Текст книги "Жизнь начинается снова. Рекламное бюро господина Кочека (сборник)"
Автор книги: Варткес Тевекелян
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 56 страниц) [доступный отрывок для чтения: 20 страниц]
Война
Наступила осень страшного 1914 года.
Слухи, тревожные, пугающие, ползли по горным пастбищам. Где-то далеко неведомые народы начали войну между собой. Кто с кем и почему воюет, никто не звал. Боялись одного: как бы турки тоже не начали войну.
Звездными ночами, собравшись у дымящих костров, загорелые, умудренные опытом старики чабаны подолгу толковали о войне.
– Не иначе как опять германцы мутят воду, больше некому, – высказал свои догадки Ншан.
– Может быть, и французы, – вставил Хачик. – Вот скоро Гугас вернется, тогда и узнаем.
– Я все думаю и никак в толк не возьму: почему это люди вечно воюют между собой? Земли им не хватает, барашков пасти негде? Не должно быть. Посмотришь – кругом земли вроде много, – недоумевал старик Мазманян.
– Это все оттого, что люди слишком умными стали, всякие там машины, пароходы выдумали. В прошлый раз Атеш рассказывал, что в Сивасе он видел арбу без лошадей и без быков, сама, говорит, двигается, – принялся рассказывать Мигран.
– А по-моему, все оттого, что много богачей развелось. Богатому человеку все мало, ему еще больше хочется. Он все думает, как бы у соседа последнее отнять. Вроде наших Манукяна и Каракозяна. Дай им волю, так они последнего барашка у тебя заберут. – Хачик задумался. – Посмотрим, что белый царь скажет, он тоже ведь порядочный вояка.
Залаяли собаки. На тропинке показался всадник, он еще издали закричал:
– Ге-ей! Скажите, где сейчас Мазманян? Где Хачик?
Все бросились навстречу всаднику.
– Что случилось? Какая беда стряслась? – спросил Хачик.
– Войну объявили, – сказал приезжий, слезая с коня. – Писарь сказал: завтра на площади султанский указ будут читать. Просили вас срочно вернуться в город.
– Кто объявил? Кому объявили?
– Всем.
– Скажи толком: кому всем?
– Точно не знаю: кажется, турки объявили войну всем государствам: французам, англичанам, русским да еще кое-кому.
– Да что они, с ума, что ли, сошли?
– Уж этого я сказать не могу, дядя Хачик, может быть, и сошли.
Оседлав коней, Мазманян с Хачиком поспешили в город. По дороге они повстречали конных жандармов, спешивших в дальние деревни с извещением о войне.
Городские власти постарались придать торжественный вид городу: на столбах базарной площади развесили разноцветные бумажные фонари, а около управы с самого утра играл оркестр. В девять часов в дверях управы появился уездный начальник в сопровождении бинбаши. Уездный начальник был в черном костюме и новой феске[8]8
Феска – красный головной убор у турок.
[Закрыть], бинбаши – в новой форме цвета морской волны, с медалями на груди. Позади, на почтительном расстоянии, шли двое полицейских.
Из управы вынесли стол и накрыли его зеленой скатертью. Вокруг стола толпились люди. Когда их собралось довольно много, писарь по знаку уездного начальника, откашлявшись, стал громко читать султанский указ.
Присутствующие многое не поняли: какие-то высокопарные арабские или персидские слова. Но одно было ясно: для того чтобы «положить конец бесчинствам русских, англичан и французов», султан Турции и халиф всех мусульман призывает своих правоверных храбро воевать во имя веры и престола. После писаря выступил мулла в белой чалме и сказал коротенькую речь, в которой объяснил, что всех воинов султана, которым суждено пасть на поле брани, на том свете ожидает райское блаженство. Мулла тут же предложил присутствующим записаться добровольцами. Несколько молодых турок подошли к столу. Пока писарь записывал их имена, стоявшие в задних рядах стали расходиться, их примеру последовали другие, и вскоре площадь опустела.
Вечером жгли фейерверк. Кофейня и питейное заведение, принадлежавшие городскому богачу Каракозяну, были полны. До поздней ночи на площади горланили пьяные. Армяне, как всегда, с наступлением темноты удалились в свои кварталы. В эту ночь они особенно бдительно охраняли все улицы.
