Текст книги "Мычка (СИ)"

Автор книги: Василий Блюм

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 26 страниц)

– Ну вот и все. – Он скупо улыбнулся. – Думал, буду собираться дольше. Но у тебя порядок, так что получилось быстрее.

Чувствуя приближение неминуемого, Зимородок вновь замычала, затрепыхалась изо всех сил, но Мычка не обратил внимания. Присев, вершинник аккуратно подхватил хозяйку дома за талию, пристроил на плечо, и вышел из дома.

ГЛАВА 6

Пока шли по деревне, Мычка старался двигаться как можно тише. И хотя он удостоверился – привлечь внимание селян можно разве свалив на одну из ближайших к лесу изб дерево, или запалив сарай, привычка к осторожности брала свое.

Когда околица осталась за спиной, а вокруг темной стеной вознесся лес, Мычка перестал таиться, пошел шибче, не обращая внимания на хрустящие под ногами шишки и мелкие веточки. Если уж его не обнаружили в деревне – в лесу не найдут и подавно. Слабый ветерок, шныряющий меж деревенских изб, исчез, не в силах пробиться сквозь подлесок, но не смотря на полную неподвижность воздуха, теплее не стало. Поднявшись от земли, ночной холод сперва нежно хватал за пальцы, игриво покусывал кончики ушей, но, разохотившись, полез за шиворот и в рукава, так что мелкие волоски на теле вздыбились, а кожа покрылась крупными пупырышками.

Лежащий на плече сверток по началу брыкался и мычал, стараясь вывернуться всеми силами, но со временем успокоился, затих. Ощущая плечом и рукой едва заметное дрожание пленницы, Мычка радовался, что перед выходом догадался завернуть ее в шкуры, ведь если он согревается за счет ходьбы и тяжелой ноши, Зимородок лишена и этой простенькой возможности.

Он несколько раз останавливался, складывал девушку на землю, отдыхал, восстанавливая силы, затем подхватывал спутницу и шел вновь. Однако, путешествие по ночному лесу не самый удачный способ перетаскивать тяжелый груз. Шаги становятся все короче, а ноша тяжелее, сердце же бьется так, что, кажется, еще немного и выпрыгнет из груди.

Шаг, другой. В ушах шумит, а перед глазами прыгают силуэты деревьев. Ноги налились тяжестью, лямки мешков глубоко врезались в левое плечо, а правое и вовсе ничего не чувствует. Поначалу легкая, девушка с каждым шагом становится все тяжелее, давит, гнет к земле, и лишь сверхнапряжение всех мышц позволяет продолжать путь. Хотя... какой это путь? Если взглянуть со стороны, он ведь едва передвигается, с трудом переставляя ноги. Кому все это нужно, зачем?

Мычка остановился, покачнулся, чудом удержавшись на ногах. Мешки полетели на землю, девушка последовала следом лишь чуть-чуть медленнее. Донесся негодующий вспик. Мычка рухнул следом, застыл, ощущая невероятное блаженство. Отдыхая от напряжения, мышцы приятно ноют, в висках затихают молоточки, а снежное пятно, попавшееся как нельзя кстати, приятно холодит лицо, остужая пылающие щеки и лоб.

Где-то далеко, на самом пределе слуха, раздается исполненное ярости, требовательное мычанье. Наверное, нужно что-то сделать, но так не хочется. Лежать бы и лежать, растворяясь в ночной тиши, наслаждаясь отдыхом и прохладой. Но мычанье не прерывается, становится все громче, все раздраженнее, зудит над ухом надоедливой мошкой.

Мычка повернул голову, некоторое время смотрел на дергающийся, словно огромная гусеница, сверток, со вздохом поднялся, постоял, ощущая прикипевшие к плечам невидимые, но тяжелые камни. Двигаться не хочется, но... надо. Разожженный напряжением огонь в груди скоро погаснет, и на его место должен прийти огонь рукотворный, что согреет, отпугнет хищников, создаст посреди сурового леса пятнышко уюта и тепла. К тому же он теперь не один.

Кряхтя и морщась, Мычка принялся собирать веточки и сучья. Случайно, или руководствуясь чутьем, он остановился на возвышении, так что вокруг оказалось достаточно сухого хвороста. Непродолжительное усилие, и вот уже робкие язычки пламени скачут по былинкам, с остервенением вгрызаются в податливое дерево, матереют, набираются сил.

