности, силы и красоты в шахматном искусстве Чигорин далеко превосходил Стейница».

Интересна и характеристика личности Чигорина, данная Ласкером.

«Михаил Иванович всегда был прекрасным товарищем. Он никогда не был в плохих отношениях ни с одним из современных ему маэстро. Он никогда не был замешан ни в какой интриге, никогда не искал случая скомпрометировать кого-либо из них. Не было случая, чтобы он пытался помешать участию в турнире кого-нибудь из своих соперников. И тени подобных побуждений у него никогда не было; он всегда стремился поднять шахматы до уровня искусства».

Однако во время пребывания на Кубе Чигорин завоевал симпатии не только тамошних шахматистов своим ярким творческим стилем игры, но и местного населения, увидевшего в представителе далекой страны простого, демократичного и просвещенного человека с широким кругозором, без каких-либо расовых предрассудков или высокомерия.

В Петербурге же Чигорину, выражаясь словами Шекспира, было бы «холодно от северных друзей». Нападки завистливых шахматных профессионалов отрицательно отразились бы и на творческом настроении и на спортивной форме Чигорина, если бы матч со Стейницем состоялся в Петербурге. Кстати сказать, события последующих лет доказали, насколько Михаил Иванович был прав в своих опасениях. Вероятно, проще всего было бы провести матч на мировое первенство в Москве. Там имелся авторитетный шахматный кружок при «Собрании врачей», были самоотверженные энтузиасты шахмат, были богачи, интересовавшиеся шахматами, которые за несколько сот рублей согласились бы прослыть меценатами.

И даже если бы московские толстосумы не пришли на помощь в организации матча со Стейницем, его финансовую сторону легко было бы обеспечить подпиской среди русской интеллигенции и вообще среди рядовых любителей шахматной игры, как это было сделано в Петербурге.

Но Чигорин, по-видимому, упустил из виду такую возможность, а может быть, своим предложением провести матч в Москве боялся вызвать новые нападки на себя алапинцев.

Несомненно, Чигорину было трудно отказываться от проведения матча в родной стране, но все же он после долгих колебаний написал Стейницу, что предоставляет ему решение: играть ли в Петербурге или Гаване. Стейниц, конечно, выбрал Гавану, климат которой он переносил хорошо. К тому же он прекрасно помнил, что Чигорин на Кубе не может играть в полную силу.

Но лучше ли было Чигорину в Петербурге?

Только недавно Михаилу Ивановичу удалось энергичным ударом прекратить склоку между «чигоринцами» и «алапинцами». В начале 1891 года было созвано общее собрание членов шахматного клуба, протекавшее необыкновенно бурно. Чигорин заявил о своем намерении оставить пост председателя правления клуба. Поддерживавшие Михаила Ивановича шахматисты просили его остаться. Алапин со своими сторонниками, наоборот, настаивали на отставке.

После жарких дебатов со взаимными обвинениями правление постановило: «Объявить Общество закрытым, устав отменить и имущество продать».

«Санкт-Петербургское общество любителей шахматной игры» распалось на два отдельных клуба. Друзья Чигорина, купив инвентарь прежнего общества, в том же помещении открыли новое «Санкт-Петербургское шахматное общество», в котором Чигорин стал уже «вице-президентом», а «президентом» был избран важный чиновник, тайный советник П. А. Сабуров.

Любопытно, что казначеем правления нового общества был избран сын Суворина – Михаил.

Очевидно, хитрый владелец «Нового времени» решил, дабы не потерять столь ценного сотрудника, как знаменитый маэстро, держать Чигорина все время в поле зрения и приставил к нему своего человека.

Новое чигоринское «Санкт-Петербургское шахматное общество» под эгидой могучих и денежных покровителей просуществовало дольше всех предыдущих – семь с половиной лет.

Любители же склок и интриг вошли в состав шахматного кружка при «Собрании экономистов».

