Текст книги "Рыцарь бедный"

Автор книги: Василий Панов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 22 страниц)

 
Посвящается
моему брату и другу – поэту
Николаю Николаевичу Панову
 

Василий Панов
Рыцарь бедный
^{Документальное повествование
о великом русском шахматисте
Михаиле Ивановиче Чигорине}

 
Жил на свете рыцарь бедный,
Молчаливый и простой,
С виду сумрачный о бледный,
Духом смелый и прямой.
 

А. С. Пушкин

Глава первая
Посвящение в орден «Доминиканцев»

В сырой, дождливый день осени 1873 года по Невскому проспекту шли два молодых человека. Это был час, по удачному выражению французов, «между волком и собакой» – быстро наступали северные сумерки. Давно схлынула с широких, просторных тротуаров первая волна гуляющих – няньки с закутанными детьми, блестящие, звенящие шпорами гвардейцы, молодые франты в модных бекешах, нарядные женщины и девушки знатных фамилий, сопровождаемые компаньонками или лакеями. А для третьей, вечерней, или, вернее, ночной волны – бурливой, кипящей, жаждущей развлечений толпы огромного города, – час еще не наступил.

Сейчас на улицы Санкт-Петербурга высыпал чиновный люд, возвращающийся домой после окончания томительного служебного дня в опостылевших канцеляриях. Мелкие и средние чиновники неторопливо шли пешком, вдыхая промозглый воздух и задерживаясь у ярко освещенных витрин. Чиновники высших рангов лихо проносились по бесшумным деревянным торцам Невского проспекта на собственных дрожках, запряженных упитанными лошадями.

Наши молодые люди были одеты в потертые клетчатые пледы, из-под которых высовывались лоснящиеся обшлага чиновничьих вицмундиров. Пройдя почти весь Невский, они остановились у огромного дома близ тускло мерцающего, только что зажженного газового фонаря. Дверь подъезда с ярко освещенной вывеской поминутно открывалась, и за ней слышался звон посуды, веселые крики, неясный гул. В тумане неподалеку тускло вырисовывались гигантские колонны Казанского собора.

– Пойми, Федя, я просто не решаюсь, – сказал один из молодых людей, брюнет двадцати трех лет с резкими чертами лица, большими карими глазами и волевым подбородком, на котором только пробивалась черная бородка. Из-под форменной фуражки с кокардой виднелись зачесанные назад черные, как смоль, волосы. – Куда мне, с суконным рылом да в калашный ряд? В такой ресторан, в центре столицы, как и войти-то не знаю. Я ведь недавно в Питере. Все жил на Охтенских пороховых заводах. Какие у меня там знакомые? Голь перекатная: мещане, мелкие чиновники, как мы с тобою, рабочие, выбившиеся в люди, как мой отец. А ты меня тащишь туда, где, сам говоришь, и бароны и генералы бывают. Разве я чета генералам да богачам? На равной ноге с ними быть не могу, а пресмыкаться не стану: не такая у меня натура.

Его задумчивые, грустные глаза гневно вспыхнули. Он нервно провел рукой по лицу и заставил себя ласково улыбнуться приятелю.

Тот был полным контрастом собеседнику. Приземистый, толстенький, веселый человечек с душой нараспашку. Говорил быстрым, четким тенорком, непрестанно улыбался и для большей убедительности горячо жестикулировал.

– Чудак ты, Миша! Боишься людей, привык жить, как таракан в щели. Сейчас не николаевские времена, чтоб перед каждым фон-бароном тянуться. Сейчас 1873 год. Если есть голова на плечах, и в люди выйти, и разбогатеть недолго.

– Я к этому не стремлюсь.

– Я к примеру сказал. Но я ж тебя не в аристократический салон веду, а к будущим друзьям. Ты интересуешься шахматами, играешь хорошо…

– Какое там хорошо! До знакомства с тобою семь лет фигуры в руки не брал. Да и научился играть только шестнадцати лет. Был у нас учитель немецкого языка Шуман, славный такой старик. Увидит тоскующего воспитанника и подзовет к себе: «Ты что делаешь? Погоди-ка!» Вытаскивает из шкапчика доску с шахматами и начинает показывать ходы. Сам играл слабо. Я и увлекся – все-таки какой-то просвет в нашей горькой жизни. Все свободные часы проводил за игрой с товарищами и с Шуманом. Под конец стал ему даже фору давать – ладью.

