Текст книги "Дом коммуны"

Автор книги: Василь Ткачев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 17 страниц)

Иногда Данилов замечал, что у шефа – Зосимовича, слегка дрожат руки, и он предлагал ему:

– Может, прогуляемся?

Напротив, через дорогу, столовая, где в буфете продавали дешевое сухое вино, и Данилов не жалел денег, чтобы поправить здоровье своему шефу. Шефу – можно и в рабочее время, ведь это единственный человек в редакции, которому такое позволялось. Об этом все знали и не обращали внимания, есть запашок у Зосимовича или нет. Он мог также обнять Пазько в коридоре при всех, помять его в своих объятиях, а потом предложить:

– Пошли, Артем, в подвал. Там у Марийки коньяк есть. Я угощаю.

– Ай, была не была!.. Пошли! Где наша не пропадала! – махнет рукой Пазько, и они застучат каблуками по ступенькам. И все представляли, как Зосимович, встретившись взглядом с буфетчицей, скажет: «Только тот, кто вечером не пил, утром не знает вкуса воды!..»

Сегодня, как никогда раньше, завалили рукописями Данилова. Очередь. И каждому надо побыстрее, немедля. Известное дело. Кто в очереди хочет быть? Но пока не разберется стилист со статьей сотрудника Лаховского – хода другим нет: как всегда, ветеран накрутит, что голову сломаешь: надо хорошенько подчищать рукопись. Лаховский не любил, когда его правили, один раз даже набросился на Данилова: «Ты это что, молокосос, меня еще будешь учить, как писать?! Да я в «Правде», если хочешь знать, печатаюсь»! Данилов, и действительно, видел там информушки, которые Лаховский, скорее всего, передавал по телефону. Сделал вид, что не услышал, хотя внутри закипало. А Лаховский висел над столом, как тот надоедливый комар: «Здесь не черкай! Тут правильно! Грамотей, однако!..» Лаховский списался, конечно, вчистую, был выжат, как лимон, попробуй поработай пером каждый день в течение всей сознательной жизни – что останется? Пшик. А ему все еще надо зарабатывать на кусок хлеба. Хотя голова – не вечный двигатель: снашиваются и там разные шестеренки-извилины. Даже учитывая и то, что мало кто помнит, когда Лаховский пригубил хоть раз рюмку. Работая в партийном отделе, он так приноровился писать отчеты с разных партийных собраний и конференций, что мог и не выезжать на место, дай ему по телефону фамилии выступавших – и читай назавтра статью с полным анализом всех проблем и перспектив. Один раз Лаховский проявил на дежурстве бдительность, за что законно получил благодарность от редактора. Тот уже подписал номер в свет, а Лаховский (про таких не зря говорят: ветеран не дремлет!) свежим глазом увидел, что какая-то несуразица получается. Сверху шел заголовок «Прыжок антилопы», а под этим материалом – тассовское клише, на котором очередь в мавзолей, и подпись: «К Ленину!»

Ляп был бы ого-о!..

После Лаховского на очереди материал Владимира Светлого, который, к удивлению, имел такую вот фамилию, а сам был похож на кавказца – волосы черные как смоль. Владимир Светлый дружил с Зосимовичем, они часто хохотали в коридоре: видимо, что-то интересное вспоминали из своих приключений. Светлый работал заместителем ответственного секретаря Рутмана, поэтому всегда ходил со строкомером.

Как-то Владимира Светлого разбирали на партийном собрании – жена пожаловалась, что тот приходит домой, особенно, когда возвращается из командировок, где щедро угощают, с запахом, которого она не может и на дух терпеть. Поскольку жена работала в райкоме партии, то ее жалоба, как посчитали, самая что ни на есть авторитетная и весомая. Не шуточки – довел женщину. Серьезней и быть не может. Собрание! Ну, собрались, пожурили, как и должно быть, нарушителя партийной дисциплины. Потом и ему слово предоставили: давай, выкручивайся, оправдывайся. Светлый был на удивление спокоен, уравновешен, кашлянул в кулак и серьезно произнес:

– Когда ж прихожу домой, как в райком партии!

Брызнул смех, и хотя секретарь и цыкнул, чтобы не забывали, где находятся, – не подействовало: ведь не секрет, что участники собрания не любят ходить в райком партии даже изредка. А здесь – каждый день.

