Текст книги "Жизнь начинается снова. Рекламное бюро господина Кочека (сборник)"

Автор книги: Варткес Тевекелян

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 56 страниц) [доступный отрывок для чтения: 20 страниц]

Глава четвертая
Жить, чтобы бороться

Вторые сутки шел дождь. Вторые сутки скитался Мурад по горным тропинкам, не чувствуя холода, усталости, голода; он был теперь одинок в этом мире, все прошлое для него стало сплошным кошмаром, а будущее… он не знал, будет ли оно у него. Где-то недалеко от тех мест, где он бродил, проходила дорога: он часто слышал крики караванщиков, звон колокольчиков, песни, но не решался выходить на дорогу: там турки, там смерть!

Но прошел еще один день, и Мурад, уже без сил, все-таки вышел на дорогу и поплелся за одинокой арбой, которую медленно тащила старая тощая лошаденка.

– Эй, кто ты? – крикнул ему настороженным голосом крестьянин.

Мурад ничего не ответил. Ноги его сами подогнулись, и он упал лицом в липкую грязь.

Крестьянин остановил лошадь, сошел с арбы и подошел к мальчику. Он легко перевернул слабое тело Мурада и покачал головой – перед ним было только жалкое подобие человека.

– Опять армянин, – тихо произнес крестьянин, будто боялся, что его могут услышать, и добавил уже со злостью: – Ироды, что делают с людьми!

Он поднял безжизненное тело Мурада на руки, положил на доски, накрыл мешками и хлестнул кнутом свою лошадку. Арба со скрипом покатилась вперед, проваливаясь колесами в глубокие ухабы, залитые мутной водой.

Проехав немного, крестьянин свернул к обочине и остановил телегу. Он вытащил из своего мешка хлеб, кусочек брынзы и протянул мальчику.

– На, поешь немного, а то, брат, ты совсем плох, так недолго и душу аллаху отдать, – сказал он, и пока Мурад, не разжевывая, торопливо глотал куски хлеба, старик смотрел на него и качал головой.

– Сирота, значит? – спросил он.

Мурад отрицательно покачал головой.

– А где же твои родители – отец, мать?

– Мать погибла, а где отец, не знаю, – ответил Мурад сдавленным голосом.

– Ничего, сынок, не падай духом, все на свете преходяще, пройдут и эти тяжелые дни, и люди образумятся, – сказал старик и тяжело вздохнул.

Крестьянин оказался человеком не из смелых. Когда жандармы при въезде в город спросили его о маленьком пассажире, он нескладно, путаясь и краснея, рассказал, что знал, хотя понимал, что потом всю жизнь будет в этом раскаиваться, и как бы для очистки совести отдал мальчику остаток своего хлеба.

Мурада повезли в полицейский участок, а вечером отвели в один из длинных бараков, расположенных почти на самом берегу Евфрата. Раньше здесь были складские помещения.

Барак был набит грязными, оборванными армянскими детьми разного возраста. Одни из них лежали вповалку около стен, другие стояли, прижавшись друг к другу. Тяжелый, спертый воздух вызывал тошноту…

Мурад втиснулся между стоящими, а когда его глаза немного привыкли к темноте, он узнал Ашота и Смпада.

– И ты попался, Мурад? Что ж, добро пожаловать! – воскликнул шутливо Ашот. Как видно, он и здесь не потерял бодрости духа. – Втроем будет веселее, хотя Смпад окончательно раскис, из него слова не вытянешь.

– Нашел время шутить! – буркнул Смпад. – Я ему рассказываю о том, что вчера, лежа в камышах, своими глазами видел, как вели из города и топили мальчиков в Евфрате, а ему хоть бы что! Сегодня ночью, видать, наша очередь.

– Да-а, на это похоже! – сказал Ашот.

– На этот раз конец! – мрачно добавил Смпад.

– Ну, ну, не пророчь, мы еще посмотрим! – рассердился Ашот. – Нечего тут слюни распускать, и так тошно…

Двери опять открылись, ввели еще двоих. Один из них оказался Качазом.

– Я видел, как ты тогда бросился за сестрой в воду, – рассказал Качаз. – И был уверен, что ты спасся. А сам я спрятался за скалой и только ночью, когда курды ушли, вылез.

– Что с остальными? Куда делся мой братишка? – спросил Мурад с тревогой, хотя заранее знал ответ Качаза.