– Так много? Это значит, дружище, у тебя талант. Мы с тобою лишь месяц знакомы, но я сразу распознал. Ты и меня уже побеждаешь.

– Какой я игрок! Ни книг по шахматам не читал, ни журналов, а говорят, есть специальные. Теорию не знаю, с дебютами знаком понаслышке. Королевский гамбит! Еще какой-то! Я, брат, самоучка во всем. Ты меня обещал свести в шахматный клуб, показать настоящих, сильных игроков, не таких, как мы с тобой, а куда тащишь?! В ресторан! Выпить! Нешто я не вижу!

– Ах, Миша, Миша, как ты несправедлив! Я ведь добра тебе желаю! А настоящих шахматистов покажу тебе сейчас же, высших категорий.

– Какие там еще категории?

– Так принято делить шахматистов. Самые слабые, начинающие, вроде тебя – пятая категория. Получше, поопытнее, не первый год играющие, вроде меня – четвертая категория. Опытные, сильные шахматисты – третья категория. А уже бывалые, понаторевшие и в теории и в практике игроки, бравшие призы в соревнованиях, – вторая категория.

– А первая?

– А это, братец ты мой, – уже вершина, орлы. На Западе их величают «маэстро», по-нашему – умельцы, мастера. Это уже подлинные доки! Во всей России таких, может быть, лишь десяток или дюжина наберется. У нас в Питере самых могучих – двое: Шумов Илья Степанович, бывший моряк, крупный чиновник. Играет, как бог, и задачи шахматные забавные составляет. А второй – твой ровесник Шифферс Эммануил, учитель математики, художник-любитель, знаток шахмат, с младых ногтей играет; его мать, отец, братья, сестры – тоже! Про Шифферса Илья Степанович во «Всемирной иллюстрации» писал, что он молодой шахматист, но уже опытный, искусный и знающий всю шахматную теорию, как «Отче наш». Еще есть Ашарин, Петровский, Безкровный. В Москве – музыкант Соловцов да учитель Шмидт. В Варшаве – купец Винавер, в Нижнем Новгороде – адвокат Хардин. В своих поместьях проживают герой севастопольской обороны князь Сергей Урусов и его брат Дмитрий. Вот, пожалуй, и все шахматные киты Российской империи. Сергей Урусов, рассказывают, до того любил шахматы, что во время войны – а он был храбрейшим офицером – пришел к начальнику севастопольского гарнизона Сакену с замыслом: предложить англичанам сыграть партию в шахматы. Наградой победителю, призом должна была быть передовая траншея, которая уже много раз переходила из рук в руки и стоила сотни жизней. Урусов головой ручался, что выиграет эту партию у любого англичанина. Сакен, конечно, рассмеялся и отказал Урусову. А, ей-богу, напрасно! Урусов победил бы обязательно! Еще бы: знаток теории, игрок первой категории.

– К чему категории-то эти? Не все ли равно, кто какой?

– Э, нет! Благодаря им все друг с другом в турнирах могут играть, даже самый сильный с самым слабым. Так-на-так, то есть на равных, ты не станешь, да еще на деньги, играть с маэстро. Даст мат – чихнуть не успеешь! Сразу кошелек опустеет! А тут делается иначе. Первая категория дает второй пешку и ход, то есть снимает у себя пешку и играет черными. Третья категория получает от первой пешку и два хода, то есть, имея лишнюю пешку и играя белыми, делает сразу два хода. Четвертая категория получает от первой фору коня, пятая – берет целую ладью. Такое же соотношение и других категорий. Например, игрок второй категории дает четвертой пешку и два хода, пятой – коня. И турниры с участием шахматистов всех пяти категорий устраиваются. Играет поочередно каждый с каждым. Называются они гандикапами.

– Как интересно! А я и не знал! Значит, даже такой шахматный неуч, как я, сможет сразиться с мастаком! Идем скорей в шахматный клуб! Чего мы тут полчаса торчим у ресторана, точим лясы. Уже прохожие оглядываются.

– Да я ж тебя, упрямца, добру учу. Туда идти ни к чему. Одна слава, что шахматный клуб, а на самом деле – комната в «Немецком собрании», в просторечии в «Шустер-клубе», где богатая немчура петербургская собирается. Чинно, солидно, скучно. Русские шахматисты не любят там бывать. Все вступили в орден доминиканцев.

– Чепуху городишь, Федя. Доминиканцы – это католические монахи. При чем тут шахматы?

– Это в шутку, да не совсем. «Доминик» – название ресторана… Деньги-то у тебя есть?

