Текст книги "Рыцарь бедный"

Автор книги: Василий Панов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 22 страниц)

– Знаете, Эммануил Степанович, – сказал Чигорин, – за последнее время мне все чаще и чаще приходит в голову, не ошиблись ли мы, избрав шахматы своим призванием? Сколько мы сил отдали развитию шахмат в России и что же… ни одна собака спасибо не скажет. Даже от молодежи порой встречаешь неуважительное отношение.

– Молодежь-то что, – ответил Шифферс, – с годами поумнеет. Сбивают с толку ее такие люди, как Лебедев да Юревич. Да и что с нее требовать, если даже сами заправилы общественного мнения, деятели печати не понимают значения шахмат. Уж кому-кому, а им бы следовало… Вот, к примеру, Адольф Федорович Маркс, издатель «Нивы» – да вы его знаете! Когда ни приду в редакцию с очередным шахматным отделом для «Литературных приложений», выйдет ко мне с толстенной пачкой писем в одной руке и с тоненькой в другой и начнет тыкать: «Смотрите, как мало писем по вашему шахматному отделу! А вот сотни писем с решениями головоломок и кроссвордов! Не сравнить! Значит, публике не шахматы ваши нравятся, а загадки да „смесь“!»

– Знаю! – махнул рукой Михаил Иванович. – Он и меня так дразнил, когда я вас заменял по отделу. Этим торгашам, кроме рубля, кроме подписчика лишнего, ничего не дорого. Помните, как тот же Адольф Чехова кругом пальца обвел? За семьдесят пять тысяч, да и то в рассрочку, купил все сочинения такого замечательного писателя, а потом сотни тысяч нажил на них.

– А я, Михаил Иванович, присутствовал при том, как Чехов отбрил его, – оживился Шифферс. – Приехал недавно Антон Павлович в Петербург, в злой чахотке, еле ноги волочит. Зашел к нам в редакцию. Выходит к нему сам Адольф. Неловко ему, что так надул больного писателя, и говорит: «Разрешите вам подарить пять тысяч на лечение». Тот посмотрел на него долго-долго. Человек деликатнейший, не выругался, а тихо ответил: «Я подарков не принимаю». Наверно, хотел сказать: «подачек». Ну, Адольф и так понял, покраснел весь… Расщедрился на пять тысяч! Это самому Чехову, а что же ожидать такой козявке, как я. Болею вот, через силу хожу, а свалюсь, копейки не пришлет. А ведь сколько лет я на него верой и правдой работал.

– И создали лучший в мире журнальный шахматный отдел! – тепло сказал Чигорин. – И я это говорю, и все. Гордиться этим должны, а не унывать!

– Все так, Михаил Иванович, да ведь утешение плохое, что другим не лучше нас. И на Западе не лучше. Стейниц в сумасшедшем доме для неимущих умер. А чемпионом мира был! Вы вот удивляетесь, верно, что я к этому зазнавшемуся хаму Дадьяну, который вас так обидел, играть хожу и хвалю его в печати… Презираете, может, меня…

– Что вы, Эммануил Степанович, – поспешно перебил Чигорин. – Я все понимаю. Нужда пляшет, нужда скачет, нужда песенки поет. Она вас заставляет кривить душой.

– Я стар, болен, крышка скоро. Нет сил играть и работать. А от Дадьяна получишь несколько десятков рублей, – неделю-две проживешь в достатке и на докторов хватит. А что Дадьян будет хвастаться, что, дескать, победил меня – плевать! Все равно никто не поверит, кроме таких же знатных оболтусов… Да и настоящих шахматистов наперечет осталось. Мы с вами – последние могикане.

Чигорин покачал головой.