Столичная и провинциальная пресса единодушно критиковала алапинцев, причинивших явный вред русскому шахматному движению. Действительно, их нельзя не осудить самым суровым образом хотя бы потому, что начавшийся повсеместно – в Петербурге, Москве и в провинции – заметный рост интереса к шахматам был прежде всего, если не исключительно, обязан международным выступлениям Чигорина, его гастролям по России, издававшимся им журналам и шахматным отделам во «Всемирной иллюстрации» и в «Новом времени».

Симптоматично, что недруги Чигорина не сумели без него создать прочную шахматную организацию, и после нескольких лет тусклого существования алапинский кружок развалился, а сам Алапин уже в 1893 году поселился за границей, где и провел почти всю остальную жизнь, лишь изредка наезжая в Петербург.

Третье путешествие шахматного Синдбада

В середине и конце 1891 года Чигорин сравнительно редко выступал в новорожденном шахматном клубе. Он был поглощен напряженной литературно-теоретической работой в газете «Новое время». Втайне, и не без оснований, Михаил Иванович надеялся, что его шахматный отдел, уже сейчас распространяемый по подписке, со временем превратится в настоящий шахматный журнал, издаваемый на мощной полиграфической базе суворинского печатного концерна. Тогда материальные заботы с Чигорина были бы сняты, и он мог бы заниматься чисто творческой и к тому же оплачиваемой работой.

Ему было приятно сознавать, что брошенное им семя в виде прежних журналов «Шахматный листок» и «Шахматный вестник» не пропало даром. Появились другие энтузиасты, пытавшиеся осуществить ту же задачу. В начале 1890 года в Петербурге вышло пять номеров журнала «Шахматы», издававшегося преждевременно скончавшимся молодым любителем Н. Митропольским, который основал и шахматный отдел «Нового времени», в 1891 году, после его смерти, переданный Чигорину.

В январе 1891 года, также в Петербурге, стал выходить ежемесячный «Шахматный журнал», издававшийся А. Макаровым и редактируемый П. Отто. Последний не был силен ни как теоретик, ни как журналист, и качество журнала было низким. Журнал представлял собой тощую малоформатную брошюрку, далеко не удовлетворявшую требованиям Чигорина к подобного рода изданиям, почему Михаил Иванович и окрестил иронически его «макарописью». Только в 1894–1898 годах, когда журнал стал редактироваться Шифферсом, его содержание явно улучшилось. Небольшой объем и, следовательно, низкая себестоимость издания позволили «Шахматному журналу» продержаться с перерывами до марта 1903 года.

Зато очень хорошим и по тем временам просто роскошным был издававшийся Д. Саргиным и П. Бобровым московский шахматный журнал. Начал он выходить в 1891 году под странным и вводящим многих шахматистов в заблуждение названием «Шашечница». Так называлась тогда складная 64-клеточная доска, одинаково пригодная и под шахматы и под шашки. Львиную долю места в журнале занимали шахматные материалы.

С 1892 года журнал был переименован в «Шахматное обозрение» и издавался и редактировался только П. Бобровым. В нем печатались оригинальные и переводные теоретические статьи, партии с подробными комментариями, хорошо была поставлена хроника русской и зарубежной жизни и информация о зарубежных и отечественных соревнованиях. Журнал просуществовал до 1894 года, потом выходил с 1900 по 1904 год и с 1909 по май 1910 года.

Главным сотрудником журнала и бесплатным поставщиком ценнейшего материала, зачастую составлявшего творческое ядро номера, опять-таки оказался Чигорин, хотя он жил в Петербурге и с московским журналом постоянного контакта не имел. Ценя деятельность бескорыстного поклонника шахмат Боброва и зная по собственному опыту, как тяжело поставить такое издание, Михаил Иванович разрешил безвозмездно и в любом объеме перепечатывать из «Нового времени» свои теоретические заметки и комментарии к партиям.

