Текст книги "Берзарин"

Автор книги: Василий Скоробогатов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 26 страниц)

Американский план поддержал в Тегеране Уинстон Черчилль. Он дополнительно предложил создать некое государственное образование, наподобие лоскутной габсбургской монархии – Дунайскую федерацию.

Сталин прервал свое молчание и задал президенту США несколько вопросов уточняющего характера по американскому плану раздела Германии. Его, например, интересовали функции полицейского комитета, образовать который предлагал Рузвельт.

Советский лидер, обладая немалым дипломатическим чутьем, не хотел распыляться, встреча «большой тройки» в Тегеране проходила в дни, когда чуть ли не половина Украины, вся Молдавия и часть Белоруссии все еще стонали под пятой немецких оккупантов. Для нашего Верховного главнокомандующего важно было побудить союзников к быстрейшему развертыванию военных операций в Европе под кодовым названием «Оверлорд». Но по всему было видно, что союзники продолжают придерживаться принципа – загребать жар чужими руками.

В Тегеране Черчилль и Рузвельт по репликам Сталина поняли, что советский лидер отрицательно воспринимает их антигерманские замыслы и планы.

И в дальнейшем США и Англия продолжали гнуть свою линию. Они стали носиться с планом, составленным министром финансов США Моргентау. «План Моргентау», одобренный в Квебеке 16 сентября 1944 года, уложился в такую незамысловатую форму: «Эта программа ставит своей задачей превратить Германию в страну, которая по своему характеру превратилась бы в страну полей и пастбищ».

Провозвестники новой эры

Приближался финал Второй мировой… Люди стремились к лучшему устройству жизни. Но не все! За океаном с патологической интенсивностью трудился Совет по международным отношениям при президенте США. Чем же были озабочены члены этого совета, его активнейший деятель Аллен Даллес? Кто он? Аллен Даллес (1893–1969) в начале гитлеровской агрессии против СССР, с 1942 года, руководил политразведкой США в Европе. Он взял на себя роль идеолога холодной войны. В 1945 году, когда еще противоборствующие силы в Европе истекали кровью, Даллес написал книгу «Размышления о реализации американской послевоенной доктрины против СССР». Процитируем пару абзацев из этого труда (директива PL-90):

«…Окончится война, всё как-то утрясется, устроится. И мы бросим всё, что имеем – всё золото, всю материальную мощь на оболванивание и одурачивание людей. Человеческий мозг, сознание людей способны к изменению. Посеяв там (в России. – B.C.)хаос, мы незаметно подменим их ценности на фальшивые и заставим их в эти фальшивые ценности верить. Как? Мы найдем своих единомышленников, своих союзников и помощников в самой России. Эпизод за эпизодом будет разыгрываться грандиозная по своему масштабу трагедия гибели самого непокорного на земле народа, окончательного, необратимого угасания его самосознания.

Из литературы и искусства, например, мы постепенно вытравим их социальную сущность, отучим художников, отобьем у них охоту заниматься изображением… исследованием тех процессов, которые происходят в глубинах народных масс. Литература, театры, кино – всё будет изображать и прославлять самые низменные человеческие чувства. Мы будем всячески поддерживать и прославлять так называемых художников, которые станут насаждать и вдалбливать в человеческое сознание культ секса, насилия, садизма, предательства – словом, всякой безнравственности. В управлении государством мы создадим хаос и неразбериху. Мы будем незаметно, но активно и постоянно способствовать самодурству чиновников, взяточничеству, беспринципности. Бюрократизм и волокита будут возводиться в добродетель. Честность и порядочность будут осмеиваться и никому не станут нужны, превратятся в пережиток прошлого. Хамство и наглость, ложь и обман, пьянство и наркомания, животный страх друг перед другом и беззастенчивость, предательство. Национализм и вражда народов, прежде всего вражда и ненависть к русскому народу – всё это расцветет махровым цветом. И лишь немногие, очень немногие будут догадываться или даже понимать, что происходит. Но таких людей мы поставим в беспомощное положение, превратим в посмешище, найдем способ их оболгать и объявить отбросами общества. Мы будем вырывать духовные корни большевизма, опошлять и уничтожать основы духовной нравственности. Мы будем браться за людей с детских, юношеских лет, главную ставку будем делать на молодежь, станем разлагать, развращать, растлевать ее. Мы сделаем из них циников, пошляков, космополитов».