– В этом я с вами не согласен! Есть среди молодежи и талантливые. Дуз-Хотимирский, Левитский, Рубинштейн из участников, Евтифеев у нас в Питере, Гончаров в Москве. Но беда в том, Эммануил Степанович, что при нашем «расейском» режиме неоткуда ждать большого пополнения. Кто играет? Интеллигенция, дворяне да чиновники. А простой народ? Господи! При четырнадцатичасовом рабочем дне как может рабочий думать о шахматах? Лишь бы кое-как поесть да соснуть до нового гудка! А крестьяне? Почти все безграмотны, задавлены недоимками, налогами. Я недавно наткнулся на рассказ Чехова «Мужики». Ну, скажу я вам!..

Шифферс кивнул:

– Читал. Потрясающая картина деревенского упадка! Прямо в глазах стоит.

– Вот-вот! И еще прочел как-то повесть Вересаева «Конец Андрея Ивановича». Из рабочей жизни. И там – и там сплошной мрак! Нет, пока народ в этакой нищете и бесправии, никакая культура, никакие шахматы в голову не полезут… Я не революционер, далек от всего такого, но уверен, что допрыгаются наши господа до кровавой революции! А когда наступит новая жизнь, тогда и культура расцветет, и для шахмат место под солнцем найдется.

Чигорин вскочил и нервно заходил около скамейки. Шифферс печально улыбнулся.

– Мечтатель вы, Михаил Иванович, каким были, таким и остались! Фантазер! Как я увидел вас впервые тридцать лет назад у «Доминика», – робкого, застенчивого, с пылающими глазами и тонкими, нервными руками, – так и подумал сразу: «Наверно, поэт какой-нибудь». Что ж, не на много ошибся! Вы и впрямь стали поэтом, только шахматным. И сейчас заговорили, как поэт, о счастливом будущем России – убогой и нищей. И как все поэты, умрете с голоду в какой-нибудь петербургской мансарде… Что ж, пора идти на игру. А потом потащусь к светлейшему князю играть по консультации. Он с Лебедевым, я с Юревичем. Мы прикинули держаться ходов двадцать пять, а потом сдаться, чтобы не тянуть с гонораром. Да и выпьем с Дадьяном «на радостях» в честь его «победы»… Не презирайте меня, Михаил Иванович! – неожиданно и жалобно закончил Шифферс.

– Презирать?! Что вы! Помилуйте! Наоборот: мне просто больно видеть замечательного маэстро, моего учителя в такой крайности. Смею ли я? Да я и сам не знаю, что будет со мною завтра… Эх! Неужели не наступит время, когда лучшие шахматисты России на склоне лет будут иметь обеспеченную старость, кусок хлеба, теплый угол, пенсию, наконец! Да что говорить! Будем утешаться, Эммануил Степанович, одним. Поверьте мне, и меня и вас помянут потомки добрым словом, и шахматы будут в почете… лишь бы дали народу жить по-человечески!

И они вернулись в помещение богатого Велосипедного клуба, где проходил турнир.

Этот чемпионат России протекал для Чигорина не так гладко, как предыдущие. Михаил Иванович начал турнир неудачно, проиграв в первом же туре Юревичу, которого он явно недооценивал. В дальнейшем Чигорин в начисто выигрышном положении, имея лишнего ферзя, из-за грубых ошибок проиграл Бернштейну, чем резко увеличил шансы этого германо-русского маэстро на первое место.

Но потом, почувствовав опасность потерять звание чемпиона страны, Михаил Иванович взял себя в руки и, выиграв на финише девять партий подряд, завоевал первый приз и в третий раз звание чемпиона Российской империи.

Вторым был Бернштейн, отставший от победителя на очко, третьим – Юревич. Далее следовали два представителя Лодзи: Сальве, взявший четвертый приз, и Рубинштейн, завоевавший пятый приз. Для обоих турнирных дебютантов это было огромным успехом, особенно для совсем еще неопытного Рубинштейна. Шестым был девятнадцатилетний петербуржец Зноско-Боровский.

Неудачно провел свое, как выяснилось впоследствии, предсмертное выступление Шифферс, поделивший одиннадцатое – двенадцатое места с молодым талантом из Вильны А. Рабиновичем.

На обратном пути из Киева Михаил Иванович провел недельные гастроли в Москве, где его с энтузиазмом приветствовали любители игры.