Вскоре власти начали призывать в армию и армянское население, но армяне повсеместно уклонялись от призыва. Те, у кого были деньги, подкупали чиновников и врачей призывных комиссий, разными путями добывали себе белые билеты. Бедные просто не являлись на призывные пункты, попавшие же в армию при первой возможности удирали, на всякий случай захватив с собой оружие. Все горы, окружающие долину, заполнились такими беглецами. Они жили в неприступных пещерах, а чабаны снабжали их продовольствием.
В городе тоже скрывалось много беглецов. В каждом доме армянского квартала были устроены подземные тайники, сообщающиеся между собой подземными ходами. На улицах по целым: дням караулили женщины и дети. При малейшей опасности они давали сигнал, и беглецы прятались в этих тайниках. Жандармы по-прежнему опасались заглядывать в армянскую часть города по ночам.
На этот раз Гугас вернулся домой явно озабоченный. За короткое время он заметно похудел, щеки у него ввалились, глаза потускнели, в движениях появилась несвойственная его кипучей натуре вялость.
Вечером к нему поодиночке собрались друзья. Перед тем как войти в дом, они останавливались, осматривались по сторонам: не следит ли кто за ними?
Мураду было жутко и интересно. Наконец-то он видит настоящее дело, похожее на те, о которых пишут в приключенческих книгах! Ему очень хотелось послушать, о чем будут говорить люди, но двери комнаты, куда входили гости, были наглухо закрыты, а у дверей стоил Апет. Он стал совсем другим, словно его подменили. Он не позволил Мураду даже подойти к дверям.
Мурад долго бродил около дома в надежде, что ему удастся увидеть еще что-нибудь интересное, но на улице было тихо, около дверей по-прежнему стоял Апет.
Рано утром Мурад проснулся от какого-то необычного шума. Сквозь сон ему послышалась турецкая речь. Он быстро оделся и вышел из своей комнаты. По всем углам рыскали жандармы. Они разбрасывали одеяла и тюфяки, копались в ящиках, шкафах. Перуза, бледная, стояла с детьми в углу коридора. Нубар смотрел на происходящее широко открытыми глазами. Васген, обняв мать за шею, плакал. Сирануш и Аместуи куда-то исчезли. Как потом выяснилось, при появлении жандармов бабушка, не потеряв присутствия духа, велела девушкам уйти к соседям, а сама повела жандармов по дому. Когда жандармы вошли в кладовую, то один из них, потягивая носом запах яств, громко произнес:
– Вот где закуска к раки.
– Раки есть, – сказала бабушка. – Может быть, хотите немножко закусить?
– Не мешало бы. И жандарм вопросительно посмотрел на старшего. – Мы уж изрядно устали, – добавил он.
– Что же, давай, бабка, ребятам чего-нибудь поесть да налей им по чарочке, – предложил старший.
Бабушка быстро достала свежие лепешки, баранину, соленья и кувшин водки.
– На, Мурад, отнеси, – сказала она, а сама куда-то исчезла.
Жандармы тут же расселись на циновке и стали уничтожать закуску. Вскоре кувшин опустел.
– Эй, мальчик, скажи старой карге: пусть нальет еще! – закричал старший, с удовольствием вытирая губы.
Мурад взял пустой кувшин и пошел искать бабушку. Застал он ее за странным занятием: она лихорадочно доставала что-то из-под постели и выбрасывала в окно.
– Бабушка, они просят еще, – сказал он, широко раскрыв от удивления глаза.
– Хорошо. Я им сейчас налью. А ты, Мурад, тихонько выйди из дому, возьми все, что я выбросила за окно, и быстренько отнеси к соседям. Если встретишь на улице знакомых ребят, попроси, пусть помогут. Понятно?
– Понятно.
– Беги, только будь осторожен: если эти вещи попадут в руки жандармов, то отца твоего заберут, – прошептала она и побежала в кладовую.
Солдаты были заняты едой, даже стоявший на карауле у дверей присоединился к остальным, и Мурад, никем не замеченный, вышел на улицу. Около калитки он застал Качаза. Мальчик, опасаясь зайти в дом, стоял тут и ждал конца обыска.
– Качаз! Позови быстрее еще ребят. Тихо подойдите к окну, что выходит к винограднику: там кое-что свалено, нужно припрятать. Понятно? – как бабушка, спросил Мурад.