– Все, все погибли, – сказал тихо Качаз. – Сначала мне было очень тяжело, я почти жалел, что не погиб с ними, но потом как-то успокоился, а сейчас совсем не хочу умирать.

Они замолчали. Мурад смотрел на ребят и радовался. Теперь он не один, с ним друзья, с которыми можно идти в огонь и в воду. Он вспомнил слова отца: «Надо бороться!» Но с кем? В мозгу смутно перемешивались события последних дней, и Мурад ясно понял одно: надо жить. Он должен жить – так хотел отец. Он должен жить, жить, чтобы бороться!

– Всем хочется жить, – после паузы сказал Смпад. – Да как это сделать, никто не знает.

– Слушай, Смпад, замолчишь ты наконец или мне придется дать тебе по голове? – не на шутку рассердился Ашот.

– Перестаньте, ребята, ругаться, этим делу не поможешь. Смпад, ты ростом выше нас, посмотри-ка, нельзя ли вытащить решетку из окна, – предложил Мурад.

– Зачем? – в недоумении спросил тот.

– Попробуем, может быть, ночью удастся удрать…

– Правильно говорит Мурад, – поддержал Ашот. – Нужно попытаться, может, в самом деле можно удрать.

Деревянная решетка оказалась ветхой, стоит только немного расшатать ее – и она легко подастся, а проем был достаточно большим, чтобы пролезть через него. Ребята решили подождать до темноты.

В свой план бегства товарищи посвятили еще нескольких незнакомых мальчиков, но те бежать отказались.

Как только начало темнеть, ребята принялись за работу. Ашот встал на четвереньки под окном, Смпад забрался на его спину и легко вытащил деревянную решетку, потом высунул голову и осмотрелся.

– Невысоко, не больше чем полтора метра, можно прыгнуть! Во дворе ни души, двор небольшой, заборчик низенький, через него легко перемахнуть, – весело докладывал Смпад.

Времени нельзя было терять, ребята условились собраться за забором.

– Ты, Ашот, прыгнешь последним. Смотри, чтобы ребята тут шума не подняли, – предупредил Мурад.

Первым прыгнул Качаз, за ним Мурад. Все обошлось благополучно, во дворе никого не было; они незаметно перелезли через забор и стали дожидаться остальных. Вскоре все собрались и тихонько пошли. Добравшись до садов на берегу Евфрата, стали обсуждать дальнейшие планы.

– Нужно выбрать узкое место и переплыть на противоположный берег, – предложил Мурад. – Там скалы, легко спрятаться.

– Я боюсь! – захныкал, как маленький, Смпад.

– Ну, оставайся здесь, никто тебя не заставляет! – с досадой воскликнул Ашот, и Смпаду волей-неволей пришлось поплыть с остальными.

Всю ночь жандармы приводили на мост детей и сбрасывали их, как щенят, в Евфрат.

Утром на берегу ребята подобрали одного мальчика; остальные, как видно, погибли. Этот мальчик оказался их земляком – маленьким Каро. Бедняга долго не мог успокоиться, весь дрожал, заикался и от малейшего звука вздрагивал.

Ребята были очень голодны.

– Пойду на дорогу, может быть, удастся добыть чего-нибудь съестного. А вы ждите меня тут, – предложил Мурад.

Он лежал в овраге на краю дороги и наблюдал. Проходили разные люди, но Мурад не решался подняться и попросить. Наконец вдали показался караван. При звуке колокольчиков у Мурада забилось сердце.

Сколько хороших воспоминаний было связано у него с этими нежными звуками! Каждый раз эти колокольчики извещали о приезде отца со своим караваном, и Мурад бежал далеко за город встретить его. Он знал, что отец непременно привезет ему что-нибудь интересное из далеких краев, расскажет много любопытного о своих приключениях. Все товарищи завидовали Мураду, что у него такой отец, и он гордился этим. Где теперь отец? Жив ли он вообще? Караван приближался. Мурад, как бы проснувшись от сна, начал прислушиваться. До него долетали обрывки отдельных фраз. Что это? Караванщики говорили по-гречески! Позабыв о всякой осторожности, Мурад поднялся из оврага и побежал им навстречу.

Во главе каравана шагал молодой грек, спутник его отца, Теоредис. Мурад его помнил хорошо. В былые времена грек бывал у них дома.