Теплые, дружеские отношения к этому времени установились у Чигорина с Бобровым, и он не только позволяет этому энтузиасту перепечатывать свои уже опубликованные в газете материалы, но и дает тому оригинальные работы. В объявлении о подписке на новый, 1904 год Бобров в своем журнале дает такой крупный анонс:

«Как и в предыдущем году, „Шахматное обозрение“ в 1904 г. будет издаваться при ближайшем участии М. И. Чигорина».

В октябре Чигорин гостил в Ревеле (ныне Таллин), куда его пригласил… «Чигорин»! Так называлось только что организованное там шахматное общество.

В конце года у членов чигоринского кружка, базировавшегося при петербургском «Собрании врачей», возникла мысль провести матч по телеграфу из двух партий с парижским шахматным кружком имени Филидора. Чигорин взял на себя все организационные хлопоты и начал переписку об условиях матча с французами, но после длительных проволочек дело почему-то расстроилось.

Четвертое путешествие шахматного Синдбада

Двенадцать лет прошло с тех пор, как Михаил Иванович, проездом на Кубу, посетил Соединенные Штаты, и пятнадцать лет – с тех пор, как в этой стране состоялся первый международный турнир, принесший ему мировую славу.

Весной 1904 года Чигорин вновь получил приглашение принять участие в международном турнире в США, в котором восемь европейских маэстро во главе с чемпионом мира должны были встретиться с восемью американскими.

По дороге Чигорин заехал в Лодзь, где провел сеанс одновременной игры и сыграл две тренировочные партии с Сальве с равным счетом.

И вот русский шахматный Синдбад в четвертый и последний раз пересекает Атлантический океан, на этот раз на комфортабельном пароходе и в обществе других европейских шахматных знаменитостей: Ласкера, Шлехтера, Тейхмана, Мизеса, Яновского, Марко, Лоуренса и молодого чемпиона США Маршалла, возвращавшегося на родину, чтобы скрестить оружие со своими спутниками и с земляками.

Турнир был организован на модном американском курорте Кембридж-Спрингс неутомимым председателем Манхэттенского шахматного клуба профессором Райсом, в значительной части финансировавшим соревнование.

Этот добродушный фанатик по-прежнему упорно стремился к славе шахматного теоретика. В регламент турнира им был включен такой забавный пункт: «По субботам участники турнира занимаются анализом „гамбита Райса“», на что для их поощрения Райсом была ассигнована странная сумма – 320 долларов. Примером таких «теоретических занятий» может служить консультационная партия, игранная гамбитом Райса. Белыми играли Чигорин, Фокс, Шлехтер и Яновский, черными – Маршалл, Пилсбери, Марко и Ходжес. Белые красиво выиграли.

После того как участники прибыли в Нью-Йорк, щедрый Райс устроил в их честь роскошный банкет. Они были приняты в Белом доме тогдашним президентом США Теодором Рузвельтом, страстным охотником и спортсменом, а затем – мэром Нью-Йорка. А на самом курорте шахматистов торжественно встретила делегация граждан, и они под звуки марша совершили круговой объезд курорта в каретах (автомобили тогда еще не получили массового распространения). В первой карете ехали Райс и чемпион мира. Городок был украшен и иллюминирован. Школьники приветственно размахивали флажками стран участников турнира, оркестр исполнял национальные гимны.

После двадцатипятидневной борьбы (играли четыре партии в неделю при двух днях доигрывания) 19 мая 1904 года турнир закончился блестящей победой чемпиона США. Маршалл провел весь турнир без единого поражения и на два очка оторвался от поделивших второй и третий призы Ласкера и Яновского.

Интересно, что яркий комбинационный талант американского маэстро сформировался под несомненным влиянием Чигорина и стиль их игры был родствен. Когда в гамбитном турнире в Вене Маршалл завоевал второй приз, тотчас за Чигориным, его успех вызвал завистливую критику последователей осторожного Тарраша, и Михаил Иванович выступил в печати с таким заявлением: «Рискованная игра Маршалла мне более люба, чем „правильная“ игра многих современных маэстро».