– Еще бы! – быстро сообразил, в чем дело, Качаз.
– Тогда беги, не теряй времени. Если никого не найдешь, приходи один, мы и вдвоем справимся.
Не прошло и трех минут, как Качаз привел к указанному месту Мушега.
Под окнами лежали карабины, револьверы, кинжалы, патроны, несколько круглых металлических гранат. Револьверы ребята спрятали за пазухой, патроны рассовали по карманам, но когда дело дошло до карабинов, они остановились в недоумении.
– Как быть с этими штуками? – спросил Качаз у Мурада. – Не нести же их открыто по улице?
– Я их спрячу вон под теми деревьями.
– А если начнут обыскивать сад, тогда что?
Мурад задумался.
– Отнесите все остальное и найдите где-нибудь простыню, – приказал он.
– Ладно!
Вскоре ребята притащили простыню. Мурад завернул карабины и понес к Хачику.
Когда Мурад вернулся домой, жандармы все еще ели. Они изрядно опьянели и громко разговаривали.
– Должно быть, караванщик богат? – спросил один.
– Нет, так себе, – ответил старший.
– Как же, у него около сорока мулов и лошадей!
– Да нет, они купеческие, караванщик за деньги работает, вроде нас с тобой.
– На одном жалованье такого дома иметь не будешь, – не унывал первый. – Не поживиться ли нам тут?
– Нет, сейчас нельзя, бинбаши велел ничего не трогать, но скоро… – Старший многозначительно моргнул.
– Откуда бинбаши знает?
– Давай попросим у старухи за труды, – предложил долговязый жандарм.
– Это другое дело, – согласился старший и закричал: – Эй, мальчик, позови сюда старуху!
– Вот что, бабушка, спасибо тебе за угощение, хорошая раки у тебя, ничего не скажешь, и закуска вкусная. Но за наши труды этого маловато, сама понимаешь. Мои ребята требуют бакшиш[9]9
Бакшиш – подарок.
[Закрыть].
– Хорошо, ага, я дам вам бакшиш тоже. Только вы уж верните мне часы: они – память о моем покойном муже.
– Какие часы? – рассвирепел старший и в гневе даже вскочил. – Ты, старая, держи язык за зубами, а то хуже будет! Мы никаких часов не видели! Вы часы видели? – обратился он к подчиненным.
– Нет, – ответили они все хором.
– Вот видишь, никто твоих часов не видел, ваши ребята взяли.
– Может быть, и они, – робко ответила бабушка, поняв, что часов не вернуть.
Жандармы еще раз обошли дом, рассовали по карманам еще кое-что из мелочей и, видимо не найдя ничего подозрительного, собрались уходить. Бабушка вынесла им по двадцать пиастров.
– Маловато, – сказал старший.
– Свидетель бог, у меня больше нет ни одного пиастра, – ответила она твердо.
Жандармы ушли.
Купцы, хозяева каравана, вели длинные переговоры с уездным начальником о дальнейшей судьбе каравана. Гугас не участвовал в этих переговорах, но он знал все подробно о них. Он доказывал купцам, что выгоднее согласиться на условия начальника уезда, требовавшие себе большую долю в прибылях, но обещавшего выгодным заказ, чем допустить реквизицию всех лошадей и мулов. При этом Гугасу хотелось остаться во главе каравана не только потому, что это избавило бы его от службы в армии, у него были более веские соображения на этот счет, о которых он предпочитал не говорить купцам.
С каждым днем обстановка усложнялась. Местные власти бесчинствовали на каждом шагу. Армянам стоило больших трудов обходить их многочисленные провокации. Власти понимали, что армяне явно не хотят помогать им в войне против русских, больше того – они видели, что армяне с нетерпением ждут прихода русских войск. Да и как они могли идти воевать против великого северного народа, друга армян, не раз протягивавшего им руку помощи в часы больших испытаний, против народа, освободившего большую часть армян от персидского и турецкого ига, против русских, на которых они возлагали все свои надежды, ожидая со дня на день своего освобождения?! Власти подбивали народ на вражду и распри, муллы разжигали религиозный фанатизм толпы и призывали к убийствам.