Замерший при первых потрескиваниях огня, сверток вновь зашуршал, задергался. Успев забыть о спутнице, Мычка охнул, принялся поспешно развязывать путы. Шкуры рассыпались, обнажив драгоценную сердцевину, сверкнули гневом глаза. Мычка залюбовался лицом девушки, в сером сумраке ночи ставшим загадочным и исполненным тайны. Однако, едва закрывающая рот повязка ослабла...

– Скотина, подлец, гнусный лесной червь!

Исполненный ярости и обиды вопль ударил по ушам, заметался под кронами. От неожиданности Мычка отшатнулся, едва не угодив в костер, однако кончики пальцев все же обожгло. Он зашипел, затряс рукой, охлаждая обожженное место.

– Так тебе и надо! – бросила Зимородок злорадно. – И это только начало.

Дуя на обожженные пальцы, Мычка поинтересовался:

– А что будет дальше?

Девушка хмыкнула, ответила с непередаваемым презреньем:

– А дальше придут мои соплеменники.

– С чего бы?

Мычка удивился настолько натурально, что девушка поперхнулась, сверкнула глазами, подозревая подвох. Но спутник терпеливо ждал, и она усмехнулась, сказала едко:

– Сейчас ночь, свет виден далеко окрест. Соседям, что уже ищут меня, разбуженные криками, нужно лишь подойти на огонь. А ты настолько глуп, что развел костер, даже не задумавшись, чем это грозит.

С интересом глядя на спутницу, Мычка задумчиво произнес:

– Насколько я успел заметить, твои сородичи не большие любители соваться в лес. Одна изгородь вокруг деревни чего стоит.

Девушка фыркнула:

– А человеку в здравом рассудке и незачем ходить в лес. Но, учитывая обстоятельства, они конечно пойдут. Обязательно пойдут.

Последние слова она произнесла без особой уверенности, и Мычка лишь грустно улыбнулся. Его соплеменники пошли бы на поиски товарища, не взирая на время и погоду, даже если за всю жизнь до того не перекинулись и парой слов. Но в родной деревне Зимородок, судя по всему, дело обстояло вовсе не так. Хотя, быть может, это всего лишь кажимость, и вялые в обычное время, жители деревни поднимаются, как один, лишь только одному грозит опасность?

Мычка пожал плечами, сказал нейтрально:

– Что ж, наверное ты права. Думаю, стоит притушить огонь.

Он потянулся, принялся разгребать ветви. Зимородок на мгновение опешила. Успев хорошенько продрогнуть, она с жадностью впитывала волны тепла, для чего специально подползла как можно ближе к огню. И вот, едва стала согреваться, как этот дикарь всерьез собирается затушить пламя!

Добавив в голос как можно больше яда, она процедила:

– Трус! Ты готов мерзнуть, и... морозить меня, лишь бы не встретится с карающей дланью моих односельчан!

Мычка покивал, сказал с убеждением:

– Ты – молодец. Правильно сказала – огонь привлечет преследователей. Вот я и стараюсь, тушу... А холод – что холод? Лучше быть замерзшим, но живым.

В ночной тиши послышался далекий заунывный вой. Начавшись на низкой ноте, усилился, набрал мощь, но вскоре сошел на нет. При первых звуках Зимородок встрепенулась, завертела головой, в глазах метнулся страх.

– Что это? – произнесла она едва слышным шепотом.

– Где? – Мычка повертел головой, взглянул с непониманьем.

– Ну, этот жуткий вой?

Мычка вытащил из костра веточку, задумчиво покачав, резким движением воткнул в землю, затушив огонек, откликнулся:

– Собаки.

– Собаки? – Зимородок распахнула глаза. – Что ты несешь, нечисть? Как будто я собак не слыхала. Они рычат совсем по-другому.

– Собаки, – повторил Мычка нараспев, словно пробуя слово на вкус. – Только не ваши, прикормленные, а настоящие, лесные.

Неотрывно следя за руками вершинника, что загасил очередную ветвь, и потянулся за следующей, девушка спросила с испугом:

– А эти собаки... опасны?