Светлый отделался выговором. Но после того собрания домой зашел всего один раз – чтобы забрать вещи. Ключи оставил соседям.

Заглянула Тамара Баритонова, заместитель редактора, посмотрела на стопку рукописей, что лежала перед стилистом, осталась довольна: строчат, не сидят сложа руки, так что можно жить и завтра, и послезавтра. Хватит материалов на несколько номеров. А там еще ТАСС подкинет, БЕЛТа, АПН. Газета – молотилка, ей только подавай, перетрет, перемелет и спрессует все факты и новости, отчеты и криминальную хронику в подшивку, а Дубовец и Светлый, взяв по стопке, затянут свою любимую песню, из которой и знали, наверное, всего две строки: «На пыльных страницах... районных газет останутся наши следы...» Областная сбивает ритм. Поэтому хорошо будет и «районных». Это же в песне так, не в жизни.

А Данилов, ощущая приятную усталость в теле и легкий туман в голове, будет сидеть напротив в кафе, восхищаться певцами и серой пеленой сумерек на улице Ленина, миганием огненных брызг, и думать о том, что и они, как ни крути-верти, – нужные люди. Ведь они нужны читателям, которые живут и в этом красивом и уютном городе, и в самых отдаленных уголках области. Там ждут и читают газету. И вовсе незачем им, читателям, знать, что не заладилась у Зосимовича и Светлого семейная жизнь, а после работы, когда на город надвигается вечер, они любят посидеть в этом вот обычным кафе, где не всегда подметен пол и блестит стол, на который не поставишь локти – соскользнут.

И Данилову хорошо с ними. Иногда он вспоминает односельчанина деда Стефана, соседа и родственника, который сам не выписывал областную газету, а приходил каждый вечер к ним в хату, надвигал на свой нос, похожий после ранения на картофелину, круглые, с желтыми от времени стеклышками, очки и читал вслух газету... И все, окружив деда Стефана, слушали.

Тогда было мало телевизоров. Зато было много газет. С ними, с газетами, – чрезвычайно уютно и хорошо – как у аккуратной хозяйки в светлой, чисто прибранной избе. Газеты приносили в каждый дом такую же светлую радость.

И разве Данилов мог представить, что будет когда-то и сам работать в областной газете, которую так любил читать дед Стефан. Жаль, что его не стало. А то бы не поверил, засомневался. Нацепил бы на нос свои выпуклые старенькие очки, посмотрел бы сперва на газету, потом – на Данилова, словно сверяя его с ней, нахмурился бы и покрутил лысой головой. Но вероятно, все же порадовался бы:

– А кто тебя учил козье молоко пить, антихрист этакий! А ты сперва упрямился, неслух!.. Кем бы вырос, если бы не дед Стефан!.. Или не так говорю?..

Раздел 12. Глушец

Таких хозяйств, как это, вблизи города несколько. Здесь кормился свининой и говядиной обком партии. Это плохо или нет – сказать трудно, ведь человеку всегда надо есть, чтобы работать. Обкомовцы, возможно, много ели, однако же, согласитесь, и трудились они не меньше, с утра до позднего вечера. Не надо бросать в их огород камень, тем более, что тогда, как и теперь, многие ели более сытно, но палец о палец не ударяли без выгоды для себя.

Глушец. Может, когда-нибудь, давным-давно, когда на Полесье мстил полякам дед Талаш, здесь также была несусветная глушь, люди и звери вязли в болоте, и на болоте привычно и знакомо скрипели коростели и стрекотали сойки. Сегодня – иначе. Болота отошли в небытие, дороги заасфальтированы, дома, в которых живут сельчане, радуют глаз белым кирпичом и голубыми ставнями. Почти возле каждого двора стоит легковой автомобиль. Или на просторном, также заасфальтированном, как правило, дворе. Да и сами гаражи городским не уступят.

Научились и здесь, в Глушце, жить люди. И слава Богу.

В тот день хоронили бывшего председателя колхоза Михаила Калистратовича Плотникова. Гроб с его телом люди несли над головами, с улицы на улицу, не спешили, как и положено во время траурной процессии. Жил человек – и нет. Нет? Как это – нет?!..

О Плотникове так не скажешь. Людям тяжело поверить, что его не будет рядом с ними.