Создавшееся положение напоминало Гугасу времена кровавого султана Гамида, в особенности 1896 год – канун массовой резни армян, когда точно так же, как и сейчас, был пущен в ход весь арсенал обмана и провокаций, чтобы отвлечь внимание турецкого народа, доведенного диктатором до грани гибели, от внутренних дел разваливающейся Оттоманской империи и направить гнев простых людей против армян. Легкий и испытанный путь тиранов всех времен! Внимательно наблюдая за всем происходящим, Гугас думал об одном: как бы предотвратить новую резню? Если же этого нельзя будет избежать, то, по крайней мере, организовать достойное сопротивление. Он полагал, что поездка по другим городам даст ему возможность быть в курсе событий во всей стране, и, кроме того, надеялся добыть оружие для земляков, чтобы они смогли хотя бы охранять жизнь своих близких.
Наконец переговоры успешно закончились, с выгодой для обеих сторон. Караван не распустили, а мобилизовали со всем персоналом на перевозку военных грузов. Гугас по-прежнему остался во главе каравана.
– И в такое время таскаться тебе по дорогам! – сказала мать, когда Гугас сообщил ей об этом. – Ты лучше скрылся бы, как делают другие.
– Нет, мать, мне это не подходит.
– Почему-то всем подходит, а тебе – нет! Ты немножко подумал бы о нас, о своих детишках. Не дай бог, случится с тобой несчастье, что мы будем делать? Ведь ты один остался у нас.
Мурад, случайно оказавшийся при этом разговоре, сидел не шевелясь, опасаясь, что его заметят и попросят удалиться. Ему очень интересно было узнать, о чем будет говорить отец.
– Время сейчас такое, что нельзя думать только о себе и сидеть дома сложа руки. Пойми ты: если мы ничего не предпримем, то в один прекрасный день турки перережут нас, как баранов.
– Ох, не нравятся мне ваши дела, от них опять кровью пахнет! – И бабушка прослезилась.
– И так и этак кровью пахнет, мать, тут уже ничего не сделаешь.
– За что нам такое божье наказание? За какие грехи он нас карает?
– Это уж я не знаю, в Священном писании слабо разбираюсь, – сказал Гугас и встал. Заметив сидящего в углу сына, он обратился к нему: – Вот, Мурад, смотри: так всю жизнь плачут наши матери. Когда вырастешь, всю свою силу, всю жизнь отдай, чтобы избавить их от этих горьких слез. Вот тебе мое завещание. – И Гугас вышел из комнаты.
– Ты уж научишь, я знаю тебя! Как будто бы мне мало смерти мужа, так нет, ты еще мальчика хочешь на этот путь поставить! – говорила бабушка вслед сыну, вытирая слезы.
Собравшись в дорогу, караванщик созвал своих людей.
– Апет, ты останешься в городе. Так будет лучше, в последнее время турки на тебя зубы точат.
Апет, привыкший во всем подчиняться воле Гугаса, только покраснел, не смея возразить ему.
– Правильно сказал старший, – согласился грек Теоредис, который давно служил вместе с Гугасом и безмерно его уважал. – Тебе никак нельзя больше выходить на дорогу. Помнишь, как жандармы все время кружились около тебя на обратном пути? Они искали причину, чтобы тебя забрать, а там… сам понимаешь…
– Значит, сделаем так: для отвода глаз поедешь с нами, и как только доберемся до перевала, махнешь в горы, к нашим. Они там хорошо устроились, и связь с городом у них не плохая, в случае чего спуститесь и поможете народу.
– Как скажешь, так и сделаю, – почтительно согласился Апет. – Мне, конечно, не хотелось бы расставаться с тобой, но раз ты так хочешь…
– Не хочу, а так нужно, – поправил Гугас и, подумав, добавил: – Видать, наши правители опять готовят резню. Нужно же новым правителям Талату, Энверу и Джемалу как-то отвлечь внимание народа от поражения на русском фронте и все свалить на армян. Ты передай нашим еще раз, чтобы они ни в коем случае не дали себя спровоцировать. Смотрите раньше времени в драку не лезьте. В нашем положении главное – выиграть время. Русские не за горами, они вот-вот явятся в наши края. Я скоро вернусь и постараюсь доставить оружие. Если турки начнут раньше времени, тогда мы будем сопротивляться до последнего. Другого выхода нет. Ты понял меня?
– Конечно. Я все передам, – ответил Апет.
На следующий день, когда горы были еще окутаны густым утренним туманом, караван вышел из города.
