Текст книги "Вечера"

Автор книги: Василий Афонин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 25 страниц)

Наутро я ушел по делам, вернулся во второй половине дня, смотрю – действительно, приехала гостья. Хозяйки дома нет, в прихожей чемодан стоит, а на подоконнике настежь раскрытого окна сидит девушка – рослая, гибкая, русые волосы коротко стрижены, прямой правильный нос, глаза большие, спокойные. Очень милая. Сидит, курит, стряхивая пепел на тротуар. Единственно, что мне не понравилось, так это то, что курит она. Я, знаете, не люблю этого в женщинах. И не потому вовсе, что сам не курю, нет. Ведь это кому что пристало. Мужику – курить, а женщине… я уж и не знаю – красить губы, что ли. Так же как и выпивать. Мужика пьяного увидишь – куда ни шло, но когда женщина пьяная – для меня больнее ничего нет. Позже, когда мы познакомились, я спрашивал, зачем она курит. Молчит. Или скажет: все курят сейчас, вот и я. Не отставать чтобы. А почему это вас так беспокоит, скажите?..

Я когда служил в армии, в госпитале лежал, желудком маялся. Работала там женщина одна, всю войну прошла медсестрой. После школы краткосрочные курсы и – на фронт. И после войны стала медсестрой работать, и не куда-нибудь, а в военный госпиталь пошла. Дежурит она ночью, а мне не спится, выйду из палаты поговорить, она сидит в коридоре за столом – на этаже тихо – думает о чем-то. Посмотришь в лицо, и столько в нем пережитого, горечи столько в глазах, мудрости, что, кажется, нет такого на земле, чего бы она не понимала. Спросишь, а она поднимет глаза и какое-то время не видит тебя. Вся там, на войне. Вот ей бы прямое дело закурить. А девчонкам, что по восемнадцати…

Ну, вошел я тогда, здравствуйте, говорю. Здравствуйте, отвечает. Голос звучный, ровный. Я назвал себя, сказал, что вот остановился здесь. Девушка улыбнулась и сказала, что знает об этом…

Стали жить втроем. Неделя прошла, вторая. Дела мои не ладились. Я работаю начальником планово-экономического отдела строительного треста. Трест большой, одних управлений больше десяти. Забот хватает, и в командировках приходится часто бывать. Запросил я начальство свое, чтобы командировку продлили, разрешили мне. Днем я в бегах из одной организации в другую, вечером приду, отдохну малость – чем заниматься? Отправляюсь по Москве бродить. Часто девушку приглашал. Я, знаете, на Красной площади люблю бывать. И не вечерами. Вечером, когда ни приди – народу полно. Утром. Рано. У нас с Москвой четыре часа разницы во времени. Так первые дни, когда приедешь, никак не можешь приноровиться: ложишься рано и встаешь рано…

Проснусь, бывало, а на часах еще только начало пятого. Соберусь тихонечко, тихонечко приоткрою дверь в большую комнату, девушка поднимет голову, я ей кивну: пойдем гулять, дескать. Оденется она, сама сонная, неуклюжая в движениях, а лицо со сна хорошее, свежее. Выйдем, она все вздрагивает поначалу, а потом согреется ходьбой, повеселеет, разговаривать начнет. Придем на площадь, она большая такая, пустынная. И тихо: город едва-едва просыпается. Ходишь, и вся история России перед тобой. Площадь, Кремль, Лобное место, храм Василия Блаженного. Я, знаете, историю очень люблю.

В театрах побывал, три постановки видел. Мне нравилась эта черта в них, хозяйке и гостье, увлечение театром. Сезон заканчивался, и они спешили посмотреть последние спектакли. Хозяйка вскочит чуть свет и – к театру, очередь занимать в кассу. А там, хоть в три часа ночи приди, уже сидит кто-нибудь, список ведет. Время от времени перекличку или сверку номеров делают. Запишется хозяйка, отдежурит часок, мы идем ее сменять. Так вот…

Я, знаете ли, не театрал совсем, судить мне трудно, но посмотрел постановки, и показалось, что играли актеры не шибко. Спросил хозяйку, она подтвердила, что – да, действительно, актеры играли вполсилы: устали, конец сезона, да и публика понимающая – лето – разъехалась по дачам, курортам, побережьям. В театры же в основном сейчас ходят те, кому все равно, что и где смотреть, и провинциалы, приезжающие по всяким делам в Москву. Вот настанет осень, начнется новый театральный сезон, тогда можно посмотреть настоящую игру. Не во всех театрах города, конечно.