Среди тех, кто шел за гробом, был и Павел Минеров. Он появился в Глушце недавно, с полгода назад, и люди ему сразу не позавидовали: после мудрого Плотникова, понимали, вряд ли кто сможет так умело управлять колхозом. Вряд ли. Хотя Минеров и был первым секретарем райкома партии. Плотников, возможно, и не смог бы управлять всем районом, как тот, а вот сможет ли после всего района управлять одним колхозом Минеров?

Многие, конечно же, идущие за гробом, вспоминали, каким человеком был умерший. А каким? Болел за каждый стебелек, что колосился на колхозном поле, был порой грубоват с людьми, жестковат, но быстро отходил, мог извиниться. Иной раз не сдерживался, пускал в ход свой большой, словно пудовый, кулак: еще раз увижу, что напился на работе, убью, мать твою так!.. Его и осуждали за это, и хвалили. Одновременно. Но уже когда нужда прижмет, за помощью обратишься, —тут уж не ошибались: не откажет, хоть сперва и подергает, лекцию прочтет, что где-то набедокурил, не послушался и вообще обманул председателя и колхоз, а когда надо – похвалит, припомнит что-то хорошее, если имеется за тем человеком что-то заслуживающее добрых слов. Однако поможет в любом случае! И люди старались отвечать ему тем же. Потому и богател колхоз, что работали здесь хорошо и не бежали в город, хоть город тот – вон, рядом, трубы некоторых заводов торчат на горизонте, будто очиненные разноцветные карандаши.

Плотников и работал бы, хоть лет ему многовато было, за семьдесят, мужчина он крепкий, здоровяк, ангел-хранитель, видимо, берег его, хоть не всегда сам он и слушался ангела. Но судьба всего одного человека иногда зависит от судьбы страны. Если бы не развалили коммунистическую партию, то Минеров сидел бы, как и прежде, в своим кабинете, а Плотников носился бы сломя голову по фермам и полям в своем Глушце и дальше. Пока не упал бы где-то на ходу. А так пришлось ему, Михаилу Калистратовичу, стать заместителем у бывшего своего районного начальника. Ему – заместителем? Ну, братцы, и ситуация. Извините. Не позавидуешь. Возможно, для кого-то бы она и была наилучшим выходом, наиболее благоприятным, только не для этого неугомонного человека: Плотников не пережил, на сердце прибавилось шрамов, и его хватило только на полгода. Хоть приезд Минерова и не ускорил смерть Плотникова, но теперь, когда он умер, люди думали именно так. А коль в их головы закралась такая мысль, выбить ее оттуда сразу невозможно, не надо и предпринимать каких-то усилий: это может сделать только время.

На кладбище прощальное слово произнес Минеров. Он отметил, что Плотников имеет много наград, и все они получены заслуженно, даже есть ордена, не считая медалей, почетные грамоты ЦК Компартии Беларуси, Совета министров, областного и районного комитетов партии. Память о Плотникове будет жить.

Катерина Ивановна также слушала Минерова, она протиснулась поближе к выступающему, чтобы убить сразу двух зайцев: глянуть хоть одним глазом на того человека, который лежит в гробу и которого никогда раньше не видела, а заодно и обновить в памяти портрет ее далекого, в общем-то, родственника Минерова: не изменился ли, ведь понес, как ни суди, человек определенные потери, когда лишился такой солидной и высокой райкомовской должности, мог и лицом осунуться, похудеть заметно, что не узнаешь. Удовлетворенная, сделала для себя заключение: каким он был, таким остался. Кровь с молоком. Орел.