Борьба продолжается
Однажды утром, по обыкновению собравшись в школе, ученики с удивлением узнали, что занятий не будет. Дети уныло толклись по коридорам. Потом их собрали в зал. Директор поднялся на сцену, за ним угрюмо следовали остальные учителя, в большинстве своем старики; только один из них был сравнительно молодой – учитель истории: он был освобожден от мобилизации из-за близорукости. Когда все вошли в зал, в дверях появился офицер.
– Дорогие дети! – начал директор. – Я принужден сообщить вам печальную новость: местным властям понадобилось помещение нашей школы для военных нужд. С сегодняшнего дня школа закрывается на неопределенное время. Жаль, очень жаль, но что поделаешь! Прошу вас, дорогие мои, учебу не бросать, а если будет возможность, собирайтесь группами и учитесь. Мы, ваши учителя, постараемся во всем помочь вам. Будем надеяться, что на будущий год мы снова соберемся с вами в этих стенах. А сейчас прощайте! Желаю вам успехов!
Кто-то в зале затянул песню, которая начиналась словами: «Больше не в силах мы терпеть тиранию…», ребята дружно подхватили. Растерявшийся офицер вскочил на сцену и закричал:
– Отставить!
В ответ на его выкрик ребята запели еще громче. Учителя, сидевшие на сцене, вначале тихо, потом во весь голос запели вместе со всеми. Песню подхватил даже охваченный общим подъемом школьный сторож – хромой Нерсес.
Офицер, размахивая руками, чего-то требовал от директора, но тот только пожал плечами и отошел в сторону. Офицер поспешно вышел из зала.
Песня кончилась. Ребята стояли молча, терпеливо ожидая, что будет дальше.
– А сейчас разойдитесь по домам, – предложил директор. – Скоро нагрянет отряд жандармов, и могут быть неприятности.
– Не уйдем! – раздался звонкий голос Качаза.
– Благоразумие прежде всего! Надеюсь, вы не захотите огорчить меня на прощание и навлечь на всех беду.
Ребята стали расходиться. На улице Мурад предложил своим товарищам спрятаться за стеной кладбища, находившегося против школы, и посмотреть, что будет дальше.
Мурад, Качаз и Мушег проворно перелезли через каменную ограду кладбища и легли за стеной.
– Как ни говорите, а жаль, что закрыли школу, – зашептал Мушег, словно его кто-то мог подслушать. – В нашем классе были очень интересные уроки, особенно по истории.
– А я не жалею, пусть хоть совсем закроют, – сказал Качаз. – Завтра подамся в горы к отцу.
– Не побоишься? – спросил Мушег.
– Ну… бояться! Я уже три раза был у них. Белье носил.
Послышался стук подкованных сапог и звон шашек, стучавших о камни мостовой. Ребята высунули головы из-за полуразрушенной стены.
Группа жандармов во главе с офицером вошла в школу. На время все стихло. Потом из открытого окна директорского кабинета послышались громкий разговор, крики, брань. Что-то с грохотом упало. Зазвенело стекло. Опять тишина.
– Смотри! Ведут! – прошептал Мушег.
В дверях показалась высокая фигура учителя истории. Он шел без фуражки, в разорванном пиджаке, по лицу его бежала струйка крови, один глаз распух и совсем закрылся. За учителем следовали два жандарма.
– Шагай вперед! – скомандовал один из них.
Учитель не успел сделать и десяти шагов, как за его спиной раздался выстрел. Жандарм промахнулся, учитель, сообразив, в чем дело, побежал к кладбищу и стал карабкаться по стене, но не успел перебраться через нее. Раздался второй выстрел. Учитель упал и как-то странно, во весь рост, вытянулся на земле.
Мушег, испугавшись, потерял сознание, Качаз нагнулся над ним с дрожащими губами и принялся трясти его.
– Что с тобой, Мушег! Ну, открой глаза!.. Все прошло, слышишь? Очнись!
Мушег медленно открыл глаза. Губы его посинели. Он был бледен как мертвец. Он попытался улыбнуться, но вместо улыбки получилась мучительная гримаса.
– Я… ничего, – прошептал он.
Мурад, тоже бледный, сжав кулаки, сидел неподвижно. Глаза его горели гневом.
– Вот и убили его! – сказал он, ни к кому не обращаясь.
– Ведут еще.
