Текст книги "Жизнь начинается снова. Рекламное бюро господина Кочека (сборник)"
Автор книги: Варткес Тевекелян
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 56 страниц) [доступный отрывок для чтения: 20 страниц]
– Ну как же мне быть с тобой? Вот задал ты нам задачу, сукин сын! – сердито процедил он сквозь зубы. – Первый раз в жизни вижу арестанта, у которого в целом городе нет двух поручителей и который не хочет добровольно уходить из участка. Чудак ты какой то, мямля, а не арестант!
– Мне некуда, да и незачем идти, – в тон ему ответил Мурад. – Тут и воздух хороший, морем пахнет.
Комиссар рассвирепел.
– Вон отсюда, бездельник! – закричал он и вытолкнул Мурада на улицу через калитку сада.
За время ареста Мурада из типографии уволили. Сейчас работал одни Качаз, но его заработок был слишком мал, чтобы кормить четырех человек. Нужно было на что-то решиться.
– Поедем, ребята, в Грецию. Язык мы знаем, – предложил Мурад. – На худой конец, где-то в Афинах Теоредис, мы легко его отыщем.
– Ну, нет, был уж я у греков и ни за что больше не поеду к ним! – наотрез отказался Качаз.
И ребята решили отправиться в Афины втроем.
Перед отъездом Мурад пошел в типографию попрощаться с товарищами. Старый наборщик долго тряс его руку.
– Нам тоже здесь недолго осталось жить, где-нибудь еще встретимся с тобой, Мурад, – сказал Мисак.
А Исмаил на прощание только улыбнулся жалкой улыбкой, словно ему было неловко за своих соотечественников.
– Ничего, Мурад, ты еще вернешься в Турцию, но уже в новую Турцию, и это время не за горами.
Исмаил повернулся и ушел.
Настал день отъезда.
На пристани, прощаясь, Качаз протянул Мураду свой кошелек с последними деньгами.
– На, бери, Мурад, они вам пригодятся!
– А ты?
– Мне деньги не нужны. Завтра же заберусь в любой отходящий пароход и уеду отсюда куда глаза глядят, в Америку или Францию. Мне все равно.
– Ты хоть пиши нам, – попросил Мурад.
– А куда это я вам напишу? «В некоторое царство, в некоторое государство, моим дорогим товарищам» – так, что ли, писать на конверте?
– Ты не шути, Качаз. Можешь писать в Афины до востребования. Нужно же нам знать о тебе!
– Ладно, напишу, если, конечно, к тому времени будет о чем писать.
Мушег не выдержал и прослезился, а Мурад, чтобы не показать своего волнения, побежал на пароход, и только Каро остался с Качазом на молу до третьего гудка.
Под чужим небом
На грузовом пароходе было тесно и неуютно. Множество угрюмых мужчин, худых, изможденных женщин с маленькими детьми заполняло грязные трюмы. Они ехали в чужие края, совершенно не представляя себе, где будет их последняя остановка и когда придет конец их вечным скитаниям. Затхлый воздух трюма, пропитанный специфическим запахом моря и людских испарений, вызывал тошноту, и, чтобы избавиться от этого невыносимого запаха, Мурад позвал товарищей на палубу.
Мелкая зыбь рябила серую воду. Пароход, оставляя за собой пенистую дорожку, медленно шел вперед. В прохладном вечернем воздухе кружились чайки. В поисках добычи они парили над морем, то взлетая высоко вверх, то стремительно падая вниз. С наступлением темноты вдали один за другим зажглись огни маяков. На палубе стало прохладно, но спускаться вниз никому не хотелось.
Юноши впервые в жизни ехали морем и без конца любовались его беспредельными просторами. Облокотившись на перила, они молча смотрели вдаль, стараясь представить себе, что ждет их впереди, под чужим небом.
По пути часто встречалось множество маленьких каменистых островов. Пароход в поисках попутного груза делал частые остановки. Как только матросы бросали якорь, оборванцы на почерневших, старых лодках окружали пароход. Споря, ссорясь, люди старались отнять работу друг у друга. Эта борьба за жалкие гроши вызывала у ребят еще большую тревогу за будущее.
На четвертые сутки пароход причалил в порту Пирей. На пристани их встретила разноплеменная, многоязычная толпа. Кого только здесь не было! Турки, арабы, итальянцы, мавры, албанцы… Крики носильщиков, мелких торговцев, громкий говор матросов, сливаясь в одно, с непривычки оглушали.
– Вот и доехали. А что дальше? – спросил Мушег, подавленный видом этого человеческого муравейника.