После гибели Берзарина Германия в ходе политических махинаций оказалась расчлененной на зоны оккупации войсками коалиции. Возникли Бизония, Тризония и т. д. Отсюда и начался развал страны на Западную Германию и Восточную Германию. Пришлось, в конце концов, создавать два государства – ФРГ и ГДР. Государства оказались жизнеспособными.

Раковой опухолью для Германской Демократической Республики оказался Западный Берлин, где хозяйничали американские и британские военные. Как журналист-международник в послевоенное время я неоднократно посещал Германию. Властям Берлина, столицы ГДР, жить и работать было невероятно трудно. Спецслужбы западных держав, засевшие в Западном Берлине, действовали изобретательно, творя против ГДР преступления. Убийства должностных лиц, похищения людей и другие акции превратились в повседневное явление. И власти Берлина решили отгородиться от террористов. Так в 1961 году возник антифашистский вал, пресловутая Берлинская стена. Повторяю: стена эта строилась вынужденно, чтобы спасти берлинцев от террористов и диверсантов.

Для честного, законопослушного берлинца не было необходимости тайком перебираться через стену, существовало множество пропускных пунктов. Никаких особых затруднений для взаимных визитов людей из одной части города в другую не было. Перебирались через стену в неположенных местах только злоумышленники, воры, террористы и другие асоциальные элементы.

Когда я слушаю сейчас рассказы-страшилки нынешней желтой прессы и других СМИ о Берлинской стене, мне становится смешно. Господа! Почему вы не замечаете, что такую же стену соорудили на Ближнем Востоке, защищая население от злодеев-террористов. Америка взялась за строительство стены на границе с Мексикой. Есть и Великая Китайская стена. Но насчет ближневосточной, китайской или мексиканской стен – молчок. А насчет Берлинской – разговоры не умолкают. Почему? Стена волшебная, что ли? Да! Ее боялись злодеи, но она, судя по архивам, не мешала сановникам из ФРГ продуктивно сотрудничать со спецслужбами ГДР, со «штази». А теперь – конфуз!

Но я отвлекся от своей темы, вернусь к весне 1945 года.

В те изумительно ясные и прекрасные, теплые майские дни Николай Эрастович на очередной встрече с журналистами говорил: «Война в Берлине окончилась, а у нас здесь снова фронт – фронт борьбы за новую жизнь немецкого народа. Как меняются времена!»

Кроме корреспондентов редакций газет, агентств, зарубежных СМИ Николая Эрастовича слушали и приветствовали весьма и весьма известные литераторы, публицисты, кинооператоры, приехавшие в те дни в Берлин, в Карлсхорст. Собрались они сюда, чтобы присутствовать при подписании акта о капитуляции. Назову только тех, кого видел я: Б. Горбатов, Вс. Вишневский, В. Гроссман, Вс. Иванов, К. Симонов, И. Золин, Л. Славин, Б. Галин, М. Мержанов, Ц. Солодарь, Н. Денисов, П. Трояновский, Л. Высокоостровский, Л. Безыменский, А. Кривицкий, Я. Макаренко, И. Шагин, Р. Кармен и многие другие. Журналисты и писатели, беседовавшие с комендантом Берзариным в Карлсхорсте, зафиксировали его сообщение о состоянии города. Вот о чем поведал им комендант.