Возвращаюсь к спортивным выступлениям Чигорина. Во второй половине 1891 года он дважды участвовал в больших турнирах-гандикапах новорожденного шахматного общества, проводившихся в два круга.

Оба соревнования закончились его победой. В первом гандикапе Чигорин набрал 23 очка (из 28), во втором – 27 очков (из 30), причем Чигорин играл уже «вне категорий» и даже шахматистам первой категории теперь давал пешку и ход вперед!

Столь высокие результаты свидетельствуют о том, что Чигорин был в расцвете сил, но нельзя не пожалеть, что он не сыграл в тренировочном турнире или матче с высококвалифицированными партнерами на равных. Это помешало Михаилу Ивановичу практически испытать наиболее подходящую для его стиля защиту против ферзевого гамбита.

Я уже упоминал, что этот дебют Чигорин не любил и, применяя его черными в матче 1889 года против Стейница, постоянно получал худшую позицию. Ясно было, что чемпион мира и на этот раз будет белыми избирать ферзевый гамбит. Правда, как показали финишные партии матча-реванша, русский маэстро подготовил новые (по сравнению с первым матчем) системы развития в этом дебюте, но практически не освоил их и вел эти партии без обычной уверенности. Сыграй он в Петербурге десяток-другой партий ферзевым гамбитом как черными, так и белыми, он накопил бы и необходимый опыт в разыгрывании этого дебюта и ряд интересных идей, которые пригодились бы в борьбе против чемпиона мира.

Интересно, что Михаил Иванович на этот раз был настолько уверен в победе над Стейницем, что не пожелал делиться с «меценатами» плодами предстоящей победы в борьбе за шахматную корону. Ставка в матче была с каждой стороны по две тысячи долларов, то есть четыре тысячи рублей. Двести долларов внесли четыре кубинских любителя, твердо веривших в победу русского чемпиона, сто рублей – один москвич, две тысячи – петербургские сторонники претендента, а полторы тысячи рублей внес сам Чигорин, рассчитывая победой в матче не только вернуть эти деньги, но с придачей 750 долларов. Однако его надежды не оправдались и в этом отношении!

В конце 1891 года Михаил Иванович в третий раз отправился на Кубу, но теперь уже более надежным путем: сперва в Париж, потом в Гавр, оттуда на пароходе в Нью-Йорк, где провел несколько выступлений в местных шахматных клубах, а оттуда в Гавану, куда прибыл в середине декабря – на две недели раньше Стейница.

Чигорину представилась возможность и отдохнуть после длительного путешествия перед тяжелым соревнованием, и заняться анализом ферзевого гамбита, и подобрать наиболее полезный режим питания, и хотя бы частично акклиматизироваться.

Ничего этого Чигорин не сделал и отнесся к себе с безжалостностью злейшего врага. Он согласился в течение этих двух недель проводить утомительные гастроли: играть консультационные и показательные партии против местных маэстро и давать сеансы.

Когда же наконец приехал Стейниц, Михаил Иванович согласился сыграть против него консультационную партию. Каждый из них имел при себе в качестве союзника сильного местного шахматиста. Эта партия длилась четыре дня!

Такое щедрое расточительство сил перед труднейшим состязанием в знойном климате не могло привести ни к чему хорошему!

Возможно, конечно, что все это было вызвано печальной необходимостью в дополнительном заработке для покрытия чигоринского пая в ставке, так как внесенные Михаилом Ивановичем полторы тысячи рублей вряд ли были его собственными накоплениями, а скорее всего были заняты под вексель и соответствующие проценты. Чигорин никогда не располагал такими большими средствами.

Впрочем, Чигорин любил творческое общение с кубинскими ценителями шахматного искусства, в жилах которых смешалась кровь самых разных национальностей.