Четвертый приз в Кембридж-Спрингсе получил австриец Марко, пятый – опытный американский маэстро Шовальтер, а шестой приз поделили Чигорин и Шлехтер.

Неудачно сыграл прежний чемпион США Пилсбери.

Это было его последнее выступление. Умер он через два года.

Сравнительный успех Чигорина омрачался тем, что против первых пяти призеров он набрал только пол-очка, сделав эту ничью с победителем турнира. Лишь против Тейхмана Чигорин блеснул оригинальной стратегией, обеспечившей контратаку, проведенную чемпионом России в стиле его молодости. Но даже в партиях с второстепенными участниками Михаил Иванович играл неровно и (что раньше с ним случалось очень редко) попадал в сильнейший цейтнот. Он допустил грубую ошибку в начисто выигрышном положении с Ходжесом, просрочил время на обдумывание ходов и получил ноль вместо очка в партии с Марко, просрочил время в партии с Фоксом.

Вернувшись в Петербург, Михаил Иванович работал над сборником партий Третьего всероссийского турнира. Он осуществлял общую редакцию книги и сам прокомментировал наряду с другими участниками турнира ряд партий. Сборник вышел в свет осенью 1904 года в хорошем оформлении и явился первым в России изданием подобного типа.

Тогда же Чигорин посетил Москву, где, кроме сеансов одновременной игры, провел семь показательных партий с сильнейшими московскими игроками, одержав пять побед при одном проигрыше и одной ничьей.

В конце 1904 года Михаил Иванович принял участив в очередном турнире сильнейших шахматистов Петербурга, в котором уже не мог играть его старейший соперник – Э. С. Шифферс, скончавшийся 11 декабря. Шахматный отдел в «Литературных приложениях» к журналу «Нива» перешел в ведение Чигорина, который посвятил умершему другу в первом же отделе теплый некролог.

В чемпионате столицы Чигорин завоевал первый приз, набрав 9½ очков (из 11 возможных), а несколько месяцев спустя повторил этот успех в турнире, где все партии начинались «гамбитом Райса». Организован турнир был потому, что щедрый «американский дядюшка» пожертвовал деньги на призы. Чигорин набрал 12 очков (из 14). Тренировка в матче с Ласкером пригодилась.

Глава десятая
Укатали сивку крутые горки!

Болезни наступают

Здоровье Михаила Ивановича давно было подорвано мрачным детством, тяжелой борьбой за существование и непрестанным спортивным напряжением в соревнованиях и на гастролях.

К 1905 году у Чигорина были твердо установлены три тяжелые болезни: цирроз печени, подагра и диабет. И если с первыми двумя еще можно было бороться, то против сахарной болезни в те времена медицина была бессильна. И при таком состоянии здоровья Чигорин вынужден был продолжать изматывающую жизнь шахматного профессионала, кочующего из страны в страну, а промежутки между соревнованиями заполняющего шахматной журналистикой и сеансами одновременной игры.

А как играть, как писать, когда неизлечимые болезни вцепились в тело, а еще ясный, но предельно уставший мозг требует отдыха?

Не мудрено, что под конец жизни Михаил Иванович усомнился даже в ценности того, что доселе составляло для него всю радость жизни, – в шахматах!

– К чему вообще шахматы? – с горечью говорил он друзьям. – Если это удовольствие, то оно должно проходить, как развлечение после трудового дня. Нельзя же заполнять всю свою жизнь интересом к игре, изгнав все прочее?! Посмотрите на иностранцев: тот – доктор, тот – профессор, тот – издатель и так далее. Работают и поигрывают. А я…

Но Чигорин был не прав. Шахматная теория с начала девятисотых годов невероятно усложнилась благодаря обилию международных соревнований, резко увеличившемуся количеству шахматных журналов и отделов газет и всякого рода справочников, руководств и монографий.