Берзарин вместо города получил в наследство от гитлеровского коменданта Вейдлинга хаотическое нагромождение развалин. Во многих районах города уже в первые дни уличных боев немецкие власти бросили своих подопечных на произвол судьбы [73]73
  Через несколько дней, когда капитуляция Берлинского гарнизона стала фактом, мы узнали подробности падения Берлина, в том числе и о контактах нашего командования с нацистскими главарями. Узнали и фамилии тех генералов: начальника штаба сухопутных войск Ганса Кребса, начальника округа обороны Берлина Ганса Вейдлинга. 2 мая утром Вейдлинг подписал приказ о прекращении сопротивления. Текст приказа гласил:
  «30 апреля фюрер покончил с собой и, таким образом, оставил нас, присягавших ему на верность, одних. По приказу фюрера мы, германские войска, должны были еще драться за Берлин, несмотря на то, что иссякли боевые запасы, и несмотря на общую обстановку, которая делает бессмысленным наше дальнейшее сопротивление.
  Приказываю: немедленно прекратить сопротивление.
Вейдлинг (генерал артиллерии, бывший командующий зоной обороны Берлина)».  Приказ этот был объявлен всеми радиостанциями Берлина.
  Генерал Кребс, вернувшись с переговоров, доложил Геббельсу о неудавшейся попытке вести торг. Кребс, а затем и Геббельс с семьей покончили жизнь самоубийством. Они ушли из жизни, слыша раскаты преисподней.


[Закрыть]. А это означало одно: голодная смерть. Остановился городской транспорт, вышли из строя электростанции. Фашисты затопили тоннели метро вместе с оказавшимися там ранеными немецкими солдатами и мирными жителями. Начинались эпидемии.

Берзарин стал комендантом города в дни, когда еще продолжались ожесточенные бои, а штурмовые группы пробивались к рейхстагу и рейхсканцелярии.

Нетрудно представить, каких усилий стоило Берзарину в такой обстановке создавать в районах сеть комендатур. Он их создал!

В черту Большого Берлина в то время входили следующие районы.

На северо-востоке: Панков, Пренцлауер-Берг, Митте, Вайсензее, Фридрихсхайн, Лихтенберг, Трептов, Кёпеник.

На северо-западе: Райникондорф, Велдинг, Тиргартен, Шарлотенбург, Шпандау, Вильмерсдорф.

В южной части города: Целендорф, Штеглиц, Шёнеберг, Кройцберг, Темпельгольф, Нойкёльн.

Во все эти районы Берзарин подобрал и направил ответственных лиц – комендантов. Еще шли бои, а они уже доложили Берзарину о том, что приступили к исполнению своих обязанностей и занимаются урегулированием всех городских дел.

В первые дни Советская военная комендатура через свои низовые звенья передала немецкому населению Берлина из фронтовых запасов почти шесть миллионов тонн муки и зерна, около 100 тысяч тонн крупы, тысячи голов крупного рогатого скота. Комендатура имела 1200 грузовиков, которые круглосуточно перевозили продовольствие населению.

Берзарин указал на ту часть зала, где сидели мы, офицеры полков, временно занятые комендантскими обязанностями. «Это герои мини-комендатур», – охарактеризовал он нас.

– Один из таких комендантских трудяг-офицеров мне сказал, – подчеркнул Берзарин, – что легче идти в атаку, чем видеть беспомощных изголодавшихся людей.

Кто-то из иностранных репортеров спросил Берзарина, может ли он сравнить положение нынешних берлинцев с положением жителей блокадного Ленинграда. Комендант помрачнел и ответил: «Это сравнивать кощунственно». Помолчав минуту, он взял со стола листок с цифрами и назвал те нормы снабжения населения продуктами питания, которые существовали при гитлеровцах в последние месяцы:

– Житель Берлина получал ежедневно двести граммов хлеба, четыреста граммов картофеля, пятнадцать граммов сахара, тридцать граммов мяса и пять граммов жира… Нам удалось выдать продукты по таким нормам. Всего продовольственных карточек населению еще при грохоте артиллерии выдано более миллиона. Выдача карточек продолжается. В Москве правительство знает об этом. Занимается этим Анастас Иванович Микоян. Он звонил мне и проинформировал, что пришлет дополнительные ресурсы, и мы сможем эти нормы несколько повысить. С апреля в Кёпенике и Рансдорфе хлебозаводы работают на всю мощность.

Берзарин сообщил, что у него есть надежный помощник, христианский демократ, освобожденный из концлагеря, Андреас Гермес. Он занял пост начальника продовольственного управления.

Николай Эрастович закончил свое сообщение такими словами:

– Мне кажется, что большинство берлинцев настолько измучены фашистским режимом и истощены длительной войной и лишениями, что искренне стремятся наладить нормальную жизнь в столице. Вы видите сами, что население взялось за расчистку улиц от завалов и мусора. Пройдет немного времени, и вы Берлин не узнаете. Обо всех новостях вас оповестит радио. Оно работает с 4 мая.

