Текст книги "Рыцарь бедный"

Автор книги: Василий Панов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 22 страниц)

На турнире в Монте-Карло Яновский, завоевавший первый приз, продемонстрировал, в какой прекрасной спортивной форме он находился и какого опасного конкурента в лице этого талантливого маэстро имел Чигорин. Второй приз взял Шлехтер, а Чигорин поделил третий и четвертый призы с немецким мастером Шеве.

Михаил Иванович, несмотря на преклонный возраст и усталость от недавно закончившегося чемпионата России, и в этом турнире играл с предельным старанием. Он поставил своеобразный мировой рекорд шахматного трудолюбия, выиграв у старого знакомца Мэзона лишь на 144-м ходу после семнадцатичасовой напряженной борьбы.

На родине Чигорин снова погрузился в повседневную шахматно-литературную работу, лишь осенью выехав на неделю для гастролей в полюбившуюся ему Москву. Попыток возродить Петербургский шахматный клуб он больше не предпринимал и с тем большим удовлетворением узнал, что хороший пример, показанный им в прошлом, «заразителен» не меньше другого. По инициативе энергичного любителя П. Винклера в помещении одного учебного заведения возникло новое Общество любителей шахматной игры. Потом оно временно переехало в наемную квартиру, а под конец прочно осело в небольшом деревянном домике, просуществовав всего около трех лет.

А группа «сторонников Чигорина», как приходится именовать людей, твердо помнивших и ценивших заслуги великого русского маэстро, по примеру москвичей договорилась со столичным «Собранием врачей» и, получив доступ на правах «гостей» в этот богатый клуб, организовала и там шахматный кружок.

Забегая вперед, отмечу, что с 1903 года замечательным общественным деятелем, ученым-геологом Борисом Захаровичем Коленко, бывшим в то время директором 10-й петербургской гимназии, был создан большой шахматный кружок, вначале пользовавшийся помещением гимназии. На его базе было оформлено «Санкт-Петербургское шахматное собрание». Вскоре оно переехало в помещение «Собрания педагогов», а затем получило прекрасное обиталище в «Финансовом клубе» – в самом центре столицы на Невском проспекте.

«Шахматное собрание» просуществовало до революции, проведя ряд всероссийских турниров и даже два международных с участием лучших шахматистов мира. Чигорин с самого возникновения собрания был избран его почетным членом, но, к сожалению, не дожил до полного расцвета наиболее сильной шахматной организации дореволюционной России. Международный турнир, организованный собранием в 1909 году, был посвящен памяти Михаила Ивановича.

В 1902 году Чигорин принял участие во втором турнире сильнейших шахматистов Петербурга, результаты которого по странной случайности совпали с предыдущим: первые два места вновь поделили Чигорин и Александр Митрофанович Левин – талантливый шахматист, для которого этот турнир оказался прологом к завоеванию звания маэстро в очередном турнире Германского шахматного союза, после чего он вскоре отошел от игры.

В том же году Михаил Иванович дважды выступил в международных турнирах, и оба раза без большого успеха. В обоих соревнованиях молодежь уверенно оттесняла стариков.

На очередном турнире в Монте-Карло в феврале первое место завоевал Мароци. За ним шли Пилсбери, Яновский, Тейхман, Вольф, Тарраш, Шлехтер и лишь потом Чигорин, получивший, правда, снова приз «за красоту игры», продемонстрированную им в партии против Тарраша.

На международном турнире в Ганновере, состоявшемся в июле, первым был Яновский, за ним следовали Пилсбери, Аткинс, Мизес, Вольф и Нэпир. Чигорин завоевал только седьмой приз. Теперь уже в его игре ничьи не были столь редкими гостями, как прежде. Так, в Ганновере из семнадцати сыгранных партий он выиграл шесть, проиграл пять и шесть свел вничью.