Так ведь вам, насколько я понимаю, все равно, спрашивала она, открыто смеясь над моей провинциальностью. Я молчал. У нас с хозяйкой с первого же дня установились официально-любезные отношения: она чувствовала мою неприязнь к своей особе…

Но прогулки и театр в основном по субботам и воскресеньям, в будние же дни, возвратясь из города, заставал я, как правило, на квартире компанию: приходила сокурсница моя, приходили подруги хозяйки – ее московские знакомые. Войдешь: на столе водка, чашки с кофе, сигареты. Все курят, возбуждены – дым, разговоры. Приглашали меня. Я обычно отказывался: устал, занят, над делами надо подумать, но раза два-три подсаживался к ним и всякий раз жалел. Как-то чересчур свободно держались они в такие часы: и хозяйка, и знакомые ее, и сокурсница моя. Пошлейшие анекдоты, чего я совершенно не выношу, литературно-театральные сплетни: кто с кем развелся да кто с кем сошелся, кто у кого в любовниках или в любовницах. Одна из подруг хозяйки спросила меня однажды в подпитии, читал ли я ходивший по рукам перевод книжки «Техника современного английского секса»? Я сознался, что не читал. «Как! – вскричала она. – Как же вы живете?!» – «Да сам удивляюсь, – отвечаю. – Жив до сих пор». Такие вот вечера.

Сокурсница моя, а виделись мы почти ежедневно, деньги не возвращала и ничего не говорила по этому поводу, да и сам я помалкивал: как-то неудобно было напоминать.

Может, зарплата мала? В бюджет не укладывается? Да мало ли чего! Подожду, думаю. И хоть разговаривали мы с нею часто о том о сем, но я так и не знал, чем она теперь занимается, где работает, да и работает ли. Как, впрочем, ничего не знал о хозяйке, и тем более о московских подругах ее. Да и какое мне было дело до них…

Случалось, они не приглашали меня к столу, наоборот, я чувствовал, что мешаю им в эти минуты, даже находясь в своей комнате. Разговор их, как я догадывался, носил личный характер, глаза всех обращены были к приезжей девушке, по их лицам и по ее лицу видно было, что ее в чем-то убеждают и уговаривают.

Мне очень не хотелось, чтобы девушка водила с ними компанию, сидела вот так в дыму, выпивала и вела ненужные совсем разговоры. Я старался увести ее, звал гулять, она всегда соглашалась, и мы уходили. Хозяйке не нравилось, и она всячески давала мне почувствовать это. Я и чувствовал…

С девушкой мы подружились, разговаривали гораздо свободнее и откровеннее, чем в первые дни. Я рассказывал о себе, насколько это бывает возможно в таких случаях, девушка – о себе, и я узнал, между прочим, что лет ей двадцать шесть, родом она с Украины, закончила областной педагогический институт, работает в деревне учительницей, росла без отца, есть сестра, младшая, живет с матерью, у матери их двое – мать живет в степном шахтерском городке. Замуж никто ее не берет, женихов не обрела ни в институте, ни после, а просто гулять она не хочет. Вообще-то были два жениха, первого она вроде бы любила и, пожалуй, пошла бы за него замуж, но он болен наследственной болезнью, связанной с нервной системой, и она боялась за будущих детей. Другой – учились вместе – моложе на два года, шалопай, пьет, несколько раз делал предложение, но она только отмахивалась. А вообще – скучно, курить вот начала. Учительствовать в районе она долго не собирается, жить у матери – тоже и, видимо, скоро переберется в Москву. Правда, окончательно не решилась еще, но…

Я удивленно поднял брови и хотел спросить: каким же это образом? Но она продолжала говорить, и перебивать я не стал.