И что ему, действительно, Минерову, сделается? Теперь еще свободнее человеку – сам себе хозяин, не висит более над ним дамоклов меч в виде бюро райкома, бюро обкома... Не стало партии – наступило ослабление, и вожжи, в каких держала она всех своих членов, куда-то бесследно исчезли, и он, Минеров, ощутил, что и сам сделался враз вольным казаком, словно хомут сняли с шеи. Теперь он может встречаться с секретаршей Верочкой где хочет и сколько хочет. Верочка, как и он, живет в городе, женщина она незамужняя, могла б участвовать в конкурсах красоты, но зачем? Победит она там или нет, а у Минерова свое получит всегда. Каждое утро он заезжает за ней, когда есть желание, задерживается, наслаждаются жизнью, а потом едут в Глушец. «Волгой» управляет сам, хоть по штату имеется и водитель, но если тот и садится за «баранку», то в исключительных случаях: когда шефу надо присутствовать на банкете, когда дорога дальняя, например, в столицу или куда в ближнее зарубежье, в тот же Брянск или Чернигов. Но когда Верка сидит в салоне – им, водителем, и не пахнет: ревнивец Минеров еще тот, хоть, казалось бы, кто ему она, Верка. Обыкновенная любовница. Молодая и красивая, даже замужем не была еще. Хотя Верка помнила, кто помог ей получить двухкомнатную квартиру в центре Новобелицы, в новом и престижном доме, но начинала иной раз бояться, что Павел Сергеевич Павлом Сергеевичем, а ей надо когда-то строить свою собственную жизнь – выходить замуж, рожать детей. Она думала об этом со страхом: сможет ли маскировать от мужа свои отношения с Минеровым? Понимала, что от Минерова так просто не отделается, хоть ты подыщи ему кого-нибудь вместо себя. Но кого? Да и положа руку на сердце, надо же быть дурой, чтобы спокойно смотреть, как то, что получала в течение многих лет она, будет получать другая женщина? Нет, вздор все это, вздор. Пускай будет так, как есть. И чем закончатся отношения, тем и закончатся. Еще и неизвестно, выйдет ли вообще она замуж. Чтобы найти кого, необходим счастливый случай, надо вытянуть своеобразный лотерейный билет. А где он, тот билет? Покажите. Да и чтобы вытянуть его, надлежит участвовать в розыгрыше, а она лишена такой возможности – все время при Минерове, без его разрешения и негласного надзора не может сама сходить на ту же дискотеку или в какую-нибудь компанию. Только проснется, раскроет глаза – вот и он сам на пороге, всей своей персоной. Иногда Вера и утешала себя: «А может, и совсем не выходить замуж? Родить от Минерова ребенка да и растить его, сына или дочь, как мать-одиночка при богатом отце? Минеров не оставит, тем более, что ребенок же будет от него. Куда он денется!» Она хорошо знала его слабые и сильные стороны, потому понимала, что все будет так, как захочет она. Такая затея и ее заинтересовала-заинтриговала, она даже порадовалась, что догадалась решиться на этот шаг. Была не была! К тому же представила, как не только в Глушце все начнут молоть языками, что Верка забеременела, да и понятно, конечно ж, от кого, ведь так на коленях и сидит, стерва, у Минерова, как ни посмотришь, больше и не от кого, а дойдет – конечно же, дойдет! – молва и до жены Минерова, вечно неудовлетворенной жизнью, надменной Галины Викторовны. Брюзжит на мужа, фыркает, если что не по ней, не обращая внимания, что Минеров и тогда был, и теперь остается птицей высокого полета, и ее брюзжание при людях льет, конечно же, воду не на мельницу мужа. Как только она представила лицо Галины Викторовны после того, как та услышит про ее беременность, у Верки настроение сразу улучшилось. Получи подарочек, принцесса!.. А в своей комнате она была одна, поэтому могла даже громко и выразительно, как актриса на сцене, разговаривать, кривляться перед зеркалом и показывать в ту сторону, где находится за толстыми стенами коттеджа нелюбимая и некрасивая в ее понимании Галина Викторовна, вкусные фиги: на, на, на! А та прибежала потом к ней вот в эту квартиру и начала заглядывать во все уголки – искала, конечно же, мужа. А Минеров нюх имеет: перед самым носом жены умотал домой. И как не встретились в дверях! Разминулись, таким образом. Не найдя его, накрутила этих самих фигишек Верке. А теперь, если такая умница, получай сама. Долг платежом красен.

И Верка твердо решила забеременеть от Минерова. Предупреждать не будет, что собирается родить, а поставит позже перед фактом. Чему быть, того не миновать. С рождением ребенка, Павел Сергеевич!

А позже – и надо же такому случиться, аппетит, говорят, приходит во время еды, – она, Верка, и совсем решила прибрать Минерова к рукам: отбить, отбить мужа у Галины Викторовны. Не беда, что Минеров намного старше Верки, она это знает, и пока он мужчина что надо, ее удовлетворяет во всех отношениях, а когда завянет, как пересаженный на другое место кочан капусты, тогда надо будет искать свежий.

