Текст книги "Рыцарь бедный"

Автор книги: Василий Панов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 22 страниц)

Но жена решила излить душу полностью, хотя и была тронута добротой и кротостью Михаила Ивановича.

– Бессребреник ты, Миша, – вздохнула она. – Я уже давно собиралась тебе сказать. Ходишь вот ты иногда в клуб к «Доминику» играть. Я понимаю: деньги нужны – волком завоешь! Вот ты и играешь на ставку и даешь всем фору, как сильный игрок. И поэтому приносишь домой выручки мало. А там бывают помещики из провинции или новички из здешних господ. Люди денежные! Зачем им давать вперед фигуру? Играй на равных! Пока они узнают, что ты лучше всех в Питере, не один целковый перекочует в наш карман. А они будут только довольны, польщены даже, что такому знаменитому игроку на равных проиграли. Будет чем похвастаться перед знакомыми и родственниками! Не жалей их кошелька! Играть на ставку ведь бедные люди не ходят: дворяне, чиновники, господа офицеры, из купцов кто пополированнее…

– Ниже моего достоинства обыгрывать заведомо слабейших, – терпеливо объяснял Чигорин. – И вредно для развития таланта. А когда дам такому любителю вперед ладью или коня, начинается настоящая борьба с обоюдными шансами. И мне играть интересно!

– Интересно? А мне совсем неинтересно, когда к тебе подсядет провинциал, выпросит вперед ладью, а окажется сильным шахматистом второй категории. И я должна с ребенком неожиданно сидеть без обеда. Помнишь, как третьего дня без копейки домой притащился? Черт бы побрал твой клуб, отнимающий у меня мужа и деньги. Черт бы побрал твой паршивый, никому не нужный журнал, на который ты тратишь свое жалкое жалованье, когда у меня нет приличного платья! Разве я затем замуж шла, чтобы нищенствовать?

– Потерпи. Еще годик, два, а потом…

– Эту песню я не первый раз слышу и уж мало верю ей. Ты, Миша, не думаешь обо мне, о дочке, для тебя ферзь дороже жены, а ребенок – хуже пешки! Бедная я, бедная! Вот уж не думала…

Ольга Петровна залилась слезами.

Но Чигорин и без причитаний жены чувствовал, что его надежды не оправдываются.

Тревожило и другое: работа над журналом и служба не оставляли времени для совершенствования мастерства, а необходимость подрабатывать игрою на ставку со слабыми любителями просто пугала его.

И все же как Михаил Иванович ни думал, но видел лишь один выход: всячески улучшать «Шахматный листок», чтобы привлечь больше читателей и сделать его хотя бы безубыточным.

Но пути к улучшению журнала Чигорин по своей журналистской неопытности выбирал не лучшие.

Вместо того чтобы по образцу удачного первого номера ориентироваться на среднего квалифицированного любителя второй и третьей категорий и на талантливую молодежь, которая больше всего рвется к шахматной «науке», Михаил Иванович стал возлагать надежды на людей, интересующихся шахматами только как развлечением, как забавной настольной игрой. С четвертого номера «Шахматный листок» обзавелся подзаголовком «Ежемесячный журнал, посвященный шахматной игре и ее литературе». В нем стали печататься не только интересные для любого настоящего шахматиста материалы: статьи о шахматной жизни, обзоры русских и зарубежных соревнований, анализы дебютов и эндшпилей, исторические и биографические заметки, партии с комментариями, задачи и этюды. Начинают – и, к сожалению, в изобилии – появляться «развлекательные», якобы шахматно-литературные, а на деле убогие «околошахматные» переводные рассказы с налетом тугого остроумия и даже пошлости.

Например, в одном рассказе, занявшем девять (!) страниц убористого, мелкого шрифта – петита, рыцарь освобождает девушку-рабыню. Она предлагает ему сыграть в шахматы. Он говорит, что шахматистки должны всегда играть черными фигурами, «чтобы белизна рук ярче выделялась от контраста».

