Текст книги "Мычка (СИ)"

Автор книги: Василий Блюм

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 26 страниц)

Воздуха не хватает. В груди пылает всесжигающее пламя, отчего ребра ходят ходуном, а рот раскрывается, как у выброшенной на берег рыбы. Лицо и руки покрыты красным, хвоя в десятке шагов вокруг испятнана кровью зверя, но бер как будто не замечает ран, словно опытный охотник, не обращающий внимания на оставленные острыми ветвями пустяковые царапины, как и прежде, раз за разом бросается вперед, в страстном желании раздавить врага, отнять жизнь у дерзкого, что посмел бросить вызов самому хозяину леса.

От сильнейшего удара немеет плечо, рукав стремительно напитывается теплым, тяжелеет, враз потерявшие силу, пальцы едва удерживают оружие. Еще немного, еще чуть-чуть! Выплескивая остатки сил, нужно продержаться, превозмочь, сцепив зубы, преодолеть подступающую слабость. Ведь неподалеку затаилась девушка, сжавшись от ужаса, ожидает окончания боя. Нужно победить, обязательно нужно. Даже если потом, истекая кровью, останется лишь умереть. Этот бой нужно выиграть.

Удар. Удар. Удар. Рев становится тише, а серое пятно замедляется, движется с трудом. Хотя, вероятно, это лишь иллюзия, вызванная запредельным усилием. По-прежнему кажется, что движения быстры, а реакция молниеносна, но на деле он едва шевелится, с трудом передвигая одеревеневшие ноги. И вновь удар, удар, удар.

Увлеченный вложенной в удар силой, Мычка подался вперед. Ноги наступили на мягкое. Он с трудом удержался чтобы не упасть, остановился, невидяще глядя в пространство. Мир перестал вращаться, и хотя в голове по-прежнему гудит, взгляд сфокусировался. Возле ног распростерся хозяин леса: шкура висит лохмотьями, многочисленные раны кровоточат, язык еще трепещет, а из горла рвется хрип, но глаза уже застилает пелена смерти.

Собрав силы, Мычка перехватил меч двумя руками, размахнулся, целя в то место, где, в прочнейшем панцире из ребер и мышц, находится уязвимое место. Руки тряхнуло, всхлипнув, дернулся бер. Безжалостное лезвие клинка пронзило сердце, навсегда успокоив хозяина леса.

Мир покачнулся, клинок вывалился из обессиливших пальцев. Мычка замедленно осел, уже не видя, как от дерева, размазывая слезы по лицу, в его сторону метнулась хрупкая фигурка. Картинка выцвела, звуки исчезли, и он провалился в черную пучину беспамятства.

ГЛАВА 8

Мычка открыл глаза. Сквозь сплетенье ветвей струятся потоки светила, там, где лучи касаются кожи, разливается приятное тепло. В стороне, невидимый, потрескивает огонь, доносится терпкий запах дерева и сгоревшей хвои. Не поворачивая головы, Мычка скосил глаза. Возле костра скукожилась Зимородок, обхватив себя руками за плечи, покачивается в такт неслышимой мелодии. В этот момент девушка показалась так хрупкой и беззащитной, что заныло сердце. Захотелось подойти, обнять, укрыв от опасностей окружающего мира, безжалостного и сурового.

Мычка пошевелился, привстал, опираясь на руки. Мышцы ощутимо ноют, в висках постреливает, но в целом, кажется, все в порядке. Вот только правая рука занемела так, что почти потеряла чувствительность. Он повел плечами, разгоняя кровь. Руку прострелило болью. Охнув, Мычка схватился за плечо, пальцы наткнулись на уродливый нарост, отдернулись. Он повернул голову, взглянул с опаской, боясь увидеть обрывки мышц и куски кости.

На плече прилепилась повязка. Бурая от засохшей крови, вся в зеленых прожилках, повязка напоминает растекшуюся от старости жабу. Мычка принюхался к едва уловимому запаху трав, потыкал пальцем. Повязка сидит удобно, не слишком туго, чтобы передавить сосуды, но и не сползает. От уложенных под ткань трав рану слегка пощипывает: ни гноя, ни сукровицы. Тот, кто накладывал повязку, явно знает толк в знахарстве.