Чтобы надеяться на успех в турнирах и матчах, маэстро должен был (волей-неволей!) повседневно следить за новейшими исследованиями в дебюте и эндшпиле, просматривать для изучения стиля игры и силы партии своих будущих партнеров, находить ошибки в их собственных теоретических изысканиях для того, чтобы ставить им в очередной встрече коварную психологическую ловушку, избирая именно тот дебютный вариант, по которому противник двигался бы с такой же беспечностью, как лошадь по минированному полю, и с таким же финалом.

Все это требовало огромного труда и времени и никем не оплачивалось, если не считать того, что такая подготовка приносила ценные плоды в виде призов на соревнованиях. Совмещать иной труд с шахматным становилось все труднее и труднее.

Не прав был Чигорин и в том, что будто все иностранные маэстро сочетали шахматный спорт с другой, основной профессией. Таких было очень немного и с каждым десятилетием становилось все меньше. Конечно, всех «чистокровных» шахматных профессионалов, в том числе и Чигорина, в конце концов ожидали падение сил и нужда, и они прекрасно понимали это, но таинственное очарование шахмат, романтика турнирной борьбы, сладость побед над соперниками из разных стран перевешивали все минусы, и они оставались глухи к голосу мещанского благоразумия и до смерти были верны шахматам!

Типичным примером может служить судьба известного маэстро, пятикратного чемпиона Англии Фреда Ейтса. Это был очень талантливый шахматист комбинационного стиля, выигравший как-то красивую партию у «самого» Алехина. Мне приходилось наблюдать Ейтса на Московском международном турнире 1925 года. Небрежно и бедно одетый, молчаливый и самоуглубленный, с вечной жевательной резинкой во рту, Ейтс был классическим образцом зарубежного профессионала, бросившего в начале двадцатых годов надежную профессию учителя, дабы целиком отдаться шахматам.

За какой-нибудь десяток лет Ейтс выступил в шестидесяти соревнованиях, причем в большинстве их – с небольшим успехом. Да и как могло быть иначе! Такая нагрузка (вернее – перегрузка) была обязательной, чтобы не умереть с голоду. А когда разразился мировой экономический кризис тридцатых годов и турниры стали крайне редки, обнищавший чемпион Англии покончил с собой.

Резким падением творческой энергии Михаила Ивановича ознаменовался международный турнир в Остенде, проходивший в июне – июле 1905 года.

Этот модный курорт перехватил инициативу у оскандалившейся администрации Монте-Карло и стал ежегодно проводить шахматные турниры, справедливо рассчитывая, что информация о них в газетах будет привлекать наряду с морскими купаниями, вкусной едой и старинными винами многих любителей шахматной игры, жаждущих интересного отдыха.

В Остенде играли четырнадцать маэстро, причем, кроме Чигорина, выступали и двое его французских «соотечественников»: Яновский от Парижа и Алапин – от Марселя, где он жил уже свыше десяти лет и даже вел в местной французской газете шахматный отдел.

Михаил Иванович весь турнир провел неузнаваемо плохо и даже, когда временами обнаруживал прежнюю силу, под конец партии грубо ошибался и упускал выигрыш или ничью. Например, в партии против Берна он не заметил возможности дать мат в два хода, упустил верную победу над Шлехтером, ничью с Таррашем и т. п.

В итоге Чигорин набрал только 6½ очков из двадцати шести возможных и занял предпоследнее место.

Первый приз завоевал Геза Мароци.

Знакомый Чигорина, известный артист и драматург того времени Григорий Ге уже после смерти Чигорина поместил в журнале «Нива» свои воспоминания о нем под названием «Русский шахматный король».

В них он картинно описывает встречу с Чигориным на турнире в Остенде.