– Будем искать работу, а если ничего подходящего не найдем, то махнем в Афины. Как-никак мы сейчас находимся на территории христианского государства, – ответил Мурад.
И вдруг с криком: «Чемодан!» – бросился за каким-то оборванцем, уносящим его вещи. Пока Мурад догонял вора, другой вор стащил узелок Каро.
– Эге, ребята! Здесь похлестче Стамбула, зевать не приходится, – сказал Мушег.
– Последнее белье унесли! – горевал Каро.
За портом шум не утихал. По длинным, мощенным булыжником улицам, около многочисленных кафе, ресторанов, баров и просто питейных заведений с громкими названиями – «Золотой якорь», «Грезы моряков», «Лондон», «Марсель» – горланили пьяные матросы, а среди них шныряло множество молодых нарумяненных девиц.
За мраморными столиками, стоящими прямо на тротуаре, под полосатыми тентами, сидели солидные на вид люди и развлекались игрой в домино.
В Пирее юноши безуспешно потратили три дня на поиски работы. Хотели было поступить в матросы, но и здесь ожидала неудача: в пароходных компаниях требовали матросские книжки, которых у них не было.
В первую ночь решили переночевать в саду. Дождавшись ухода посетителей, улеглись на скамейках, но около них словно из-под земли выросла грозная фигура полицейского.
– Разве вы не знаете, что здесь спать не полагается? – спросил он.
– Нам негде ночевать, – ответил Мурад.
– Это меня не касается. Вон ночлежка, идите туда. – Полицейский показал рукой на длинное деревянное здание.
В ночлежке за три драхмы можно было получить койку, а за одну разрешалось спать на голом полу. Заплатив скрепя сердце девять драхм, юноши вошли в грязное помещение. Чтобы добраться до коек, стоящих за перегородкой, им пришлось шагать через лежащих на полу людей. Воздух в ночлежке был спертый, тяжелый.
– Лучше спать где-нибудь под открытым небом, чем в этом аду, – тихо сказал Мушег.
Каро, измученный целым днем бесполезной ходьбы, еле держался на ногах. Страшась, как бы товарищи не передумали, он жалобно попросил:
– Давайте уж эту ночь поспим здесь, я не в силах больше двигаться.
На рассвете они без оглядки убежали из ночлежки.
– Я ни за что сюда больше не приду! Здесь хуже трюма грузового парохода! – воскликнул Мушег, жадно дыша свежим воздухом.
Днем они пошли за город поискать себе место для ночлега. Сразу же за окраинными домами начались бесконечные голые холмы с чахлой растительностью. Между холмами, в низинах, – оливковые рощи, крохотные огороды и табачные плантации, а чуть повыше – деревни с покосившимися от времени домишками.
– Точь-в-точь как та греческая деревня в Турции! – воскликнул Мушег.
– Ну нет, там были леса, просторные пастбища, а здесь что? Песок да камень, – не согласился Мурад.
Посидев немного на траве, ребята собрались обратно. В это время к ним подошел старик в крестьянской одежде и в широкополой соломенной шляпе.
– Скажите, дядя, нам здесь можно ночевать, не прогонят? – спросил Мурад, поздоровавшись со стариком.
Старик внимательно посмотрел на ребят, потом достал из кармана широких шаровар кисет, набил трубку и закурил.
– А вы откуда? – наконец спросил он.
– Из Турции приехали, от резни спаслись, ищем себе работу, – опять за всех ответил Мурад.
– А-а! Понимаю. Там, под Измирней, мой единственный сын погиб. Пусть будут прокляты те, которые выдумали войну!.. Ночевать здесь? Что же, ночевать можно, вон мой шалаш, заберитесь туда и ночуйте себе, только ночи прохладные, вам будет холодно.
– Ничего, мы уже привыкли.
– Работу, говорите, ищете? Трудно с этим, ой как трудно! Народу столько со всех сторон нахлынуло! Все ищут работу, а какая по теперешним временам работа?.. Я слышал, что на больших табачных плантациях берут рабочих. Это километров тридцать отсюда будет, вон там, за холмами. – Старик показал рукой и еще раз посмотрел на юношей. – Попробуйте. Может быть, вам посчастливится, вы еще молодые, сильные, а вот меня больше никто не возьмет, я свое отработал.
На табачной плантации действительно люди были нужны, и их приняли на работу.
– Соорудите себе шалаш и устраивайтесь, – сказал им смотритель, – а утром на работу, там вам покажут, что делать.