В другом рассказе под названием «Шахматная болезнь», тоже переведенном с немецкого и занявшем четыре страницы, дана сентиментальная история юноши, увлекшегося шахматами, а потом разочаровавшегося в них и вернувшегося на стандартную жизненную колею. Этот рассказ Ольга Петровна, вероятно, прочла с особенным удовольствием, но чем он мог понравиться Чигорину?

Есть и переведенный с французского рассказ о Мефистофеле, играющем в шахматы. В конце этого нудного повествования на десяти страницах Мефистофель может дать мат в четыре хода. И здесь выясняется «изюминка» рассказа: в финальной матовой позиции фигуры расположены в форме креста. А как известно из творений отцов церкви, крест дьяволу органически противопоказан. Конечно, сердце Мефистофеля не выдерживает, и он, сделав мат, умирает от инфаркта.

Подобные «шахматные» рассказы были пустой тратой драгоценного места и переводом бумаги.

Даже материалы, казалось бы, интересные для шахматиста, как например «История шахматной игры», появлявшиеся с продолжениями из номера в номер, давались чересчур сухо, подробно и академично. Одна «история рокировки» заняла девять страниц, хотя достаточно было одной–двух.

Ошибкой было и то, что Чигорин с первых же номеров стал печатать шашечные задачи, а потом даже завел целый шашечный отдел с большими статьями по теории шашек, не имеющими отношения к названию журнала и не привлекавшими подписчиков-шашистов.

Такая эклектичность «Шахматного листка», стремившегося «объять необъятное», публикация статей и рассказов, не имевших прямого отношения к цели журнала и лишенных какой-либо познавательной ценности, не привлекали, а отталкивали любителей игры, которые в шахматной печати всегда искали, ищут и будут искать только то, что им может помочь в достижении победы над противником. Неважно, кто этот противник: собственный сын, жена, сосед, сослуживец или профессиональный шахматист, досконально знающий теорию.

Если бы Чигорин ориентировался только на таких знатоков и «серьезных» любителей игры (а их даже в дореволюционной России были тысячи!), он бы легче сколотил постоянный контингент подписчиков, обеспечивающих по меньшей мере безубыточность журнала.

Но увы! Число подписчиков «Шахматного листка» не росло с каждым годом, а или немного превышало сотню, или даже опускалось ниже.

Ошибкой непрактичного Чигорина было и то, что он делал ставку только на постоянных читателей-подписчиков и не пытался организовать розничную продажу. Здесь сказывалось, конечно, отсутствие всяких связей его с тогдашней прессой, которая объявлениями и рецензиями могла бы значительно помочь распространению журнала. Мешало успеху и жалкое общественное положение издателя: кто тогда принимал всерьез чипы коллежского регистратора, а несколько позже – губернского секретаря, по-нынешнему – мелкого служащего. А если бы Чигорин, уйдя со службы, являлся бы в виде журналиста, литератора – пусть начинающего, непризнанного, – то тогда ему было бы куда легче «пробивать», рекламировать, распространять свой журнал. Но Чигорин семь лет сидел меж двух стульев, вел двойное существование.

Убытки, изнурительная бесплатная работа, отчуждение жены, которая была по-своему права, безмерная душевная усталость!..

Но у Михаила Ивановича была твердая вера в свое предназначение! Характерно, что хотя Чигорин в 1877 году был еще совершенно неизвестен зарубежному шахматному миру, да и в Петербурге был лишь одним изведущих шахматистов, но в своих журнальных высказываниях, в теоретических анализах, в комментариях к партиям он выступает в духе высокоавторитетного знатока и полноправного международного маэстро. Он даже вступает в дискуссии с такими зарубежными знаменитостями, как Стейниц! И это отнюдь не наигранная поза или фразерство: все высказывания Чигорина по форме скромны и корректны, но от них веет огромной убежденностью в своей творческой правоте, беспощадной логикой великого шахматиста. Можно лишь пожалеть, что такой могучий интеллект не смог собрать массовой аудитории. Журнал стал рупором его интереснейших, передовых, творческих взглядов для нас, далеких потомков, но не для сотни случайных подписчиков-современников, из которых не больше десятка понимали и ценили Чигорина.