Жандармы вывели из школы директора и двух учителей. Они шли, не отходя ни на шаг от жандармов.
На улице стало людно, на выстрел прибежали женщины, дети. Собравшиеся издали смотрели на труп учителя, не смея подойти к нему. Ребята спустились на улицу. Мушег еле держался на ногах. Проходя мимо трупа, Мурад с опаской взглянул на учителя. Он лежал вниз лицом. Вытекшая из раны кровь, смешавшись с дорожной пылью, превратилась в липкую грязь. Мухи облепили ее. Мурад почувствовал тошноту и, не попрощавшись с ребятами, побежал домой.
– Слава богу! Наконец-то пришел! – встретила его у калитки мать. – Все ребята давно вернулись, а тебя все нет и нет!
Увидев мертвенно-бледное лицо сына, Перуза заволновалась:
– Что с тобой? На тебе лица нет!
– Учителя нашего жандармы убили! – Мурад чуть не заплакал.
– А ты откуда знаешь?
– Сам видел, мы с ребятами забрались на кладбище и все видели. Он еще лежит там, под оградой. Как страшно было, мама!
– Всюду ты лезешь, все тебе нужно видеть! – рассердилась Перуза. – Смотри, накличешь на себя беду, у нас и так много горя.
Мурад вошел в дом.
У Аместуи была Астхиг; сидя на подушках у окна, выходящего в палисадник, они о чём-то оживленно говорили. Увидев Мурада, Астхиг сказала:
– Вот сейчас Мурад скажет. Правда, Мурад, что школу закрыли?
– Да, и учителя истории убили, а директора с остальными учителями арестовали.
– Кто убил? – побледнев, спросила Астхиг.
– Жандармы, кому же еще! Вывели из школы и выстрелили в спину. Мы с ребятами все видели.
– Ой, как страшно! – воскликнула Аместуи.
– За что же его убили? – продолжала расспрашивать Астхиг.
– Ни за что, просто захотелось убить, взяли да и убили. – Мурад рассказал подробности.
– А вам не страшно было?
– Вначале ничего, но когда его убили, мы очень испугались.
– Когда дедушка умер, я две ночи заснуть не могла: как закрою глаза, так сразу он передо мною… Что-то говорит, куда-то зовет. Очень страшно было, измучилась я тогда, – вспомнила Аместуи.
– Я тоже боюсь мертвецов: говорят, они встают из могил и бродят по кладбищу, – сказала Астхиг.
– Но это по ночам, днем там никого нет, – убежденно заявил Мурад.
Пришла мать Апета Заназан. Она хотела видеть Такуи, но, узнав подробности убийства учителя, заторопилась:
– Я, пожалуй, пойду. Такуи, наверное, не скоро вернется.
– Оставайтесь у нас обедать, тетя Заназан, – предложила Аместуи, – бабушка вот-вот должна прийти.
– Нет, не могу: куры во дворе без призора, в недобрый час налетит коршун и унесет.
Астхиг тоже поднялась.
– Я тоже пойду с вами, тетя Заназан, – сказала она.
Пока Астхиг прощалась с Аместуи, Заназан шепнула Мураду:
– Сегодня вечером приходи к нам: важное дело есть!
– Что случилось? – удивился Мурад.
– Придешь – узнаешь, только обязательно приходи.
– Обязательно приду. Ребят тоже позвать?
– Нет, зачем ребят! Один приходи.
Вскоре после ухода Заназан и Астхиг вернулась бабушка и познала детей обедать. Мураду совсем не хотелось есть. Его мысли были заняты сегодняшними событиями. Он лениво пожевал размоченную в воде тонкую лепешку и больше ни к чему не прикоснулся.
После обеда Мурад пошел в спальню и лег на тахту. Во рту было горько. Страшно болела голова. Он закрыл глаза и долго лежал неподвижно. Сон его был тревожным. Какие-то люди с ножами в руках бежали за ним, он кричал, звал на помощь, но язык прилип к нёбу. Потом оказалось, что люди, преследующие его с ножами, – те же жандармы, убившие учителя. Вдруг откуда-то появилась Сирануш, она обняла Мурада и спасла его от ножа жандарма.
– Что ты делаешь, Сирануш? – в отчаянии закричал Мурад. На этот раз голос его зазвучал. – Беги скорей домой! Они тебя уведут! Скорей, скорей спасайся! Я их задержу!