Думая об этом, Верка и сама заметила, что городит чепуху какую-то. Минеров никогда не оставит семью, ведь знает свою жену – она такой бедлам устроит, что мало не покажется. Вспомнит, за что и как строил коттедж, повытаскивает на свет божий столько грязи, что тот никогда не отмоется. У него, конечно же, рыльце в пушку, это факт: попробуй такой особняк отгрохать на зарплату, купи иномарку, сделай дочери и сыну по квартире. Выставит напоказ та и ее, Верку: она уже обещала окатить ее бензином и поджечь при первом удобном случае, а квартиру, которую выбил для нее Минеров, чтобы было им где встречаться, сжечь или взорвать. Хотя, как бы она это сделала, Верка до конца не понимала и сама: рядом живут люди, они ни в чем не виноваты, ее же однокомнатная квартира – не коттедж, да и не избушка на курьих ножках. Не возьмешь так запросто, поломаешь зубы. Часто скрипит ими жена Минерова.

Этот скрип зубов Галины Викторовны Верка, казалось, и услышала. На кладбище они встретились взглядами, и Верка не отвернулась, а на удивление нагло дырявила глазами свою соперницу. Не выдержала Галина Викторовна – у той нервы оказались послабее. Сразу же с этаким вызовом повернулась к Минерову, взяла того за руку и повела с кладбища. Минеров подвел жену к «Волге», та вальяжно расселась на переднем сидении, и машина тронулась с места – повез, значит, ее водитель Сергей в город. Хотя могла б и остаться. В колхозной столовой будет поминальный обед, и Минеров, конечно же, пойдет туда. Ее, правда, не звал. А с какой стати должен это был делать именно он? Все в конторе заранее договорились, что пойдут на обед, неудобно не пойти. Это касается и секретарши директора. Обед делается, естественно, за счет хозяйства – еще бы нет, по кому же тогда делать тот обед, если не по Плотникову, да и все каким-то образом помогали готовить его – привозили-приносили продукты, водку, сервировали столы. Людей ожидается много, и две поварихи не управятся. Толокой и делали. Успевали и там, и здесь. Хорошо, что столовая, клуб и контора рядом.

Катерина Ивановна на какой-то миг упустила из виду Минерова. Сперва хотела подойти к Галине, с которой у нее были неплохие отношения, чтобы поздороваться, однако не успела: Минеров, как показалось ей, втолкнул чуть ли не силой жену в легковушку и быстренько махнул рукой водителю, чтобы ехал. А затем председателя обступили какие-то мужчины, по-видимому, начальники, все были одеты богато и выглядели хорошо, так что было не добраться до него, Минерова. Она смирилась уже с тем, что сегодня выбралась в Глушец, и не совсем удачно, как оказалось. Если бы знала, что здесь будут похороны, тогда сидела бы лучше дома, не суетилась. Хотя как сказать – побыла на людях, на поминки вот попала, давно как-то не получалось, чтобы на поминки, поплакала вместе со всеми. Теперь же время такое, что, бывает, зароют соседа и потом только узнаешь, что он умер. Тайком, втихую, что ли, чтобы, не дай боже, лишнего куска хлеба не истратить, не говоря про стопку. Вон, хоронили соседку Мирониху недавно. Собрались ее подружки, хотели зайти, чтобы попрощаться с покойницей, ведь не один же год на скамейке перед подъездом сидели, а их и не пустили. С таким кощунством старушки раньше не сталкивались, поэтому долго осуждали соседей.

Сегодня Катерине Ивановне обязательно надо было встретиться с Минеровым. Эти вот похороны, на которые попала случайно, всколыхнули все внутри, словно там вулкан какой-то ожил, и она готова была разорваться на части, только б похоронить по-человечески наконец и своего Николая. Урна так и стоит в крематории, оттуда уже письменно напоминали два раза, чтобы забрала. Стыдили…

