Текст книги "Берзарин"

Автор книги: Василий Скоробогатов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 26 страниц)

– Порядочные люди в Берлине есть, – говорил Андреас Гермес, – надо их вывести из летаргического состояния.

Такие люди в комендатуру пришли, внесли предложения по вопросам управления Берлином. С участием Берзарина в Карлсхорсте состоялось совещание с обстоятельной дискуссией. Большинство предложений комендант одобрил. Органу управления городом оставили традиционное название – магистрат.

Консультации с представителями различных политических направлений продолжались пять дней. 19 мая в здании страхового общества на улице Парохиальштрассе было проведено первое – учредительное – заседание магистрата. В его состав вошло 20 человек. Семь мест заняли члены КПГ, пять – СДПГ, два – ХДС и шесть – беспартийные. В магистрат прошли люди разных профессий, известные своей неподкупностью и принципиальностью. Коммунистов оказалось очень мало и в магистрате, и в районных органах самоуправления – нацисты подвергли компартию поголовному истреблению.

Обер-бургомистром решили назначить Артура Вернера. Его имя в городе хорошо знали. Он – признанный ученый, инженер-архитектор. При сгинувшем режиме беспартийному профессору жилось неуютно. И он согласился занять ответственный пост градоначальника. Ему дали четырех заместителей. Кто они? Карл Марон в прошлом состоял председателем рабочего спортивного союза «Фихте». Андреас Гермес до прихода к власти нацистов занимал пост министра в правительстве Германии. Пауль Швенк в свое время был депутатом городской палаты и ландтага. Карл Шульце – рабочий.

Собравшиеся на заседание люди увидели в президиуме коменданта Берлина, русского генерал-полковника Николая Берзарина. Внешность всевластного человека вызывала симпатию. Присутствующие на заседании увидели в хорошо сшитой генеральской форме невысокого человека, плотно сбитого, подтянутого. У него пытливые, внимательные глаза, вдохновенное волевое лицо с глубокой ямочкой на подбородке, густые размашистые брови. Волосы волнистые, с сединой. Он понимает немецкую речь.

Генерал Берзарин сделал краткий доклад. Он изложил свое видение событий и задач магистрата. Доктор Вернер выступил с заявлением. Он сказал:

– Мы хотим построить демократическую республику. Гитлер сделал Берлин городом развалин. Мы его сделаем городом труда и преуспевания. Красная армия обеспечила Берлин продовольствием на много месяцев. При помощи русских во многих районах восстановлены электрическое освещение, водоснабжение и канализация. И мы благодарим за это советское командование…

Магистрат, его управления и отделы стали создавать районные органы управления, выдвигать квартальных и домовых старост, на которых были возложены обязанности по организации расчистки улиц и восстановительных работ в важнейших отраслях сложного и громоздкого хозяйства города. Всюду звучал призыв: «Берлин должен жить!»

Первое официальное заседание нового магистрата состоялось 20 мая. Магистрат обсудил вопросы финансов, налоговой службы, социального обеспечения. К тому времени центральная комендатура успела с помощью немецких активистов-антифашистов создать полицию, органы прокуратуры. Любопытно, что несколько недель в Берлине пустовали все тюрьмы, не работали органы юстиции. Наша комендантская служба была поставлена так, что в них и не было нужды. Войска в своей деятельности руководствовались приказанием Берзарина от 4 мая 1945 года № 00175, в котором командующий 5-й ударной армией требовал от личного состава частей и соединений соблюдения «человеческого достоинства, высокой бдительности и дисциплины военнослужащих» в контакте с войсками союзников и в отношении населения побежденной страны.

Штаб армии выпустил приказание командарма Берзарина от 7 мая 1945 года «Об организации патрульной службы в г. Берлине», которое мной уже комментировалось.

26 мая Берзарин издает приказ по войскам 5-й ударной армии, образующим берлинский гарнизон, – «О повышении бдительности в связи с нападением на советских военнослужащих со стороны шпионов и диверсантов».