Заслышав шорох, Зимородок вздрогнула, повернулась на звук. Мычка увидел, как на ее лице отразилась мгновенная радость, что тут же сменилась суровостью, а затем и пренебрежением. Девушка поднялась, подошла пружинящим шагом, сказала едко:

– Очнулся? Вот уж не думала, что выживешь.

– Зачем же рану перевязала? – Мычка улыбнулся.

Зимородок надула губки, фыркнула:

– Потому что дура! Кровь увидела, голову совсем потеряла. Кинулась спасать, будто без меня не обойдешься.

– А я обойдусь? – Мычка улыбнулся шире.

Девушка пожала плечами, сказала рассудительно:

– Тебе, нечисти лесной, хоть руку оторви, хоть голову – все одно новая вырастет. – Подумав, поправилась: – Нет, голова, наверное, все же не вырастет, а вот рука – точно.

Мычка вновь лег, прикрыл глаза. Не смотря на тяжелейшую схватку и ранение, настроение поднялось. Противник повержен, рядом заботливая спутница, если не обращать внимания на некоторую надменность и взбалмошность, лучше и не придумать.

Рядом шумно потопталось, засопело недовольно, послышалась негромкая возня. Мычка открыл глаза, некоторое время смотрел на спутницу, что успела отойти, и теперь усиленно копалась в мешке, сказал негромко:

– Припасы в другом мешке.

Девушка повернула голову, зыркнув исподлобья, бросила:

– Свою отраву ешь сам.

Мычка вновь привстал, сказал с участием:

– Но ведь ты голодна, смотри, какие круги под глазами.

Зимородок невольно протянула к лицу руки, принялась ощупывать кожу, но тут же отдернулась, сказала сурово:

– Ты на других-то не пеняй. За собой лучше смотри, чучело. А что голодна – не страшно, уж лучше потерпеть, да в деревне наесться, чем у лесной нежити взять.

– Это до какой деревни ты терпеть собралась? – спросил Мычка в великом удивлении.

Девушка сверкнула глазами, бросила сердито:

– До какой, до какой... вестимо, до своей! – Она поморщилась, отмахнулась. – И вообще, лежи себе, жизни радуйся. А меня не отвлекай. И так время сколько потеряла...

Она говорила что-то еще, но, настолько тихо и невнятно, что Мычка слышал лишь недовольное ворчанье. Закончив, она поднялась, тщательно отряхнула прилипшие веточки. С грустью глядя на спутницу, Мычка произнес просительно:

– Может все же возьмешь мяса, да трав? Ведь далеко же идти.

– И даже не проси... – Она осеклась, спросила с подозреньем: – Это почему далеко? Я ведь уже прошла большую часть пути.

Мычка вздохнул, сказал с глубокой печалью:

– Так ты не в ту сторону идешь.

Зимородок открыла и закрыла рот. Мычка с любопытством наблюдал, как на ее лице эмоции сменяют одна другую. Вот лицо приобрело задумчивое выражение, несколько мгновений, и брови сдвинулись, а глаза наполнились подозреньем, но вскоре ему на смену пришли растерянность и испуг. С дрожью, едва слышно, девушка прошептала:

– Но, как же так, ведь я точно запомнила дорогу...

Она закусила губу, заморгала, всеми силами стараясь избежать слез, что уже скопились в глазах, грозя прорвать запруду, заструиться по щекам, вызывая насмешку проклятого вершинника, что сидит, улыбаясь, будто вовсе не он затащил их неизвестно куда. А может вовсе и не затащил, может, это всего лишь жалкая попытка обмануть, убедить ее, что все не так как есть, а до деревни рукой подать, стоит лишь пройти сотню другую шагов?

Собравшись с духом, она произнесла как можно тверже:

– Ты лжешь. Я не могла ошибиться. А если даже и сбилась с дороги, то совсем немного. Не пытайся удержать меня, я вижу твою лживую сущность насквозь! Я ухожу, и, надеюсь, мы больше никогда не увидимся.

Мычка покачал головой, удивляясь странному, но находящему в глубине души отклик, упрямству девушки, сказал, стараясь, чтобы прозвучало как можно мягче:

– Посмотри вокруг. Видишь заросли царап-куста? Его здесь едва ли не больше, чем всего остального вместе взятого. А теперь вспомни, растет ли он возле села?