– Я, брат, сегодня богат! Вчера двадцатое было, жалованье получил. Отдал хозяйке меблированных комнат, заплатил за месяц в столовку за «домашние обеды», купил новые брюки, галстук английский, стихов две книжки – Некрасова и Никитина, да еще синенькая в кармане осталась. На кофе и на пироги нам с тобой хватит.

Федор хотел что-то сказать, но запнулся, видимо боясь спугнуть друга, и, схватив его за руку, втащил в подъезд ресторана.

Ресторан «Доминик» был любимым прибежищем петербургского неслужилого люда: писателей, журналистов, актеров, художников, людей неопределенных занятий, а также шахматистов. Основатель ресторана швейцарский купец Доминик Яковлевич Риц-а-Порт не подозревал, что он навсегда вписал свое имя в летопись русских шахмат! В ресторане целый край огромного зала был отведен под бильярдные столы, столы для игры в домино, шахматные столики. Там можно было за 20 копеек в час получить шахматную доску с комплектом фигур. Расположенный в центре города, «Доминик» являлся как бы призывным маяком для многих поколений шахматистов на протяжении почти восьмидесяти лет: с 1841 года до Октябрьской революции. Прийти из холодных, неуютных меблированных комнат в теплое, светлое помещение, отдохнуть за газетой, закусить, выпить, поиграть на бильярде, в домино, в шахматы – что еще требовалось для безалаберной петербургской богемы?

Игра в шахматы велась обычно на денежную ставку – на равных или с форой – на дачу вперед. Некоторые сильные шахматные игроки проводили долгие вечера в этом ресторане; по шутливому выражению – «выслуживали пенсию» у «Доминика». Друг с другом они играли редко, выжидали появления слабо играющего, но денежного любителя. Эти «петербургские доминиканцы», действительно составлявшие своеобразный орден шахматных профессионалов, к концу вечера не только оправдывали расходы на кофе, напитки и закуски, но и уносили домой несколько рублей чистой выручки.

Впрочем, Петербург не был исключением. То же происходило в Москве в известной кофейне Печкина, частыми посетителями которой были в свое время Герцен, Белинский, Грановский, Щепкин, Мочалов, и в большинстве крупных городов Российской империи, отнюдь не поощрявшей возникновения специальных шахматных клубов.

Друзья отдали швейцару пледы и, потирая зазябшие на осеннем воздухе руки, вошли в зал. Федя, уже не раз бывавший у Доминика, провел Михаила прямо туда, где собирались заядлые любители шахмат.

Перед их взорами предстала картина, удручившая бы любого нового человека. Ресторанные испарения смешивались с густым табачным дымом, синеватой пеленой свисавшим с потолка. Перекликания официантов, повторявших заказы буфетчику. Стук бильярдных шаров, сопровождаемый таинственными криками: «Желтый в среднюю!», «Карамболь по красному!», «В угол на шлоп-штосе!». Резкие удары костяшек домино под аккомпанемент прибауток. И тут же несколько шахматных столиков. Каждый был окружен плотным кольцом любителей, ждущих своей очереди выйти на арену или просто в удовольствием наблюдающих, как сильный шахматист громит «туриста». Так на жаргоне «доминиканцев» назывался слабо играющий любитель, получавший фору «туру» – тогдашнее наименование ладьи. Здесь тоже стоял шум, слышался смех, похвалы удачным ходам, подтрунивание над ошибками, обсуждались шансы и даже заключались пари: кто победит.

– Вот ад-то! – вырвалось у Михаила, и, обратившись к Феде, он с изумлением спросил: – Да как же играть, как думать в такой обстановке?! Вот ты мне рассказывал, что знаменитые шахматисты иногда объясняют свое поражение плохим настроением, небольшим нездоровьем или тем, что зрители разговаривают, отвлекают внимание. А как бы они играли в такой духоте, как здесь, в табачном дыму, среди гвалта игроков в домино, в бильярд?! Какими нервами, какой крепкой головой надо обладать, чтоб играть у твоего Доминика!

Федя, считавший себя заправским «доминиканцем», только рассмеялся такой наивной тираде:

– Э, брось, подумаешь! Привычка – вторая натура! Зато весело. И выпить можно, и побеседовать со знатоками, и теории игры поучиться.

– Ну, а где твои шахматные львы и орлы? Показывай зверинец!