Наши патрульные были не в состоянии выполнять ту работу, которой занимаются блюстители порядка среди гражданского населения. Комендатура решила эту задачу за пару недель. И в день первого заседания магистрата у подъездов, где заседали члены берлинского правительства, стояли на страже молодые красавцы в форме полицейских времен Веймарской республики. Таких ребят мы уже встречали на улицах в униформе оливкового цвета, в черных касках. Они ловко козыряли нам, советским офицерам. Мы им охотно отвечали.

Суды и прокуратура также приступили к работе 20 мая. Благонадежные юристы нашлись.

Здравоохранение города в то время находилось в руках профессора Фердинанда Зауэрбруха. Берзарин знал этого подвижника медицины с апреля, когда накал боев сдвинулся к центру столицы. Тогда по его ходатайству командование 5-й ударной от армейской медицинской службы направило своих представителей в 20 больниц города. Они помогли немецкому профессору организовать экстренное лечение женщин, стариков и детей – жертв артиллерийско-минометных обстрелов и бомбардировок с воздуха. Пострадавшие получили из армейских аптек лекарства. С тех пор контакты профессора и командарма были постоянными.

Теперь Зауэрбрух, как должностное лицо, проинформировал коменданта об участившихся случаях заболевания жителей дизентерией. Назвал очаги инфекции. Распространились случаи заболевания сыпным тифом. В госпитализации нуждались тысячи больных. И снова потребовалось вмешательство армейских медслужб. Заручившись поддержкой коменданта, профессор, получив полномочия и от магистрата, проинспектировал все окружные санитарно-лечебные учреждения города, назначил ответственных лиц в работе по ликвидации очагов инфекций.

При Берзарине почти все медицинские учреждения Берлина возобновили свою работу. Стали принимать и лечить пациентов 96 больниц, из них 4 детские, 10 родильных домов, 146 аптек, 6 пунктов скорой помощи, в которых работало 654 врача. Около 800 специалистов медицины в тот период занималось частной практикой.

В магистрат летели сигналы: не хватает врачей! Зауэрбрух предложил выход из положения. Он знал, что в ходе Берлинской операции в составе вермахта находились военные врачи. Некоторые из них сделали стойку «хенде хох!», а некоторых просто пленили. Теперь они томились недалеко от Берлина в лагере военнопленных. Выслушав Зауэрбруха и посоветовавшись с Жуковым, Берзарин отдал приказ, разрешающий освободить из плена врачей. Их обязали работать в берлинских лечебницах.

Сенсацией для горожан стало то, что 25 мая возобновились занятия в Государственной инженерной школе Гаусса. Пять дней спустя вернулись к занятиям дети и учителя общеобразовательных школ. Ребята не только делились между собой мыслями о пережитом в ходе боев, но и обсуждали итоги футбольных матчей между местными командами – футбольные поля ожили еще 20 мая. Некоторые школьники из верующих семей уже побывали на богослужениях в кирхах. Комендант снял все ограничения, установленные национал-социалистами в отношении религиозных конфессий.

В комендатурах трудились люди военные, и темп их деятельности не совпадал с темпом работы магистрата. Между комендатурами даже возникла некоторая состязательность в решении задач по программе «Берлин должен жить!». Поэтому порой появлялись берзаринские приказы с оценкой дел в городе. 21 мая на совещании в Карлсхорсте Берзарин высказывает свое неудовольствие и настаивает на использовании всех возможностей непрерывного улучшения состояния города.

А началось всё с приказа от 3 мая 1945 года № 8. Генерал Н. Э. Берзарин излагает в нем неотложные меры по улучшению обеспечения города электроэнергией, указывает на недостатки в работе городских транспортных средств, систем водоснабжения и коммунальных служб, в том числе бань и прачечных. В приказе названы фирмы, обязанные заниматься этой работой, им выдаются необходимые материальные ресурсы. Органам берлинского самоуправления, комендатурам стало работать намного легче с тех пор, как в городе появились средства массовой информации.

На другой день после первого официального заседания Берлинского магистрата вышел первый номер городской газеты «Берлинер цайтунг» с немецкой ответственностью. Трансляции Берлинского радио стали звучать с утра до поздней ночи, как всегда.

22 мая открылись двери для посетителей-клиентов во всех почтовых конторах. Во все концы страны пошли письма, открытки, бандероли, другие почтовые отправления.