В Москве бывает часто, в основном – летом, приезжала и когда была студенткой, походить по театрам – очень любит театр. Останавливалась всегда у подруги вот этой самой, где мы сейчас бытуем, – с сестрой ее она вместе училась пять лет в институте.

Тут девушка стала говорить о хозяйке, московских ее знакомых, сокурснице моей, а я слушал и не верил ушам своим.

Оказывается, существует этакая, если можно так выразиться, категория женщин, которые хотят жить только в Москве. Здесь, по их мнению, рождается всякая мысль, отсюда начинаются все дороги. Ни Ленинград, ни Киев ни какой другой город – только Москва. И они всяческими способами стараются обосноваться в нем. Есть разные варианты, но самый распространенный сейчас – фиктивный брак. Для этого нужны: знакомые в Москве, деньги и время.

Так оказалась в Москве наша хозяйка. С некоторых пор она решила, что город, в котором она до сих пор жила, не для нее, надо в Москву, там она найдет применение своим душевным силам, способностям, будет жить интереснее. Нашлись знакомые, подыскали ей человека, он согласился. Но далее этого дела ее не пошли. Вот уже три года, как она в Москве, поменяла несколько квартир, квартиранство стоит дорого, заработок мал, жить трудно, но выйти замуж по-настоящему она не может – никто не берет. Она злится, нервничает, обижается на всех, а что поделаешь…

То, что она злится, было заметно. И неудивительно, что не может найти, подумал я, с ее-то внешностью. По себе, видимо, надо искать. Никто тут, голубушка, не виноват, сама все затеяла…

Кто-то когда-то свел с нею мою сокурсницу, и хозяйка, через своих московских подруг, нашла ей жениха. Свахой заделалась.

– Ваша знакомая не занимала у вас денег? – спросила девушка.

– Занимала, – ответил я утвердительно.

– И у меня занимала, – созналась девушка. Она сейчас у всех занимает. Дело в том, что цены на браки год от года растут. А денег у нее, разумеется, нет. Она уже написала письма-просьбы всем своим родственникам и здесь одалживает, у кого сколько может, обещая вернуть через неделю-другую. Теперь вот, – закончила девушка, – они уговаривают меня. Я, правда, не согласилась еще окончательно, но, вероятно, решусь. А что делать? Жить в глухой провинции, выйти как-то там замуж, нарожать детей и… заглохнуть. Этого я боюсь более всего.

«Заглохнуть можно где угодно, в той же Москве», – мысленно возразил я. И спросил:

– Скажите, пожалуйста, что они говорят вам, ваши свахи? Чем прельщают вас, кроме прописки конечно же?..

– Что говорят… В Москве жить станешь, говорят. А уж тут – сама смотри, как и что. Дескать, не зевай, Фомка, на то и ярмарка. Разное говорят, послушаешь – голова кружится от речей таких…

Выслушал я все эти истории, и, знаете, нехорошо мне стало. И не потому, что все это для меня было новостью, о фиктивных браках я, понятно, слышал не впервые. Но когда о подобных мерзостях знаешь понаслышке, не сталкиваясь с ними вплотную, переживаний куда меньше. А здесь, извольте, картина перед глазами: гляди, думай. Давно уже, в студенчестве или даже раньше, пришел я к убеждению, что в жизни есть все. Только беда в том, что многого мы просто не замечаем, оно находится за пределами быта нашего, вкусов, привычек, практического поля деятельности. Но и задуматься надолго: а почему так? – опять же, некогда – дела. И мысль: это не мое, мое – вот это, это важнее, нужнее, а то – других, им думать, им заниматься, решать, объяснять, исправлять. А ведь неверно это совсем, нельзя так. За все надо ответ нести, каждому…

Раздумался я над всем этим: что же делать? То, что хозяйка дрянь – пусть, сокурсница в шалаву превратилась – не моя печаль, ей жить, ей думать. А вот что они девушку тянули и почти натащили в свое болото – это скверно. Надо было что-то предпринимать, выручать ее. А как? Как же поступить мне в данном случае?

Я постарался представить себе, как будет развиваться действие. Вот она приезжает в Москву и, разумеется же, останавливается у этой подруги – хозяйки, а стало быть, попадает в какой-то или в полной мере в зависимость. А главное: что она должна при всем этом чувствовать?