Людской поток внес Катерину Ивановну в столовую, неизвестная ей женщина показала, куда лучше всего сесть, она послушалась. Довелось услышать много хвалебных слов о покойнике. Первым опять брал слово Минеров, говорил он почти то же, что и там, на погосте. Хвалил. Конечно же, этого и стоило ожидать: про покойников или хорошо, или ничего. Только заметила Катерина Ивановна, – не заседала бы она в женсоветах при гарнизонах, ничто в жизни, как видимо, не проходит бесследно, – что когда речь держал Минеров, люди старались не смотреть на него, и, похоже, умышленно отворачивались, делали вид, что им все равно, что говорит новый председатель. Она поняла, что не вписался все же в новый коллектив ее родственник, пока он здесь чужой человек. Да, да: чужой. И хоть старался Минеров понравиться людям, у него ничего не получалось. Почему так – Катерина Ивановна начинала догадываться, основываясь на простой женской логике: с бывшим председателем люди жили долго, было у них много и радостных минут, и грустных, но делили все это они вместе со своим, доморощенным, руководителем. А тут – новичок, городской, посидел в кабинете, поездил по полям, да и подался в теплую городскую квартирку. А бывает же, что и электричества нет, к примеру: порыв на линии или что. Бывает. Тогда не было света и в доме Плотникова. А теперь если не будет электроэнергии, то у нового председателя в квартире лампочка не погаснет. Общие проблемы сближают людей и роднят. Пускай Плотников, как говорят, не заканчивал «академиев», зато жизнь понимал и управлять научен был не хуже чем если бы у него был тот диплом. Самородок, каких поискать!..

Обо всем этом думала Катерина Ивановна, время от времени поглядывая на Минерова: не упустить бы его.

Хм, это ж скажи кому, что внук, Колька, переселяет ее куда-то... на квартиру. Даже свозил на такси, познакомил с той женщиной, у которой она якобы будет на постое. Ему, видите ли вы, понадобилась ее квартира под офис. И слово же придумали – офис! Бизнесом захотел заняться. Наобещал много чего, даже привезти урну из крематория. Нет, не верит она почему-то ему, внуку. Ветер в голове гуляет, горькое дитя, когда хорошенько присмотреться. Если кто и привезет – то вот он, Минеров, человек самостоятельный и деловой. Она сейчас подойдет к нему, поздоровается, и сразу, без вступлений, попросит его, чтобы выполнил он ее заветную просьбу.

Пора. Минеров наконец вытер губы салфеткой, что-то сказал женщине, что сидела рядом с ним в черной одежде, похоже, вдова Плотникова, встал. За ним стали подниматься и другие. Вскоре многие вышли на улицу. Мужчины промокали носовыми платками мокрые лысины, закуривали. Катерина Ивановна сразу же устремилась к Минерову, поздоровалась с ним.

– Как вы здесь, Катерина Ивановна, оказались? – сразу же поинтересовался он, ответив на ее приветствие.

– К вам, к вам, Павел Сергеевич! – кивнула, улыбаясь, женщина. – Специально приехала. По делу. А попала вот на поминки.

– Так, а что вы хотели? – Павел Сергеевич пускал дымок от сигареты, для чего отводил голову чуть в сторонку. – Случилось что? Срочное?

Катерина Ивановна отметила про себя, что настроение у Минерова неплохое, даже обрадовалась этому, и, не теряя даром времени, призналась, с какой просьбой прибыла в этот Глушец: урну с Николаем, чтобы она боком кое-кому вылезла, та урна, забрать некому, все еще в Минске. По сей день.

Минеров ответил не сразу. Долго смотрел на старушку, и та заметила, что лицо у него как-то перекосилось, помрачнело, затем перекинулся словом-другим с одним интеллигентным мужчиной, который подходил к нему с какими-то непонятными для Катерины Ивановны вопросами, и только тогда промолвил:

– Катерина Ивановна, как же так! Год Николай лежит и не похоронить чтобы!.. Я же не знал обо всем этом. Что, не могли мне раньше сообщить? Зайти или позвонить – не могли?

Катерина Ивановна растерялась и почувствовала, что начинает краснеть; ей и в самом деле сделалось стыдно, от того стыдно, что правду говорит Минеров, правду, если задуматься. Надо было ей быть более настойчивой, решительной, не надеяться на внука, соседей, а сразу идти к высокому родственнику, он бы выручил. А так получается, что она, только одна она виновата, что урна с прахом мужа лежит в крематории.

Катерина Ивановна по-прежнему как-то растерянно моргала, отводя глаза от Минерова, и не находила, что ответить. Зато нашел тот, что сказать ей:

– А можно было, сердечная, и самой съездить в столицу, самой забрать. Там же нечего везти. С буханку хлеба урна. И привезли б.