Конторы, учреждения, предприятия и организации работали по московскому времени.

Заявление И. В. Сталина в Кунцевский райком ВКП(б)

Еще месяц назад Берлин жил по законам и ритмам нацистского Третьего рейха – он был его столицей, «гауптштадтом» Гитлера. Темную ночь сменило утро нового дня. Точнее – не дня, а эры. Провозвестниками новой эры стали русские люди, победившие власть тьмы и насилия.

Намерения новых властей прекрасны, вдохновляющи. Но в чем состоит их философия? Их идеология? Какую цель имеют новые власти?

Взоры населения обратились к партиям. Прежде всего к коммунистической и социал-демократической. Они лидируют в обществе. Они подверглись жестоким репрессиям со стороны нацистов, хотя и не в равной мере.

Встречи, съезды, собрания, конференции… Волнуется интеллигенция. Она, интеллигенция, духовный вождь нации. Этот «вождь» осрамился при нацизме, потянувшись к кормушкам, расставленным фюрером и Геббельсом. Теперь пришлось каяться. 3 июня в Берлине было созвано собрание, посвященное памяти репрессированных, жертвам фашизма. Разный люд собрался. На нем присутствовал Н. Э. Берзарин. На участников встречи большое впечатление произвела речь вице-бургомистра Андреаса Гермеса. Он, познавший оковы концлагеря, где нацистский «народный трибунал» вынес ему смертный приговор, говорил о недопустимости измены гуманистическим идеалам. Гермес, выражая мнение своей партии ХДС, назвал покаяние основой будущего строительства новой жизни.

Покаяние! С этого, конечно, надо начинать. А дальше? Дальше власть надо употреблять ради развития нравственности, духовности.

…В конце мая офицерам войск 5-й ударной армии разрешили уйти из казарм и снимать жилье у горожан, в первую очередь семейным. У меня семьи не было, однако я тоже ушел в город, найдя себе комнату в доме на Риттерштрассе. Владелица этого пятиэтажного дома, дама лет шестидесяти, охотно приняла меня в число квартиросъемщиков, поскольку я предложил хозяйке расплачиваться продуктами питания. Принес пять килограммов муки, кило сахара. И в придачу – пять кусков мыла для соблюдения гигиены.

Жил я на «хозяйском», первом этаже (у немцев с него начинается счет; тот этаж, который мы считаем первым, у немцев называется нижним и в счет не идет). Тогда же в соседней комнате поселился молодой немецкий репортер, принятый на работу в радиовещательный центр. Звали его Эрвин Хёпке. По вечерам я стал приглашать его к себе на огонек. У меня было чем его приветить. Полковой отдел продфуражного снабжения выдавал офицерам дополнительное питание: кофе, сахар, кондитерские изделия, масло. Мы с Эрвином подружились. Он немного говорил по-русски, а читал свободно.

Эрвин, принадлежа к репортерскому корпусу, по долгу службы бывал в Карлсхорсте на встречах и брифингах. Он был в курсе новостей политической и культурной жизни. От него я узнал, что 17 июня состоится партийная конференция социал-демократов. В ней будет участвовать Отто Гротеволь. Социалисты согласились тесно сотрудничать с КПГ, которая уже обнародовала свой программный документ – воззвание, где провозглашалась цель уничтожения остатков гитлеризма и установления в стране демократического строя. Берлин должен быть образцом совместной работы всех антифашистов! Должен быть… Только вот городская организация СДПГ колебалась. Эрвин пояснил мне: «Там окопались “меньшевики” – Эрнст Рейтер, Франц Нейман, Отто Зура… Эта американская фракция будет ставить палки в колеса». Я не стал слушать дальнейших рассуждений Эрвина, заметив: «Пошли они подальше!» Меня больше интересовали театральные афиши на столе Эрвина.