Мычка закатил глаза, некоторое время морщил лоб, сказал в раздумье:

– Кому как. К примеру беру, хозяину леса, они не страшны. Опять же, лосю. Он хоть и мирный, но сил столько, что лучше не трогать. Но если найдут охотника одиночку... – он бросил мимолетный взгляд на девушку, – или даже двух – нападут неминуемо. Особенно в темное время и без огня.

Сглотнув так громко, что Мычка вздрогнул, Зимородок прошипела:

– Так зачем ты, нечисть бестолковая, ветви гасишь?

Мычка уставился на спутницу, сказал с величайшим удивленьем:

– Так ведь погоня на хвосте. Как не гасить?

Девушка задергалась так, что взметнулась хвоя, зашептала, едва сдерживая слезы:

– Развяжи руки, немедленно развяжи, вершинник проклятый! Развяжи, кому сказала.

Мычка помедлил, но девушка дергалась так отчаянно, что не выдержал, сжалился. Потянувшись, он дернул за тесьму, хитро завязанный узел распался, освобождая пленницу. Та немедленно кинулась сгребать ветви, бросать в костер, не обращая внимания на то, что руки затекли, и сучья большей части валятся из пальцев. Лишь когда пламя взметнулось в рост человека, отбросив тьму далеко вокруг, а от жара начали слезиться глаза и сворачиваться волосы, она успокоилась, замерла, протягивая к огню руки и неотрывно глядя в глубину костра.

Мычка искоса наблюдал за девушкой, но, сколько не пытался, не мог обнаружить сходства с наставником. Отбрасываемые пламенем, отблески непрерывно мечутся по лицу, отчего черты смазываются, двигаются в странном танце, не позволяя сосредоточиться, ухватить суть. Еще мгновение назад казалось – рядом сидит точная копия наставника: тот же разрез глаз, те же черные, как смоль, волосы, очертания губ, но вот пламя вспыхивает, и... наваждение исчезает. Напротив, созерцая бесконечный танец огня, застыла обычная девушка, и очарование момента сменяется запоздалым удивлением.

Что может быть общего у этой хрупкой взбалмошной девицы с наставником: выдержка, опыт, могучий дух? Губы кривятся в горькой усмешке, а из груди рвется тяжелый вздох. Если в жилах Зимородок и течет частичка крови подземника, то совсем небольшая, и этого не хватит, чтобы перекинуть даже тоненький мостик через пропасть, что лежит между суровым отшельником и капризной селянкой, бесконечная пропасть из воззрений, традиций, и жизненного уклада.

К удручающим мыслям добавилось чувство голода. Мычка потянулся к заплечному мешку, распустив тесьму, обнажил содержимое: горстка мяса, пучок пряных трав, сушеные ягоды. Желудок предвкушающе заурчал, а рот наполнился слюной. Мычка сдвинул мешок так, чтобы девушка могла дотянуться, произнес:

– Угощайся. Когда огонь погаснет, лучше, чтобы изнутри грела еда.

Зимородок повернула голову, взглянула с брезгливой гримаской.

– И не надейся, что я хоть пальцем прикоснусь к этой гадости.

Мычка вскинул брови, сказал с непониманием:

– Почему гадость? Зайчатина. Свежая, хорошо прожаренная, с травами и ягодой. Возьми, попробуй.

– Чтобы отравиться и умереть в мучениях? – Голос девушки наполнился ядом.

Мычка взял кусок мяса, понюхал, на всякий случай попробовал, сказал в недоумении:

– Почему отравиться?

– Откуда я знаю, почему ты хочешь моей смерти? – Зимородок дернула плечиком. Добавила с нажимом: – Но то, что хочешь – точно! Вот и мясо специально заготовил, стоит только проглотить кусок...

– Я уже проглотил, и гораздо больше, чем кусок. – Мычка помахал наполовину сгрызенной заячьей лапкой.

Девушка фыркнула:

– Тебе, нечисти, может и ничего, хоть десять зайцев съешь, а мне и ломтика хватит.

– Зачем мне тебя травить? – воскликнул Мычка с раздраженьем. – Разве для того через лес пер, надрывался, чтобы после умертвить?

– А я откуда знаю? Может, это у вас, нечисти, так заведено!

Мычка вздохнул, сказал устало:

– Ладно, в будущем можешь не есть, что я готовлю. Но это бери смело.

Зимородок насторожилась, спросила с подозреньем:

– Это почему?

– Это Филин готовил. Уж он-то тебе точно зла не желал.