– Здравствуйте, дядя Яни! Не узнаете меня? – спросил Мурад, видя, как удивленно Теоредис смотрит на него.

– Мурад! Сын моего друга! Бог мой! Вот чудеса! Скажи, дорогой, как ты попал сюда, что делаешь в этих местах?

К ним подошли остальные караванщики. Хотя Мурад и говорил по-гречески, но, не зная товарищей Теоредиса, он замолчал.

– Не бойся, тут все свои, рассказывай, – ободрил его Теоредис.

Мурад коротко рассказал все и попросил спасти их.

– Сколько вас? – спросил Теоредис.

– Пять человек.

Караванщик покачал головой.

– Все говорят по-гречески?

– Нет, только двое, я и мой двоюродный брат.

– Что вы скажете? – обратился Теоредис к своим спутникам.

Все задумались. Никто не отвечал.

– Оставить в беде сына друга, который не раз делился со мной последним куском хлеба, я не могу. Я возьму Мурада с собой; может быть, можно было бы взять и его брата, коли он тоже знает по-нашему, их легко выдать за своих, а как быть с остальными – не знаю… Что же, мы вас двоих возьмем с собой, – обратился он к Мураду.

– Нет, дядя Яни, я не могу оставить остальных ребят. Возьмите нас всех, спасите, иначе мы погибнем! – умолял его Мурад.

– Возьмем всех, Яни, будь что будет! – предложил один из караванщиков, пожилой человек.

– Поймают и нас убьют, – опасливо проговорил другой.

– Да… Дело тяжелое… – вздохнул Теоредис. – Пять живых душ… Они в самом дело погибнут. Что ж, рискнем, положимся на милосердие всевышнего, он не оставит нас без своей помощи. Двоих выдадим за греков, остальных спрячем между тюками. Ладно, Мурад, иди зови остальных, да поскорее, пока на дороге никого нет.

Глава пятая
У греков

На четвертый день Теоредис, ехавший во главе каравана, повернул вправо от шоссе, к узкой тропинке, извивающейся между невысокими холмами. Вокруг царила тишина, только внизу журчала маленькая горная речушка. Горизонт был окутан легким туманом, и казалось, что по мере приближения каравана туман поднимается и уходит все дальше, оставляя на редкой растительности холмов крупные, прозрачные капли росы.

Утреннее солнце озарило вершины далеких гор. Природа лениво просыпалась от ночной дремоты.

Ехали молча, все были погружены в свои думы. Идущий впереди Мурада пожилой грек глубоко вздохнул и воскликнул:

– О господи! Как красиво и хорошо кругом, и до чего же злы люди!

После двухчасовой езды, когда солнце уже вышло из-за гор, показалась убогая деревушка, притаившаяся между холмами. Закопченные одноэтажные домишки ее покосились, вросли в землю. На всем лежал отпечаток нищеты; даже бревенчатая церковь согнулась и покачнулась набок; казалось, что грубый деревянный крест вот-вот свалится с колокольни.

При появлении каравана вся деревня высыпала на улицу. До полусотни ребят разного возраста, с бледными, исхудалыми лицами и со вздутыми животами, одетые в лохмотья, окружили приезжих. Они удивленно рассматривали нежданных гостей. Мурад и его товарищи стояли неподвижно, опустив глаза, и дожидались возвращения своих попутчиков. Они смутно понимали, что в маленьком домике около церкви, где собрались караванщики и старейшины деревни, решалась их судьба.

Вскоре Теоредис окликнул Мурада:

– Эй ты, мальчик! Иди сюда, тебя зовут!

Мурад удивился, почему грек не назвал его имени, но, войдя в дом, понял.

– Твое имя отныне Николас! – сказал, улыбаясь, Теоредис. – Ты грек и мой племянник из города, жить будешь у нас. Твоего брата берет к себе священник, остальных пока пошлем на пастбище к чабанам, там народу немного. Отныне все вы греки, ты потихоньку растолкуй своим ребятам, чтобы они поменьше болтали. Ну что, батюшка, на этом и порешили? – спросил Теоредис седого священника.

– Да, так и сделаем, да поможет нам бог!

– Николас пойдет со мной, а остальных Захар поведет прямо к чабанам. Кстати, как вы назовете вашего?