Встреча закончилась аплодисментами. При выходе из комендатуры у ворот я оказался рядом с раскуривавшим трубку писателем Константином Симоновым. С ним единственный раз я встречался летом 1942 года на Волге, в селении Садки, в штабе 4-й танковой армии. Он же здесь взглянул на меня, как на старого знакомого. Пожал руку и спросил:

– Не под вашей ли опекой находится Ольга Чехова?

Я несколько подрастерялся и ответил:

– Никак нет, Константин Михайлович!

Симонов, подумав, произнес:

– Ах, вспомнил, она во владениях полковника Бушина.

Бушин – бывший мой командир полка.

– Подождите, я вам его найду! – сказал я и через несколько минут представил ему Григория Бушина.

Сам я не стал задерживаться, ушел. В моей голове вопрос Симонова застрял. Здесь, в Берлине, мои писари при мне рассматривали кипу фотографий, на которых красовались кинозвезды. Под снимком одной красотки стояла подпись: «Ольга Чехова». Я подумал: наверное, какая-то эмигрантка-бродяжка. Таких особ за границей немало. И вдруг фамилию этой актрисы я услышал из уст Константина Симонова. Значит, она, Ольга Чехова, не бродяжка? Он – признанный драматург и киносценарист, хочет вступить с ней в творческий контакт? С этими мыслями я вернулся в свой штаб. Спросил Гришу Дубовцева, писаря, о той куче фото. Их уже не было. Кто-то унес.

Капитуляция

Подписание акта о безоговорочной капитуляции Германии было назначено на 8 мая 1945 года. В Военно-инженерном училище для этой церемонии был подготовлен зал. А именно – столовая. Просторное светлое помещение. Туда доставили мебель из рейхсканцелярии – в подвалах гитлеровского бункера кое-что сохранилось в целости и сохранности. Кресла, столы, ковер. Ковер в 120 квадратных метров был взят из кабинета самого фюрера и привезен сюда.

Утром 8 мая в аэропорт «Темпельхоф» для встречи самолетов с делегациями правительств СССР, США, Великобритании, Франции выехали генерал Н. Э. Берзарин, член военного совета 5-й ударной армии Ф. Е. Боков и группа старших офицеров, сотрудников центральной комендатуры, переводчики. Они встретили в аэропорту представителей союзников – маршала авиации Великобритании Артура У. Тедцера, командующего стратегическими воздушными силами Чарлза А. Спаатса, командующего военно-морскими силами союзников адмирала сэра Гарольда Бэрроу.

Из Москвы в распоряжение маршала Жукова прибыл А. Я. Вышинский. Правительство назначило его главным советником главноначальствующего в советской зоне оккупации. В СМИ он нынче изображается неким монстром, но на дипломатическом поприще ему, как ученому-юристу, не было равных. Блестящий оратор, полемист, полиглот (на международных форумах переводчиков ему не требовалось), он мог выступать перед аудиторией на семидесяти языках. Кажется, на это был способен в последнее столетие только папа римский Иоанн Павел II.

Приземлился еще один транспортный самолет. Из него, под конвоем англичан, вышли со своими адъютантами немецкий генерал-фельдмаршал В. Кейтель, генерал-полковник авиации Г. Ю. Штумпф, командующий военно-морскими силами Германии адмирал флота Г. фон Фридебург.

Все эти делегации уехали в Карлсхорст, где каждую в соответствии со статусом принял маршал Жуков.

На аэродроме, в ожидании французского самолета, остались генерал Берзарин и несколько его сотрудников. Представьте на минуту самочувствие Николая Эрастовича Берзарина в те часы. Он ведь совсем недавно находился в военном госпитале. Там лежал с тяжелейшим ранением. Перенес несколько хирургических операций. Пользовался костылями при передвижении. Каково было его физическое состояние в те часы, если учесть, что он поднялся на рассвете и все это время находился на ногах. Наполеоновскому генералу или Кутузову, наверное, поднесли бы стульчик или, в крайнем случае, барабан. Берзарин оглянулся – присесть не на что. Между тем пульсирующая боль в ноге отдавала в затылок…

Никто не удосужился подумать о самочувствии коменданта, и генерал потихоньку опустился сначала на корточки и, не найдя опоры, сел прямо на бетон, ожидая прибытия французов. У фоторепортера получился уникальный кадр, и снимок обошел страницы многих газет. Но комендант, усевшийся по-узбекски на бетоне, улыбался, что-то говорил окружающим, шутил… И дождался высоких парижских гостей.