Она – совестливый человек, не испорченный еще, если не считать курения. Что будет думать при этом? Да, что же она будет думать, хотелось бы мне знать?..

Вот сводят их с женихом, знакомят, и они разговаривают о деле (ей, должно быть, стыдно). Вот она сама или с помощью посредника передает ему деньги (хотел бы я посмотреть в это время на ее лицо). Вот она знакомится с его родителями. Вот они идут регистрироваться, с ними свидетели (ее не оставляет мысль, что она делает что-то крайне нехорошее). Вот они сидят на свадьбе, и ей еще более стыдно от сознания, что все это фальшь, игра, и ради чего, ради столичной прописки. Вот она заводит знакомства с мужчинами в поисках жениха, к которому, прежде чем выйти за него замуж, должна испытывать хотя бы влечение, если не любовь, – иначе какая там, к черту, семейная жизнь. И все это лишено естественности, легкости, непринужденности и простоты, поскольку все наперед продумано, рассчитано, запланировано. И постоянно тогда и долгое время потом еще ее должна мучить совесть. Ей должно быть стыдно, очень стыдно, невыносимо стыдно. Так я понимал. Вот о чем я раздумывал в те давние дни…

Это, так сказать, моральная сторона дела. А ведь была еще одна и не менее важная – финансовая. Являться в Москву ей, насколько я понимал, следовало, имея при себе не менее тысячи рублей. Неизвестно еще, сколько запросит жених. А дорога до Москвы, – забыл я. Ждать регистрации, жить это время, уплатив за квартиру, подыскивая, допустим, наперед работу. А если жених и его родственники пожелают, а они наверняка пожелают, чтобы была свадьба. Значит, свадьба. Обручальные кольца тоже за счет невесты. Потом развод – ей же платить. Всякие ежедневные непредвиденные расходы, без которых не обойтись. Берем условно – тысяча с лишним. А где их взять? Сейчас заработок ее менее ста пятидесяти рублей, сестра сидит на такой же зарплате, у матери пенсия пятьдесят два рубля. Даже если найдется человек, который сможет дать необходимую сумму под расписку, честное слово, еще под что-то, то получается, что надо залезть в долги на несколько лет вперед, экономя потом на всем и тайно выплачивая, если не хочешь сознаться во всем новому мужу (кто же сознается?).

Эти думы занимали меня во время прогулки и потом, когда лежал я в своей комнатушке. Между тем срок командировки моей заканчивался. Дня за три до отъезда решился я поговорить с девушкой. Вот что, сказал я ей, оставьте вы эту затею с Москвой. Все это грязь и мерзость, сами, надеюсь, понимаете. Можно быть счастливым в любой глухой деревне и несчастным в той же Москве. Вы молодая, здоровая, привлекательная девушка, уверен, что выйдете замуж по любви, и зачем вам эта канитель – не понимаю. Прекратите знакомство с этими людьми, оно вам не нужно. А если действительно скучно в районе, а к матери некуда и неохота возвращаться, приезжайте ко мне. Вы мне нравитесь, видите это. Попробуем жить семьей. Город областной, старый, интересный. Живут же люди. А летом в отпуск можно заезжать на какое-то время в Москву. Скажем, по пути к вашим родственникам. Или специально приезжать в Москву, ради театра. Никуда Москва не уйдет…

Долго и сбивчиво говорил я, убеждая. Очень не хотелось мне, чтобы слушала она подругу свою московскую. Девушка ничего не ответила, на второй день сказала, что подумает: поедет домой, посоветуется с матерью, сестрой. Я дал домашний адрес свой, телефон. В день отбытия спросил хозяйку, не должен ли чего за беспокойство, держа наготове деньги. Нет, не должен, ответила она, стоя вполоборота ко мне. Я поблагодарил, простился и поехал в аэропорт, девушка провожала меня. Сокурсница моя последние дни, зная о моем скором отъезде, не появлялась, боясь, видимо, разговора о деньгах. Так я и уехал. На душе было отвратительно, и вовсе не потому, что пропали пятьдесят рублей, от всего, что увидел я и услышал за время, прожитое здесь. Устал от Москвы несказанно и рад был вернуться домой.