Зимородок фыркнула:

– Я не вершинник, чтобы таращиться на всякие там кусты. Хотя... да, не припомню, чтобы где-то видела такие колючие ветки.

Мычка кивнул, сказал ободряюще:

– Хоть и не вершинник, а все же помнишь, молодец. А не видела потому, что возле деревни он не растет.

Зимородок помолчала. Похвала спутника оказалась приятна, словно прикосновение чьей-то невидимой, но ласковой и нежной руки. Ощущения оказались настолько непривычны, что она вздрогнула, на всякий случай грозно сдвинула брови, чтобы этот самовлюбленный наглец даже на миг не допустил мысль, что... Пытаясь за рассудительностью скрыть растерянность, она произнесла с нажимом:

– Даже если ты прав, вполне возможно, это просто такое странное место, где полно колючек. Все что нужно, пройтись вокруг, поискать, и наверняка я тут же наткнусь на потерянный путь.

Мычка помрачнел, сказал серьезно:

– Или на другого бера, что, разбуженный шумом битвы, спешит на помощь товарищу.

Зимородок ощутила, как от страха подогнулись ноги, а сердце забилось испуганным зайцем. Лес вокруг вдруг показался мрачным, наполнился опасностью. Взгляд раз за разом возвращается к мертвому хозяину леса, что, даже мертвый, внушает ужас и почтение чудовищными размерами. Если одна только лапа, с когтями, больше похожими на ножи охотников, полностью лишает смелости, парализует движения, что уж говорить про остальное?!

Взгляд сместился на спутника, что лежит неподалеку, с отвлеченным выраженьем лица и слабой улыбкой, удивительно спокойный и расслабленный, словно ничего не произошло. А ведь он совсем недавно победил бера! Она даже не слышала о том, чтобы кто-то убивал хозяина леса в равной схватке. А тут все произошло прямо на глазах. И хотя она мало что помнит, страх парализовал волю и почти лишил слуха и зрения, но результат налицо: всесильный бер мертв, а парень жив и здоров, отделавшись лишь небольшой царапиной, как ни в чем не бывало таращится на нее бесстыжими глазами.

Будет ли человек, что еще совсем недавно балансировал на грани между жизнью и смертью, лгать? Вряд ли. Но то человек обычный, привычный и понятный. Этот же и не человек вовсе, а не пойми что. Потому и бера победил, что не обычный.

Помявшись, Зимородок поинтересовалась:

– Так что же делать?

Мычка отметил, как лицо спутницы разгладилось, а из голоса исчезло высокомерие, но виду не подал, сказал с прежней серьезностью:

– То, на что благословил Филин. То, что в тайне хочет любой, но боится признаться – слишком многое придется менять, от многого отказаться.

– Что? – выдохнула Зимородок.

– Отправиться в далекое путешествие. Познать мир. Обменять родной, но тесный уголок, на бесконечные, полные неизведанного просторы. Позволить себе то, на что в обычных обстоятельствах просто не хватит духу.

Девушка стояла, словно зачарованная, вслушиваясь в слова, а Мычка говорил и говорил, боясь прерваться, чтобы едва проклюнувшийся росток доверия не увял, загубленный неверным словом. Наконец, он выдохся, замолчал, смежил веки, не желая спугнуть спутницу лихорадочным блеском глаз.

Лишенный эмоций, сухой голос неприятно резанул слух.

– Все это замечательно, и, возможно, ты бы преуспел, будь на моем месте кто-нибудь другой. Но я не верю ни единому твоему слову, и потому ухожу.

Зимородок развернулась, пошла скорым шагом, словно боясь, что собранной в кулак решимости не хватит надолго. Мычка смотрел девушке вслед до тех пор, пока силуэт не скрылся за деревьями, но и после, когда серое пятно заплечного мешка растворилось в кустарнике, еще долго не мог отвести взгляд.

Мысли растворились, чувства улеглись. Ощущая странную опустошенность, какой не было даже после боя с бером, Мычка откинулся на спину, закрыл глаза, погрузившись в сонное оцепенение. Наказ наставника не выполнен, Зимородок ушла, а он лежит, не в силах двинутся. Наверное, следовало подскочить, броситься за девушкой, объяснить, убедить, вернуть. Возможно, не хватило всего чуть-чуть, одного-двух нужных слов, и еще не поздно все исправить, нужно лишь сделать еще одно усилие, в бесконечной череде бесплодных попыток.