Самолетом прибыли генерал Ж. Делатр де Тассиньи и его сотрудники.

…В Карлсхорсте бывшее здание офицерской столовой училища мастера превратили в актовый зал. Здание украсилось государственными флагами Советского Союза, США, Великобритании и Франции.

В назначенное время свои места заняли делегации стран-победительниц, немецкая делегация, многочисленный корпус аккредитованных журналистов. В центре стола внимание присутствующих было приковано к Георгию Константиновичу Жукову. Взоры журналистов привлекал грозный дипломат Андрей Януарьевич Вышинский.

Процедура проходила четко, соответствуя значимости момента. 8 мая 1945 года в полночь, в 24.00, состоялось подписание исторического акта о безоговорочной капитуляции Германии. Документ вступил в силу с момента подписания.

Европа навеки покрыла себя позором, оказавшись прихвостнем Гитлера. Верно то, что германское ярмо разбивало до крови холку Европы. Но Европа рьяно тащила гитлеровский «воз». Вот красноречивые факты. За годы войны в оккупированных странах фашисты сформировали 59 дивизий и 23 бригады. Вермахт получил от захваченных стран пополнений числом в 1 миллион 800 тысяч человек. Воевали они на Восточном фронте от души, старательно.

Войска из Италии, Венгрии, Финляндии, Румынии, Югославии и Чехословакии участвовали в оккупации нашей страны. Против нас воевали легионы СС из Латвии, Эстонии, Франции, Норвегии, Бельгии, Голландии, Дании, Швеции, «Голубая дивизия» из Испании. Карательные батальоны из Литвы наводили ужас на деревни Белоруссии и Украины. Помогала гитлеровцам дивизия СС «Галиция». Чешские заводы денно и нощно нещадно клепали танки для вермахта. Швейцария вооружала гитлеровских зенитчиков «эрликонами». Болгария воевала против наших братьев-сербов на Балканах, снабжала табаком вермахт. На нашей стороне была только Сербия. Союзница наша Англия активно защищала свои колонии в Африке.

Советский Союз поставил на той войне точку.

«Мини-коменданты»

Как-то проходил я в те дни мимо какого-то строения. Вдруг меня что-то бросило наземь. Я распластался на асфальте, услышав скрежет металла. Опомнившись, я поднялся и, стряхивая пыль с колен, понял: характерный звук войны, визг и скрежет, исходил из обыкновенных складских ворот, обитых железом, – их открывал сторож. Я же несколько секунд назад всем существом, подсознательно, почувствовал смертельную опасность – мой слух уловил звук, напоминающий вой падающей авиабомбы.

Я пошел дальше, а привратник осуждающе посмотрел мне вслед, подумав, видимо, что я того… принял лишнего. Рассказал это нашему полковому врачу Виктору Соловьеву. Он меня выслушал. Нервы шалят? Да, со временем пройдет. Его пациенты, оказывается, обращались к нему с подобными жалобами. Саша Кондратов, например, офицер-минометчик, по ночам скверно спит. Иной раз во сне ему кажется, что на его траншею валится грунт, он начинает кричать, звать на помощь. От крика просыпаются те, чьи кровати находятся поблизости.

Надо отвыкать от тревог. И в свободное время я удаляюсь куда-нибудь подальше, даже в лес. Слушаю тишину. Ее можно найти – в теплом воздухе, в речных потоках, в солнечных лучах. Саша Кондратов – географ. Он говорит: «Я не устаю любоваться бирюзовым небом, пухлыми белыми облаками; у меня такое чувство, словно это небо мне подарили».