«Как шахматы способствуют сближению народов, – думал Михаил Иванович, бродя как-то вечером по узким улочкам старой Гаваны, мощенным булыжником, с домишками из фанеры, жести и банановых листьев. – Вот сейчас мне улыбаются, кланяются, приветствуют меня. А ведь здесь живет беднота – не то, что в благоустроенных красивых кварталах, где моя гостиница и шахматный клуб. Тут ничего не знают о далекой снежной России, может быть, раньше даже не слыхали о ней. Я – один из очень немногих русских, посетивших этот чудный остров. Но они знают меня, видели мой портрет в газетах, слышали, что я русский шахматист – не миссионер, не дипломат, не военный, не торговец бананами, не владелец сахарных плантаций. Они знают, что я только доставляю радость любителям шахмат. А их тут много – даже среди бедняков, среди цветных. Они чувствуют, что для меня все одинаковы: американцы, англичане, испанцы, негры, метисы, индейцы. Потому-то они рады мне, дарят сувениры, угощают фруктами. Я им ближе, чем многие здешние уроженцы».

Чигорин свернул на красивую набережную в сторону старинной испанской крепости, чьи ржавые пушки, как сотни лет назад, гордо и угрожающе держали под прицелом палимый солнцем город. Впрочем, недалеко от линии океанского прибоя ряды стройных пальм давали тень, и жара чувствовалась меньше.

Михаил Иванович залюбовался вечно лазурным небом и многоцветным морем, в которое медленно опускался раскаленный шар солнца, и вдруг столкнулся с креолом, бережно ведшим за руку миловидного малыша. Креол, улыбаясь, поклонился Чигорину и, показав на него сыну, начал что-то говорить тому по-испански.

– Если не ошибаюсь, вы играли вчера против меня в сеансе? – спросил по-французски Чигорин, обладавший замечательной памятью на лица. – Третья доска слева от входа. Вы начали опасную атаку двумя ладьями и слоном, но мне посчастливилось ее отразить. Верно?

– О, сеньор Чигорин! – воскликнул польщенный креол. – Неужели вы помните все партии и все лица ваших противников?

– Конечно, – подтвердил Чигорин. – Я часто даю сеансы, не смотря на доски, против десяти партнеров, а то и больше. Это требует памяти и развивает ее. Только вредны эти сеансы. Думаю бросить.

– Значит, память для шахматиста очень важна? – настойчиво спросил кубинец.

– Несомненно.

Тогда поздравьте меня, маэстро. Вчера мне удалось завербовать в наш шахматный клуб нового способного члена.

– Да? Кого же?

– А вот этого малыша! Ему четвертый годик. – Креол с гордостью показал на сына. – Представьте себе, никто и никогда не показывал ему, как расставлять фигуры и ходить ими. Рано! Вчера пришел ко мне знакомый шахматист, сидим в кабинете, обсуждаем за кофе и сигарами ваш будущий реванш против сеньора Стейница. Этот карапуз тут же вертится под ногами. Говорю ему: «Сиди смирно, не мешай, мы сейчас с доном Мартинец сыграем партийку-другую. А хочешь шалить – вон из кабинета!» – «Да нет, папа, я буду тих, как мышка!» Ладно. Играю я с приятелем, задумался как-то и по рассеянности сделал два хода подряд, не дожидаясь ответа. Одержал победу. И вдруг этот малыш засмеялся и говорит: «А ты, папа, сплутовал! Дважды пошел слоном! Так нельзя! Ай-ай!» Партнер спрашивает: «Да разве ты умеешь играть?» Я отвечаю: «Нет, он и фигуры расставить не может. Куда там играть. Мал!» – «Нет, папа, – протестует сынок, – ты много раз при мне играл, и я все запомнил: и расстановку и ходы. Да я сейчас покажу всю партию до самой твоей проделки». Мы оба онемели. Смотрю и глазам не верю! Расставил сынок шахматы, ничего не перепутал, даже места королей и ферзей, и начал, по выражению ваших журналов, «демонстрировать партию». Ход за ходом! И на двадцать третьем ходу, представьте себе, показал, как я нечаянно сделал два хода подряд. И мы оба вспомнили и согласились!