Девушка посмотрела на зайца, перевела взгляд на зажатую в руке спутника обглоданную лапку, вновь взглянула назад. Ее ноздри зашевелились, вбирая мясной дух, а губы задергались, словно это не Мычка, а она вгрызается в сочный ломоть. Поколебавшись, Зимородок отвернулась, хотя движение явно стоило большого труда, сказала глухо:

– Даже если ты не врешь, и это действительно готовил дядя, все равно не буду.

– Да почему, почему?! – подпрыгнув, завопил Мычка.

Он пристально всматривался в спутницу. Вот ее плечи поникли, голова наклонилась, руки в волнении треплют шкуру. Еще немного, и она откроется. А если не сможет, то он скажет сам, поможет, объяснит, что, как бы то ни было, он вытащил ее из деревни не по собственному желанию. Это воля Филина. А воле родни, пусть даже дальней, надлежит повиноваться. Он бы и сам рад пойти своей дорогой, вернуться в деревню, увидеть близких, но слово дано, и теперь им быть вместе до тех пор, пока наказ не будет выполнен. И будет легче, намного, намного легче, если они станут пусть и не друзьями, то хотя бы верными товарищами. Ведь путь далек, а дорога опасна.

Мычка уже открыл рот, готовый излить все, что накипело на душе, когда Зимородок вдруг подобралась, плечи вернулись на место, подбородок вздернулся, а губы искривились в знакомой насмешке. Смерив вершинника презрительным взглядом, она процедила:

– Довериться первому встречному вершиннику, силой увести племянницу из деревни... Прожив столько времени в лесу, Филин просто сошел с ума! Так что оставим разговор. Тем более, за мной скоро все равно придут, а ты, если не унесешь вовремя ноги, поплатишься за содеянное.

Голос прозвенел металлом, и Мычка выставил руки, отгородившись ладонями, сказал примирительно:

– Ладно, ладно. Будь по-твоему. Если не хочешь есть – хоть спать ложись, все к утру будешь бодрее.

Он отвязал один из мешков, набитый тряпьем под завязку, подвинул к девушке. Та покосилась на мешок, сказала едко:

– Ага, размечтался. По глазам вижу, только и ждешь, как засну. А у самого уже слюни текут.

Мычка невольно провел рукой по губам, сказал отстраненно:

– Все же лучше бы тебе выспаться. Путь нам предстоит не близкий и не легкий. Сил понадобиться много.

– Мало того, что дурак, так еще и без памяти. Сколько раз повторять – придут за мной. Так что если и пойдешь – то один. Да и то вряд ли... Уж больно наши парни норовом круты.

Она замолчала в ожидании, напряженная, готовая излить очередную порцию яда. Но Мычка сидел недвижимо, глядя в огонь, да изредка подбрасывая веточку-другую, и девушка принялась копаться в мешке, извлекая и раскладывая перед собой вещи. Краем глаза он следил за спутницей, что сперва нехотя ковырялась в мешке, но вскоре увлеклась. Ее лицо разгладилось, взгляд потерял жесткость, а губы едва заметно зашевелились, будто девушка разговаривала сама с собой.

Однако вскоре Зимородок стала клевать носом, движения замедлились, а голова наклонилась к земле. В очередной раз повернув голову, Мычка обнаружил, что спутница лежит, обхватив плечи руками и подтянув ноги к груди, скрюченная, как впавшая в спячку личинка.

Посидев еще некоторое время, он встал, неслышно приблизился, собрав разбросанные шкуры, осторожно накрыл девушку. Проверив, чтобы не осталось щелей, куда может проникнуть холодное дыхание ночи и застудить девушку, он вернулся на место, уставился в огонь.

Пламя переливается, течет в бесконечном завораживающем танце, навевает умиротворение и сон. Мысли успокаиваются, замедляют бег. События вечера вытягиваются в ленту, вновь и вновь проходят перед внутренним взором. Сонная деревня, ленивый брех собак, исполненная подъема и бравады прогулка, заветный дом, прекрасное лицо незнакомки... Мычка поморщился, заерзал, старательно отмахиваясь оттого, что произошло дальше. Не смотря на предательство, образ незнакомки по-прежнему заставляет сердце биться чаще, и от произошедшего под покровом ночи, чему он стал невольным свидетелем, челюсти сжимаются в бессильной злобе, а в груди рождается глухой рык.