Мне хочется уехать отсюда домой. Я люблю западноказахстанскую осень с ее дождями. В моей родной Александровке, если скот на пастбище, совсем тихо. Хорошо бродить в такое время среди озер и перелесков с ружьем. Нужны плащ с капюшоном и крепкие сапоги. Я уже приобрел туристический топорик. С ним легко разжечь костер в ночи на берегу полноводной нашей речки с перекатами. Язычки пламени образуют в угольной черноте яркий цветок. Словно цветет подсолнечник. Дух во мне там, в обществе земляков, нашел бы покой. Мечты, мечты… Выпало нам наводить порядок в Берлине.

Наш командарм, комендант Берзарин, говорил не раз: «Скоро вы Берлин не узнаете».

Некоторое время в эти слова трудно было поверить. У нас в штабе имелась большая схема-карта города. На карте районы окрашены в разные цвета. В натуре видишь три-четыре цвета. Окраины зеленые, но там много грязно-коричневых пятен – городские трущобы. В центре города преобладает нечто черное. Руины и пепелища. Разбитые коробки многоэтажек, расщепленные деревья. Знаменитый парк Тиргартен пострадал основательно – где были фонтаны, там белеет цементная крошка. Но газоны огородники сделали зелеными, они посадили там разные овощи: петрушку, сельдерей, укроп…

Центральных кварталов нет, они были гигантским полем боя и погибли. Дворцы, роскошные офисы, разнообразные архитектурные ансамбли превращены в ничто. Сюда я попал, насмотревшись на развалины Сталинграда, Минска, Варшавы. Думалось мне тогда, что их не восстановят и за десятилетия, и вообще, не лучше ли строить новые города на новых местах? Но, оказывается, такие рассуждения неграмотны.

Берлин, как видно, оказался лишь в «реанимации». Он воскреснет. И воскресят его человеческие руки.

С утра и до ночи население Берлина трудится. И стар и млад. Мелькают лопаты, кирки. Завалы разбирают руками, часто даже без рукавиц. Выстраиваются люди в цепочку, передают кирпич за кирпичом. Неповрежденные кирпичики укладывают отдельно, в кучи – пригодятся. Люди не смирились с разрушениями. Они любят свой город, хотят его воскресить к жизни. Так приказал русский комендант. Люди хотят избавиться от прошлого.

…Однажды я стал свидетелем такой сценки. Возле нашего штаба стоит часовой. Подошел к нему пожилой немец в изношенной униформе. Из своей сумки вытащил боевой пистолет «вальтер». Объясняет нашему солдату, что подобрал оружие на свалке, бормочет: «Гитлер капут, кригс капут». А наш часовой прогоняет немца с его находкой.

Я сжалился над «энтузиастом по демилитаризации», отвел его к оружейному складу. Там пистолет у немца приняли, да еще и квитанцию с печатью выдали. Немец ушел, тронутый заботой и вниманием к нему. Главное для немцев – порядок, разумные требования.

И город меняется. Около нашей комендатуры чисто, подметено. Скверики приведены в идеальный порядок. Не прошло и недели – нас перемещают.

В берзаринский период весь Берлин принадлежал нашим войскам. Союзники пришли сюда позже. Полки нашей дивизии передислоцировали в Западный Берлин. Эта часть города пострадала от боев мало. Улицы – все в зелени, плющ и виноград увили стены, балконы, заборы. Штаб дивизии располагался на длинной и просторной Курфюрстендамм, наш полк – близ озера в лесу Груневальд, в городке бывшей Военно-воздушной академии имени Геринга. Городок обнесен внушительным забором.

Академия имени Геринга. Много строений, где жили летчики. Мне в них досталась светлая комната с металлической мебелью: никелированная койка, железный стол, несгораемый шкаф из особо прочного сплава. Впрочем, к нашему приходу кто-то успел выпотрошить содержимое сейфа. Валялись папки с бумагами. На некоторых имелся гриф «Конфиденциально». Я не решился вынести папки в мусорный отсек во дворе. Вдруг кому-то понадобятся конфиденциальность, академические секреты…

Что представлял собой этот городок, где ковались кадры для люфтваффе? Большое число казарм, учебный и административный корпуса, огромный двор, за ним – ангар, далее – небольшая взлетная площадка для легких самолетов. В канун краха ангар использовали в качестве склада для авиационных моторов. Там их хранилось несколько сотен.