Человек семьдесят в одних трусиках и в широкополых соломенных шляпах на головах рядами работали на плантации. Их потные спины блестели под палящим солнцем. Некоторые из них, бросив беглый взгляд на вновь пришедших, снова принялись за работу. Ни одного приветливого взгляда, лица у всех угрюмые, сосредоточенные, – по крайней мере, так показалось Мураду.
В полдень ударом по висящей на столбе жестянке известили о перерыве на обед. Рабочие, выпрямив усталые спины, медленно поплелись в разные стороны. Они поодиночке уселись на голую землю и принялись за свой завтрак, состоящий из куска хлеба, головки лука и соли, смешанной с красным перцем. Покончив со скудной едой, люди растянулись в тени шалашей и задремали.
Рабочий день кончился, когда зашло солнце и наступил прохладный вечер. Усталые рабочие, пошатываясь, побрели к своим шалашам. Кое-кто разжег костер и начал варить себе обед. Не было ни веселого шума, ни оживленных разговоров; здесь каждый жил обособленно.
Мурад скоро понял причину обособленности своих новых товарищем. Каждую субботу многие из них, получив заработанное, покидали плантацию и отправлялись дальше искать себе лучшей доли, а в понедельник вместо ушедших приезжали новые и так без конца. За короткое время люди не успевали познакомиться друг с другом.
Мураду и его товарищам некуда было уезжать. В этой чужой стране у них не было ни надежды на другую работу, ни друзей, ни знакомых, к которым они могли обратиться за поддержкой, и они терпели, хотя было очень тяжело.
Но скоро пришлось уехать и им: работа окончилась, и они получили расчет. Потолкавшись несколько дней в Пирее, они отправились в Афины.
После шумного, пестрого порта Пирей Афины показались привлекательнее. Широкие площади, хорошие парки и многоэтажные дома украшали город. Но и здесь на каждом шагу пестрели вывески многочисленных ресторанов и шикарных гостиниц, словно весь город состоял из одних ресторанов.
На улицах было полно иностранцев – надменных англичан и американцев с фотоаппаратами, шустрых французов со своими шикарно одетыми дамами.
– Да, здесь люди живут! – воскликнул Мушег.
– Люди-то живут, а вот как мы будем жить, не знаю, – печально ответил Мурад.
Первые дни они с увлечением осматривали город, многочисленные памятники старины, музеи, развалины Акрополя. Уроки древней истории живо восстанавливались в памяти. Но по мере того как заработанные таким тяжелым трудом деньги таяли, их тревога за будущее увеличивалась с каждым днем.
Как-то на улице они увидели высокое здание с вывеской «Почта и телеграф» и, вспомнив о Качазе, зашли туда. Накрашенная девушка за окном долго копалась в ящиках, наконец вынула пожелтевший конверт и протянула ожидающему Мураду.
– Ребята! Письмо! – радостно крикнул он и тут же, на почте, прочел письмо Качаза вслух.
«16 июля 1926 года
Франция. Марсель.
Дорогие друзья!
Пишу наугад, не знаю, где вы и что с вами. Временами ругаю себя за то, что так необдуманно расстался с вами. Как ни говорите, жить одному в чужой стране тяжело. Хотя мои товарищи по работе, французы, ребята общительные, но мы друг друга мало понимаем, больше объясняемся при помощи рук, чем языком. Удивительное дело: вокруг народу тьма, а я одинок. На заводе, где я сейчас работаю, есть несколько армян, но и с ними я не сумел сойтись, они почему-то меня чуждаются. Подождите, вы так ничего и не поймете из моего письма, лучше напишу по порядку.
Через неделю после вашего отъезда я тайком пробрался на отходящий пароход и спрятался в трюме. Поверите, я даже не спросил, что за пароход и куда он направляется. Мне было совершенно безразлично, куда ехать, хоть к черту на рога, лишь бы уехать из благословенного Стамбула, – уж очень опротивел мне этот город, а без вас он и вовсе показался проклятым.