– Пусть называется Георгис, по имени святого Георгия-победоносца, хотя грех без крещения называть святым именем.

– Что вы, батюшка! Ведь они христиане, крещеные! – возмутился Теоредис.

– Кто знает, как они крещены. Истинная вера наша, греческая. Христос, наш спаситель, сам крестил греков.

– Хорошо, батюшка, вы успеете их еще окрестить, – сказал Теоредис.

Оставив Качаза у священника, Теоредис повел Мурада к себе. На пороге его дома стояла сгорбленная старуха, закутанная во все черное. Голова ее все время тряслась.

– Здравствуй, мама! Вот и мы приехали, – как-то смущенно поздоровался спутник Мурада.

– Вижу, что приехал, а это кто с тобой?

– Сын моего друга Николас, он погостить приехал к нам.

– Уж не нашел ли ты клад? Может быть, разбогател, раз гостей привозишь с собой?

– Ладно уж, мама, где трое, там хватит и на четвертого, – с досадой возразил он. – Как-нибудь обойдемся.

– Дело твое, как знаешь. – И старуха, сердито хлопнув дверью, вошла в дом.

– Ты на нее не обращай внимания: она хоть и ворчливая, но сердце у нее доброе, – шепнул на ухо Мураду Теоредис.

Когда они вошли в низенькую, но довольно обширную комнату, навстречу Теоредису бросилась миловидная девушка лет семнадцати.

– Добро пожаловать, брат! А мы заждались тебя! Здоров ли ты?

– Спасибо, Марта, все в порядке. Вот я привез тебе еще брата, чтобы ты не скучала, только прошу его не обижать, он и так натерпелся. Помоги ему помыться, собери какую-нибудь одежду, в общем приведи его в порядок.

Марта, приветливо улыбнувшись, поздоровалась с Мурадом. Вечером, лежа на полу, рядом с постелью Марты, Мурад шепотом рассказывал ей о своих приключениях. Она тихонько вздыхала и плакала.

Вскоре Теоредис уехал, и они остались дома втроем. Несмотря на все старания, Мурад никак не мог угодить старухе. Утром, чуть свет, он бежал к речке за водой, чистил хлев, колол дрова, делал все, что ему приказывали, но старуха попрекала его каждым куском хлеба.

– Дармоеды! Стыда у них нет! Придут, сядут тебе на шею, а ты корми их! – вслух ворчала она каждый раз во время еды, и, если бы не Марта, Мурад, наверное, удрал бы куда глаза глядят.

Со дня приезда Мурад ни разу не виделся с товарищами, отправленными к чабанам. Но зато с Качазом он встречался часто. Качазу жилось значительно лучше, чем Мураду. Священник и его жена привязались к нему, как к родному, и решили его усыновить. Священник ждал какого-то праздника, чтобы по греческому обряду окрестить и после этого оформить усыновление Качаза.

Встречаясь, ребята строили десятки планов, один фантастичнее другого. То они возвращались в город и восстанавливали свои сгоревшие жилища, то уезжали в Россию и поступали в университет. Мурад, чтобы выполнить волю отца, хотел стать врачом, а Качаз – непременно офицером, а потом знаменитым полководцем, который стал бы воевать с турками…

Прощаясь, Качаз все же спрашивал:

– Неужели мы позволим себя крестить, потерпим такой позор? Ведь мы не турки какие-нибудь!

– Пусть крестит, от этого у нас с тобой ничего не убавится и не прибавится, – философствовал Мурад.

– Мне жаль попадью, уж очень добрая она, – говорил Качаз, – иначе я удрал бы.

– А куда?

Наступало молчание. Сознавая свою беспомощность, они шли домой: Качаз – к своим новым родителям, а Мурад – к злой и жадной старухе.

Однажды произошло крупное столкновение из-за куска хлеба и головки лука, съеденных Мурадом. Старуха, рассвирепев, выгнала Мурада из дому, и ему пришлось провести ночь под открытым небом.

На следующий день Мурада определили на работу к общественному пастуху, пасшему скот, который не был отправлен на пастбище. Пастух был глухонемой, и Мураду приходилось целыми днями молчать. Крестьянские дворы кормили их по очереди, и никто больше не попрекал Мурада куском хлеба.