Одну афишу Эрвин принес из ратуши Шёнеберг, она возвещала о концерте в Гражданском зале. Камерный оркестр под управлением Ганса Бенды дирижировал первыми публичными выступлениями артистов. Первая ласточка! Их будет много. В газете военных властей «Теглихе рундшау» есть информация о встрече Берзарина с театральными работниками – с Эрнестом Легалем, Густавом Грюндгенсом, Виктором де Кова. Они обсуждали вопрос открытия Немецкого театра на улице Шуманштрассе. И 10 июня город запестрел афишами – там премьера. Одна такая афиша красовалась на стене комнаты репортера. Рядом с ней висела другая афиша – в Штёглице, в «Титания-паласте» 26 мая состоялся первый концерт оркестра Берлинской филармонии с дирижером Лео Борхардом. А 27 мая зрители, в том числе и мой приятель Эрвин, увидели первое послевоенное представление в театре «Ренессанс».

Июнь обещал быть особенно насыщенным программами культурной сферы, потому что деятели культуры по рекомендации Берзарина создали палату деятелей искусств. Инициатором выступил Пауль Вегенер, его поддержали театральные труппы и доверили ему руководство палатой.

Ожидалось открытие оперного сезона. Условились, что временно оперный коллектив будет выступать на сцене «Театра-дес-Вестенс»…

Немецким артистам, музыкантам хотелось выступить перед русскими воинами, независимо от всяких графиков. Они специально готовили программы для персонала комендатур. Помню, что показывали, например, сцены из «Аиды», из оперетты «Сильва». Я присутствовал при этом. Представьте себе неискушенного в искусстве человека, офицера стрелкового полка, который прошел с боями от Астрахани до Берлина, попавшего в зал, где звучала музыка… Я пережил восторг.

Выслушав мои откровения, Эрвин заметил:

– Все это неплохо. Волнует меня будущее. Оно не безоблачно. Концерты, театральные постановки… Я все же ощущаю ущербность. Звучат везде нотки покаяния, порой лицемерного покаяния. Долго они будут звучать? А если оккупационные власти европейских стран, заокеанских сил выступления законсервируют? Русских я исключаю.

– Не надо хмурить брови, Эрвин, – успокаивал я его. – Поживем – увидим.

– Ты спокоен, потому что со своими ребятами уедешь домой. Красную армию ждут в России, страна разорена, некому работать. А нас что ожидает? Завтра в Берлин нахлынут оравы «тихих» американцев, веселых французов, педантичных британцев. Они обживутся, пиявками присосутся к телу Германии. Наловчатся делать деньги. Какая сила избавит нас от сапога оккупанта? Ему станут прислуживать местные «меньшевики», изображая на физиономиях раскаяние.

Откровенно говоря, у меня не находилось доводов для возражений. В тот момент наша хозяйка принесла только что снятый с плиты кофейник. Я тотчас достал бутылку коньяку. Мы принялись за кофе, доливая в напиток коньяк. Перешли на разговор о литературных шедеврах, о Ремарке, о Маяковском. Эрвин поделился своими творческими планами. Он пробует переводить русскую поэзию и уже частично перевел поэму Владимира Маяковского «Хорошо!». Потом он напишет книжку на тему «Сделаем войну историей».

От Эрвина я узнал, что после Гражданской войны, установившей в России власть Советов, в Берлин эмигрировали 300 тысяч русских людей. В городе появились целые кварталы русскоязычного населения. Имелись русские рестораны и магазины, театры, выпускались газеты, журналы. Центральная площадь столицы Германии – Александерплац названа в честь российского государя…

– А Иван Тургенев? – спросил я.

– Иван Тургенев, – ответил мне мой собеседник, – тоже «немец». Он проучился в местном университете два семестра… В Германской столице жил и работал последние месяцы жизни композитор Иван Глинка… Жил здесь с 1932 по 1937 год писатель Владимир Набоков. Берлин Набоков невзлюбил. Говорил о «мертвой тошноте» в глазах чиновников. А улицы города смотрели на него «мертвыми глазами старых гостиниц». Максим Горький антипатии к городу на Шпрее не ощущал. Горьковский журнал «Беседа» выходил в Берлине с 1923 по 1925 год, пользовался спросом, так как в нем печатались материалы разной идеологической ориентации.

Эрвин посоветовал побывать в Потсдаме – бывшей резиденции германских монархов.