– Так – далеко ж...

– И Америка далеко. Для того, кто там никогда не бывал. А раз один слетаешь, и станет близко. Нашли, Минск – далеко. Ну-ну. Ко мне ж приехали, Катерина Ивановна? В Глушец. А в наш Глушец, скажу вам, труднее доехать сегодня, чем в Минск. Вы же около вокзала живете, а поездов много ходит. Это ж не после войны.

Он повернулся и собрался, видимо, пойти, посчитав разговор оконченным, но все же глянул на старую женщину, посмотрел той в глаза и попросил, чтобы она позвонила ему домой. Катерина Ивановна не знала, что ей делать, – или решать, как добираться до города, или что-то еще... Хоть плачь. А потом, сама не понимая для чего, потопала назад в столовую, где оставались за столами земляки Плотникова. Подсела к ним и она. Выпила стопку водки до капли, потом вторую. А закусывать не стала. Она сидела и ждала, что будет дальше, чем закончится поминальный обед...

Катерине Ивановне хотелось запеть, и она ждала, чтобы кто-то начал это первым. Не ей же заводить. Она подхватит, подтянет. В том, что тот первый будет, не сомневалась.

Можно ведь на поминках петь грустные песни.

Раздел 13. Трезвый день

– Все, баста: с сегодняшнего дня не пью, – как на исповеди, сказал, привычно дернув щекою, Хоменок.– Убери эту гадость со стола. Ну-у! Ты что, глухой? Володька-а!.. В кубрике – сухой закон!..

Володька, услышав такое, даже остолбенел от неожиданности, а бутылку самого дешевого вина, которую он не успел еще и поставить на стол, еле не уронил на пол.

– Ч... чего так? – понурив голову, спросил он.

– Завязал. Морским узлом, да-да!..

Володька захохотал, разинув свой почти беззубый рот – ему бы теперь только на радио и работать, шепелявому, – да так громко захохотал, что Хоменку пришлось цыкнуть на него, призвать к порядку.

– Ты не один тут, за стеной люди живут, – сказал все же спокойно и благоразумно Хоменок.– И малый ребенок у них. Не гугни. А вино пей один. Понял? Коль принес, то что с тобой, горемыка, поделаешь.

– Хочу. Жажду, – осмелел Володька и забулькал в стакан, предварительно протерев его искомканным рожком своей сорочки.—Почему так поздно завязал? Не скажешь, подводник?

Хоменок, выдержав паузу, подошел к окну, прикрыл форточку и тогда только ответил:

– Лучше поздно, чем никогда.

– Это не ответ. Но подожди, я выпью, а тогда продолжим интервью. Так и быть. Заинтересовал.

– Интервью, сукин ты сын! Интервью, гляньте вы на него! – Хоменок улыбнулся, покрутил головой. – И не забыл это слово: интервью. Сколько это уже прошло, как тебя вытурили с радио?

Володька сделал вид, что не расслышал, а Хоменок, не дождавшись ответа, махнул рукой: что с него возьмешь!..

– Ну! – повеселел Володька. – Рассказывай! Что, как, почему? – Он потер ладони, звонко хлопнул ими. – Главный вопрос дня, который, собственно говоря, интересует публику: почему это ты бросил пить? А, флот?

– А вот захотел и бросил.

– Не юли. На тебя, Данилович, это не похоже.

– Если хочешь правду, тогда скажу: свое выпил. Это, во-первых. Ну а во-вторых, помирать собрался.

Далее Володька сидел скучный, хоть и выпил. Закусить бы, но ничего не лезет в рот. Еще один напарник, значит, отпал. Как сосулька от крыши. Хотя он и не мог поверить, что Хоменок это серьезно сказал, однако надо учесть, что человек он вполне серьезный, как говорит, так и делает. Слов на ветер не бросает. Колебался Володька: и верилось, и нет. А может, и правильно? Ему бы также избавиться от этой заразы, однако ж попробуй! Не получается, она крепко взяла его за горло и, чувствует, давит, давит – скоро совсем зажмет, холера, что не продохнешь. А чтобы сказать – вон от меня, я жить хочу! – не получается. Только во сне иной раз. А проснется, и голова работает в одном направлении – где взять, за что выпить? Однажды, правда, Володька набрался мужества, открыл дверь в наркологический диспансер и с порога заявил: «Пришел сдаваться!» Ему посоветовали проспаться, а тогда прийти. Пообещал заглянуть, так и быть, проспавшись, а когда протрезвел, понял, что отмочил очередной номер спьяну, не иначе. Больше он туда – ни на шаг, а когда проходил около наркологического диспансера, старался не смотреть в ту сторону. Омерзительно как-то, жутко!..