Дней через двадцать девушка позвонила мне по междугородному телефону, слышимость была плохая, и мы ни о чем не поговорили. А еще через месяц, к осени уже, получил я телеграмму: встречай. Встретил, привез к себе, и стали мы жить. Ей двадцать шесть, мне тридцать шесть. Десять лет разница. С чего начинать?

Я, знаете, не был женат до этого. В студенчестве дружил со многими девушками, можно было выбрать. Не выбрал. Некоторые из товарищей по институту поженились на предпоследнем, последнем курсах. А мне и в голову не приходило такое: рано, зарылся в учебниках, решил: все силы и время на учебу, чтобы знать будущую работу свою как азбуку. Пять лет прошел без единой тройки, повышенную стипендию получал, не на всех курсах, правда. Выдали диплом, назначение, служить стал. Студенчество закончилось, повзрослел, начал пристальнее к жизни присматриваться.

Раньше думал: институт закончил – все знаю, как же – высшее образование. Оказалось – человек я малограмотный. Что касалось специальности – тут я ориентировался свободно. Общей культуры не хватало – однобоко учился. Возьми историю, литературу, театр – я пень пнем. Книжки читал, конечно, да без разбору, какие под руку попадали. Приду в гости, бывало, к своим же сослуживцам или просто к знакомым, заведут за столом разговор о новой книжке, театральной постановке, художественной выставке, а я сижу, сгораю от стыда: не читал, не видел, не слышал. Нет, думаю, так дальше не пойдет. Записался в самую большую библиотеку, с книголюбами дружбу завел, перечитал, начиная с Пушкина, всю классику, которую когда-то изучал по школьной программе, лишь бы урок ответить; познакомился с художниками городскими, по мастерским походил, разговоры послушал, книги по живописи брал у них, чувствую, вроде глаза у меня шире раскрылись – удивительное дело.

Помню, дал мне один художник книжку о Левитане. Большая книга, тяжелая, плоская, в скользкой обложке. Завернул я ее в газету, под мышку и домой. Дома развернул, раскрыл: боже мой, какие там картины – репродукции то есть. И жизнь его описана, художника. Я над «Вечным покоем» часами просиживал, все думал, думал. Какие только мысли в голову не приходят. Очень люблю Левитана. Саврасова. Передвижников еще…

Пока занимался я вот так самообразованием, к тридцати подкатило. Все эти годы я успокаивал себя: успеется с женитьбой, поживи один, появится семья – не посидишь дотемна в библиотеке, не съездишь в Ленинград в Русский музей, не сходишь лишний раз в концертный зал, послушать приезжего скрипача или пианиста. До тридцати лет таким образом говорил себе – рановато, а потом стал говорить – поздновато. Невесты мои давным-давно мамами стали. Да и как женишься: квартиру не сразу получил, начальником планово-экономического отдела треста не сразу стал работать, начинал в семнадцатиразрядной конторе простым экономистом. А жениться и идти на частную я не хотел: что за жизнь. Я уж так загадал: до сорока лет не женюсь – холостяком стану тянуть, будь что будет. А тут эта девушка повстречалась…

Вот что, сказал я ей, не знаю, как мы станем жить, дело для меня новое, как, впрочем, и для тебя: будем дорогу бить вместе. Единственно, о чем я попрошу сейчас – брось курить. Поедем скоро к старикам моим, к родственникам – они не поймут. Да и ребенок родится, кормить его грудью начнешь – никотин в крови. Брось, сама знаешь – ни к чему это. Послушалась. Поехали мы к родителям на Шегарку, зарегистрировались там, погостили недели две, на обратном пути навестили сестру, брата, всем жена понравилась: тиха, скромна, приветлива, собой пригожа. Поздравляют меня: ну, говорят, долго выбирал – выбрал, молодец. Я радостью полон: повезло, думаю, наконец. Вот ведь как обернулось дело: в командировку поехал, с женой вернулся. Да с какой женой – не расскажешь!..