– Ты в окрестностях Потсдама найдешь русское селение, Александровка называется, – сказал он. – Избы, построенные в псевдорусском стиле. Березовые аллеи. Селение построил на свои капиталы купец и промышленник Павел Павлович Рябушинский, поселил там русских беженцев-фронтовиков. Они и сейчас там доживают свой век. Те, кто в ходе Гражданской войны испугался Советов и эмигрировал. Некоторые хотят приобрести советское гражданство.

Эрвина откровенно увлекала русская поэзия советского периода: Маяковский, Пастернак, Твардовский. Однажды он прочитал кое-что из своих переводов. Запомнились мне строки:

 
Ленина сердце —
в груди революции…
 

Переводчик сжал авторскую фразу до предела. А у Маяковского она длиннее, просторнее:

 
Вечно будет ленинское сердце
клокотать
у революции в груди.
 

– Ты понимаешь, – говорил мне Эрвин, – что при переводе на немецкий язык Маяковский, как мне кажется, звучит еще с большей силой.

Действительно, в тех стихах, которые прочел мне переводчик, такая сила чувствовалась.

– Так и должно быть, – отвечал я. – Маяковский – новатор. У него собственная энергетика стиха. Немецкий язык ее хорошо улавливает. Он – поэт грядущего. Актуально для немцев, стоящих на пороге больших перемен. Философы, пророки у немцев есть: Маркс, Энгельс, Бебель, Либкнехт. Ницше, наконец, с его теорией любви к дальнему. Мы все учимся у немецких титанов мысли. Вы идейно вооружены, есть возможности потеснить ваших «меньшевиков». Немцы на повороте истории. Этот поворот может дать народу не только новое будущее, но и новое величие.

Я рассказал, что уже читал в прессе статьи одного из лучших писателей современности Иоганнеса Бехера. Президент «Культурбунда», корифей поэзии освещает теоретические проблемы литературы. Будем у него учиться. Он верит в победу сил добра и светлых талантов.

Ко мне пришел мой друг – бывший партизан Виктор Ключков. Он вернулся из поездки в селение Заксенхаузен, фашистский концлагерь, где 14 апреля 1943 года погиб Яков Джугашвили. Лагерь собираются превратить в международный музей – там содержались военнопленные из двадцати семи стран. Это недалеко – 30 километров.

Но меня волновали не музейные проблемы. Мозг мой сверлил вопрос: где начальник лагеря Кайндль? На его руках кровь Якова. Наконец узнал. «Палача приголубили янки», – сказал Ключков. Гестаповец Кайндль пленным англичанам и американцам создавал комфорт, а советского офицера-артиллериста умертвил [85]85
  В 1977 году указом Президиума Верховного Совета СССР Я. И. Джугашвили был посмертно награжден орденом Отечественной войны 1-й степени. Подвиг российского патриота не был предан забвению.


[Закрыть].

Эрвин, сидевший у меня за чашечкой кофе, поинтересовался:

– Скажите, пожалуйста, мог ли Сталин при его авторитете вызволить сына из плена?

Что-либо существенное сказать Эрвину мы не могли. Много позже, после смерти И. В. Сталина, в своем вузе я услышал рассказ на эту тему из уст генерала армии С. М. Штеменко [86]86
  Сергей Матвеевич Штеменко(1907–1976) – генерал армии. Всю войну находился на ответственных должностях в Генштабе, сопровождал Верховного главнокомандующего И. В. Сталина в его поездке на Тегеранскую конференцию 1943 года (28 ноября – 1 декабря). Вместе с маршалами Г. К. Жуковым, А. М. Василевским и другими полководцами непосредственно участвовал в планировании операций по разгрому вооруженных сил фашистской Германии и милитаристской Японии. Обладал феноменальной памятью, в любое время суток мог детально проинформировать И. В. Сталина о положении на фронтах.


[Закрыть]. Ему задали вопрос:

– Правда ли, что после пленения фельдмаршала Паулюса с участием Сталина обсуждался вопрос об обмене его на Якова Джугашвили, находившегося в немецком плену?