Володька поднял глаза на Хоменка, Хоменок на него: взгляды встретились.

– Пей, – показал глазами Хоменок на бутылку. – Коль пьется. А нет, то и ты бросил бы, Володька, да за ум взялся. За компанию. Бросай, а?

И он, и он учить! Что это они все одновременно, как сговорились, поучают, умники. Бьют с размаху. Легко сказать, а возьми да брось. Хотя Данилович может, у него характер есть. Он и в лодке пропадал, и в шахте на Севере, потому водке его голыми руками не взять. А вишь ты, все равно не сразу дал ей под дыхало: ха-а! Стоять и не двигаться! Взять бы да и действительно остановиться. Надо. А пока Володька булькает, как и всегда, натренированно в стакан. Это мог бы делать он и с завязанными глазами – опыт большой имеет, ничего не скажешь.

Хоменок, когда Володька опорожнял стакан, отвернулся. А потом сказал:

– С завтрашнего дня, как ты слышал минутами раньше, запрещаю приносить сюда бутылки. Пей где хочешь.

Этот запрет Володьку мало напугал:

– Было б что. А где – найдем. Не тужи. А тебя хвалю, что бросил отраву эту. Мне б твой характер!

Хоменок ничего не ответил. Володька изрядно захмелел, стал, как и всегда, выпив, ругать Нинку. На этот раз ей досталось на орехи за то, что она вывезла все вещи из квартиры и ему нечего было продать, чтобы погасить задолженность по квартплате. А той накопилось – апчхи и будь здоров, приходили, одна за другой, бумажки, которые напоминали ему, чтобы погасил задолженность, иначе будут приняты надлежащие меры. А что он, внук Рокфеллера? Не от хорошей жизни пустил квартиранта, того подлюку Лукаса. Да и никакой он не Лукас, там сам черт не разберет, как его звать. И что, разве она, Нинка, не виновата, что он, Володька, остался гол как сокол, без своего угла, значит? Без всего!.. А учить других все любят. Хлебом не корми.

Вон и Хоменок заладил: ищи работу, иначе хуже будет. А куда его берут? В фотоателье месяца два назад направили, а там сказали, чтобы ходил по квартирам и собирал заказы на портреты. Люди боятся ему даже дверь открыть, где уже там думать им про тот портрет. Сперва на его портрет глянут в «глазок» – и пропадает всякая охота идти с ним на контакт, хотя человек он мирный и безвредный. А было, что и открывали по неосмотрительности – дверь, но сразу же и закрывали: еще бомжа здесь не хватало. Он и сам тогда понял, что эта должность не для него. Ему б такую, чтобы сидеть где в кабинете, с бумажками, подальше от людского глаза. А они, в том бюро по трудоустройству, что предлагают? Грузчиком в продуктовый магазин. Слыхали? Нет, вы слыхали, люди? Это Володьку – грузчиком? А придет в тот магазин главный редактор областного радио Горбачев, тезка бывшего генсека, только того зовут Михаилам, а этого Николаем, а он, Володька, будет грузить коробку с консервами или мешок сахара. А сам грязный с ног до головы – словно только что из канализации вылез. И что тот подумает и скажет на радио? Его же засмеют. Вот, скажут, допился человек, совсем пропал. Хотя и правда. Но, ой как не хочется слышать ее, эту правду о себе! Или направят в колхоз картошку перебирать и морковь выдергивать. Куда-нибудь в пригород, где он частенько бывал с микрофоном и где его даже местные собаки знают. Как он потом людям в глаза посмотрит? Нет и нет! Пускай ищут ему работу стоящую, пускай подбирают, не ленятся. Дипломы же положил на стол, перед самым носом. Два. Есть у него и третий, об окончании университета марксизма-ленинизма. Тот пока не пускает в ход, держит в резерве. А вдруг пригодится еще. Всякое может быть в этой жизни.