Конец 1876 и 1877 год были посвящены неусыпным заботам Михаила Ивановича о двух новорожденных: журнале и дочке, и трудно сказать, кто из них требовал большего внимания.

По-прежнему аккуратно, хотя никто не ведает, каких материальных и духовных жертв стоило это Чигорину, выходил в 1877 году «Шахматный листок». Двенадцать отдельных номеров – все как полагается!

Не забывал Чигорин и о другой своей задаче – объединении русских шахматистов. В № 2–3 журнала за 1877 год передовая, носившая стандартный заголовок «Шахматы в России», начиналась так:

«В последнее время в Петербурге образовалось несколько шахматных кружков, в которых принимает участие более или менее значительное число лиц. Мы с удовольствием приветствуем эти проявления шахматного оживления, но не можем не высказать, что было бы, несомненно, лучше, если бы эти кружки слились в одно шахматное общество и тем бы уничтожили сепаратизм, так вредящий делу шахматного развития. Мы уже сообщали о том единодушии, с каким берутся в других странах за устройство шахматных обществ, значительное число которых весьма ясно показывает любовь к этой игре и умение поддерживать ее интересы. Так, например, в одном Лондоне существует несколько шахматных клубов, считающих своими членами тысячи лиц. В Германии, даже почти в каждом небольшом городке, можно найти организованное общество шахматистов. Отчего же у нас до сих пор не создается ничего подобного? Число лиц, принимающих участие в различных кружках Петербурга, настолько, как мы слышали, значительно, что, даже не привлекая других любителей, одно соединение этих кружков дало бы возможность образовать правильно организованное общество шахматистов».

Под «несколькими шахматными кружками» Михаил Иванович подразумевал в первую очередь еще влачившее свое существование при «Немецком собрании» шумовское «Общество любителей шахматной игры». Затем «доминиканцев», шахматный кружок в Английском клубе, чемпионом которого был Шифферс, победивший прежнего чемпиона англичанина Филда, и, конечно, собственный «чигоринский» кружок, собиравшийся то у него на дому, то в квартире какого-нибудь другого шахматиста. Были и крохотные кружки при отдельных министерствах и других учреждениях и в некоторых институтах Петербурга.

Наряду с агитацией за объединение шахматных кружков и ведением убыточного журнала Михаил Иванович ухитрялся не только заботиться о жене и ребенке, но и настойчиво совершенствовать свое шахматное мастерство!

Сильнейший шахматист столицы

«Доминик» закрылся на длительный ремонт, но владелец другого кафе-ресторана Прадер, сам страстный любитель шахмат, отвел «доминиканцам» отдельное помещение, куда более подходящее для серьезных соревнований. У «Доминика» шахматистам крайне мешал шум от стуканья костяшками домино, от щелканья бильярдных шаров, сопровождающегося лихими выкриками игроков, волны табачного дыма наплывали из всех углов. У Прадера было тихо, спокойно, все благоприятствовало напряженным шахматным баталиям между лучшими шахматистами столицы.

К этому времени Чигорин и Шифферс окончательно доказали свое превосходство над Шумовым, который, как писал Ашарин своему другу в октябре 1877 года, «почти полностью отошел от игры. Он почивает на лаврах и играет сейчас только на дачу вперед». Другими словами, Шумов избегал играть на равных с другими шахматистами первой категории и прежде всего – с Чигориным и Шифферсом.