Воспоминание о встрече с будущей спутницей вызывало улыбку. Мычка лишь покачал головой. Сейчас, когда запал угас, осталось лишь удивляться – как он смог, как решился похитить девушку? Не побоявшись гнева соседей, утащил "жертву" на плече, словно бессловесный тюк. Конечно, наставник предупреждал, что не все пойдет гладко. Но чтобы дошло до такого...

Чувствуя, как слипаются глаза, Мычка подбросил веток, набросив на плечи плащ, прилег, устроившись так, чтобы хотя бы одним боком греть спутницу, и вскоре сон смежил веки.

ГЛАВА 7

Боль зародилась в руках холодным скользким комком, разошлась, сводя мышцы, вгрызаясь в косточки, покалывая острыми злыми иглами. Вздрогнув, Мычка открыл глаза. Вокруг темно, лишь сверху, сквозь сплетение ветвей, сочится слабое сияние грядущего дня. Во сне шкуры свалились, и открытые участки тела промерзли едва не насквозь. Мычка замедленно повернул голову. От неудобного положения шея затекла и на малейшее движение отвечала звучным хрустом.

Оставив мучительные попытки, Мычка скосил глаза. Огонь догорел, оставив после себя лишь черное пятно костровища. Где-то там, скрытые от холода толстым слоем пепла, затаились горячие искры. Стоит лишь подбросить ветвей, как пламя возродится, вспыхнет, щедро одаряя спасителя теплом и светом.

Вставать не хочется, однако холод вгрызается в тело, побуждая к действию. Полежав немного, Мычка рывком поднялся, но тут же опустился опять, пережидая головокружение. Пока перед глазами прыгали разноцветные мушки, Мычка на ощупь отыскал ветвь, принялся разламывать на мелкие кусочки. Пальцы слушались плохо, ветка раз за разом выпадала. Разозлившись, Мычка бросил занятие, принялся разминать ладони. Когда мышцы разогрелись, а по коже, приятно покалывая, разбежались мурашки, он вернулся к прерванному делу, и вскоре на месте пепелища уже плясало веселое пламя, потрескивая, и отстреливая в стороны мелкие злые искорки.

Прислушиваясь к ворчанию желудка, Мычка нащупал мешок с припасами, вытащил кусок побольше. Зубы ухватили, принялись измельчать, превращая застывшие волокна в мягкую вкусную кашицу. Жуя, Мычка время от времени поглядывал на спутницу. Замерзнув, девушка завернулась в шкуры так, что совсем скрылась из виду.

Мычка ощутил смутное чувство вины. Племянница Филина вряд ли часто оставалась на ночь вне стен дома, и сон на голой земле, на чистом, но холодном воздухе, мог показаться мучительными и тяжелым. Испытывая непреодолимое желание облегчить девушке страданья, Мычка снял плащ, нагнулся, отыскивая наиболее незащищенные от холода места.

В фигуре спящей почудилось нечто странное, Мычка нахмурился, пытаясь поймать ускользающее ощущение. Не то полная неподвижность, удивительная даже для спящего человека, не то некая неестественность положения тела. Терзаемый смутным сомнением, он взялся за кончик шкуры, осторожно, опасаясь разбудить, откинул... Горстка палой хвои, спутанное переплетение веточек, скрученные в узел тряпицы – мусор, собранный в подобие фигуры.

Брови сошлись на переносице, а скулы вздулись. Сбежала! Перед глазами поплыло, а в груди заворочалось злое. Дурак! Бестолочь! Засоня! Как он мог, он, прирожденный охотник, не услышать шорох шагов и шумную возню рядом, пока девушка создавала имитацию самой себя? Куда она ушла? Как давно? Мычка слепо заметался по кругу, замычал, не в силах совладать с захлестнувшей волной отчаянья.

Что он будет делать, куда пойдет? Вернуться в деревню не сложно, ночью, с тяжелой ношей за плечами, он вряд ли ушел далеко. Но, что получилось один раз, вряд ли выйдет снова. Это раньше селяне жили без опаски, но теперь, после дерзкого похищения, будут настороже, а то и подадутся на поиски наглеца. Может быть они уже здесь, неподалеку, и вот-вот нападут?