Пока ездили с женой по гостям да прописывал я ее, время шло. Отдохнула жена, осмотрелась, пора и на работу устраиваться. Тут она мне и заявляет: «В школу я не пойду, давай договоримся сразу». Категорический тон ее смутил меня несколько, но я как можно спокойнее сказал: «Хорошо, школу пока оставим. А где бы ты хотела работать?» – «Не знаю, – она пожала плечами, – но только не в школе». Стал я думать и гадать, куда бы это определить ее, чтобы работа была интересная и не такая обременительная, как в школе, и не шибко далеко от дома. Ничего не придумал. В трест к себе можно бы взять, да что она там станет делать. Надо такую работу, понимал я, чтобы близка была к ее профилю. Стал я между делом интересоваться, кто куда требуется, а по вечерам спрашивал жену: «В детясли пойдешь воспитателем? Рядом совсем». – «Нет, – говорит, – это хуже, чем в школе». – «В библиотеку?» – «В библиотеку не пойду. Мало платят, и отпуск маленький, домой не успею съездить». В общество «Знание»? В книжный магазин? В редакцию молодежной газеты? Это я через приятелей своих разузнавал, надоел им просьбами. Кого ты все устраиваешь, спрашивают?

«В театр бы я пошла», – сказала жена, подумав. «Кем?» – спрашиваю. «Ну, не знаю кем. В театре интересно. Поинтересуйся, а! Или еще куда-нибудь. Ты же многих знаешь. Неужели это так сложно – найти жене работу?! Боже мой! Ну если в театр нельзя, то…»

Театр у нас в городе один, областной драматический называется. Зашел я к главному режиссеру, представился – общих знакомых у нас не оказалось, – а самому неудобно, чувствую, уши горят. Так и так, говорю, вот жена работу ищет, нет ли чего? Режиссер – спокойный мужик, закурил, подумал. «А кто она, – спрашивает, – актриса?» – «Да нет, – отвечаю, – филолог». – «К сожалению, – развел руками. – Есть у нас одна должность – завлитчастью, филологу там и работать, да сидит женщина, давно, с обязанностями справляется и уходить не собирается. И административные должности все заняты – передвинуть никого нельзя. Вот так. Извините, ничего нет. Ничем не могу…» – «Вы, – говорю, – извините за беспокойство». И ушел. А самому надоело все это. «Иди-ка ты все-таки в школу», – посоветовал жене. А она: «Ты же обещал хорошую работу!» – голос со слезой. «Обещал, помню, да видишь, никак пока не получается. Устраивайся в школу, а там – посмотрим, Во-первых, это твоя специальность, училась, стаж годовой – дело знакомое. Второе: где ты еще получишь такой долгий отпуск, да летний ежегодно. Можно к морю поехать, к родным твоим, да мало ли куда. Не капризничай, иди». Еле-еле уговорил.

Оказалось, что и в школу не так-то просто устроиться, да еще посредине учебного года. В городе университет филологов выпускает и педагогический институт. Специалистов хватает. Все, кому нет охоты ехать по распределению, оседают в городских школах и держатся за место – не сдвинешь. Управляющий трестом позвонил заведующему гороно – они приятели, оказывается, – пошел я на переговоры. Отыскалось свободное место в школе-интернате, далековато, правда, от дома, но что поделаешь. Временно, говорит, потом постараемся перевести поближе. Согласны? Ничего другого, к сожалению, предложить не можем. Если бы в августе…

Я поблагодарил его и быстрее домой. Жена посмотрела на меня пристально так, вздохнула протяжно, стала устраиваться. Полмесяца прошло, месяц – ничего. Ну, думаю, слава богу, уладилось с работой. Оглянулся, что еще. Стали квартиру обживать, приводить в порядок. Она у меня двухкомнатная, в новом доме, и район относительно тихий. Но я запустил квартиру, живя один. На окнах у меня газеты висели, вместо занавесок. И мебели никакой, только самое необходимое: диван, стол, четыре стула. На кухню я, что нужно, от приятелей женатых натаскал. Теперь пришлось менять все. Оказывается, жена моя кроить-шить умела. И вязать. Купил я ей швейную машинку, стиральную, чтобы легче было. Мелочь всякую приобрели для уюта. Смотрю, квартира наша повеселела, войти приятно стало. Живем. Не заметили, полгода пролетело. Вот оно как.