Некоторые свои партии против Шумова (две выигранные и одну проигранную) Михаил Иванович напечатал со своими комментариями в «Шахматном листке» 1876 года. Здесь мы встречаемся с редкой даже в наши дни самокритичностью Чигорина. Очень многие мастера и гроссмейстеры не любят возвращаться к своим поражениям, и тем более по собственной инициативе печатать проигранные ими партии. Чигорин же не боялся публиковать свои неудачные партии, если они давали повод для содержательного творческого разговора.

К сожалению, стареющий Шумов болезненно реагировал и на освещение в печати его поражений и вообще на оттеснение его талантливой молодежью. Его доброжелательное отношение к Чигорину постепенно сменяется враждебным, и в следующие годы он во «Всемирной иллюстрации» начинает систематически обстреливать мнимого врага.

Главным соперником Михаила Ивановича в 1878 году оставался его прежний постоянный партнер в игре на дачу вперед Эммануил Степанович Шифферс, но теперь между былыми учителем и учеником началась решающая борьба на равных. По существу это была первая попытка определить тогдашнего фактического чемпиона России, так как вряд ли кто из московских и провинциальных шахматистов мог успешно соперничать с ними.

Шифферс, хотя и ровесник Чигорина, обладал большим опытом и теоретической подготовкой, и ему было, конечно, неприятно, что тот столь быстро «догнал и перегнал» его. Однако он в противоположность Шумову всю свою жизнь относился к Чигорину доброжелательно и корректно и не раз подчеркивал в печати явное превосходство Михаила Ивановича над всеми русскими шахматистами.

Если Чигорин тридцать лет считался шахматным королем России, то Шифферс достойно мог претендовать на звание «шахматного вице-короля» страны.

Шахматист острокомбинационного стиля, мастер атаки и комбинаций, Эммануил Степанович был знатоком теории. Он перевел на русский язык с немецкого популярный шахматный учебник Дюфреня и сам написал оригинальный «Самоучитель шахматной игры», ставший настольной книгой дореволюционных русских шахматистов. Это был интереснейший сборник классических партий XVI–XIX веков, подобранных по дебютам и умело прокомментированных Шифферсом. В конце «Самоучителя» был большой раздел, посвященный теории эндшпиля, не потерявший ценности и в наши дни, как, впрочем, и вся книга.

В 1889 году Шифферс первым в России начал читать публичные лекции по теории игры, пользовавшиеся большим успехом и иногда собиравшие до ста слушателей (громадная аудитория для того времени). Он был редактором «Шахматного журнала», издававшегося в девяностых годах неким Макаровым, и вел большой шахматный отдел в самом распространенном в дореволюционной России журнале «Нива».

Шифферс гастролировал по стране и восемь раз выступал в международных турнирах, дважды добившись крупного успеха.

Почему такой одаренный и эрудированный человек не стал, подобно Чигорину, звездой международной арены? Только потому, что буквально разменялся на мелочи! Всю свою энергию и талант Шифферс с молодости тратил на игру на ставку в петербургских кафе против второстепенных противников, а позже – на литературную поденщину.

Но в 1878 году Шифферс, как и Чигорин, был в расцвете сил, и сыгранные весной подряд два матча на равных оказались, пожалуй, самыми напряженными и трудными из всех шести матчей, состоявшихся между ними на протяжении двадцати лет. Пять матчей выиграл Чигорин, и только один матч закончился победой Шифферса. Всего оба ведущих русских маэстро, не считая бесчисленного количества партий на дачу вперед в годы чигоринского «ученичества», сыграли между собой на равных условиях сто турнирных и матчевых партий. Пятьдесят одна партия закончилась победой Чигорина, двадцать девять – его поражением, двадцать партий закончились вничью. Для Шифферса это надо признать почетным результатом, так как если он по силе игры соответствовал теперешнему международному мастеру, то Чигорин по нынешней квалификации ФИДЕ (Международной шахматной федерации) был бы ведущим международным гроссмейстером.

Надо, кстати, объяснить, почему в этой книге я не прибегаю к столь знакомым уху советского читателя понятиям «мастер» и «гроссмейстер», а именую всех шахматных корифеев, включая чемпионов мира, титулом «маэстро».