Изредка приносила еду Марта. Она садилась рядом с ним и без умолку рассказывала деревенские новости. Каждый раз она говорила, что скоро вернется ее брат и опять возьмет его домой. Мурад провожал Марту до речки, и там, держась за руки, они говорили до тех пор, пока Марта не убегала домой. Мурад долго смотрел ей вслед, и лишь когда она исчезала за холмами, он с грустью возвращался к своему стаду.

Лето и осень пролетели быстро. Наступила зима. За одну ночь все вокруг покрылось снегом… В этот день стадо осталось в деревне. Вскоре спустились с гор чабаны, вернулись и товарищи. Они за это время заметно поправились, научились сносно говорить по-гречески.

Пастушата устроили в хлеву нечто вроде комнаты, и все, за исключением Качаза, поселились там. По вечерам, при тусклом свете коптилки, они развлекались как могли. Иногда к ним приходили крестьяне. Мурад читал стихи на память и рассказывал сказки, слышанные от бабушки. Смпад играл на дудке, Ашот пел грустные песни. Утром они брали топоры, веревки и отправлялись в лес. Там рубили деревья, собирали хворост и вечером, навьючив на себя связки дров, возвращались в деревню, – за это деревня кормила их.

Однажды в субботу, когда они, усталые и замерзшие, вернулись из леса, на окраине деревни Мурада остановила Марта.

С ней была какая-то незнакомая женщина.

– Вот это Мурад, – сказала Марта женщине, показывая на него.

– Один твой знакомый хочет тебя повидать, Мурад. Он недалеко отсюда. Завтра мы могли бы сходить с тобой к нему, – сказала незнакомка.

– Кто же он такой? – спросил он с волнением.

– Он из ваших и хорошо знает тебя. Остальным ребятам ты пока ничего не говори.

– Брату моему тоже нельзя сказать?

– Нельзя! – твердо ответила женщина.

На следующий день Мурад с незнакомкой отправились в путь. Наступила оттепель, снег стал рыхлым, идти было трудно, путники то и дело проваливались в снежные ямы. Часа через три они добрели до полуразрушенной мельницы, одиноко стоявшей на берегу замерзшей реки. Их встретил старик могучего сложения, с длинной седой бородой. Он напоминал отшельника из старинных сказок. Старик ласково расцеловал Мурада.

– Очень рад видеть тебя, Мурад, – заговорил он тихо. – Вот где пришлось нам с тобой встретиться! Не узнаешь меня? Пойдем в дом. Ты, наверное, замерз?

Мурад пристально смотрел на старика, но никак не мог представить себе, кто это, хотя в голосе незнакомца было что-то знакомое, родное. В комнате за столом сидел еще один человек, он что-то писал. Увидев вошедших, он поднялся навстречу им. Это был красивый юноша с длинными вьющимися волосами.

– Представь, Сако, он не узнал меня. Наверное, я очень изменился за это время, – с горечью сказал старик.

Узнал, узнал! – радостно закричал Мурад.

Старик оказался директором школы, в которой учился Мурад, Сако – его сыном.

Всю ночь, сидя у дымящегося очага, они рассказывали друг другу грустную историю своей жизни, десятки раз переспрашивая о малейших подробностях. Учителю с сыном приходилось значительно труднее, чем ребятам. Не смея показаться кому-нибудь на глаза, они питались только тем, что приносила им добрая женщина, спутница Мурада. Но больше всего их мучило отсутствие бумаги. Старик захватил с собой грамматику армянского языка и теперь занимался ее усовершенствованием, а сын его писал историю армянской резни 1915 года.

Позже Мурад часто вспоминал слова дорогого учителя, сказанные им в ту памятную ночь:

– Много бурь бушевало над нашей несчастной родиной. Много завоевателей приходило к ним: римляне, византийцы, персы, арабы, дикие степные монголы, наконец, предки теперешних турок – сельджуки. Одни хотели нам навязать свою веру и растворить наш народ среди своих племен, другие – просто стереть нас с лица земли, но ни тем, ни другим не удалось осуществить свои намерения. Куда девались гордые римляне? Что осталось от византийцев? Ничего. Они исчезли, как пылинки. Правда, даже написанная кровью история нашего народа не знает такой поголовной резни, таких ужасов, – но поверьте мне, дети мои, что пройдет и эта буря и засияет для нас солнце, а современные дикари, турецкие палачи, понесут наказание в свое время. Человечество не простит их злодеяний. Их собственный народ проснется от вековой дремоты и спросит у них отчета. А нам поможет русский народ. Поверьте моему слову: спасение нашего народа, рано или поздно, придет с севера, из России.