– Вот, смотри налево. – Федя показал на сидевшего поодаль за кружкой пива и блюдом раков солидного пожилого человека с военной выправкой. Он держал перед собой раскрытую записную книжку и карманные шахматы. – Я тебя познакомлю, благо никого нет. Ваше превосходительство, разрешите представить моего друга коллежского регистратора Михаила Ивановича. Шахматы любит – страсть!

Сидящий важно сунул Феде два пальца и внимательно посмотрел на новичка, как человек, привыкший к быстрой и точной оценке людей.

– Так, так, – начальственным басом сказал он. – Одобряю. Для молодого чиновника шахматы полезны весьма и весьма! Приучают к рассудительности, аккуратности, терпению. Хвалю! А задачи любите решать? Мой отдел читаете?

– Он, ваше превосходительство, в Питере недавно, – заторопился Федя. – Еще ничего и никого не знает. Я его, так сказать, ввожу в курс. Знай, Миша, что Илья Степанович Шумов как знаменитый игрок и председатель Общества любителей шахматной игры приглашен заведовать шахматной страницей в журнале «Всемирная иллюстрация». И печатает там свои скахографические задачи с остроумными стишками. «Скахографические» – это, братец ты мой, значит – изобразительные. Шахматные фигуры в них изображают какую-нибудь вещь или событие. У меня, ваше превосходительство, есть даже сборник ваших задач. Роскошное издание! Вот, Миша, интересно. Целая шахматная азбука, где фигуры расположены в виде букв и надо дать мат в два, три, четыре хода. А в одной расположены в виде сабли. Эта двухходовка называется «Меч Дамоклеса». Я даже подпись наизусть выучил:

 
Война! Война! Кто думать мог?!
Меч Дамоклеса, как злой рок,
Висит над черным королем.
За что ж мы с ним войну ведем,
За что громим со всех сторон?
Ужель за то, что черен он…
 

Шумов удовлетворенно улыбнулся. Как многие поэты и шахматисты, он был падок на лесть, а искреннее восхищение простодушного Феди было вдвойне приятнее. Шумов был подлинным фанатиком шахмат. Воспитанный, как и его три брата: Петр, Алексей и Николай, в морском корпусе, он четыре года проплавал в чине мичмана и лейтенанта на кораблях, но потом, увлекшись шахматами, перешел на службу в кораблестроительный департамент, для постоянного «сухопутного» контакта с шахматной жизнью. Шумов быстро завоевал на родине и за рубежом репутацию одного из сильнейших шахматистов России. Вместе со знаменитым Петровым и известным Янишем он был приглашен в 1851 году на первый международный турнир в Лондоне. К сожалению, никто из этой могучей русской тройки поехать в Лондон не смог.

В уже довольно высоком чине статского советника Шумов в 1862 году перешел на службу в министерство государственных имуществ. Будучи чиновником особых поручений при министре, Шумов часто выезжал в командировки в разные города Российской империи и не упускал случаев наладить связи с провинциальными шахматистами.

Шумов был создателем своеобразного жанра шахматного юмора.

Можно привести такой пример. В «Евгении Онегине» есть упоминание, что влюбленный Ленский часто играет с Ольгой в шахматы:

 
Уединясь для всех далеко,
Они над шахматной доской,
На стол облокотясь, порой
Сидят, задумавшись глубоко,
И Ленский пешкою ладью
Берет в рассеянье свою.
 

Шумов остроумно «обыграл» последние две строки. Он сообщил читателям «Всемирной иллюстрации», будто редакция получила несколько партий, игранных между героями пушкинского романа, причем: «Партии писаны рукою Ольги. Везде делается мат Ленскому». После этого Шумов напечатал сочиненную им мифическую партию Ленский – Ольга, доведя ее до позиции, где влюбленный поэт «в рассеянье» берет пешкой свою же ладью, замечает ошибку, хочет поставить фигуры на место, но кокетливая Ольга не позволяет ему переменить ход и объявляет Ленскому мат в пять ходов.

В другой позиции, якобы создавшейся в партии между теми же партнерами, на одну из клеток доски села муха. Ольга подумала и сказала жениху со смехом: «Я сейчас из мухи сделаю слона». Ставит на место улетевшей мухи слона и объявляет жениху в создавшейся позиции мат в четыре хода.

Такие шахматные, или, вернее, околошахматные произведения Шумова доставили ему широкую известность не только в России, но и за рубежом, поскольку он «обыгрывал» и актуальные политические события. Например, одна задача называлась «Война Англии с зулусами». В ее ходах и в стихотворном комментарии высмеивалось поражение английских войск (белые), нанесенное им черными – зулусами.