Когда пароход благополучно прошел Дарданеллы и вышел в открытое море, я вылез из своего тайника: мне опасаться было нечего, самое большее, что могли со мной сделать, – это высадить в первом порту. Но на этот раз впервые в жизни мне по-настоящему повезло. На пароходе заболел кочегар, и помощник капитана, узнав, что я немного бывал на море и не боюсь качки, предложил занять место больного. Разумеется, я долго просить себя не заставил. Но кочегар выздоровел, и в Марселе я решил, что мне придется покинуть пароход и пойти искать себе работу в доках. С работой кочегара я немного свыкся, – хоть она и тяжелая, но в общем ничего. Я обратился к судовому механику с просьбой дать мне справку, что я с работой кочегара справлялся хорошо. «Разве ты думаешь поступать в кочегары? Если так, тогда, пожалуйста, можешь остаться у нас», – сказал он. Итак, я стал кочегаром на французском пароходе «Роз нуар». Потом мы поплыли в Африку. Были в Александрии, два раза заходили в Стамбул. За это плавание я увидел много интересного, о чем напишу вам в другой раз, когда получу от вас ответ. В общем все шло хорошо, и я решил было стать моряком, но странное дело – мне почему-то платили меньше всех, наравне с неграми, а это почти наполовину меньше заработка белого матроса. В феврале, когда мы снова стояли в Марселе, я попросил механика объяснить мне причину такой несправедливости.
– Матрос без документов хуже негра, – сказал он мне. – И если ты недоволен, то можешь проваливать на все четыре стороны.
После этого мне пришлось уйти.
Один матрос, с которым я подружился во время плавания, устроил меня в доках, где я работаю клепальщиком, вернее – учусь.
Здесь много безработных, и каждый рабочий дрожит за свое место. В любую минуту можно остаться за бортом, а это страшно, в особенности для нашего брата эмигранта: ведь никакой закон нас не защищает, не говоря уже о том, что нам пособия по безработице не полагается.
Вот какие мои дела. Очень хотелось бы узнать о вас: как вы устроились, как живете? Вам, наверное, легче, чем мне: вы греческий язык знаете не хуже самих греков.
Ребята, напишите поскорее, подробно опишите свое житье-бытье. Я буду ждать вашего ответа с нетерпением.
Ваш Качаз.
P. S. Мурад, если вам туго, то напиши. Франков двести я могу выслать. Хотел пригласить вас сюда, да боюсь. Во-первых, очень сложно получить визу (другое дело, если бы вы могли путешествовать, как я), во-вторых – а это, пожалуй, самое главное, – боясь, что вы здесь не сумеете найти работу, тем более без знания языка. Пиши.
К.».
– Ай да Качаз! Молодец, не то что мы! Сам устроился, работает, да еще денег нам предлагает! – восторгался Мушег.
– Когда это было! Смотри, письмо написано шестнадцатого июля, а сейчас конец ноября. За это время он мог десять раз потерять работу, – умерил восторг товарища Мурад.
– Все равно. Качаз не пропадет, я в этом уверен.
– Мы тоже не пропадем. Только не унывайте. Пошли искать Теоредиса, – может, он нам поможет. Мы люди не гордые, примемся за любую работу, а там видно будет, – успокоил Мурад своих упавших духом товарищей.
В адресном столе Теоредиса не числилось.
– Наверное, ваш знакомый живет на пустыре, где дома без номеров, а улиц совсем нет; поищите его там, если вы твердо знаете, что он в Афинах, – посоветовала добродушная женщина, долго рывшаяся в картотеке.
На окраине города громоздилось множество бесформенных лачужек, сколоченных из разбитых ящиков и железных листов, без окон и дверей, кузовов старых автомашин, землянок. Издали все это напоминало цыганский табор. Здесь жила афинская беднота.
После долгих и настойчивых расспросов Мураду наконец посчастливилось натолкнуться на человека, знающего Теоредиса.
– Знаю, как же! Вместе работаем на текстильной фабрике, только в разных цехах. Он сейчас на работе, отправляйтесь туда и попросите в проходной, может быть, сторожа вызовут его, – сказал рабочий и взялся показать дорогу на фабрику.
В проходной Теоредиса вызвать отказались и грубо предложили не путаться под ногами. Делать было нечего. Юноши устроились на краю тротуара, напротив ворот, и стали ждать конца смены.
Часа через два раздался протяжный гудок, извещающий о конце смены, и вскоре у ворот показалась знакомая фигура бывшего погонщика мулов; сейчас он был в запачканной спецовке. Мурад еще издали закричал:
– Дядя Яни!
Теоредис от неожиданности растерялся, но сразу же пришел в себя и стал радостно обнимать ребят.
– Вот так встреча! Никак не думал увидеть вас здесь! – Он долго тряс руку Мурада. – Вижу, вас трое, – где же остальные? Тот, черный, что у нашего попа жил, брат, кажется, твой, и другой, высокий?
– Высокого больше нет в живых, а от черного только что получили письмо – он в Марселе.
– Пойдемте ко мне, там вы мне все расскажете, – предложил Теоредис. – Кстати, мы обсудим, как вас устроить. Подумать только: судьба нас в третий раз сводит вместе!