Ответ прост: таких спортивных званий в прошлом веке не существовало.

Звание «маэстро» вошло в общеевропейский обиход с давних времен, потому что в живописи, музыке, пении, фехтовании и шахматах в XVI–XVIII веках доминировала итальянская школа, и при квалификации ее лидеров, естественно, использовался итальянский термин.

В третьей четверти XIX века на турнирах старейшего в Европе Германского шахматного союза сильным шахматистам (или, как тогда говорили, игрокам), набравшим определенную норму очков, стали присуждать звание «мейстер» («мастер»).

В русских турнирах мастерской нормы не было до 1909 года, когда впервые звание маэстро за победу во всероссийском турнире любителей было присуждено Александру Алехину, будущему чемпиону мира. До этого русские шахматисты получали такое звание, выступая в турнирах Германского шахматного союза и в других международных соревнованиях. Но термины «мейстер» и «мастер» не употреблялись в царской России. Говорили: «маэстро».

Позже, в двадцатых годах нашего столетия, сильнейших из маэстро, бравших первые призы в международных турнирах, в порядке любезности стали называть «гроссмейстер». Примерно так же во Франции к крупнейшим ученым, прославленным писателям и художникам принято обращение «метр» («Дорогой метр!», «Уважаемый метр!»), хотя оно никем не присваивается и не утверждается. По этому образцу Ласкера, Капабланку, Алехина, Рубинштейна, Боголюбова, Нимцовича и некоторых других сильнейших шахматистов двадцатых годов стали именовать гроссмейстерами. В Советском Союзе это звание было введено официально лишь в 1935 году. Первым его получил М. М. Ботвинник. Звания же «международный гроссмейстер» и «международный мастер» были официально учреждены Международной шахматной федерацией лишь после второй мировой войны.

Поэтому даже такие великие шахматисты, как первый чемпион мира Стейниц, Андерсен, Чигорин, Блекберн, Цукерторт не были «гроссмейстерами», а только скромными «маэстро».

Возвращаюсь к борьбе Чигорина с Шифферсом.

Первый матч игрался до семи выигранных партий. Длился он с 28 февраля по 26 марта 1878 года. Играли в дни, когда обоим партнерам это было удобно. Однако состоялось всего десять партий: Чигорин одержал убедительную победу, выиграв семь и проиграв только три.

Огорченный Шифферс тотчас вызвал Михаила Ивановича на матч-реванш на тех же условиях. Чигорин великодушно согласился, и противники в тот же вечер, когда была закончена последняя партия первого матча, сыграли первую партию матч-реванша!

Как просто тогда устраивались соревнования даже сильнейших шахматистов! Ни официальных вызовов, ни длительных переговоров, ни скрупулезного обсуждения регламента и всяких подробностей и, уж конечно, никаких тренеров и секундантов, как в наше время.

Надо отметить, что Чигорин и Шифферс вовсе не были какими-то исключениями. На одном из немецких турниров первый приз получил знаменитый Андерсен. Второй приз был вещевым стоимостью в 120 марок (примерно 50 рублей). Достался он двум второклассным шахматистам и должен был быть разыгран ими в матче. Но они пожертвовали свой приз для организации матча между Андерсеном и другим известным немецким маэстро Паульсеном.

– Ну что ж, – решил Андерсен, выслушав предложение. – Один приз получить хорошо, а два – еще лучше!

«Старичок устал от турнира и против меня вряд ли устоит», – подумал Паульсен.

И два ведущих шахматиста мира сыграли матч из десяти партий из-за грошового приза! Выиграл Паульсен.

Матч-реванш Чигорин – Шифферс, проходивший, как и первый, в ресторане Прадера в апреле – мае 1878 года, закончился победой Шифферса с небольшим перевесом +7, –6, =1.

Любопытно, что из двадцати четырех партий обоих матчей только одна закончилась вничью! Вот с кого можно брать пример бескопромиссной, смелой борьбы!