Но нет сил и нет желания. А глубоко внутри, где обычно горит теплый огонек надежды, образовалась гулкая пустота. Пустота растекается по телу вязкой хмарью, высасывает силы, гасит малейшие желания, так что остается лишь пустая оболочка, без надежд, без чувств, без побуждений.

В мерное дыхание леса вкрался назойливый шум, сперва далекий, не громче комариного писка, вскоре усилился, разросся. Поначалу Мычка не обратил внимания, лишь чуть заметно дернулось ухо, развернувшись на звук, однако вскоре повернул голову, привстал, настороженно вглядываясь в заросли.

Из глубины леса приближается нечто неведомое. Громко трещат ветви, окрест замолкают птицы, испуганные неизвестной опасностью. Глаза прищурились, не мигая уставились на место, где появится враг, руки коснулись рукоятей мечей. Сердце гулко стучит, разгоняя по мышцам кровь, пальцы подрагивают, готовые сомкнуться на рукоятях и в мгновенье ока выхватить клинки. Еще немного. Еще чуток. Ну же, ну!

Хрястнуло, взметнулась хвоя. Мычка закрыл глаза, замедленно выдохнул, поспешно опустился на землю, уронив голову на грудь, чтобы скрыть, как от радости заалели щеки, а губы растянулись в широкую приветливую улыбку. Из-за деревьев, продираясь сквозь кусты подобно рассерженному вепрю, выскочила Зимородок. Волосы взъерошены, на лице пламенеют свежие ссадины, одежда в мелких веточках и хвое.

Девушка всхрапнула, глянула дико, но, едва заметила Мычку, разительно изменилась: спина выпрямилась, носик горделиво задрался, лишь в глазах, упрятанный на самое дно, по-прежнему плещется страх. Она величаво приблизилась, стараясь идти с достоинством, сказала с ноткой сожаления:

– Я решила, что пойду с тобой.

Сделав над собой усилие, Мычка согнал улыбку, спросил с нарочитой простотой:

– Что-то стряслось?

Зимородок сделала неопределенный жест, и хотя глаза едва не вылезают из орбит, пытаясь посмотреть, что же происходит там, за спиной, откуда только что принеслась, как испуганная лань, сдержалась, не отрывая взгляда от собеседника, произнесла:

– Ничего особенного. Просто... я подумала, что, возможно, действительно стоит пройтись, посмотреть на мир. А то что-то подзасиделась я, ни шагу из деревни. А там из развлечений лишь рыбалка, да посиделки на скамьях. – Не замечая, что повторяет слова вершинника, она еще что-то говорила, затем прервалась, добавила с озабоченностью: – К тому же нужно позаботиться о тебе. Конечно, рана не глубока, но мало ли что. Нужно повязку сменить, травы подобрать...

Девушка замолчала, вперила взгляд в пространство. И хотя она всеми силами изображала безразличие, Мычка заметил, как пульсирует голубенькая жилка на виске и сжимаются кулаки, комкая в пальцах клочки меховой опушки. Он кивнул, словно ничего и не произошло, сказал дружелюбно:

– Что ж, хорошо. Но, прежде чем выступить, предлагаю подкрепиться... – Он запнулся, хлопнул себя по лбу, сказал сокрушенно: – Как я мог забыть, ты же не ешь приготовленную вершинником пищу!

Зимородок сглотнула так громко, что с соседнего дерева шарахнулись птицы, сказала сердито:

– Я такого не говорила. Вернее, говорила, но то было совсем другое дело.

Мычка распахнул глаза, сказал с удивленьем:

– А что поменялось?

Девушка поморщилась, нехотя произнесла:

– Ну... тогда ты был чужим, не нашим.

– А сейчас свой? – ахнул Мычка.

Стремясь поскорее закончить неприятный разговор, Зимородок дернула плечиком, сказала с неудовольствием:

– Не свой, но уже и не чужой. В конце концов, не стал бы ты тащить меня на горбу из деревни, да после прыгать по лесу, чтобы просто отравить! – Она вздохнула, добавила с подчеркнутой кротостью: – Тем более, нельзя же быть настолько недоверчивой. Так и быть, положусь на твое слово.