По дороге Теоредис говорил без умолку. Оказалось, что он работает молотобойцем и надеется вскоре стать кузнецом.
– Знаешь, Мурад, я женился, – наконец сообщил он. – Жена моя тоже на фабрике работает, она ткачиха. – И, смутившись, добавил: – Скоро у нас ребенок будет!
– Я очень рад за вас, дядя Яни! – искренне сказал Мурад.
Теоредис привел их в лачужку, где ютился он с женой.
Жена Теоредиса, круглолицая, маленького роста женщина, встретила их приветливо.
– Яни не раз рассказывал мне вашу историю, как он тогда спас и увел вас к себе в деревню, как вы там жили, как встретили его на железной дороге и вместе уехали в Константинополь, – говорила она сочувственно.
Вспомнили родину, караван Гугаса, греческую деревню, мать Теоредиса и его сестру Марту, деревенского попа, который непременно хотел крестить ребят. За это время хозяйка приготовила скромный обед и угостила всю компанию.
– А теперь пойдем на фабрику, к управляющему, поговорим насчет работы, авось он примет вас, – предложил Теоредис.
Управляющий, солидный человек с большим животом, согласился принять на работу Мурада и Мушега – первого в качество ткача, а второго учеником слесаря в ремонтную бригаду – и направил их в общежитие. Но Каро не принял.
– Для ткача он мал ростом, до батана не достанет, а для другой работы слаб, – сказал он.
Напрасно Мурад просил – ничего не помогло, управляющий остался неумолимым.
Ребята вышли на улицу счастливые. Только Каро стоял растерянный.
– Ничего, Каро, ты не падай духом. Пока поживешь с нами, а там найдешь себе какую-нибудь работу, – сказал Мурад.
Общежитие, куда они переехали жить на следующий день, напоминало ночлежку в Пирее, с той разницей только, что здесь вместо коек были двухэтажные нары. Семейные рабочие отгородились от холостяков ситцевыми занавесками. В узком проходе между нарами женщины готовили обед, стирали белье. Тут же бегали полуголые детишки.
Найдя себе свободное место на нарах и оставив свои вещи на попечение Каро, Мушег с Мурадом отправились на фабрику.
Мураду никогда не приходилось бывать на текстильной фабрике. Грохот сотни ткацких станков, расположенных в одном зале, оглушил его. Он растерянно шагал вслед за мастером по узкому проходу, боясь, как бы не попасть в эти быстро вертящиеся машины. Ткачи и ткачихи, все в пыли, с побелевшими, как у мельников, бровями, проворно работали за станками. По углам цеха лежали груды суровья. Мураду показалось, что он очутился в каком-то подземном аду, где все вокруг шумело, грохотало для того, чтобы человек нигде не нашел себе покоя.
Мастер привел его к пожилому ткачу и что-то сказал ему, потом закричал на ухо Мураду:
– Постой вот около него! Он тебе покажет, что надо делать!
Вечером Мурад вернулся в общежитие совершенно разбитый. У него сильно болела голова, и в ушах все еще раздавался грохот станков.
– Ну как? – спросил его Каро.
– Если не оглохну, то ничего. Работа сама по себе несложная, можно быстро освоить; это тебе не наборщиком быть.
Мушег вернулся возбужденный. Он был грязный, измазанный. Его одежда, руки, лицо – все было в масле.
Поужинав на скорую руку, усталые, они легли спать, постелив на нары свое единственное одеяло, но уснуть им долго не удавалось. Взрослые обитатели общежития громко разговаривали, дети плакали. К полуночи как будто все успокоились, но тут же пьяный рабочий начал бить свою жену. Она кричала, молила о помощи, но почему-то никто даже не пошевелился. Как видно, такие картины здесь были привычны.
– Мурад, ты не спишь? – спросил Мушег.
– Какой тут сон! У меня так трещит голова, что, наверное, скоро лопнет.
– Тебе не кажется, что с каждым новым шагом наше прошлое кажется лучшим? Там, на табачной плантации, хоть тихо было и воздух чище.
– Поживем – увидим; может быть, нам скоро удастся выбраться отсюда.
– Если бы можно было легко выбраться, то эти люди, наверное, не стали бы жить в таком аду.
– Выбрался же Теоредис: хоть и в лачуге живет, а все-таки свой угол.
Только к утру они заснули, но тут же раздался гудок, зовущий на работу. Разбитые от бессонной ночи, Мурад и Мушег на скорую руку оделись и побежали на фабрику.
Для них началась новая жизнь – жизнь фабричных рабочих.