Он остановился, словно налетел на стену, насторожился, до боли в глазах всматриваясь в окружающие сумерки. От перенапряженья кажется, будто лес насыщен движением. Вон, замаячило что-то черное, не иначе человеческая фигура? А это что топорщится, слишком правильное, чтобы быть ветвью, никак рогатина притаившегося охотника? Перед глазами прыгают пятна, но вокруг мертвая тишина. Будь поблизости люди, наверняка бы выдали себя невольным скрипом ветвей или шорохом одежды.

Ночью глаза – враг охотника. Вспомнив старую мудрость, Мычка закрыл глаза, постоял, прислушиваясь. Ничего. Либо карающий отряд селян еще далеко, либо он переоценил жителей деревни. Привыкшие к неспешной жизни, рыбари вряд ли понесутся спасать соплеменника. Тем более дом Зимородка стоит на отшибе, а к живущим в стороне и отношение соответствующее. Конечно, быть может он и не прав, а Зимородок всеобщая любимица, и по одному ее слову вся деревня, как один, поднимется на защиту. Но что-то подсказывает, что дело обстоит совсем не так.

Вспомнив происшествие с бером, неожиданно всплывшее в памяти, Мычка успокоился окончательно. Уж если никто не почесался, чтобы спасти детей, что говорить о большем? Вернувшись на место, он подкинул ветвей, задумался. Зудящее желание кинуться в погоню немедленно Мычка отбросил сразу. По ночному лесу бродят лишь глупцы, да те, над кем нависла смертельная опасность. Легко оставить глаза на острых сучьях, или провалиться в ловчую яму. А уж на сколько далеко слышно такого горе-путника, ломящегося сквозь невидимый кустарник, даже подумать страшно. Все остальные мысли, одна фантастичнее другой, оказались отброшены следом. Осталось лишь ждать.

И Мычка терпеливо выжидал, подбрасывая ветви, да изредка поглядывая в небо. Однако, быстрое в обычные дни, светило не спешило подниматься. Не в силах более сидеть, Мычка принялся собирать вещи. Но и это дело вскоре закончилось. Чувствуя, что еще немного, и его разорвет от переполняющей бурлящей силы, Мычка достал оружие, пытаясь найти успокоение в тренировке.

Сперва получалось плохо, руки двигались невпопад, а мысли то и дело возвращались к пропаже. Но вскоре тело разогрелось, движения стали плавней, и вот, как долгое время ранее, он двигается по кругу, перетекает из одной стойки в другую, сокрушая невидимых врагов, и наполняясь умиротворяющей безмятежностью силы.

Незаметно взошло солнце. В очередной раз взмахнув мечами, Мычка с удивлением заметил, что в десятке шагов различает ползущую по ветвям букашку. Костер выцвел, побледнел, ужавшись до небольшого огонька, последние щупальца тьмы стремительно исчезают, поспешно ныряя под валежины и втягиваясь в норы.

Втянув ноздрями еще холодный с ночи, но уже наполненный утренними запахами воздух, Мычка улыбнулся. Утро, даже самое пасмурное, всегда приносит радость, вызывая в самых потаенных уголках души непонятное, но удивительное сладкое чувство счастья. Вот и сейчас, он стоит, раскинув руки, словно стараясь обнять весь мир, ощущая непоколебимую уверенность, и со смешанным чувством любопытства и удивления вспоминает недавние страхи.

А немногим позже, когда сердце успокоилось, а мышцы отдохнули от тренировки, он уже одевался, собираясь в дорогу. Когда под сапогом, выбросив на прощанье веер искр, потух последний уголек, Мычка двинулся в путь. Осмотревшись, он лишний раз порадовался, что не поддался порыву и не сорвался затемно. В лес убегает четкая цепочка отпечатков ног. Девушка ушла в спешке, даже не потрудившись скрыть следы.

Мычка шел, внимательно глядя по сторонам, и лишь изредка смотрел под ноги, да и то мельком. В набухшей влагой хвойной подстилке оттиски ног пролегли настолько четкие и глубоки, что сбиться со следа невозможно даже нарочно. След петляет, сворачивает то в одну, то в другую сторону, но вновь выравнивается. Мычка удивлялся, гадая, чем руководствовалась девушка, двигаясь в сплошной тьме: наитием, прирожденным чувством дороги, или, доверившись счастливой звезде, шла наобум?