Играя с молодыми, полными энергии лидерами турнира, Михаил Иванович теперь уже должен был напрягать все силы и то не всегда добивался успеха. Садясь после такой партии на следующий день снова за шахматный столик, он чувствовал себя переутомленным и не ощущал былого задора и подъема. «Если не можешь быть первым или вторым, то не все ли равно, за какой приз зацепишься», – печально рассуждал Чигорин. И если раньше он негодовал, когда осторожный партнер сразу начинал массовые размены, то теперь уже не мог любой ценой осложнять борьбу.

В декабре 1902 года Михаил Иванович снова посетил Московский шахматный кружок и наряду с другими выступлениями выиграл красивую партию у гастролировавшего в Москве Пилсбери.

Сиятельный маньяк

Несколько раньше Чигорин побывал в Киеве, где провел несколько сеансов одновременной игры и две консультационные партии. Заодно он посоветовал местным энтузиастам провести в Киеве очередной, Третий всероссийский турнир, что и было осуществлено в следующем году. В Киеве у Чигорина произошел инцидент, имевший печальные последствия. Там в роскошном дворце проживал не у дел некий светлейший князь Дадьян Мингрельский – один из последних кавказских феодалов, продавший русскому царю за огромную сумму свои наследственные права. Но пышный титул «светлейшего князя» Дадьян Мингрельский сохранил и считал себя историческим человеком. И он был таковым, но в ином смысле, – в таком, как писал Гоголь: «Ноздрев был в некотором отношении исторический человек.

Ни на одном собрании, где он был, не обходилось без истории…»

Светлейший князь был шахматистом, причем утверждал, будто никогда никому не проигрывал ни одной партии! При каждом удобном случае князь приглашал к себе приезжих известных шахматистов и щедро платил им – но не за выигрыш, а за проигрыш! На многих международных турнирах в Монте-Карло князь от своего имени назначал призы «за красоту игры». Короче говоря, это был подлинный «шахматный графоман», самовлюбленный, назойливый и опасный для тех, кто перед ним не раболепствовал.

На золотую удочку Дадьяна Мингрельского попался Шифферс, побывавший в его дворце и потом напечатавший в своем «Самоучителе» наряду с партиями лучших шахматистов мира и две партии князя: одну с анонимом, другую – с неким Попкиным. Читатель от этих убогих, плохо сочиненных партий не получил ничего, но кое-что получил Шифферс, а сам Дадьян Мингрельский прыгал, как кузнечик, от радости, что пробрался черным ходом в храм шахматной славы.

Мало того, в 1903 году на средства самого князя в Киеве вышел на французском языке (русский, очевидно, по его мнению не годился для столь знатной особы) сборник «Шахматные окончания светлейшего князя Дадьяна Мингрельского». Это была роскошно оформленная книга, содержавшая сто концовок, изображенных на цветных диаграммах. Во всех концовках, конечно, неизменно и эффектно «побеждал» глубокоуважаемый самоиздатель.

Предисловие к сборнику и примечания к концовкам были написаны Шифферсом за соответствующий рекламе гонорар. Там же были помещены шахматные задачи Алапина и немецкого проблемиста Байера, посвященные князю.

Концовки, игранные почти все против неизвестных шахматному миру партнеров, заканчивались несложными, известными любому квалифицированному шахматисту «типичными» комбинациями, которые могли импонировать только таким несведущим игрокам, как сам князь. Многие из них были сочинены князем, а не играны на самом деле. Именно потому Дадьян и выпустил сборник «окончаний», а не партий (как обычно полагается), поскольку когда рассматриваешь партию, уже по дебюту и по миттельшпилю легко судить и о мастерстве шахматиста, и о том, насколько органично вытекает из предшествующей игры финальная комбинация. Подделать партию, как мы увидим дальше, чрезвычайно трудно, концовку же – гораздо легче.

В Киеве Чигорину рассказали про светлейшего князя очередную «историю». Когда Киевский кружок, руководивший в местной газете шахматным отделом, напечатал в нем партию, проигранную Дадьяном, его светлость изволили учинить скандал в редакции и вызвать на дуэль составителей шахматного отдела, – конечно, не осуществившуюся.