Кроме матчей, Чигорин принимал участие в партиях по переписке петербургских шахматистов с шахматными кружками Москвы и Харькова. Подробности этих соревнований, как и оба матча с Шифферсом, Михаил Иванович регулярно освещал в своем журнале.

После аккуратного выхода в первом полугодии 1877 года журнал на полгода перестал выходить. Вынужден был Чигорин отказаться и от дебюта на международной арене, хотя в журнале даже было помещено приглашение организаторов Парижского международного турнира ему и «другим отличным игрокам России». Никто поехать не смог.

– Нехорошо поступаешь, Миша! – кричала, сверкая глазами, Ольга Петровна. – Ты будешь по Парижам разъезжать, а я как же? А девочка? Кто нас поить-кормить будет, когда ты в долгу как в шелку? Возьмешь там приз аль нет – вилами на воде писано, а жалованье за это время не получишь, да и поездка в копеечку станет! Не пущу! И не заикайся больше!

Миша и не заикался: он сам сознавал, что поездка ему не по средствам, тем более что надо заботиться о возобновлении выхода журнала и об осуществлении еще более дерзкого плана. Чигорин решил провести первый турнир шахматистов ряда русских городов – своего рода репетицию чемпионата России, хотя сама премьера смогла состояться лишь через двадцать лет!

Как секретарь организационного комитета, Чигорин вел энергичную переписку с Москвой и другими крупными городами, убеждал, уговаривал, доказывал, просил.

Наконец в конце 1878 года на рождественских праздниках, когда чиновники имели несколько дней отпуска, турнир состоялся.

Однако первый блин вышел комом! Организаторы турнира не имели нужного опыта и решили средства для найма помещения и для призового фонда собрать по подписке среди богатых любителей, а также от входной платы и от взносов участников за право играть в турнире. На участников падали и расходы по проезду и по проживанию в Петербурге. Поскольку подписка почти не дала средств, то размер призов пришлось резко сократить, и для многих участников (особенно провинциальных) участие в столичном турнире оказалось чересчур дорогим удовольствием.

Представителей провинции поэтому не удалось привлечь: не приехали давшие было согласие Винавер из Варшавы и самарский адвокат Хардин, вошедший в историю не только как сильный шахматист, игравший главным образом в турнирах по переписке, но и тем, что он был одно время постоянным партнером Владимира Ильича Ленина.

Когда Ленин учился в Казанском университете, он играл с Хардиным партию по переписке. Как вспоминает Д. И. Ульянов: «После одного своего хода Владимир Ильич, ожидая ответного письма, несколько раз расставлял шахматы и говорил: „Интересно, что же он теперь сделает, как выпутается из этого положения, я, по крайней мере, не нахожу удовлетворительного ответа“… Пришел наконец ответ, которого долго ждали. Немедленно были расставлены шахматы. Мне, уже заинтересованному их игрой, ход Хардина казался нелепым. Владимир Ильич вначале тоже недоумевал, но потом очень скоро продумал положение и сказал: „Н-да, это игрок, чертовская сила!“»

Оценка была правильной: Хардин, во всяком случае, входил в десятку сильнейших русских шахматистов того времени. Переехав в Самару, Ленин стал работать у Хардина в качестве помощника присяжного поверенного (как тогда именовались адвокаты), по вечерам часто встречался с ним за шахматной доской и принимал участие в турнирах-гандикапах. Сначала Ленин получал от Хардина фору коня, а затем только пешку и ход.

Вернемся к рождественскому турниру 1878/79 года. В нем встретились только сильнейшие шахматисты двух столиц. От Москвы играл Шмидт – известный теоретик, который ранее жил в Германии и в 1866 году редактировал журнал «Дейче шахцайтунг», чем, конечно, был особенно интересен для Чигорина. Фактическим чемпионом Москвы был другой участник турнира – Соловцов. Профессиональный музыкант, он с детства страстно увлекался шахматами. У его кровати стоял ряд столиков с расставленными на них позициями, которые он анализировал по ночам после напряженного трудового дня. По силе игры Соловцов уступал только Чигорину и Шифферсу. К сожалению, этот замечательный самородок из-за занятости не выступал в международных турнирах, но до начала двадцатого века был сильнейшим шахматистом Москвы, а потом отошел от шахмат.