Удивление усилилось тем больше, что беглянка двигалась в противоположную от деревни сторону. Сперва Мычка подозревал коварный план, вслушивался и всматривался, опасаясь ловушек и засад. Но время шло, направление не менялось, и вскоре он лишь грустно улыбался, представляя, как девушка выбивается из последних сил в страстной надежде вот-вот увидеть родную околицу, в столь же страстной, сколь и безнадежной.

Обогнув здоровенную кучу валежника, Мычка вздрогнул. Под кустом, наполовину зарывшись в ветви, лежит спутница. В груди похолодело. Мычка порывисто шагнул, несколько мгновений всматривался беглянке в лицо, ощущая, как на душе становится легко и радостно. Впалые щеки, темные, до синевы, круги под глазами, будто девушка не ела седьмицу, почерневшие, искусанные губы. Но веки чуть заметно подрагивают, а голубенькая жилка на виске пульсирует в такт ударам сердца.

Ощущая сильнейшую радость, будто перед ним не едва знакомая девушка, а давнишний друг, Мычка осмотрел наспех возведенное сооружение. Разлапистые ветви, груда сухой хвои, притом, что рядом, всего в паре шагов, глубокие черные лужи от тающих снежников по-соседству. Вряд ли Зимородок специально искала место ночлега, скорее, под гнетом усталости, просто легла, волею случая попав на самое удобное в обозримом пространстве место.

Мычка улыбнулся шире, узрев в случившемся добрый знак. Все же в жилах спутницы есть частица крови наставника. Просто, до поры до времени, эта частица дремлет, просыпаясь лишь в особо тяжелых обстоятельствах. Видят духи леса, она еще не раз проявит себя в нелегком, полном опасностей пути.

Не в силах безжалостно разбудить Зимородок сейчас, после бессонной ночи, Мычка лишь накрыл девушку плащом, отошел, раздумывая, чем заполнить свободное время. Рассудив, что до вечера беглянка вряд ли проснется, Мычка оставил вещи тут же, по соседству, развесив на ветвях повыше, чтобы мелкое зверье не растащило припасы, а сам отправился на охоту.

Поплутав, он обнаружил заячью лежку. Занятые брачными играми, зайцы сперва не обратили внимание на сухой щелчок и тихий короткий свист, так что Мычка успел подстрелить двоих, прежде чем остальные бросились врассыпную. Подобрав трофеи, Мычка побродил еще немного, после чего неспешно пошел назад, размышляя, как именно лучше приготовить добычу.

Слуха коснулся хруст ветвей. Обрадованный и удивленный, Мычка зашагал бодрее. Зимородок оказалась выносливее чем он предполагал, и уже встала, и сейчас наверняка собирается развести костер. А то с чего бы ветвям трещать с такой силой? Не иначе с непривычки выбрала сук потолще, и колотит по дереву, пытаясь расщепить на мелкие части.

Обогнув густые заросли царап-куста Мычка застыл. Волосы на загривке встали дыбом, а сердце ухнуло в пятки. В десятке шагов возится бурая громада. Бер! Огромный, угловатый, словно поросшая мхом древняя глыба, шерсть свалялась колтунами, отчего и без того жуткий, бер выглядит совсем страшно. Вот он привстал на задние лапы, потянулся, пытаясь подцепить висящие на кусте мешки. Ветви затрещали, прогнулись, не в силах противиться чудовищной силе.

Мычка перевел взгляд и сердце застыло ледяным комом. Напротив, вжавшись спиной в дерево, застыла Зимородок: лицо побелело от ужаса, глаза прикипели к хозяину леса, губы двигаются, произнося нечто бессвязное. От страха девушку бьет крупная дрожь. Еще немного, и разум не выдержит, затопленный ужасом, подстегнет, заставит бежать не разбирая пути, только бы подальше от лютого зверя.

Увлеченный забавой, бер не видит девушку, но, стоит ей шевельнуться – смерть придет неминуемая и быстрая. Оголодавший с зимы, бер не откажется полакомиться свежим мясом, настигнет в два прыжка, ударит, разбрызгивая кровь, срывая мясо клочьями и ломая кости. Картина грядущего вспыхнула столь подробная и яркая, что Мычка захрипел, рванул ворот рубахи.