А вскоре к Чигорину пожаловал «посол» от светлейшего князя – один из кормящихся возле того подхалимов и подсел к нему в ресторане.

– Эх, многоуважаемый наш Михаил Иванович, – начал он издалека, сокрушенно покачивая головой. – Зря вы обижаете князя. Ведь он ваш поклонник, даже последователь, можно сказать, в красоте игры. Могучий человек, денежный, добро помнит, ну и зло, конечно. За что вы его?

– Что «за что»? – удивленно спросил Чигорин.

– Его светлость очень, очень обижены.

– Да чем? Говорите не так таинственно.

– Вы, наш дорогой маэстро, в своих популярных шахматных отделах не раз критиковали комбинации в партиях князя.

– Ну что ж! Значит, партии неважные, да и комбинации тоже.

– Не всем же играть, как знаменитый чемпион России! И вовсе не такие уж «неважные», а есть даже совсем хорошие. Да вот недавно во французском шахматном журнале появилась партия Сикар – Дадьян Мингрельский. С примечаниями известного шахматного журналиста Гоффера. И этот авторитет, не жалея восклицательных знаков, восхищается игрой князя и считает партию очень красивой.

– Гоффер – слабый аналитик, – возразил Чигорин. – Для вас с князем он, может быть, авторитет, а по мне – круглый невежда, не видящий элементарных возможностей. Да позвольте! Я помню эту партию и даже напечатал ее в «Новом времени».

– В том-то и дело! Но не с гофферовскими, а со своими примечаниями. И в них доказываете, что Дадьян Мингрельский вел атаку неточно, что был красивый выигрыш с жертвой ферзя, но князь его не заметил, что его противник мог спастись, если бы не играл, как заяц на гитаре.

– Так ведь это правда. Разве Дадьян нашел ошибки в моем анализе?

– Увы, не нашел. Все правда-истина. В этом и беда! Эх, Михаил Иванович! А Бобров еще подлил масла в огонь. Напечатал эту же партию в своем «Шахматном обозрении» одновременно и с вашими и с гофферовскими примечаниями. Где Гоффер ставит восклицательный знак, тут же ваш вопросительный. Где он восхищается, вы льете холодную воду и вариантами доказываете его ошибку. И ни одного комплимента. Вот и вышло, что все читают, и смеются и над Гоффером (ну, да черт с ним) и, главное, над князем. Его светлость как получил номер журнала, так ночей не спал.

– Что ж, он и меня, что ли, на дуэль вызвать хочет?

– Ну, что вы, дорогой Михаил Иванович. Ему неприятно, конечно, но он преклоняется перед вашим авторитетом. У него совсем другие намерения. Великодушнейший вельможа! Он приглашает вас к себе сыграть в шахматы. У него уже много иностранных знаменитостей перебывало. Над всеми он одерживал победы, а над вами – нет.

– Что ж, если он хочет несколько легких партий сыграть, это можно. Как-нибудь выберу свободное время, зайду.

– Да нет, многоуважаемый маэстро, князь просит вас пожаловать завтра. Хочет сыграть одну настоящую, серьезную партию, с часами, с записью, с вашим автографом и, если соизволите, с вашими последующими письменными комментариями… Да вы не думайте, Михаил Иванович, что бесплатно. Князь на это денег не жалеет. Сколько скажете, столько и будет.

– Я за серьезную гастрольную партию меньше пятидесяти не возьму.

– Пятьдесят рублей?! Что вы, Михаил Иванович! Это же курам на смех! Мало вы себя цените! Князь соизволил высказаться в таком смысле, что за удовольствие встретиться с вами на шахматной арене и пятисот рублей не жалко.

– Нет, пятьсот много. Я сказал: пятьдесят. Точка!