Показывая, что разговор закончен, она отвернулась, двинулась к костру, обходя тушу бера по широкой дуге: тот хоть и мертв, но, мало ли что, лучше держаться подальше. Глядя в спину спутнице, выгнутую в горделивой осанке, Мычка лишь покачал головой. Едва начавшись, путешествие преподносит сюрприз за сюрпризом. И это только начало! Что же будет дальше?

Поднявшись, он подошел к беру, присел, провел рукой по шерсти, дотронулся до когтей. Бер страшен. Даже сейчас, поверженный, преступив порог смерти, хозяин леса настолько ужасен, что в груди холодеет, а ноги подкашиваются. Скажи кто еще день назад, что он не только выйдет один на один с хозяином леса, но и победит – вместе посмеялись бы шутке. Конечно, в племени ходили легенды о бесстрашных охотников, что когда-то ходили на бера в одиночку. Порой, некоторые, наслушавшись рассказов, пытались повторить такие подвиги, но ничем хорошим это не кончалось: тяжелые увечья, жуткие, безобразные шрамы, но чаще люди просто не возвращались домой, лишь спустя долгое время их растерзанные, обглоданные останки случайно находили товарищи, но чаще не находили совсем.

Как случилось, что он выжил в бою, и не просто выжил, а вышел победителем, отделавшись смехотворной царапиной на плече? Видать и впрямь дух удачи благоволит, одаривает милостью, по достоинству оценив намерение молодого охотника. Ведь, как известно, удача нисходит на смелых да решительных, обходя ленивых стороной. Ничем иным исход боя не объяснить.

Мелькнула шальная мысль: а не содержит ли подаренное наставником оружие скрытую магию? Но Мычка отмел предположение, как недостойное. Никакой магии! Лишь доблесть и мужество, смелость и отвага. Иначе, если продолжить мысль, он только придаток к насыщенной мощью, но бездушной железяке. Вооруженное жезлом силы ничтожество. Догадка показалась настолько неприятной, что Мычка поспешно вскочил, зашагал к костру, раз за разом повторяя про себя: только воля, только сила и ловкость, никакой магии!

ГЛАВА 9

– Почему ты не погасил огонь?

Зимородок задала вопрос отвлеченно, глядя в сторону, но тут же повернулась, взглянула пытливо.

Мычка замедлил шаг, не отрывая глаз от мрачных черных луж, испятнавших лес далеко вокруг, спросил:

– Какой огонь, о чем ты?

Зимородок смешно наморщила лоб, недовольная непонятливостью собеседника, сказала скороговоркой:

– Ну, в тот раз, когда ты меня только утащил из деревни. Ведь нас могли найти, и тебе бы не поздоровилось.

Пришла пора морщить лоб Мычке. Почесав затылок, он протянул задумчиво:

– Почему не погасил?..

– Ну да, почему? Только не говори, что не боялся. Ни за что не поверю. Должен был бояться, обязан! Хоть немного, хоть чуть-чуть.

Мычка пожал плечами, ответил честно:

– Наверное, ты права, боялся. И даже не чуть-чуть – сильно боялся.

– Так отчего ж не загасил? – Зимородок распахнула глаза, и даже затаила дыханье, с ожиданьем глядя на спутника. Не выдержав молчанья, воскликнула: – Или чего-то другого боялся еще больше? Не лги, скажи честно. Хотел загасить, а не загасил...

Пытаясь понять, куда клонить девушка, Мычка осторожно произнес:

– Возможно, я не объяснил тебе в тот раз...

– Я так и думала! – победно воскликнула Зимородок. – Будь ты один – обязательно бы погасил. Любой бы погасил. Но только не в копании с девушкой. Ты просто не мог позволить мне замерзнуть!

Она замолчала, ожидая подтверждения своих слов, немедленного и беспрекословного. Ошеломленный напором, Мычка с трудом удержал ускользающую мысль, осторожно продолжил:

– Ночью в деревне, стоя на одном краю, можно увидеть отблески пламени в окнах самых дальних домов. В лесу не так. Лишь отойдя за ближайшие деревья, ты попадаешь в густую тень, а немногим дальше начинается царство непроглядного сумрака. Нас могли найти лишь случайно наткнувшись на лагерь.