Рейхсмаршал Геринг обещал населению, что ни одна бомба противника не упадет на территорию Германии. Пока вермахт воевал на западе, и в самом деле бомб на немецкую землю падало мало. Казалось, так и будет: о войне в Германии знают по сводкам. Скоро, однако, немецкому обывателю, бюргеру, был преподнесен сюрприз. Уже в начале войны против СССР русские бомбы упали на Берлин. «Летающие крепости», «Ланкастеры», появились в небе над Гамбургом, Лейпцигом, Дрезденом.

Гитлер и Геринг могли грозить своим врагам, но остановить возмездие они были не в силах. И даже академия Геринга не уцелела. Забор академического городка оказался разрушенным авиабомбами, во дворе – до десятка воронок от взрывов. Из окна моей комнаты мне видна воронка, в которой мог бы развернуться грузовик.

Выйти из городка можно было, не пользуясь воротами. В одном месте, среди клумб и газонов, рухнул Ю-88. Упал с бомбовым грузом, взорвался, разрушив бетонную стену. Не знаю, насколько это соответствует истине, но здешние немцы из обслуги уверяли нас, что экипаж этого Ю-88 таким способом покончил жизнь самоубийством. Самолет упал здесь в последних числах апреля.

Сейчас известно, что последний раз «юнкерсы» и «мессершмитты» взлетали на боевые задания 30 апреля. Я помню тот день. Мы видели, что в небе идут самолеты. Высоко – американские. И они… сбросили бомбы. На наши позиции! Страшно ли нам было? Нет! Авиация наших «друзей». А почему они бомбят нас? Намеренно? По ошибке? Думай, как хочешь.

Ругань неслась в адрес наших офицеров, которые держали связь с союзной авиацией. К счастью, нашему полку эта бомбежка ущерба не нанесла.

* * *

Знатоки говорят, что бомбометание самолетами с большой высоты для пилота – одно удовольствие. А теоретической основой в этом «удовольствии» служит французская крылатая фраза: «À la guerre comme à la guerre!»

Без пощады! Милости не жди!

Поэтому можно считать, что казус с бомбежкой в Берлине в конце апреля 1945 года англо-американской авиацией наших боевых порядков – дело обычное, рядовое. Недоразумение, от которого никто не застрахован.

Думается, что в этом казусе даже имеется некий дьявольский баланс. Нас бомбят. И мы тоже не без греха. Хотя и с разницей во времени.

Память уносит меня в предвоенное время, когда англичане и американцы в наших союзниках не значились. Англичанин? Американец? «И не друг, и не враг, а так…» – это слова из песни Владимира Высоцкого. И приходилось действовать по обстановке. В конце 1930-х – начале 1940-х годов наш летчик, офицер-моряк, оказавшись в качестве стажера в немецкой авиации, однажды бомбил англичан. Сожалея о своем грехе, он сам мне об этом поведал.

Расскажу все по порядку.

До определенного времени для Германии выгодно было с нами не ссориться. И у меня, призывника, в то время появился друг на Украине. Виновницей данного события оказалась родная сестрица Мария – из степной Актюбы она поехала на родину нашей мамы, на Украину, в Черкассы, и там вышла замуж за парубка по имени Михаил Братко. Он имел младшего братишку, Гаврюшу, моего ровесника, с которым мы подружились. Правда, виделись мы всего два раза, но активно переписывались. Мария нашу почтовую связь поощряла по родственному признаку и по должности – она трудилась в почтовом отделении начальницей. Ее муж, М. Е. Братко, стал впоследствии видным ученым-аграрием, Героем Социалистического Труда.

Гаврюша был старательным школяром, по успеваемости на школьной скамье равных ему не было. Поклонник Чкалова и Коккинаки, он в местном аэроклубе сумел освоить азы летной науки. Аттестата об окончании восьмилетки было достаточно, чтобы поступить в военно-морское авиационное училище. «Учусь сбрасывать в воду мины и торпеды», – писал он мне из Севастополя.