Сергей Матвеевич ответил:

– Такой вопрос обсуждался, и дважды в моем присутствии. Версия о том, что якобы Сталин не согласился, заявив: «Я фельдмаршала на солдата не меняю» – неверна. Это – выдумка журналистов. Поймите, что упоминание о «солдате» в таком контексте звучит мелкотравчато, пошловато. Не сталинский это уровень мышления. А на самом деле происходило следующее. В свое время, узнав о пленении Якова, Сталин, соблюдая установленный порядок, обратился с соответствующим заявлением к первому секретарю Кунцевского райкома партии Евгению Ивановичу Налоеву (в этом райкоме он состоял на учете). Бюро рассмотрело заявление, и было принято какое-то решение. Райком имел сведения, что, находясь в плену, Яков ведет себя как сильная личность, как патриот своей родины. И вот встал вопрос об обмене.

– Тот день, ту встречу со Сталиным я хорошо помню, – продолжал Штеменко. – Сталин ходил по кабинету. Обычно в таких случаях говорят, что он время от времени останавливался у своего длинного стола и что-то делал со своей курительной трубкой, которую не выпускал из рук. Возможно, и трубки в руках не было. Он ходил по кабинету и как бы беседовал сам с собой. Из сказанного выходило так: «Все семьи во время войны переживают невзгоды, страдают, несут жертвы. Теряют родных и близких, сыновей, дочерей, братьев, сестер… Семья Сталина не является исключением».

Не закончив своих мыслей по этому поводу, Сталин остановился, окинув взглядом присутствующих, сделал жест рукой. «Ну, идите, – закончил он, отпуская всех нас. – Я еще подумаю».

Так случилось, что на следующий день в кабинете Сталина оказались почти все лица, что и на вчерашней аудиенции. И прерванный разговор повторился. Сталин рассуждал все так же. Мол, во время этой страшной войны почти все советские семьи страдают, они теряют своих родных и близких. Семья Сталина не является исключением.

Мы подумали, что окончательного ответа не будет и на этот раз, настроение Сталина осталось без изменений. Нет, перемена произошла. Сталин окинул нас взглядом и сказал решительно:

– Если им, немцам, нужен их фельдмаршальчик, то обменятьможно. Речь может идти о Тельмане! Пусть отдадут Эрнста Тельмана.

И больше разговоров у Сталина на тему обмена я не слышал. Уверен, что мнение Сталина так или иначе было передано немецким властям. Согласия не получили. Обмен Паулюса на Тельмана не состоялся…

Спортивные страсти

Нас передвигают. Мне пришлось оставить квартиру и вернуться в казармы.

Нам сказали, что намечена передислокация. Командир полка уже летал на самолете на остров Узедом. Кажется, нам суждено перебраться туда. К тому же интенсивность занятий по программе боевой и политической подготовки требовала от офицеров постоянного присутствия в полку.

Комдив Галай, как и командиры других дивизий, выполняя приказ Берзарина, потребовал от командиров частей активизации спортивной работы. Занятия спортом мы включили в учебные планы. Некоторые дивизии провели у себя в городках футбольные матчи, встречи по боксу, волейболу, теннису. В мире немецкого спорта блистали имена Ханса Собека, Арно Кёльблина, доктора Карла Дирна и других «звезд». В магистрате стало функционировать Управление по спорту. Возник Комитет по спорту. Ханс Собек и его коллеги подружились со спортсменами из воинских частей.

Берзарин, в свое время увлекавшийся джигитовкой, наметил провести конноспортивные состязания. Берзарин говорил Федору Бокову:

– Артур Ульбрихт на днях затеял разговор об ипподроме. К годовщине 5-й ударной хорошо бы иметь готовый ипподром. Парад – это само собой. К нему добавить бега, скачки. Устроить праздник на ипподроме с фейерверком, скачками через барьеры породистых лошадей. Я запросил справочники о конном спорте в довоенной Германии. Разговаривал с маршалом Буденным. Семен Михайлович ответил: «Найдем, дорогой мой, спортшколу, подготовят трехлеток. Пришлю инструктора, тут есть: Николай Титов, образованный спортсмен-педагог, жокей. Из семиреченских казаков…»

К Берзарину зачастили офицеры союзных войск. Для коменданта явилось приятной неожиданностью то, что генерал де Голль возвел его в достоинство командора ордена Почетного легиона.