Ноздри девушки расширились, скулы вздулись. Мгновенье казалось, что она вот-вот набросится с кулаками. Однако, Зимородок сдержалась, рванулась вперед, расплескивая лужи и распинывая веточки. Мычка украдкой вытер лоб, вздохнул, непонимающе глядя в спутнице в спину. И чего она разозлилась? Вроде бы не сказал ничего обидного, наоборот, подробно ответил на вопрос. Или все же недостаточно подробно, и нужно было копнуть глубже?

Впереди хлюпнуло особенно громко, послышался испуганный визг. Мычка подхватился, заспешил, терзаясь догадками – одна другой страшнее. Готовый биться с неведомым врагом, он оббежал мешающее обзору дерево, заметив жуткое, невольно вздрогнул, но, приглядевшись, лишь покачал головой.

В ближайшей луже, провалившись почти по грудь, копошится Зимородок: лицо облеплено грязью, в волосы набилась хвоя, с плеч бурыми нитями свисают прошлогодние травы. Раз за разом Зимородок пытается вылезти, ползет на сухое, сделав пальцы грабельками, цепляется, но яма коварна, ноги скользят по размокшей земле, а руки безуспешно хватаются за мелкие веточки, не находя опоры, скатываются вслед за хозяйкой.

Мычка присел, покрепче уперся ногами в корни дерева, дождавшись, когда Зимородок сделает очередную попытку, ухватил, потащил на себя, медленно но верно освобождая из цепкий объятий ямы. Лишившись добычи, западня обижено чавкнула, немного поволновалась, исходя пузырями грязи, но вскоре успокоилась, вновь обратилась безобидной лужей.

Зимородок отползла подальше, трясясь и всхлипывая, принялась счищать с себя комки грязи. Мычка попытался помочь, но натолкнувшись на исполненный ярости взгляд, отшатнулся. Скривив губы, девушка воскликнула, едва не плача:

– Не подходи. Это все ты виноват! Ты затащил меня неведомо куда. Сидела бы себе дома, в тепле и уюте. А из-за тебя я сейчас похожа... я даже не знаю, на что я похожа. На лесного духа, на утопца, на... на... на грязного противного вершинника!

Дождавшись, когда девушка замолчит, чтобы набрать воздуха для новой порции ругательств, Мычка торопливо произнес:

– Могу развести костер. Согреешься, заодно вещи просушишь. Идет?

Зимородок несколько мгновений злобно сверкала глазами, прожигая Мычку полным ненависти взглядом. Ее губы дергались, готовые высказать все, что представляет из себя "проклятый вершинник", но сделав над собой сверхусилие, девушка выдавила лишь короткое:

– Жги. И побыстрее!

Мычка кивнул, сбросив мешки и отстегнув перевязь, поспешно побежал за хворостом, не дожидаясь, пока Зимородок соберется с мыслями, чтобы продолжить перечисление его "достоинств".

Костер долго не хотел заниматься. Наполненные влагой, ветви курились дымком, шипели, исходя грязью и паром, но, побежденные терпеньем, все же занялись, окутались огнем. И вскоре костер уже пылал, распространяя вокруг волны тепла и удушливого дыма. Зимородок кашляла, вертела головой, спасаясь от едкого дыма, но от огня не отходила. Лишь достаточно согревшись, и перестав дрожать, она отодвинулась, сказала сухо:

– Отвернись.

Занятый размышлениями, Мычка не сразу понял, переспросил:

– Отвернуться, зачем?

– По башке тебе хочу дать, вот этой палкой, да, боюсь, сопротивляться будешь, – прошипела Зимородок зло. Мычка непонимающе сморгнул, и она добавила с надрывом: – Да переодеться я хочу, бестолочь! Неужели не понятно?

Мычка ужом развернулся, застыл, созерцая покрытую пышной шапкой прошлогодней травы одинокую кочку. Позади завозилось, донеслось недовольное шипенье и сдавленные ругательства. Выждав некоторое время, Мычка осторожно поинтересовался:

– Уже можно поворачиваться?

Позади посопело, донеслось недовольное:

– Вообще-то не за чем... Но, раз уж невтерпеж посмотреть, можешь повернуться.

Опасаясь очередной колкости, Мычка чуть дернул головой, взглянул искоса, но, не узрев опасности, развернулся полностью. Зимородок сидит у костра, скорчившись, и обхватив колени руками, похожая на взъерошенную птаху. Грязная одежка лежит поодаль, напоминая мокрую земляную кучу. Мычка в тайне порадовался, что не пожалел время, отыскал и взял в избе лишние вещи. Не будь с собой запаса, страшно представить, что бы Зимородок сейчас вытворяла.