– Ну, князь, конечно, предполагает, что на его щедрость и вы ответите такой же любезностью. Не будете его сердить, нажимать в игре, поймете… Ведь это настоящий Меценат древности! Я думаю, он и на тысячу рублей согласится, если…

– «Если»? – тихим напряженным голосом произнес Чигорин, начавший наконец понимать.

– Если князю удастся одержать над вами победу… и в красивом духе…

Чигорин вскочил. С ресторанного столика полетели бутылка, стаканы.

– Убирайтесь к дьяволу! – не своим голосом закричал Михаил Иванович. Его руки тряслись. – Передайте вашему меценату, что к Чигорину с такими предложениями не посылают! Вон!!!

Светлейший князь и эту обиду запомнил, но на дуэль Чигорина не вызвал, а отомстил ему чисто по-лакейски. Когда Чигорин в феврале 1903 года приехал в Монте-Карло, куда он был приглашен на очередной международный турнир, его ждала неожиданность. Дадьян Мингрельский, являвшийся почетным председателем турнира, дававший деньги на скромные призы и просаживавший огромные суммы в рулетку, ультимативно потребовал от администрации игорного дома исключить Чигорина из турнира.

– Ноги моей здесь больше не будет, если он станет играть! – кричал князь с пеной у рта.

– Но мы же официально приглашали маэстро Чигорина, – возражали организаторы турнира. – Он приехал, понес расходы, потерял время. Знаменитый шахматист, чемпион России. Как-то неудобно, он может в суд подать, если не будет полного возмещения расходов. Скандал. Это может отпугнуть многих наших клиентов, даже и нешахматистов.

– Я вас понимаю, – процедил князь, вынимая чековую книжку. – Готов заплатить. Вот чек: полторы тысячи франков. Мало – добавлю! Лишь бы глаза мои не видели Чигорина! Гоните его! Он или я!

Заправилы рулетки, конечно, побоялись потерять богатого и тароватого «русского вельможу», хотя и удивлялись столь странному отношению его к соотечественнику. Они предпочли оскорбить русского чемпиона, ведь его репутация знаменитого шахматиста в их глазах стоила мало! Михаил Иванович вынужден был уехать обратно.

Князь Мингрельский, выкинувший очередную «историю», торжествовал.

Чтобы скрыть подлинные мотивы своего поведения, он направил в излюбленный им журнал «Стратежи» письмо (вероятно, с приложением крупного банкового билета), в котором объяснял свой поступок тем, что Чигорин, «будучи в Киеве, не счел нужным явиться в его дворец».

Мингрельский, верный своему прототипу Ноздреву, рассчитывал на неосведомленность французов, которые могли принимать его за настоящего, владетельного князя, а Киев – за его вотчину.

Чигорин, вернувшись в Петербург, рассказывал, что некоторые монакские шахматисты, узнав о поступке князя, подходили к Михаилу Ивановичу и с ужасом спрашивали: «Как?! Вы были в Киеве и не явились ко двору принца? Милостив он еще к вам! Мог ведь и арестовать и в Сибирь сослать! В России, мы читали, это обычно!»

Даже заносчивый Тарраш, являвшийся председателем Ассоциации шахматных маэстро – своего рода профессионального союза шахматистов, – не раскрыл рта, а лишь послал в берлинскую газету такую сдержанную и даже лестную для виновника скандала корреспонденцию: «Не участвует также Чигорин, хотя и прибывший сюда по приглашению турнирного комитета. В последний момент ему сообщили, что президент турнира князь Дадьян Мингрельский подал протест против его участия. Причина та, что Чигорин в своих шахматных отделах высказывался часто очень резко о князе, большом любителе шахмат и весьма сильном игроке».

Только вернувшись после турнира в Германию и будучи вне досягаемости злобного и мстительного Дадьяна, Тарраш выразил свое возмущение поступком князя, приплел еще к этому свои личные обиды и заявил, что больше не будет принимать участие в турнирах в Монте-Карло.

Скандал, учиненный взбалмошным князем, привел к ликвидации традиционных международных турниров на этом курорте.