Самое трагичное в этих воспоминаниях, что перед нами Чигорин выступает в них уже совершенно больным человеком, однако никто – ни общество, ни «друзья», ни коллеги – не думает о том, чтобы как-то помочь прославленному чемпиону России, организовать его лечение и отдых, обратиться с призывом к правительству, к Петербургскому шахматному собранию, к меценатам-филантропам – встречались, хоть и редко, но и такие! Ведь тот же Ге, бывший в то время премьером Александринского театра, автором двадцати пьес, человеком, известным всему сановному Петербургу, мог бы и лично обратиться к своим высокопоставленным знакомым, к министру просвещения, к Суворину, который хорошо знал и Ге и Чигорина, наконец, мог сам выступить в печати, но не после, а до смерти знаменитого русского шахматиста.

Нет! Никто пальцем о палец не ударил, чтобы помочь больному старику, составлявшему гордость шахматного мира.

И Чигорин продолжал колесить с турнира на турнир!

Враги не успокаиваются

Месяц спустя, в августе 1905 года, Чигорин выступил в другом международном турнире – в Бармене, где было шестнадцать участников. Там он сыграл несколько лучше, чем в Остенде, и даже «зацепился» за приз, поделив седьмой и восьмой призы с тремя молодыми компаньонами, тоже набравшими по 7 очков из пятнадцати возможных: с Вольфом, Ионом и Леонардом. Первые два приза поделили Мароци и Яновский.

Конечно, подобный результат не свидетельствовал о восстановлении спортивной формы и еще больше расстроил Михаила Ивановича.

Впрочем, мрачное настроение русского чемпиона усиливали не только неизлечимые болезни, но и глубокое сожаление об одностороннем повороте шахматного искусства в сторону узкого спортивного рационализма.

Творческие антагонисты Чигорина во главе с Таррашем использовали неудачи старого и больного русского шахматиста, чтобы охаивать яркий, гармоничный, боевой, «чигоринский» стиль игры, объясняя их торжеством принципов стейницевско-таррашевской «новой» школы.

И самое трагичное было то, что большинство молодых маэстро следовали путями Тарраша. На глазах Чигорина они из художников шахматного искусства превращались в шахматных ремесленников!

Многочисленные Сальери уже не завидовали шахматному Моцарту! Сошел с международной арены девятисотых годов классический тип шахматного бойца, мечтающего быть всегда первым, желающего сокрушить соперников красотой замыслов, блеском комбинаций, изяществом маневров. Наступило время спортивного крохоборства, когда маэстро старались добиться победы без всякого риска, задушить противника осторожным маневрированием, на всякий случай «имея ничью в кармане».

Такое заболевание шахматной бледной немочью, такая измена творческим идеалам шахматиста были невыносимы для Чигорина.

И другое угнетало старого льва. В Москве, в русской провинции, среди широкой массы петербургских любителей шахматной игры, даже за рубежом имя Чигорина было окружено ореолом славы, и всюду он был желанным гостем. Для любителя игры, выигравшего красивую партию, проведшего блестящую атаку, осуществившего оригинальную комбинацию с каскадом жертв, не было высшей похвалы, чем слова: «Он играл, как Чигорин!» Это был эталон творческого максимума, подобно тому, как для талантливых певцов того времени ультракомплиментом было сравнение их с Шаляпиным или Собиновым. Но в шахматном болоте петербургских «доминиканцев», мелких шахматных ремесленников по-прежнему подымали змеиные головки зависть, злоба, недоброжелательство, омрачавшие даже последние годы жизни Михаила Ивановича.

Наиболее ярко неуважительное отношение к нему проявилось на Четвертом всероссийском турнире, проходившем в Петербурге в декабре 1905 года, и это привело к небывалому дотоле в жизни Чигорина случаю – выходу из турнира! А ведь это был не рядовой турнир, а чемпионат страны!