Вскоре мы поссорились, и ссоры стали так же привычны в жизни нашей, как, скажем, сон или завтрак. И беременность была ее тут вовсе ни при чем (вот, говорят, что в период этот характер у женщин меняется, тяжелее характером становятся они). С некоторых пор стал замечать я, что все, что ни делает жена, выполняет она как бы через силу, с видимой неохотой. Или вообще ничего не хочет, даже то, что надо делать ежедневно и по нескольку раз в день, позабыв, что это труд. Начнет со стола убирать, отойдет с тряпкой к столу кухонному, задумается, долго смотрит в окно. Потом положит тряпку, пройдет в большую комнату, сядет к телевизору, а посуда в раковине немытая. Не помою я, так до утра и останется, а и утром мне мыть, не миновать, она на работу торопится – не до посуды.

Началось с того, что она забывала гасить за собой свет. Я иду следом, выключаю. Раз сказал ей – промолчала. Второй. А потом поворачивается ко мне и говорит: «Тебе что, рубль лишний заплатить жалко?» Рублей лишних, объясняю ей, ни у меня, ни у кого другого нет, не было и не будет. Да и зачем их платить, лишние рубли, легче выключателем щелкнуть. Ведь это совсем не трудно, погасить за собой свет, как и розетку придержать рукой. Она, когда гладила, розетки выдергивала. Закончит гладить, за шнур утюга рывком дернет, розетка – к чертовой матери. Электрики не закрепили их как следует, когда ставили, я докреплял потом, но толку мало. Объясняю жене: ты, говорю, когда гладить заканчиваешь, одной рукой, левой допустим, прижми розетку к стене, а правой легонько вытащи вилку, да не за шнур берись, за вилку саму. Вот так объяснял. Ничего путного не вышло, будто разговаривал с посторонним человеком или маленьким, который не понимает сути дела.

И видел я, что делает она со зла. Поссорились. Ушла она в большую комнату, дверь закрыла, плакала взахлеб, маму вспоминала, а я сидел в маленькой комнате, и так муторно было на душе. Скверное это дело – ссоры в семье. С чужим, да еще незнакомым, поссорился на улице, разошелся и – забыл, не видишь его. А тут – в одних стенах, молчком обходиться не будешь. Тяжело после ссоры начинать, то есть не начинать даже, а продолжать совместную жизнь, будто отломилось что-то, кусок какой-то, и не вернешь его, не прилепишь обратно. Пошел к жене, стоит она в углу, плачет. Хотел обнять, не подпускает. Ну, кое-как помирились. О выключателях больше разговора не затевал, вижу, свет горит впустую, подойду, погашу. Раз в неделю брал отвертку, розетки подтягивал.

Однако ссоры не прекратились, возникали по разному поводу. Я их не затевал, видит бог, и ссориться не умею. Гляжу, делает она что-то, а не так. Подскажу, а она мне: «Почему ты считаешь, что я все должна делать так, как хочешь ты?» – «Не потому, – говорю, – что я так хочу, каприз это мой, так надо делать, принято, все нормальные люди так делают, и родители мои, помню, учили…»

Она сразу плакать, упреки, и в конце концов я оказывался виновным. Что за черт! Стал я размышлять тогда: в чем дело? Вот, рассуждаю сам с собой, молодая девушка впервые уехала так далеко от дома, родных, в неведомую Сибирь, к едва знакомому человеку, и не в гости, а чтобы стать его женой, жить с ним. Край чужой, город чужой, ни друзей, ни близких, климат и тот другой, ко всему надо привыкать заново. Поневоле затоскуешь, руки опустятся. Вот если бы со мной такое случилось, как бы я вел себя?

Так думал я и тут же начинал возражать себе. Тысячи девушек ежегодно уезжают из родных мест: по распределению, на стройки, замуж ли выходят. И – ничего, живут. Одни лучше, другие – похуже, но в общем живут. Вон, на целину уезжали, в голую степь. Дом – палатка, на снегу, на ветру. А тут город, квартира, удобства какие-то. Другое дело – мало мы знали друг друга до совместной жизни. Быть может, это и является главной причиной ссор?..