Бравый сокол, курсант-моряк как-то вырвался на побывку в Черкассы. На улицах родного города увидели его в черной морской фирме, с «крабом» на фуражке. Шик! Мужественное лицо, внимательный взгляд отличали его от прежнего Гаврюши, бледного и сгорбившегося, вечно торчащего в библиотеке. А тут – такой здоровяк! Увидев такого красавца-моряка, девушки цепенели.

И вдруг наш Гаврик исчез, запропастился. Как говорится, от него – ни слуху ни духу. Подошел 1941 год. Прошла зима, минула весна. Настало лето. И тут немецкий вермахт начал разбойничать на советской земле. Пожар войны добрался до Днепра. Сестрицу мою, Марию, с детишками Васей и Олей успели эвакуировать в Закавказье. От Марии на фронт идут мне письма. Я спрашиваю ее: где мой дружок Гаврюша? Она не знает. С потерей этого хлопца я смирился. Сколько их сгинуло бесследно!

Тут я должен забежать вперед и повторить слова Гоголя: «Отыскался след Тарасов!» Находясь в Берлине, взял первый свой отпуск, поехал в Черкассы и там мы с Гавриилом Братко встретились. Увидел я его с седой прядью волос на голове и с погонами капитана 3-го ранга на мундире.

Дождавшись, когда уляжется волна расспросов, я увез Гавриила в мемориал, в имение гетмана Хмельницкого. Мы нашли там корчму, восстановленный краеведами казачий ресторан XVI века, и там в уютном закутке капитан 3-го ранга рассказал мне о своих странствиях, а я о своих.

Двадцать второе июня сорок первого… Трагическая дата. В тот день Гавриил Братко, пилот Хе-100, принимал лечебные процедуры в военно-морском клиническом госпитале в… Германии.

– Пилот люфтваффе? – удивился я. – Поразительно! Держи меня, упаду!

– Я, можно сказать, – усмехнулся мой приятель, – стал жертвой германофильства.

Его «германофильство» состояло в том, что он «заболел» авиацией, увлекся иностранными языками, немецким – особенно. Его учитель, педантичный и сухой Андрей Оттович Цвейн, на выпускном вечере произнес:

– У тебя, дорогой, есть лингвистическая одаренность. В разговоре даже проскакивает берлинский акцент. Талант. Его нельзя зарывать в землю.

Однажды в училище морских авиаторов прибыл кадровик из Главного морского штаба и стал выявлять ребят, неплохо знающих немецкий язык. Гавриил обмолвился, что сейчас он учит и английский.

Прослушав прочитанные курсантом по памяти стихи Гёте, кадровик попросил его перейти на английский, рассказать, что он видел в Москве. Он знал, что курсантов возили туда и знакомили с техникой, закупленной в Германии. Наше государство приобрело тогда в Германии военные самолеты «мессершмитт» Me-109, «юнкере» Ю-88 и «хейнкель» Хе-100.

И скоро наш герой оказался в загранкомандировке, в казармах города Хагенов. Его облачили в элегантную униформу пилота люфтваффе. Было ли на сей счет какое-либо соглашение между властями Германии и СССР или это входило в плановую стажировку – Братко не знал, он стал, как и другие новички-иностранцы, летать. В новичках ходили несколько славян. Один представился болгарином, другой – словаком, третий – хорватом. С хорватом Братко быстро побратался, а болгарин и словак вели себя, как бандиты и циники. Немецкие пилоты подонков презирали. Как-то в разговоре с инструктором Братко похвалил болгарина за хороший немецкий язык. Немец хмуро произнес: «Неумный трепач».

– Но летает он прилично, – заметил Братко.

Немец поморщился.

Гавриил не стал возражать – неэтично. Инструктору виднее, какова кому цена.

Этот немец, капитан Йеп, немного знал русский язык. Братко слышал, что жена у него эмигрантка из России.

Братко однажды пытался переброситься с капитаном русскими фразами. Но тот отмахнулся:

– Руссише? Никс ферштейн…

Гавриил принес офицеру извинение. Тот понимающе улыбнулся: «По родине скучаете… Ностальгия – тяжкая ноша».

С этого дня, когда надо было обменяться мнениями, они говорили на английском. О чем они говорили? Гаврюшу волновал предстоящий налет на Лондон. И он однажды, когда они оказались в лесу на прогулке, спросил капитана об этом.