Наутро с грустью в душе Мурад пустился в обратный путь, пообещав не проговориться об этой чудесной встрече и навестить их при первой возможности.

Возвратясь в деревню, Мурад застал там страшный переполох. Греки спешно угоняли из деревни скот. Некоторые семьи, навьючив на себя все, что могли взять с собой, уходили в лес. Никто не обращал внимания на Мурада. Только один старичок закричал на него:

– Иди, иди! Все из-за вас!

Мурад догадался, что в деревню пришли жандармы, и, чтобы не попасть к ним в руки, пошел к заброшенному сараю в конце деревни и спрятался там в соломе.

Наступила ночь. До Мурада доносились звуки песен – это пьяные жандармы горланили в доме старосты. А затем все стихло. Беспокоясь за судьбу брата и товарищей, Мурад осторожно выбрался из сарая и отправился к дому Теоредиса. Поднявшись на плоскую крышу, он тихонько позвал через дымоход Марту. Заскрипела дверь, и Марта, закутанная в шаль, вышла на улицу.

– Тсс… тише!.. Тебя ищут жандармы. Твоих товарищей забрали. Они спрашивали еще о старике и его сыне, нужно было бы их предупредить, но я не знаю, где они прячутся. Если ты знаешь, скорее беги и предупреди их. Подожди, я тебе вынесу хлеба.

Марта быстро вернулась и сунула ему в руки сверток.

– Николас! Обратно в деревню не возвращайся, поживи у них там. Лучше всего идите в лес, туда жандармы не придут, – шептала она, вся дрожа, и когда Мурад протянул ей руку на прощание, она бросилась к нему на шею и поцеловала его в губы.

Осторожно выйдя из деревни, Мурад побежал к мельнице, надеясь вовремя предупредить учителя и Сако о грозящей им опасности. Ночь была темная. Мурад пробирался наугад, часто проваливаясь в ямы и спотыкаясь о пни, торчащие из-под снега. Мороз крепчал. Мурад потерял одну рукавицу, шапка его съехала набок, но он не чувствовал холода и все бежал.

Вот уже должна быть мельница, это где-то совсем рядом. Впереди блеснули маленькие огненные точки, они то приближались, то удалялись. Вначале Мурад ничего не понимал. Вдруг раздался протяжный вой, потом еще и еще. Мураду даже показалось, что все вокруг – и холмы, и камни, и далекие леса – завыло в один голос, длинно и тоскливо. Сомнений не было: за ним, как за своей добычей, шли голодные волки. Мурад испугался. Он решил вернуться обратно в деревню, но деревня осталась далеко позади, кругом не было ни души – только снежная пустыня и голодные волки. Мерцающие огоньки все приближались, то останавливаясь, то появляясь слева, справа, со всех сторон.

Вдруг перед глазами блеснуло желтое пятно, и сразу же раздался возглас:

– Эй, кто там?

Мурад прерывающимся голосом, стараясь перекричать ветер, закричал:

– Это я, Николас! Уходите скорее, спасайтесь! В деревне жандармы!

В этот же момент его крепко схватили чьи-то сильные руки, и Мурад увидел при свете фонаря усатые пьяные лица и злые глаза. Это были жандармы.

В холодном сарае, куда привели Мурада, были все его товарищи и учитель с сыном.

В полдень жандармы вывели их на улицу, построили в ряд и связали всех одной веревкой. Конец веревки закрепили за седло лошади, и они тронулись в путь. Впереди с завязанными за спиной руками шагал учитель, склонив свою красивую голову на широкую грудь. Ветер слегка шевелил его седую бороду. Сако шел с гордо поднятой головой.

Вся деревня провожала их. Но только добрая попадья, подбежав к Качазу с заплаканными глазами, сунула ему какой-то сверток, остальные были неподвижны, как окаменелые. Мурад отыскал взглядом Марту. Она стояла на крыше, передником вытирая глаза. На один миг их взгляды встретились, Марта махнула ему рукой и что-то крикнула, но Мурад ничего не смог разобрать. Он еще долго вспоминал ее искаженное горем лицо и слышал ее крик.