Помню, на Шегарке, – сам я деревенский, – в деревне моей, да и в других, в которых доводилось побывать на своем веку, парень с девкой, перед тем как пожениться, долго гуляют. Тогда это называлось «ходить». А уж мое поколение и те, кто за нами, они – «дружили». В городах, там – «встречаются». А чего бы им, спрашивается, «ходить», когда они с пеленок один другого знают, вместе росли, на улице играли, за одной партой нередко столько лет сидели. И родителей: он – ее, она – его, и жизнь дворов своих до мелочей знают. Ан – нет. Одно дело – играть на улице, гулять вечерами, другое – жить семьей. Понимали оба. В городах полгода если встречаются – редкость, быстренько договариваются. Так же быстро и расстаются. В деревенских семьях, как, впрочем, и в городских – теперь я и городскую жизнь знаю так же хорошо, как и деревенскую, – все что-нибудь не так. Что-то обязательно мешает семье держаться дружно. Обиды. Распри. Ссоры. Упреки взаимные: ты такой-то, а ты – вон какая!..

Мои родители, бывало, так ругались – казалось, потолок сейчас обрушится на них. Сцепятся, конца края не видать. Теряли самообладание, всякий контроль над собой и такое говорили друг другу, что мне до сих пор стыдно. Казалось, что жизнь совместная совершенно немыслима после этого. Однако разводов по деревне я не знал. Поругались, час-другой молчат, не смотрят друг на друга, потом мать, делая что-нибудь, скажет: «Отец, где-то у нас там ножницы были, подай». Отец встанет, найдет ножницы, принесет. Глядишь, уже разговаривают как ни в чем не бывало. До следующей ссоры. Правда, и понять их надо было. Время такое: ни поесть досыта, ни одеть чего. А семья, как и все деревенские семьи, здоровая. Потом уже, когда подросли мы, помогать стали, ссоры все реже, реже. А теперь и совсем прекратились: старики. Одна дума – о днях последних своих, часах последних. Отссорились…

Да… это я к тому говорю, что прежде, чем сойтись, надо узнать один другого хорошенько. А так, как мы?.. Да и то, сказать если, когда нам было дружить-гулять. Случай такой: упусти момент, пропадет человек. Потом жалеть станешь. Как говорят украинцы: хватай вареник, пока сырой. Вот я и схватил. Вот я и…

То, что мало мы знакомы были, – главное, конечно. Но было и еще что-то, что мешало нам жить в мире и согласии, это понимал я. Скучно ей, видимо, было и в доме моем, и со мной. Да, скучно. Надо было сделать нашу жизнь более интересной, а как – я не знал. Телевизор был у нас. Оба литературных еженедельника выписывали. Журналы кое-какие. Для жены – «Экран», «Силуэт». Частью журналы брал в библиотеке. И книги приносил. Да книги у меня и дома были. К этому времени стал я кое-что соображать в книжках и собрал хотя и небольшую, но довольно приличную библиотеку. Редких, правда, книг не было, но интересные были. Хемингуэй, например, в четырех томах. Бунина девятитомник. Лермонтов полный… Да книжками ее не удивишь: филолог, она знала литературу, во всяком случае, должна была иметь представление. Ни в концертный зал филармонии, ни в театр мы не ходили – жена стеснялась своей беременности. И за город не ездили. Посмотрели по телевидению несколько спектаклей местного театра, игра актеров жене показалась слабой. Еще в гости звали нас, мы к себе приглашали: вот и все. А что еще можно было придумать, я и сам не знал. Оглянешься вокруг: все живут такой же монотонной жизнью. Будние дни – работа, заботы домашние, в выходные – развлечения посильные или же поездки за город, на участки. Теперь многие увлечены этим: заводить участки. Покупают машины, строят гаражи с погребами. Как правило, участок километрах в десяти, пятнадцати от города. За неделю надышится горожанин бензином, оглохнет, отупеет от рева машин, ждет выходных, чтобы за город вырваться. А там – тишина, воздух, и лес, и речка, если в удачном месте участок достался. А потом – подспорье большое: картошка своя, не надо на базар ходить. Свои овощи, ягоды разводят: для себя и на продажу. Окупается все кругом…