Другая задача была посвящена поражению Наполеона III во франко-прусской войне.

В описываемое нами время Шумов заслуженно считался (Петрова и Яниша уже не было в живых) сильнейшим шахматистом Петербурга, если не всей России. Но его славу уже начинал затмевать двадцатитрехлетний Шифферс, и Шумов не подозревал, что второй, еще более опасный «могильщик» ее, стоял сейчас перед ним.

– Может быть, соблаговолите испытать молодого любителя, ваше превосходительство? – спросил Федя, дергая за рукав друга и заискивающе заглядывая в глаза Шумову.

Тот важно покачал головой.

– Времени нет, должен доклад министру готовить. Да и неохота грабить неопытных новичков. Есть у нас такие, я – не из них. Да вот Шифферс, кажись, прикончил очередную жертву. Сыграйте с ним, если есть охота и… но не прогадайте: скажите, что вы «турист»!

– Я здешний, не приезжий, я не турист, – начал было Михаил, но Федя, засмеявшись, толкнул его в бок и что-то зашептал.

Шумов подозвал официанта, бросил ему рублевку и, кивнув друзьям, направился к выходу. Молодые люди подошли к столику, где, окруженный толпой поклонников, восседал Шифферс. Это был симпатичный молодой гигант с зачесанной назад копной белокурых волос, с густой бородой и умными серыми глазами. Он приветливо помахал рукой Феде.

– Федор Федорович! Мое почтение! Зачем пожаловали? Верно, реванш за прошлую среду хотите взять?

– Нет, почтеннейший Эммануил Степанович, кишка тонка! Вот хочу вас познакомить с приятелем. Тоже шахматист, но начинающий.

– Очень приятно, – привстав и протянув руку, обратился Шифферс к Михаилу и, тряхнув своей львиной гривой, добавил: – Нам молодые силы ой как нужны, а то что ж с одними стариками бороться. Желаете партийку?

Михаил замялся. Федор пришел к нему на выручку:

– А какую вы ему дадите фору для уравнения сил? Он даже теории не знает. Мат слоном и конем не даст.

– Фору? Гм! Ну, пожалуй, для почина, как «туристу», ладейку… По «франку» партию. Согласны?

– Эммануил Степанович предлагает тебе дать вперед ладью и играть на ставку, – перевел Федя другу жаргон «доминиканцев».

– Не понимаю, – пробормотал Михаил. – Я сам когда-то давал ладью вперед – это ужасно много. Вам трудно будет. И никаких франков у меня нет, только русские деньги.

Окружающие дружно рассмеялись.

– Теперь я вижу, что вы вправду новичок, – улыбнулся Шифферс. – «Франк» у нас, «доминиканцев», означает четвертак, двадцать пять копеек. А если вы сами давали ладью, значит действительно такая фора мне трудновата. Желаете лошадку вперед?

– Бери, бери! – торопил друга Федя. – Даровому коню в зубы не смотрят! Покажи, как люди с Пороховых играют! Или пороху не хватит?

Михаил смущенно сел против Шифферса. Тот быстро расставил фигуры, взяв себе белые и сняв у себя ферзевого коня. Окружающие сдвинулись ближе. Федя притаил дыхание.

Но, к его разочарованию, партия продолжалась лишь несколько минут. Шифферс – опытный игрок на дачу вперед, знаток теории и мастер атаки – предложил королевский гамбит и, выиграв вскоре ферзя за слона, принудил противника к сдаче.

– Не унывайте! – добродушно подбодрил победитель обескураженного новичка. – Если конька вам маловато, попробуем на ладью. Сравняем шансы.

Говоря так, Шифферс немного хитрил. Хотя лишняя ладья дает гораздо большее преимущество, нежели лишний конь, но оно сказывается только в середине или в конце партии. При игре же с начинающими опытный шахматист стремится добиться победы уже в дебюте. В начальной же стадии партии конь быстрее вводится в бой и легче создать немедленную атаку на короля, чем без коня, но при ладье.

Михаил побледнел от обиды и разочарования, но не протестовал и позволил Шифферсу в очередной партии снять с доски ферзевую ладью.

И эта партия длилась недолго. Шифферс закончил ее таким эффектным матом, что окружающие их любители игры зааплодировали. Федя же вздохнул.

«Черная пятница!» – подумал он, подразумевая, что его другу, как получающему большую фору, приходится все партии играть фигурами черного цвета.

– За вами два «франка», – ласково сказал Шифферс противнику. – Желаете еще?