Дело было так. Контроль времени был установлен из расчета 36 ходов на два часа. Чигорин играл в четвертом туре с Избинским. Противники попали в жестокий цейтнот и прекратили запись партии. На 38-м ходу Избинский допустил грубый промах и получил мат. В этот момент член турнирного комитета сообщил, что уже на 35-м ходу Чигорин просрочил время. Просрочка была установлена на глаз, так как контрольных флажков в то время на часах не существовало. Чигорин подал протест, в процессе рассмотрения которого было установлено, что часы «спешили». Партия фактически длилась 3 часа 54 минуты, в то время как в совокупности часы противников показывали 3 часа 59 с половиной минут. Чигорин указывал и на то, что член турнирного комитета должен был остановить партию на 35-м ходу, не дожидаясь ее окончания (совершенно правильное указание. – В. П.) Комитет все же признал партию проигранной Чигориным из-за просрочки времени и оставил без последствий коллективную просьбу участников пересмотреть свое решение. Это узко формальное и неверное по существу решение комитета было для Чигорина оскорбительным, и он заявил о своем выходе из турнира.

Да и вообще к словам троекратного чемпиона России с его огромным международным опытом и спортивным авторитетом турнирный комитет должен был отнестись с сугубым вниманием и приложить все силы, чтобы удержать Михаила Ивановича от выхода из соревнования.

Любопытно, что в наши дни случилась аналогичная история на юношеском чемпионате Лондона. Шахматист дал мат в то время, как контрольный флажок на часах уже упал. Специальная комиссия из авторитетнейших гроссмейстеров решила все же засчитать победу шахматисту, просрочившему время, так как «мат старше»!

Первый приз и звание чемпиона России в Четвертом всероссийском турнире завоевал талантливый лодзинский маэстро Г. Сальве.

Спустя несколько месяцев, в апреле 1906 года, в Лодзи состоялся матч между Чигориным и Сальве, который закончился с почетным для обоих противников результатом. Чигорин выиграл матч со счетом +7, –5, =3 и вновь, в четвертый раз, стал чемпионом России, но и Сальве доказал, что его успех на Четвертом всероссийском турнире был далеко не случаен.

Сальве понимал значение своего «неуспеха» и так выразил свое отношение к победителю: «Нет маэстро, поражение в партии с которым было бы менее досадно, чем поражение при встрече с Чигориным».

Тотчас по окончании матча Чигорин – Сальве в Лодзи же, в мае, состоялся интересный матч-турнир. Четыре участника играли в три круга. Первое место занял быстро выдвигавшийся в то время Акиба Рубинштейн, которому суждено было спустя два года стать преемником Чигорина и завоевать звание чемпиона России на Пятом всероссийском турнире, происходившем уже без Чигорина, незадолго до его смерти. В дальнейшем Рубинштейн завоевал ряд первых призов, был полноправным претендентом на личное мировое первенство и, до появления на мировой шахматной арене Александра Алехина, – сильнейшим шахматистом России.

Рубинштейн, блестящий знаток дебютной теории, так формулировал значение Чигорина только в одной этой области: «Разрушая нездоровое, он в то же время внес в теорию дебютов так много нового, как никто другой».

В Лодзинском матче-турнире Рубинштейн набрал 6½ очков. На очко от победителя отстал Чигорин, третьим был Флямберг, четвертым – Сальве.

В июне 1906 года Михаил Иванович принял участие во втором международном турнире в Остенде, который был проведен по нелепой многоступенчатой системе, и не вышел даже в четвертьфинал.

Последний успех

Тотчас по окончании этого неудачного во всех отношениях соревнования Чигорин добился успеха на международном турнире в Нюрнберге, проходившем в июле 1906 года. Пятидесятишестилетний русский чемпион получил пятый приз.

Это был последний взлет Чигорина, показывающий, с каким упорством он боролся против своих прогрессирующих болезней. Это была подлинная борьба между немощным телом и непреклонным, ищущим, рвущимся ввысь, не сдающимся духом.

Состав турнира был силен. В числе семнадцати участников были такие тогдашние шахматные киты, как Тарраш, поделивший девятое – одиннадцатое места с 7½ очками, и Яновский, очутившийся неожиданно на последнем месте с 4 очками!

Первый приз завоевал Маршалл – 12½ очков, второй – Дурас – 11 очков, третий и четвертый призы поделили Форгач и Шлехтер, набравшие по 10½ очков.