Мурад вцепился в одного жандарма…
– Проснись, Мурад, успокойся! Я здесь, дома, сижу рядом с тобой.
Мурад открыл глаза – около него действительно сидела Сирануш.
– Как я испугался!
– Отчего это?
– Понимаешь, за мной бежали жандармы с ножами, а тут появилась ты. Я боялся, что они тебя уведут, как турки тогда, в саду.
– Я все слышала. Ты громко разговаривал во сне. Тебе не надо было смотреть, как убивали учителя. Ну ладно, ты больше не думай об этом, тогда все пройдет.
Немного помолчав, Сирануш дрогнувшим голосом спросила Мурада:
– Тебя тетя Заназан позвала, ты пойдешь к ним?
– Обязательно.
– Мурад! У меня есть к тебе просьба… Я знаю, что ты меня очень любишь и сделаешь это для меня… Отдай эту записку Апету. – И Сирануш протянула сложенную вчетверо бумажку.
– Ты же знаешь, что Апет уехал с отцом.
– Он вернулся и хочет с тобой повидаться.
– Как вернулся? А отец?
– Отец уехал, а Апет вернулся.
– Ничего не понимаю.
– Скоро поймешь. Так нужно было.
Поднимаясь в горную часть города, Мурад издали увидел Ашота. Когда-то Мурад и Ашот были неразлучными друзьями, сидели за одной партой, вместе готовили уроки и ходили на озеро купаться. В ту пору Качаз даже ревновал Мурада к Ашоту. Ашот был лучшим учеником в классе, но год тому назад, после смерти отца, он принужден был оставить школу, чтобы помогать матери по хозяйству. После того как Ашот ушел из школы, они стали встречаться редко. Ашот большую часть времени проводил на пастбище или работал в огороде. Мурад знал, что семья Ашота живет очень бедно.
Обрадованный Мурад еще издали закричал:
– Здравствуй, Ашот!
Но Ашот ничего не ответил.
– Ты недоволен чем-то или рассердился на меня? – спросил Мурад, подойдя к нему.
– Нет, просто так…
– Как хочешь, можешь не говорить со мной, а я очень обрадовался тебе: ведь мы давно не виделись!
– Ты не сердись… Понимаешь, только что увели нашу корову и двух баранов. Мать лежит и убивается, она говорит, что не знает, чем кормить будет нас.
– За недоимки, что ли, увели корову?
– Какое там! Пришли и увели. На военные нужды, говорят.
– А у нас сегодня утром они учителя убили.
– Тоже знаю, Мушег мне рассказывал. Жаль. Хозяйка, где он жил, говорит, что у него там где-то, около Стамбула, жена и четверо детей остались, – Ашот замолчал. – Знаешь, Мурад, все так противно, что сказать не могу, – продолжал он. – Каждый день убивают, грабят, а ты смотри на это и молчи! Если бы не мать и ребята, давно ушел бы в горы: там люди живут свободно и не боятся никого.
– Маленьких они не возьмут к себе.
– Я уже не маленький, в прошлом месяце мне четырнадцать исполнилось, а стреляю я не хуже охотника Миграна.
– Это я знаю, но…
– Что «но»? Не веришь? Пойдем вместе – увидишь, что возьмут. Качаз тоже собирается, у него отец там.
– Я бы пошел, только отца нет, дома одни женщины остались, знаешь, как им тяжело без мужчины.
– Вот это и задерживало меня, а то я давно бы подался в горы. Все равно уйду. Убить хоть одного жандарма – и то легче станет на душе.
Из соседнего дома послышались душераздирающие крики.
– Что это? – спросил Мурад тревожно.
– Наверное, жена и сестра Хачика кричат, после нас жандармы к ним пошли.
Они пошли к дому Хачика как раз в тот момент, когда чиновник в штатском в сопровождении двух жандармов выводил со двора двух коров и овец. Жена Хачика с растрепанными волосами уцепилась за веревку.
– Побойтесь бога, ага! У меня дети… Хоть одну корову оставьте! – просила она плача.
– Отстань, бабка! Говорят тебе: когда война кончится, тогда вернут твою корову! – говорил чиновник.
– До этого мои дети с голоду умрут! Сжалься над ними, оставь корову! – Она схватила жандарма за руку, но тот грубо оттолкнул ее.