– Конечно! – резко ответил Михаил, а в голове у него пронеслось: «Пять рублей, деленные на „франки“, – это двадцать партий. Но надо оставить хотя бы на стакан кофе и бутерброд. Пусть не считают за нищего, не смеются! И на конку сегодня и завтра. Стало быть, самое большее – еще четырнадцать партий. А главное – лучше играть. Целая ладья перевесу, а я проигрываю, как ребенок. Позор! Стыд! Но как он играет! Как играет!!»

Следующая партия снова принесла победу Шифферсу, но уже не так быстро. В четвертой партии Михаилу удалось дать вечный шах. Потом опять последовали три проигрыша. И наконец – первая победа новичка!

– Молодец! – похвалил партнера Шифферс. – Уже зубы показываете!

Михаил быстро подсчитал в уме: пять проигранных четвертаков равны одному рублю двадцати пяти копейкам минус отыгранный «франк». Итак, потерян пока только целковый. Вперед! В бой!

И он бодро расставил шахматы.

. . . . . . . . . .

– Ресторан закрывается! – раздался у столика мягкий голос официанта. – Прикажете-с получить за кофе, за бутерброд, за пользование шахматами?

Михаил оглянулся. Кроме Феди, никого у столика уже не было. Ресторан опустел. В окно глядела глухая петербургская ночь. Михаил заплатил официанту, поднялся со стула и поглядел на партнера. Шифферс также встал, потянулся, разминая затекшие члены, и зевнул.

– Плюс пятнадцать, минус три, четыре ничьи, – лаконично сказал он. – Всего лучшего, господа. А у вас, знаете, – обратился он к Михаилу, – есть способности к игре. Годика через три будете на третью категорию играть. Главное – больше практики, ну и с теорией надо познакомиться. Вы, я вижу, – «натуршпилер», самоучка, а без теории далеко не уедешь… Ну, я пошел. Устал как собака. Утром в гимназии математику оболтусам преподавал, днем в Эрмитаже картину Брюллова копировал, вечером вас в члены ордена «доминиканцев» посвящал, ха, ха! Пора и на боковую.

Шифферс снова зевнул во весь рот, небрежно сунул в жилетный карман трехрублевку, полученную от Михаила, накинул крылатку и широкополую шляпу, обычный костюм художников того времени, взял стоявший в углу мольберт и ящик с красками и, вежливо поклонившись друзьям, удалился.

Спустя несколько минут за ним последовали и приятели.

Федя просто не мог посмотреть в лицо Михаилу. Он знал, что его друг остался даже без денег на конку и сейчас побредет домой пешком от Невского проспекта до окраины Васильевского острова, да еще на пустой желудок. Неплохое расстояньице.

Сам Федя жил совсем близко, и ему жаль было оставить друга в беде. Его терзали угрызения совести еще и по другой причине. Он смущенно остановился на перекрестке.

– Ах, Миша, Миша, прости меня! Это из-за меня ты без копейки, и дать тебе взаймы ничего не могу – сам гол как сокол. Ах, как некрасиво вышло! И обыграли тебя в пух и прах, и обидели, сказав, что только года через три… Я-то рассчитывал, что если ты и проиграешь с лишней ладьей, то две–три партии. Если б я знал…

Федя взглянул на друга и запнулся, увидев, к своему изумлению, что тот вовсе не убит горем, а находится в приподнятом настроении. Глаза Михаила сияли, лицо, обычно бледное, раскраснелось.

– Как он играет, Федя, как божественно играет! Вот уж подлинный маэстро! Это, Федя, не то, что мы с тобой. Куда мне до него! Это настоящее, большое искусство! Преклоняюсь! За такой урок ничего не жалко!

– Урок-то урок, но он тебе обошелся дороже билета в Мариинский театр. Как же ты дотянешь до жалованья? И зачем я привел тебя сюда?! Тебя, наверно, впредь и калачом не заманишь к нашим петербургским доминиканцам? Что ж, может, и к лучшему, что больше сюда не придешь…

– Я – не приду?! Завтра же! Продам на Апраксином рынке новые брюки, заложу отцовские серебряные часы, выпрошу у казначея малую толику, если надо, к ростовщику пойду, но приду… учиться игре! У Шифферса! У Шумова!! У Черта Ивановича!!! И вот тебе мой зарок: через три года не игроком третьей категории стану, а сам буду не хуже Шифферса. Покажу ему, и Шумову, и всем кузькину мать – не будь я Михаил Чигорин!