У Чигорина было 10 очков: восемь побед, четыре ничьи, четыре поражения. Интересно, что соревнование он начал неудачно, набрав в первых десяти турах 4 очка, но на финише выиграл все шесть партий. Особенно тонко и энергично Михаил Иванович провел черными позиционную атаку против Дураса в разработанной им системе защиты в испанской партии, которая сейчас считается лучшей и носит имя Чигорина.

Несколько десятилетий спустя Ольджих Дурас, уже знаменитый международный гроссмейстер и замечательный этюдист, так вспоминал эту волнующую партию: «Именно в этом году на мою долю выпала честь встретиться с одним из величайших мастеров, каких только знает история шахматного искусства, – короче говоря, я играл с Чигориным.

Мне трудно объяснить широкой аудитории шахматистов нынешнего поколения, что значило и до сих пор значит имя Чигорина для чехословацких шахматистов. У нас – в Чехии и Моравии – его славные битвы со Стейницем и блестящие победы на турнирах девяностых годов вызывали едва ли меньший энтузиазм, чем в России. До сих пор в Праге есть шахматисты, которые с восторгом вспоминают гастроли великого маэстро в Праге, куда он приезжал с Шифферсом в 1896 году после международного турнира в Нюрнберге по приглашению Чешского шахматного союза.

На чигоринских традициях, господствовавших в чешском шахматном искусстве, вырос и я, – и легко себе представить, с каким волнением садился я за свою партию шестого тура международного турнира в Нюрнберге 1906 г., в которой моим противником был великий Чигорин.

Знаменитый русский маэстро – в то время элегантный пожилой человек в своем всегдашнем черном сюртуке – произвел на меня, тогда двадцатичетырехлетнего юношу, чарующее впечатление.

У меня были белые, и я начал испанскую – единственный дебют, который я в известной мере знал. Мой великий противник играл всю эту партию превосходно, создал сильную контратаку и так меня разгромил, что в конце концов я остался с четырьмя лишними пешками. Без горечи я перенес поражение, которое нанес мне великий маэстро, как без всякой радости реваншировался год спустя на международном турнире в Карлсбаде, где мне удалось выиграть у него, в то время уже смертельно больного.

Память о великом Чигорине жива в моих воспоминаниях и теперь, как живет и будет жить его слава в истории шахматного искусства до тех пор, пока люди будут играть в шахматы».

Характерное высказывание, показывающее, какой любовью и авторитетом пользовался Чигорин в братских славянских странах!

Вернувшись в Россию, больной Михаил Иванович по-прежнему продолжал напряженную литературную работу в шахматных отделах «Нового времени» и «Литературных приложений» к журналу «Нива», причем особенное внимание обращал на переписку с читателями.

Вот характерный пример. Получив однажды дебютное исследование от одного провинциального любителя, Чигорин вернул его через месяц молодому автору с подробными замечаниями и разбором возможных вариантов. «Почему вы потратили столько труда на рассмотрение моего явно слабого анализа?» – спросил его позже автор, оказавшись в Петербурге. «Видите ли, – ответил Чигорин, – я заметил, что письмо пришло из Поневежа. Я никогда не слыхал о таком городе и даже не смогу найти его на карте. И я искренне порадовался: даже в таких медвежьих углах находятся шахматисты, интересующиеся теорией и самостоятельно работающие над ней. Мой долг всячески помогать им».

Это говорил смертельно больной, переутомленный человек.

В октябре – ноябре 1906 года в Петербурге был организован «по случаю возвращения Алапина на родину», и, очевидно, на его деньги, матч-турнир четырех ведущих петербургских шахматистов. Играли в четыре круга.

Первый приз (наконец-то!) взял сам «виновник торжества». Впервые за тридцать лет Алапин опередил Чигорина, хотя по существу это была «консультационная партия», в которой против четырехкратного чемпиона России играли «союзники»: Алапин и тяжелые болезни Михаила Ивановича.