Мычка раскрыл мешок, вытащил остатки мяса, положил горкой, сдвинув ближе к девушке. Та сперва воротила нос, демонстративно не замечала, но, увидев, как смачно Мычка жует, не выдержала, украдкой взяла кусочек, проглотила, почти не жуя, разохотившись, взяла еще и еще.

Глядя в огонь, Мычка произнес с мягким упреком:

– Лес не злой, но нужно быть начеку.

Зимородок буркнула нечто неразборчивое. Не удовлетворившись, повторила громче, но поперхнулась, зашлась в жесточайшем кашле. Мычка несколько раз стукнул девушку по спине, взглянул с вопросом. Но та лишь трясла головой и продолжала перхать, однако, когда он вновь занес руку, дернула плечом, отсела. Прокашлявшись, и протирая глаза от слез, Зимородок пропищала с упреком:

– Это все ты, нечисть лесная. Захочешь слово доброе сказать, так им же и подавишься!

Сбитый с толку, Мычка воскликнул:

– Я-то тут при чем?

– А при том! – Зимородок сверкнула глазами. – Глаза твои бесстыжие. Как зыркнешь, так кусок в горло не лезет.

Глядя, как она забрасывает в рот очередной шмат мяса, Мычка лишь покачал головой, отвернулся. Зимородок сосредоточенно жевала, время от времени посверкивая в сторону спутника угольками глаз, наконец не выдержала, спросила с вызовом:

– Так что ты там о лесе говорил?

Мычка покосился на девушку, спросил с издевкой:

– А вновь подавиться не боишься?

– Не получится, уже доела! – злорадно бросила Зимородок. – Рассказывай, рассказывай, чего знаешь. А то еще одну такую лужу я точно не переживу.

Мычка помолчал, собираясь с мыслями, сказал:

– Я удивляюсь, что приходится рассказывать такие простые вещи. Вроде в одном лесу живем, одним воздухом дышим, но какая разница в понимании.

– Еще бы не было разницы! – ахнула Зимородок. – Ты – вершинник, а мы – людское племя.

– И в чем разница? – поинтересовался Мычка с усмешкой.

– Так очевидно же, неужели не понимаешь? – Зимородок прищурилась.

Мычка развел руками, сказал честно:

– Не понимаю. Если ты понимаешь – объясни, сделай милость.

Зимородок фыркнула, сказала свысока:

– Не понимаешь – вот тебе и разница. – Однако, Мычка смотрел вопросительно, и она продолжила: – У вас уши торчком, как у волков, у нас нет. У вас кожа бледная, что просто ужас, у нас розовая. Что не понятного?

– И это все? – Мычка вздернул бровь.

– А тебе мало? – удивилась Зимородок.

– Острые уши, бледная кожа... Я вот волосы распущенными ношу, а ты заплетаешь. Тоже за разницу считать? Опять же, у меня оружие имеется, у тебя нет. На одежду еще давай поглядим, у кого что и насколько отличается.

Зимородок нетерпеливо дернула плечиком, сказала:

– Ну это же совсем не то!

– А что то, что?

– Ну-у... я не знаю...

Зимородок скорчила недовольную гримаску, задумалась. Однако, по мере того, как шло время, ее лицо приобретало растерянность. Мычка продолжал буравить собеседницу взглядом, и она отмахнулась, сказала с досадой:

– Ну, не знаю я, не знаю! Доволен? – Заметив мелькнувшую улыбку, поспешно поправилась: – Но что-то наверняка есть, не может не быть.

Мычка перестал улыбаться, сказал с грустью:

– В том и дело, что ничего этакого нет. Что вы там о нас понапридумывали: что в зверей обращаемся, детей едим, порчу насылаем?

Прислушиваясь к словам, Зимородок с удивлением ощутила укол совести. Будто сорвавшиеся с губ вершинника слова горечи и досады были отчасти и ее виной. Она хотела по привычке фыркнуть, но почему-то сказала тихо:

– Наверное, это от страха...