От Петербурга выступали лучшие шахматисты: Чигорин, Шифферс, Петровский, Ашарин, Аланин. В последнюю минуту в список участников были включены (взамен не прибывших Винавера и Хардина) Лизель и Нерлинг.

Большой интерес, кроме Чигорина и Шифферса, вызывало участие еще одного молодого шахматиста – двадцатитрехлетнего Семена Зиновьевича Алапина. Сын богатого предпринимателя, Алапин еще в гимназии фанатически увлекся шахматами. Когда он был еще юношей, Шумов поручил ему заведование шахматной библиотекой при Немецком собрании, что дало Алапину возможность досконально изучить теорию, в особенности теорию дебютов. Позже он проявил себя незаурядным аналитиком и дебютным теоретиком, создавшим своеобразные системы, которые, однако, не удержались в практике.

Об этом человеке, которому суждено было омрачить всю последующую жизнь Чигорина, стоит рассказать поподробнее. Будучи на шесть лет моложе Михаила Ивановича, Алапин во всех отношениях был антиподом великого русского шахматиста. Честолюбивый, эгоистичный, энергичный, разбогатевший вместе со своим отцом на лесных подрядах, Алапин мог годами заниматься шахматами без всякой заботы о завтрашнем дне. Он часто бывал за границей по торговым делам, долгие годы жил во Франции, а потом в Германии, куда впоследствии и переселился окончательно. В Петербурге с середины девяностых годов бывал лишь наездами.

Шахматист сугубо рационалистического стиля, убежденный сторонник начинавшей входить в моду зарубежной позиционной школы, Алапин позже не раз выступал в международных турнирах, но без больших успехов – иногда занимая невысокие призовые места, иногда оказываясь в конце турнирной таблицы. Первого приза не взял ни разу. В матчах против сильных маэстро играл неудачно, у второстепенных, случалось, и выигрывал.

Алапинские чувства к Чигорину можно определить как сплав зависти и ненависти посредственности по отношению к гениальному творцу, сторонника установившихся теоретических шаблонов – по отношению к новатору. Неоднократные попытки Алапина помериться силами с Чигориным за доской, как мы увидим, заканчивались полным фиаско. Оставался лишь путь непрестанной мелочной полемики и всяческих закулисных интриг.

Плотный, приземистый человек с лицом бульдога и бульдожьей хваткой в позициях, где можно «зажать» партнера, Алапин считал себя полноправным соперником Чигорина и настойчиво пытался захватить руководящую роль в петербургской шахматной жизни. Практичный, ловкий, неразборчивый в средствах, Алапин искусно использовал особенности гордой и нетерпеливой натуры Чигорина, чтобы, выражаясь шахматным языком, «добиться явного преимущества» не только на доске, но и в жизни.