Год спустя состоялся последний турнир в Монте-Карло, привлекший всего шестерых участников, на котором Дадьян в последний раз потешился почетной ролью председателя.

В мировой шахматной прессе поступок Дадьяна вызвал единодушное суровое осуждение. Так же реагировала и передовая русская общественность. Когда Чигорин вернулся в Петербург, в честь его был устроен по подписке обед, а академик Марков прислал Чигорину теплое письмо, в котором резко осудил князя.

Снова – в центре внимания

Про шахматиста, как и про артиста, часто можно сказать: «Он снова в своем репертуаре».

В мае 1903 года в Вене был организован международный турнир, по условию которого все партии должны были начинаться королевским гамбитом. Это старинное начало, неизменно ведущее с первых же ходов к крайне острой борьбе, с начала века вышло из моды, так как молодые маэстро стейницевско-таррашевской школы предпочитали осторожную позиционно-маневренную борьбу с ничьей в кармане. Чигорин же был не только знатоком всего классического наследия, но и очень любил гамбиты всех родов, столь подходившие к его комбинационному стилю и стремлению к красоте игры.

И хотя в турнире, кроме него, приняли участие еще восемь сильнейших молодых маэстро и старик Гунсберг, оказавшийся на последнем месте, Михаил Иванович сразу же захватил лидерство и удерживал его до конца.

Играли в два круга, так что он должен был проявлять не только искусство атаки, но и демонстрировать в гамбитах особенно точное мастерство защиты.

Особенно сильное впечатление стратегическим новаторством и юношеской свежестью мышления произвела на всех партия Чигорина с Мароци. В ней было то, что не встречалось ранее в этом старинном, детально изученном начале. Во-первых, Михаил Иванович в гамбите слона применил оригинальную, разработанную им самим дебютную систему, во-вторых, он и середину партии провел в совершенно ином духе, чем прежние классики. Раньше в гамбитах белые всегда делали ставку на острую комбинационную борьбу и пуще глаза берегли своего ферзя от размена. Чигорин же всю партию провел в чисто позиционном плане. Он быстро разменял ферзей и потом тонкими маневрами зажал противника в такие тиски, что любой ход вел того к поражению.

Все это явилось новым словом в трехсотлетней истории королевского гамбита.

По окончании партии восхищенный собственным поражением Мароци обнял Чигорина: «Вы сегодня удивительно хорошо играли! На мои ходы вы всегда находили лучший ответ».

А десятилетия спустя этот знаменитый венгерский шахматист так писал о русском корифее: «Никогда не было маэстро, который был бы более близок к великому Морфи, чем Чигорин». Мароци изучал творчество гениального американца и выпустил сборник его партий со своими комментариями.

Хотя на финише Венского турнира русский чемпион от усталости сдал, набрав всего два очка из пяти, и проиграл одну партию в выигрышном положении, а другую в ничейном, все же он легко завоевал первый приз. Михаил Иванович набрал 13 очков в восемнадцати сыгранных партиях, оторвавшись на полтора очка от второго призера – молодого чемпиона США Франка Маршалла и опередив таких тогдашних звезд, как Пилсбери, Мароци, Тейхман, Шлехтер.

Чигорин мог гордиться! Помимо завоевания первого приза, ему было приятно и другое, чисто творческое значение его победы. В то время гамбиты окончательно вышли из моды, так как теоретики типа Тарраша считали их ненадежными, невыгодными для белых дебютами. Чигорин же теоретически и практически доказал, что если к этим древним началам подойти стратегически по-новому, трактовать их не столь односторонне, как в прежние века, то новатору и в них обеспечен успех.

Любопытно, что в наше время такой же точки зрения придерживаются и некоторые советские гроссмейстеры. Применяя против самых опасных партнеров «отживший» королевский гамбит, Бронштейн, Керес, Спасский одержали много блестящих побед.

Получив приз 1900 крон (приблизительно 740 рублей), Михаил Иванович с торжеством вернулся в Петербург, где его вновь чествовали ужином, по отзыву шахматного журнала, «прошедшим очень весело».