– Невероятно! – искренне изумился Чигорин. – И никто не помогал?

– Никто! – подтвердил счастливый отец.

Михаил Иванович низко наклонился и протянул малышу руку.

– Запомни, что предсказывает Чигорин, – медленно подбирая испанские слова, сказал он. – Ты станешь чемпионом мира. Как тебя зовут?

– Хосе-Рауль Капабланка-и-Граупера, – тщательно выговорил малыш заученное сочетание звуков. – Чемпионом мира стану, – самоуверенно подтвердил он. – Как вы, маэстро Чигорин. Все хвалят вашу игру. Папа говорит: вы – настоящий рыцарь! Отважный кабальеро! Шахматный Сид!

Михаил Иванович распрощался с кубинцами, и улыбаясь, медленно зашагал к гостинице.

Такова была встреча Чигорина с одним из будущих чемпионов мира.

Наконец 1 января 1892 года матч-реванш Стейниц – Чигорин начался.

Условия соревнования двух корифеев были таковы. Победителем признавался тот, кто первый наберет 10 очков. Первые пять ничьих в счет очков не входят. При счете 9:9 начинается новый, решающий матч, но уже до трех выигранных партий. Игра происходила с половины третьего до половины седьмого с контролем времени: два часа на тридцать ходов и после перерыва на обед еще два часа вечером: 15 ходов в час.

Для матча был предоставлен зрительный зал огромного, только что построенного клуба Гаваны, так как помещение шахматного клуба не вмещало тысяч зрителей, стремившихся посмотреть на борьбу двух шахматных корифеев. Люди специально приезжали из США, из Англии и других стран.

На невысокой эстраде, отделенной барьером от зрительного зала, стоял столик для участников матча. Там же находились два секунданта. У барьера стояла большая демонстрационная доска. Пока – все так, как на проводившихся в наши дни матчах на мировое первенство в Москве. Но на этом сходство кончалось. В самом зрительном зале обстановка была другая – крайне невыгодная для участников матча. Всюду были размещены шахматные столики с комплектами игр, за которыми сидели, стояли, толпились любители игры и во время матча вели ожесточенный разбор каждого хода.

Если даже в Москве, где в зрительном зале люди чинно сидят, лишь глядя на демонстрационные доски к на карманные шахматы, каждая интересная перипетии партий матчей на мировое первенство вызывает шум, нередко требующий вмешательства судьи, призывающего к спокойствию, то можно себе представить, что вытворяли экспансивные креолы, тут же, в зале, анализируя позиции. Гаванский корреспондент «Нового времени» подтверждал, что за шахматными столиками «все время идет очень оживленный разбор каждого сделанного Стейницем или Чигориным хода, но, – утешает он читателей, – говор публики не доходит до игроков, удаленных от нее на довольно большое расстояние, и потому не мешает им сосредоточиться».

Очевидно корреспондент не был знатоком игры, так как не только шум, но даже шепот мешает шахматистам, когда их внимание сконцентрировано на партии и все чувства крайне обострены.

Матч длился ровно два месяца – с 1 января по 28 февраля 1892 года. Вначале играли по четыре партии в неделю, но потом у Чигорина разболелись зубы, и было решено проводить лишь по три тура.

Прежде чем перейти к описанию хода борьбы, остановимся на неприятном инциденте, показавшему кубинцам, каково было положение Чигорина в его собственной стране.

Как-то в начале матча Стейниц в присутствии местных шахматистов, смеясь, рассказал Чигорину, что он получил много предостережений, в том числе и из Петербурга, не играть черными против Чигорина излюбленный Стейницем вариант гамбита Эванса. С таким же предостережением прибыл из русской столицы на Кубу объемистый пакет от Алапина, содержавший подробный анализ защиты Сандерса в гамбите Эванса, которую Алапин считал более надежной, чем та, которую Стейниц применял против Чигорина в прошлых соревнованиях.