На стадионе от французов я услышал, что их нынешний лидер Шарль де Голль титуловал коменданта Берлина – Le tigre [87]87
  По-французски le tigre —тигр. Так французы называют отчаянных людей. К таким личностям относится сам де Голль. Интересно, что этим же кодом – тигр – обозначили Берзарина и японцы, и немцы. Не удивительно, тигр – это красота, мощь, храбрость, то есть качества, особо ценимые в военной среде, и не только в военной… У Берзарина трудно найти какие-либо отрицательные черты. Это был натуральный генерал, в нем не было фальши.


[Закрыть]…

– Русский богатырь, кованный из чистой стали с головы до ног, – характеризовал французский лидер Николая Эрастовича.

Французское командование с воодушевлением приняло предложение коменданта Берлина о проведении матча между русскими и французскими армейскими футбольными командами. Заместитель командира полка по политчасти майор Андрей Суслин, побывав в политотделе, привез всем нам пригласительные билеты на футбольный матч Франция – Советский Союз.

Получив билет, я вместе с другими сослуживцами поехал на стадион. На трибуне, где я устроился, рядом со мной оказались дивизионный прокурор подполковник Сугак с секретарем прокуратуры Надей Деюн и следователем Петром Самсоновым. Самсонов поинтересовался, подготовил ли я досье для отправки Международному трибуналу. Что за досье? В нашем штабе имелись два акта с описанием злодеяний немецких оккупантов. Они составлялись в то время, когда полк занимал освобожденные города и села. В Донбассе, в одном селе, фашисты перед отступлением при прочесывании местности захватили крестьян, собиравших в лесочке дрова. Это были старушки, старики, дети. 87 человек. Их назвали партизанами и расстреляли. Хоронили убитых бойцы нашего полка. А в Николаеве морской десант захватил элеватор. Немцы не могли выбить десантников оттуда. Их уничтожили, применив химические снаряды. Мы с Самсоновым договорились, что вместе заедем в наш штаб и я отдам ему акты.

Мы разговаривали о делах, а многотысячная масса зрителей шумела и колыхалась. Кроме немецких болельщиков на трибунах присутствовало немало военнослужащих союзных войск. Шумно вели себя французы. Их было очень много. Я высматривал среди них болельщиков из Парижа – парижане ведь выделяются тем, что из «ничего» творят элегантность. Но на матче все поголовно вскакивали с мест, кричали: «Оле! Оле! Виват!» Мячи влетали в ворота часто. Однако игра, к всеобщему удовольствию, закончилась вничью. Обе команды получили от советского коменданта призы.

Французы встали с мест и запели. Но это была не «Марсельеза». За своей спиной я слышал русскую речь, хотя у говоривших флажки в руках были французские, трехцветные. Я обернулся и, отрекомендовавшись журналистом, спросил усатого господина с таким флажком, о чем поют парижане. Он мне любезно ответил:

– Мы поем «Партизанский гимн». А что в тексте? Начинается гимн словами: «От леса и до леса, по краю обрыва идут отважные мстители…»

Ого-го! У них и гимн уже имеется…

А где же гимн советских партизан? Правда, у нас есть «Брянский лес», «Партизанская бородушка». Но этого прискорбно мало. Белорусы скромничают. Боевыми делами они вполне заслужили торжественных песнопений. Но пока их не слышно.

Захотелось познакомиться с этим учтивым господином. Я извинился и спросил:

– С кем имею честь?

Он ответил:

– Личный представитель генерала де Голля.

В серьезность этого ответа я не поверил. Если он личный представитель, то наверняка находился бы рядом с Николаем Эрастовичем…

Как мне кажется, в то время в воздухе ощущалось что-то такое, что коренным образом нарушит привычный ритм жизни Берлина. Что-то сломается. Приближалось время, когда, согласно договоренностям в верхах, Германия и Большой Берлин будут разделены на зоны оккупации.