Триумф Чигорина в гамбитном турнире неожиданно привел к организации небольшого матча между ним и чемпионом мира Ласкером. Правда, это соревнование было не спортивным, а аналитическим.

Как это получилось?

Жил был некий Исаак Райс – ровесник Чигорина. Родился он в Германии, но в молодости переехал в США, где изучал юриспруденцию в Колумбийском университете, а потом стал там профессором. Это был человек широкого диапазона, для которого, подобно Ласкеру, ученая степень являлась только одной из ступенек к успеху в жизни. В 1885 году профессор Райс основал газету, стал президентом «Форум паблишинг компани», поскольку в Америке газеты – тоже торговые предприятия, а потом занялся всевозможными коммерческими операциями, поняв, очевидно, что «из науки шубу не сошьешь»! Райсу повезло, он разбогател и на склоне жизни страстно увлекся шахматами, особенно теорией гамбитов. В одном из вариантов «гамбита Кизерицкого» он предложил на 14-м ходу очень спорную жертву фигуры и окрестил свое изобретение «гамбитом Райса».

Серьезного теоретического значения этот «гамбит» не имел, тем более что его очень легко было избежать. Но Райс обладал невероятной целеустремленностью, шахматным тщеславием и, главное… туго набитым кошельком. Он щедро организовывал турниры с призами из своего кармана в самых разных странах, финансировал теоретические исследования в журналах и т. п.

Например, только в одном 1903 году Райс пожертвовал двести долларов для проведения в Нью-Йоркском шахматном клубе турнира, где все партии игрались его гамбитом, и двести пятьдесят долларов Американо-Канадскому клубу любителей игры по переписке, чтобы и там организовать турнир для изучения «гамбита Райса». В следующие годы он способствовал организации подобных аналитических турниров и в России.

Но самой блестящей его идеей было привлечь к разработке своего гамбита Чигорина как крупнейшего специалиста в области гамбитов, победителя гамбитного турнира, и хорошо знакомого ему Ласкера, с которым он познакомился, когда чемпион мира гастролировал в США. Интересно, что еще 16 ноября 1900 года в Лондоне состоялась консультационная партия, игранная гамбитом Райса. Белыми играли «союзники» Ласкер и Райс, черными – Мароци и Гоффер. Выиграли белые, и это еще больше окрылило почтенного профессора-бизнесмена.

В «Новом времени» в июне 1903 года, вскоре после окончания гамбитного турнира в Вене, появилось следующее сообщение Чигорина:

«Вчера я получил от г. Эм. Ласкера письмо, которое привожу в извлечении.

„Известный вам профессор И. Райс очень желал бы, чтобы мы совместно исследовали практически одно положение, получающееся в гамбите Райса после 14-го хода белых. Мы сыграем шесть партий, играя их через день. Местом для нашего состязания, которое должно состояться между 16 июля и 1 августа нового стиля, предлагается Остенде или другой европейский купальный курорт. На наши расходы г. Райс ассигнует по 300 долларов (около 600 рублей) каждому.

Нью-Йорк. 4 июня 1903 г. Эм. Ласкер“.

Это лестное для меня предложение, разумеется, мною принято», – сообщил чемпион России.

Правда, Чигорин довольно скептически относился к новорожденному дебюту и к замыслу Райса окрестить дебют своим именем: «И жития-то „гамбиту“ всего-то без году неделя, – еще до письма Ласкера писал он. – Если вариант гамбита Кизерицкого именуют „гамбитом Райса“, то следует и в этом гамбите какой-нибудь вариант с „новооткрытым“ пожертвованием именовать тоже особо».

Но Михаил Иванович принял предложение Райса, за что его нельзя упрекать, так как, во-первых, это все-таки был поединок с чемпионом мира, во-вторых, это была возможность подышать свежим морским воздухом и несколько дней отдохнуть перед намечавшимся трудным чемпионатом России, в-третьих, Райс платил щедро, а Чигорин нуждался, в-четвертых (и это самое главное!), Чигорин брал гонорар не за фальсифицированную партию с Дадьяном Мингрельским или Райсом, а за напряженный аналитический труд.