Ощутив, что оправдывается, она поспешно захлопнула рот, но сказанное не воротишь. Вершинник услышал, взглянул с таким удивлением, будто ему вдруг ответило полено или пень. Змей подколодный, гад ползучий, да как он смеет на нее так смотреть? На нее! От возмущения сперло дыхание, так что она невольно поперхнулась, а когда прокашлялась, спутник уже смотрел в огонь, словно и не было никакого разговора.

Мычка молчал долго, так долго, что Зимородок начала клевать носом, наконец тихо произнес:

– Вся разница – в отношении к миру. И мы и вы живем в лесу, только для одних это дом, для других угроза. Одни чувствуют себя с лесом единым целым, другие возводят заборы, отгораживаются стенами, садят на привязь свободолюбивых волков, чтобы те, озверев от неволи, охраняли их от неведомых опасностей. В этом основная и главная разница, остальное – следствие.

Зимородок вскинулась, хотела по привычке сказать нечто едкое, однако смолчала, не то в словах спутника почудилась некая непонятная, но могучая правда, не то тяготы пути отбили дальнейшее желание говорить, но вместо беседы потянуло в сон. С трудом удерживаясь, чтобы не брякнуться прямо тут, на землю, она протянула:

– Ты говори, говори, я слушаю. Вот только устроюсь поудобнее...

Мычка покивал, показывая, что слышит, но по-прежнему витая в мыслях, когда же очнулся, Зимородок уже спала, скрючившись в кучке извлеченных из мешка вещей. Мычка снял с себя плащ, накрыл девушку, со странным чувством удовлетворения и радости наблюдая, как, согреваясь, она вытягивается, распрямляет руки и ноги, до того крепко прижатые к телу.

Стало заметно темнее, от земли потянуло холодом – предвестником ночи. Мычка с неудовольствием огляделся. Вокруг заполненные водой ямины – не лучшее для ночевки место. Однако что-либо менять уже поздно: костер разожжен, да и спутница давно спит. Все что нужно, это собрать побольше хвороста, пока не погасли последние лучи и вокруг хоть что-то видно. Иначе потом придется выползать из ближайшей ямы, как давеча Зимородок, и хорошо если так. Бывалые охотники сказывали, что в глубине леса встречается всякое, от чего лучше держаться подальше, так что стоит поторопиться. И хворосту, больше хворосту, чтобы было чем разжечь костер поярче, на случай, если это самое, всякое, вдруг решит заглянуть на огонек, чтобы познакомиться поближе с забредшими во владения незваными гостями.

Мычка сходил за хворостом раз, другой, и лишь когда окончательно стемнело, а вокруг, отгораживая от клубящейся тьмы, вознеслась небольшая преграда из сучьев и ветвей, успокоился, прилег, наблюдая за переливами пламени. По-хорошему, как учили опытные охотники, нужно сесть спиной к огню, чтобы, в случае опасности, не оказаться ослепшим, после яркого света пытаясь что-либо безуспешно различить в окружающем сумраке. Но мышцы ноют от усталости, а в глаза будто сыпанули песку. К тому же разболелась оставленная хозяином леса рана, так что всякое движение, даже самое слабое, вызывает в плече тупую саднящую боль.

Сознание поплыло. Пламя костра разрослось, заняло весь мир. В танцующих отблесках возникают и тают смутные фигуры, мерещатся жутки хари. Из тьмы, норовя зацепить корявыми когтями, тянутся мохнатые лапы, блестят алые капли зловещих глаз, слышится жуткий смех и таинственный шепот. Появляется и исчезает лик наставника, глаза полны осуждения, губы недовольно кривятся. Наставник исчезает, а на его место приходит спутница.

Девушка кружится в странном танце, манит. Глаза мерцают, как звезды, таинственные и зовущие. Губы приоткрыты, раз за разом мелькает язычок, розовый и влажный. С каждым шагом она все ближе. Глаза уже не просто мерцают – горят странным будоражащим пламенем, губы раскрываются, обнажая ровный ряд белоснежных зубов, что сверкают, отражая пламя огня, становятся все ярче, острее, больше. Улыбка сменяется оскалом. Лик девушки искажается, течет, и вот уже не милое приятное лицо, а чудовищный лик хозяина леса. Смрадное дыхание забивает ноздри, жар опаляет лицо, а из бездонного жерла глотки раздается угрожающее бульканье... Бульканье?!