Неужели путешествие кончится, едва начавшись? Девушка, чью судьбу отдали ему в руки, умрет, а он сам, словно побитая собака, вернется к учителю, чтобы передать скорбную весть? Что скажет наставник? И как жить дальше с таким камнем на душе?

Мысли промелькнули яркой радугой, погасли. В груди пробудилось нечто темное и недоброе, подняло голову, взглянуло с угрозой. Губа поползла вверх, обнажая клыки, ноздри расширились, со свистом втянули воздух. Крадучись, Мычка двинулся вперед. Разум предупреждает, нашептывает, кричит, требуя немедленно прекратить самоубийственную попытку, бежать, пока есть возможность: изо всех сил, без памяти, без оглядки. Но внутри уже зародилась ярость, взвихрилась, закручиваясь в тугой узел неистовства и гнева. И разум отступил, затаился, испуганный бушующей в теле древней силой.

Шаг, еще один. Медленно, очень медленно, чтобы зверь не учуял, не повернулся, иначе и без того ничтожные шансы на победу пропадут вовсе. Ноги согнуты, а руки разведены. Сила распирает, рвется наружу, еще немного, и мышцы не выдержат напора, лопнут. Но в этой борьбе руки не оружие, даже на самом пике сил человек не противник хозяину леса. Об этом молчит разум, но знает тело. Схватка без оружия – смерть. И руки тянутся к плечам, туда, где, приподнимая плащ, рожками торчат рукояти мечей.

Тихий, едва слышный шорох металла, и руки враз становятся длиннее. Два тонких блестящих жала покачиваются в такт, отчего сердце наполняется уверенностью, а губы расползаются в недоброй ухмылке. Шаг, еще один. Бурый валун все ближе. Еще немного, и можно ударить, воспользовавшись неожиданностью, уязвить противника в чувствительные места. А там, кто знает, возможно бер просто покинет лагерь, испуганный внезапной болью. Так что останется лишь отпраздновать победу. Но это будет после, а пока нужно пройти еще немного. Шаг, еще один.

Бер заворочался, недовольно заворчал, замедленно повернул голову. Их взгляды встретились, человек и зверь застыли, оценивая друг друга. Огромный хозяин леса, хоть и отощавший за зиму, но по-прежнему невероятно могучий, и охотник, что, не смотря на блестящие полоски металла, лишь бледное отражение противника.

Бер оскалился, взревел, крутанулся с неожиданной для такой комплекции скоростью. Громадная пасть распахнулась, обдала смрадом, зубы сомкнулись с гулким стуком, едва не отхватив вершиннику часть лица. Но Мычка ждал. За мгновенье до того, как челюсти должны были стиснуть голову, ломая кости и выдавливая мозг, он откачнулся, руки взметнулись крыльями, нанося ряд несильных, но болезненных ударов.

Брызнуло теплым, шкура хозяина леса обагрилась красным. Не ожидав отпора, бер отпрянул, замотал головой, будто приходя в себя после хорошей оплеухи. Но время расслабления еще не настало: силы по-прежнему не равны, а раны, что больше напоминают царапины, лишь разъярили зверя. Бер напал вновь.

Мычка увернулся опять, и вновь, как и в первый раз, клинки угрожающе взвыли. Руки содрогнулись от удара, мечи словно наткнулись на камень, настолько крепка кость хозяина леса. Однако, удар не прошел даром, бер взвизгнул, отскочил, но лишь для того, чтобы броситься вновь. На этот раз Мычка увернулся с трудом, чудом избежав удара лапы, бросился на землю, перекатился, вскочил, слепо рубанув крест на крест. Хряснуло, на лицо брызнуло теплым, а уши заложило от рева ярости и боли.

Удар. Прыжок. Уворот. Мир вертится без остановки. В глазах плывет, а в висках стучат молоточки. Руки раз за разом взмахивают, стараясь попасть в мельтешащее рядом серое пятно. Воздух грозно завывает, вспарываемый отточенными клинками, давит тяжелым ревом беснующегося зверя. Удар. Прыжок. Удар. Мышцы стонут от напряжения, бросая тело то в одну, то в другую сторону. Вблизи, обдавая потоком воздуха, проносится нечто массивное. Уже не понять, то ли это по-прежнему бер, то ли рядом, рыча и размахивая лапами, прыгает жуткий лесной дух, вселившийся в плоть зверя чтобы испытать силу охотника.