Любопытно, как четверть века спустя Алехин отозвался о жертве коня, предложенной Райсом. «Она не имеет теоретического значения, – писал преемник Чигорина, – так как черные на восьмом ходу могут путем рокировки перейти в небезвыгодный для них вариант настоящего гамбита Кизерицкого или без большой опасности для себя взять коня, как это уже доказано многочисленными исследованиями (и прежде всего матчем Ласкер – Чигорин! – В. П.). Несмотря на это, – продолжал Алехин, – предложение Райса все же представляет интерес, так как ведет к исключительно сложным положениям и тем дает повод к поучительным аналитическим изысканиям, для которых особенно пригодны партии по переписке».

Итак, «гамбиту Райса», как оригинальному дебюту, была грош цена, но американскому миллионеру, возжаждавшему славы шахматного теоретика, он обошелся в тысячи долларов, которые были им брошены для исследования и рекламы его «изобретения». Душа фанатика – загадка!

Впрочем, нельзя Райса ставить на одну доску с фальсификатором и самодуром Дадьяном Мингрельским. Райс не присваивал себе чужих анализов, а просто хотел доказать правильность своей стратегической идеи – жертвы коня исследованиями крупнейших авторитетов. По обычной практике американских миллионеров, Райс просто «покупал чужие мозги». Райс, образно выражаясь, хотел, не крадучись, обманным путем, по методу Дадьяна Мингрельского, пробраться яко тать в нощи в шахматный Пантеон, а хотел въехать туда торжественно, при всем честном народе, под звуки бубен и литавр, в золотой карете, в упряжке которой были бы Чигорин и Ласкер, под купеческим лозунгом: «Знай наших!»

Аналитический матч Ласкер – Чигорин проходил с 3 по 14 августа 1903 года на английском курорте Брайтоне и закончился победой чемпиона России со счетом +2, –1, =3.

Как видно из письма Ласкера, исследование «гамбита Райса» к моменту встречи корифеев уже далеко шагнуло вперед. Были найдены и многократно проверены лучшие ходы за белых и за черных после жертвы фигуры на восьмом ходу, – вплоть до четырнадцатого хода черных, так что Чигорину и Ласкеру приходилось начинать игру с очень поздней дебютной позиции.

Все партии, по желанию Райса, Ласкер играл белыми, а Чигорин – черными. Одно это условие свидетельствовало о том, как Райс слабо разбирался в шахматах. Он не понимал даже собственных интересов! Ведь чтобы «гамбит Райса» оправдал себя и вошел полноправным членом в семью гамбитов, надо было доказать, что белые взамен пожертвованного коня получают неотразимую атаку. Райс по-обывательски рассудил, что, стало быть, белыми все партии должен играть чемпион мира как сильнейший. На самом же деле белыми следовало играть именно Чигорину, непревзойденному мастеру атаки.

Спустя несколько недель после победы над Ласкером Чигорин отправился в Киев на Третий всероссийский турнир, но по дороге на два дня остановился в Москве. Михаил Иванович был встревожен тем, что на этот раз в первенстве империи от его любимого города – древней русской столицы участвовал только один представитель, да и то только что переехавший в Москву из Петербурга. Это был некий Владимир Юревич, широко известный в столице как типичный представитель петербургской богемы, сильный шахматный профессионал, наряду с ежевечерним «дежурством» у «Доминика» редактировавший шахматные отделы в газете «Новости» и в журнале «Живописное обозрение».

Однако, несмотря на уговоры Чигорина, от Москвы почему-то больше никто в турнире не стал участвовать. Только неутомимый Бобров поехал в Киев в качестве члена организационного комитета и корреспондента собственного журнала «Шахматное обозрение».