Вот как рисует их современник В. Чиж антагонизм характеров Чигорина и Алапина. Пришел Чиж как-то к некоему любителю шахмат графу Граббе, числившемуся при русском посольстве в Париже и часто бывавшему в Петербурге. «Смотрю – он стоит в передней, – пишет В. Чиж, – вежливо жмет руку небольшому человеку с лицом мопса, а тот низко кланяется и говорит: „Не беспокойтесь, ваше сиятельство, все исполню в самом скором времени“ – и быстро вышел на лестницу, до которой Граббе проводил его. Я удивился и спросил: „Почему вы этого толстяка провожали с такой любезностью?“ Он ответил: „Да ведь это известный Алапин“. „Что ж, вы с ним играли?“ Граббе улыбнулся: „Нет, он у меня на службе“ – и рассказал, что он, интересуясь некоторыми дебютами и не находя исчерпывающих анализов в руководствах, обращается к крупным шахматистам. „Теперь я особенно интересуюсь гамбитом Стейница и играю по переписке серию партий им с французскими шахматистами. Все бранят этот дебют, а мне он нравится. Хочу исследовать его, но не хотелось бы в партиях сыграть слабо, когда есть хорошие продолжения. Я и обратился по приезде сюда к Чигорину. Он, правда, не отказал в помощи, но давал ее как-то неохотно. Я решил платить ему, пригласил к себе и сказал, что я не рассчитываю на бесплатную помощь. Он ответил как-то уклончиво – ни да ни нет. Я сказал, что скоро уезжаю во Францию и прошу ответы на мои запросы присылать туда. „Размер вознаграждения определите сами, – попросил я Чигорина. – Только одно условие: ответы присылайте без задержки – это мне очень важно“. Вдруг Чигорин покраснел, вскочил и, сказав: „Я к вашему сиятельству в услужение поступать не намерен“, почти бегом выбежал из комнаты, и я не успел остановить ею. Признаюсь, я растерялся. Что было делать? Мне как-то неловко было даже встретиться с ним, тем более что он явно избегал меня. Тогда меня познакомили с Алапиным. С ним дело кончили в пять минут. Он дает товар, я плачу. Он смотрит на это как на коммерческую сделку, и это так приятно: я могу, не стесняясь, сколько угодно и о чем угодно спрашивать, спросил и заплатил – и никаких одолжений!“»

– Зачем вы перебили заработок у Чигорина? – спросили позже у Алапина. – Ведь вы в деньгах не нуждаетесь. Что вам лишние сто рублей?

– Сто рублей никогда не бывают «лишними», – ответил Алапин. – Впрочем, я сговорился с Граббе не только из-за денег. Во-первых, я люблю анализировать и шлифую позицию не хуже вашего Чигорина, хотя и думают, что я уступаю ему. Во-вторых, я собираюсь обосноваться во Франции, и у меня будет «рука» в посольстве. И в-третьих…

Алапин замялся.

– Хотели насолить Чигорину?

– Нет, просто чуть-чуть подбавить соли, чтобы вскипел как следует!

Чигорин также испытывал к Алапину явную антипатию из-за крайнего теоретического догматизма Алапина, апломба, с которым тот отстаивал свои ошибочные взгляды, из-за постоянных его попыток сорвать дело объединения русских шахматистов, которому Михаил Иванович посвятил всю свою жизнь, и из-за недопустимых, неэтичных выходок Алапина по отношению к Чигорину, о которых будет рассказано далее.

«Рождественский» турнир был первой встречей этих двух вечных антагонистов в ответственном соревновании. Проходил турнир с 25 декабря 1878 года по 3 января 1879 года в «столовой дешевых обедов госпожи Мильбрет». Как видно, владельцы ресторанов учли выгоду привлечения шахматистов для «перевыполнения плана» по реализации залежавшихся съестных припасов и главным образом спиртных напитков.

Играли с песочными часами с семи вечера при контроле времени на обдумывание – двадцать ходов в час. Можно было по взаимному соглашению играть и без часов, но с обязательством закончить партию к часу ночи, иначе она засчитывалась как ничья.

Весь турнир Чигорин шел на первом месте, сделав лишь ничью с Шифферсом и победив остальных участников, но в последнем туре проиграл Соловцову, и его нагнал Алапин. Оба набрали по 6½ очков из восьми возможных.

Алапин проиграл Чигорину и сделал ничью с Ашариным. Третье и четвертое места поделили Соловцов и Шифферс – по 5½ очков.

Чтобы определить победителя, между Чигориным и Алапиным, согласно регламенту, была сыграна добавочная решающая партия, закончившаяся убедительной победой Михаила Ивановича, ставшего фактическим чемпионом России.