Жена Хачика выпустила веревку из рук и упала. К ней с воплями подбежали испуганные дети и невестка.
– Хачик им покажет, – сказал на ухо Мураду Ашот, – эти коровы дорого обойдутся, увидишь.
– Да, дядя Хачик рассчитается, – согласился Мурад и, простившись с товарищем, пошел к дому тети Заназан.
Мурад застал ее за ручным ткацким станком. Апета не было.
– Ты посиди немного, Мурад. Как только жандармы уйдут из нашего квартала, Апет тут же появится, – сказала Заназан и опять занялась работой.
Вскоре во двор забежал девятилетний мальчуган в одних трусах.
– Тетя Заназан! Жандармы ушли, – сказал он, запыхавшись, и опять убежал на улицу.
Заназан не спеша встала из-за станка, подошла к деревянной перегородке и три раза постучала. Раздался ответный стук. Заназан нагнулась и подняла две доски. Из-под пола появилась голова Апета. Опираясь руками о доски, он проворно выскочил из ямы и потер руками глаза.
– Ушли?
– Ушли, – ответила Заназан. – Только ты доски положи на место.
Увидя Мурада, Апет обрадовался:
– Мурад пришел? Ну, расскажи, что происходит на белом свете. Видишь, я, как крот, залез под землю.
Мурад молчал.
– Что ты молчишь?
– Не знаю, что рассказывать. Наверное, ты все знаешь… Дядя Апет, где мой отец?
– Ты же знаешь, что он уехал с караваном, что же еще спрашиваешь?
– Ты тоже уехал с ним, но вернулся, а его нет.
– Я с дороги вернулся. Так нужно было… Отец тоже скоро должен приехать: они поедут только до Сиваса и обратно, это займет дней десять – двенадцать, не больше.
Послышался монотонный стук станка – тук, тук, тук, тук. Заназан проворно кидала челнок с одного конца полотна в другой.
Мурад протянул Апету записку.
– Сирануш просила передать.
– Спасибо, – сказал Апет и, тут же развернув записку, прочел ее. – Передай, что сегодня ночью я уйду. Когда спущусь в город, то дам ей знать.
– Хорошо, передам.
– Мурад! Я тебя позвал по одному делу, выслушай меня внимательно и скажи, сумеешь ли ты это сделать. – Апет помолчал, о чем то думая. – Видишь ли, нам из города нужно переправить кое-что в крепость, к нашим. Можешь взяться за это?
– Конечно, могу, – с готовностью согласился Мурад.
– Не торопись, это не так просто, как ты думаешь. Тут хорошенько нужно подумать, чтобы не попасть в руки жандармов.
– Понимаю.
– Вот и хорошо. На каких ребят ты надеешься?
– Качаз, Ашот и я.
– А Мушег, Каро?
– Каро маленький, а Мушег слабый, для такого дела не годится. Утром, когда убили учителя, он даже в обморок упал, как женщина.
– Это со многими бывает. Разве легко смотреть, когда на твоих глазах убивают человека? По-моему, он надежный парень, на него можно положиться, а что Каро маленький, это даже лучше: на него меньше будут обращать внимания.
– Что же, я их тоже возьму.
– Так вот, ты, наверно, видел, что на склонах перед крепостью кое-где растет трава и женщины пасут коров?
– Конечно, видел. Я все тропинки там знаю.
– Это хорошо, я так и думал. Жаль только, что мы до сих пор не могли отыскать потайной ход. Такой ход обязательно должен существовать, они были во всех крепостях, но в нашей мы так и не нашли. Одно из двух: или он сделан так искусно, что трудно найти, или со временем обвалился. Крепость наша старинная. Ей не меньше тысячи двухсот лет.
– Кто ее построил, дядя Апет?
– Точно сказать никто не может. Знатоки истории предполагают, что когда-то в нашей долине жил сын армянского царя Сенекерима, он и построил крепость, чтобы преградить путь набегам диких племен на Армению. Кто бы ее ни строил, видно, что наши предки были большими мастерами, – какая замечательная башня с бойницами, глубокие колодцы на гранитной горе и, наконец, церковь! Да я не об этом хотел говорить… Двое из вас пусть пасут коров на склонах крепости. Утром, поднимаясь туда, пастух кое-что захватит с собой, днем можно будет отнести ему в корзинке еду, не так ли?