Троекратный чемпион России

Третий всероссийский турнир, проходивший в Киеве в сентябре 1903 года, собрал сильный и разнообразный состав, свидетельствующий, насколько далеко за четыре года шагнуло шахматное движение в стране. Кроме представителей Петербурга, Москвы и «хозяев поля», в турнире участвовали шахматисты еще семи городов.

Среди девятнадцати участников чемпионата было только два старика – Чигорин и Шифферс, которым предстояло встретиться с целой плеядой молодых талантливых шахматистов, возглавлявшейся только что получившим звание маэстро от Германского шахматного союза Осипом Бернштейном. Он выступал в турнире как представитель Житомира, но на самом деле приехал из Берлина, где учился на юридическом факультете местного университета. Бернштейна расценивали как главного конкурента Чигорина.

Опасными противниками были Юревич, Левитский, Дуз-Хотимирский, Абрам Рабинович и два представителя шахматного центра – Лодзи: опытный шахматист Георгий Сальве и начинающая знаменитость, в будущем – крупнейший международный гроссмейстер и чемпион России (после смерти Чигорина) двадцатилетний Акиба Рубинштейн, который познакомился с шахматами лишь за четыре года до этого, да и то чисто случайно.

Бедному приказчику в местечке Стависки как-то попался учебник шахматной игры на древнееврейском языке. Юный Акиба изучил основы игры, потом поехал в Лодзь и там вызвал на матч местного чемпиона Сальве. Они сыграли семнадцать партий. Каждый выиграл по шесть партий при пяти ничьих. Восхищенный Сальве рекомендовал Рубинштейна устроителям Третьего всероссийского турнира, и это соревнование лучших шахматистов России явилось лишь вторым серьезным испытанием для Рубинштейна.

Будущие крупные мастера, а пока что зеленая молодежь: Левитский, Рубинштейн, Дуз-Хотимирский, Рабинович, Зноско-Боровский относились к Михаилу Ивановичу с глубоким уважением, как к наставнику и учителю.

Типичные же представители богемы, мелкие шахматные профессионалы Лебедев и Юревич вели себя по отношению к Чигорину неуважительно и порой даже вызывающе.

Да и не только к нему, но и к другим участникам и даже… к шахматному искусству вообще! Сильный и интересный чемпионат России был омрачен таким печальным «подвигом» двух друзей. Назначен был приз за самую красивую партию турнира. Лебедев и Юревич в ночной тиши сочинили фальшивку со многими «эффектными» комбинациями и жертвами, а потом торжественно разыграли ее на турнире. Руководители турнира, несмотря на протесты остальных участников, все же выдали Юревичу приз за красоту игры, – дабы не выносить сора из избы, и тот по-братски поделил его с Лебедевым.

Позже Михаил Иванович по просьбе читателей «Нового времени», прослышавших о некрасивой истории, напечатал эту «партию» со своими комментариями, разоблачавшими фиктивность «красивых» замыслов партнеров. Особенно убийственно прозвучало вводное примечание: «Это начало будущей „блестящей партии“ предупредительно показывали мне за несколько дней до того, как она была сыграна».

Михаил Иванович, конечно, тяжело переживал подобные истории. Он был настолько нервно и мрачно настроен, что уже не мог противиться привычке к алкоголю, который теперь играл роль своеобразного допинга. Чигорин обходил столики еще игравших участников, особенно внимательно разглядывая позиции других лидеров турнира, а потом со своим другом и единомышленником Шифферсом отправлялся на прогулку, во время которой оба маститых маэстро обменивались впечатлениями и воспоминаниями.

В грустном, подавленном настроении был и Шифферс. Михаил Иванович все свободное время проводил с ним, всячески стараясь подбодрить и утешить заканчивающего свой жизненный путь маэстро, но удавалось это ему плохо, так как и сам Чигорин испытывал глубокое разочарование.

Как-то два русских шахматных ветерана сидели на скамейке бульвара, любуясь широкой лентой Днепра, расстилавшейся внизу.