В те дни маршал Г. К. Жуков и генерал-полковник Н. Э. Берзарин приняли прибывшего из Лондона высокого гостя, им был депутат парламента лейборист Зиллиакус. Ему понравилась работа советских военных комендатур и он дал такую оценку: «Я восхищен работой советских оккупационных властей, которые с таким вниманием и таким гуманизмом налаживали жизнь в своей зоне, предоставив демократическим силам полную свободу действий. Русские генералы, стоящие во главе военной администрации, произвели на меня хорошее впечатление. Это люди, полностью компетентные в своей области, они всемерно помогают немецкому народу в восстановлении экономики и гордятся успехами, достигнутыми под их руководством».

В искренности столь высокой оценки работы маршала Жукова, генерала Берзарина и их соратников со стороны английского парламентария сомневаться не приходилось. В его словах отражено то, чему он стал свидетелем и очевидцем.

У Николая Эрастовича в тот день была и своя, личная радость. Он получил письмо от семьи. И была записочка от дочки Ириши. Дочка сообщила, что она воспитывает полугодовалого персидского котенка по кличке Пушок. Котенок уже умеет разговаривать с ней, и сейчас Ириша обучает его игре на пианино. Кошачьи лапки извлекают из инструмента мягкие звуки.

Все скучали по своим родным. Тосковал и генерал.

Нам дали срок – до конца июня подготовить свои районы Западного Берлина к передаче войскам союзников.

Трагедия на Шлоссштрассе – Вильгельмштрассе

Резиденция военного коменданта находилась в районе Лихтенберг на улице Альт-Фридрихсфельде. Штаб 5-й ударной армии оставался там же – в Карлсхорсте, в здании Военно-инженерного училища.

Будучи главным военным комендантом Большого Берлина, генерал Берзарин оставался командующим войсками армии. Везде успевал. Как он выдерживал эти колоссальные нагрузки в работе – одному Богу известно. Но он был молод, дела, которые ему удавались, прибавляли сил, увлекали.

Он просыпался рано, когда только-только падали на землю первые солнечные лучи. Комплекс физических упражнений, холодная вода – и он готов к работе дотемна. Лимузин стоит в гараже. Его повседневное средство передвижения – мотоцикл. С давних пор. Во время Ясско-Кишиневской стратегической операции на реке Прут комфронта Федор Иванович Толбухин, увидев командарма на мотоцикле, сделал ему замечание.

– Николай Эрастович, – сказал он командарму-мотоциклисту, – я учился шоферскому искусству во время Первой мировой войны. Молодежь увлекалась тогда воздухоплаванием. Идеалом для нас был летчик Нестеров. Штабс-капитан Петр Нестеров. Меня тянуло к «летунам». Соколом я не стал. Ради чего вы рискуете? Вы даже не пользуетесь шлемом. В мотоциклетном полку это считается серьезным нарушением правил езды. У вас есть бронетранспортер, другая надежная техника…

– Я экономлю время, – пытался объяснить свое пристрастие Берзарин.

– Нам, например, не нужна эта экономия, а ваша жизнь нужна. Генерал за рулем – нонсенс, – заключил Федор Иванович.

Улыбнувшись, командарм приложил руку к козырьку фуражки. Свой мотоцикл тогда он отдал в батальон связи. Без мотоциклетного руля ему все время чего-то не хватало. И он снова оседлал эту машину. На 1-м Белорусском фронте с мотоциклом он не расставался. Отказаться от него – значит работать вполсилы.

По Берлину он вначале ездил в синем танкистском комбинезоне.

Но донимали военные патрули дорожной службы. И тогда он стал ездить на своем «харлее» в генеральской форме. Чаще всего он надевал белый китель. Рядом с ним, в коляску, обычно садился сержант-ординарец.

Движение по улицам еще не было упорядоченным. На дорогах хозяйничали регулировщицы с флажками, а на сложных развязках – офицеры и сержанты. Сожженные машины на обочинах, обгорелые пни, кучи кирпича и бетона – вот что такое бывшие улицы и проспекты Берлина. Расчистка завалов идет, но работы еще непочатый край. Всюду торчат обгорелые стены построек с черными провалами окон. Часто даже очищенная полоса проезжей части дороги – в рытвинах и ухабах. Мотоциклисту приходилось лавировать.