Текст книги "Жизнь начинается снова. Рекламное бюро господина Кочека (сборник)"
Автор книги: Варткес Тевекелян
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 56 страниц)
Обитатели ямы украдкой от посторонних с блаженством грызли кости. Мурад спрятал два куска мяса и отнес Мушегу.
– На, возьми, Мушег. Это тебе и Астхиг, – сказал он. – Отец подстрелил орла.
Из ямы вышла Астхиг. Она сильно похудела, щеки ее впали. Когда-то красивые, вечно улыбающиеся глаза потускнели, а под ними лежали черные круги. Но Астхиг не опустилась, как многие. Она держалась сравнительно бодро, была опрятно одета, волосы причесаны, косы аккуратно заплетены. Увидев Мурада, она даже улыбнулась и протянула ему свою маленькую руку.
– Бедный Мурад! Тебе тяжелее, чем нам с Мушегом. Я слышала, с Аместуи очень плохо, – сказала она сочувственно.
– Ей уже лучше, сегодня она вставала. Ты бы пришла к ней, она тебя любит больше всех, на днях спрашивала о тебе.
– Очень трудно ходить. Я, как старуха, устаю, больше трех шагов не могу сделать. Сегодня еще ничего: ночью Мушег воды принес, жаль, все выпили, а то угостили бы тебя.
– Трудно было ходить за водой? – спросил Мушега Мурад. – Ночью я тоже собираюсь.
– Лучше не ходи, Мурад: сколько там убитых, жутко!
– Что же делать? Когда нечего было есть, обходились и без воды, а вот поели – и еще больше захотелось пить. Хоть бы дождь пошел! Бабушка говорит, что в это время года часто бывают грозы.
– Когда мне очень хочется пить, знаешь, что я делаю? – сказала Астхиг.
– Что?
– Беру в рот железный ключ.
– Помогает?
– Немножко прохладнее делается во рту.
Прощаясь, Мурад еще рал попросил ее:
– Астхиг, навести мою сестру. Если ты придешь, ей станет легче.
– Хорошо, Мурад. Завтра, а может быть, сегодня вечерком. Когда жара спадет, я постараюсь доползти к вам. Ты передай ей привет от меня.
Мурад шел к своей яме и по дороге обдумывал, как лучше ночью сходить за водой. Ему казалось, что если сестра напьется воды, умоется, то сразу выздоровеет.
Шагах в тридцати от него пролетел снаряд, потом другой. Начался обычный артиллерийский обстрел. Мурад по привычке лег на камни, в надежде, что обстрел так же внезапно прекратится, как и начался. Но напрасно. Проходили минуты, а снаряды с возрастающей быстротой, как град, сыпались на крепость. Мураду надоело лежать. Он поднялся, чтобы идти к своим. Случайно он взглянул за крепостную стену. Там по склону горы, прячась за скалами, ползли наверх аскеры. Их было очень много. Мурад испугался. Ему показалось, что никто, кроме него, не замечает аскеров и они безнаказанно достигнут крепостных стен, хлынут в крепость – и тогда начнется резня. Охваченный страхом, Мурад закричал:
– Дядя Хачик! Турки ползут, аскеры ползут! – и побежал к проходу, который охранялся отрядом Хачика.
Шатаясь от усталости, бледный, Мурад прибежал на позиции.
– Ты зачем прибежал сюда в такое время? – сердито спросил Хачик.
– Я видел, как ползут аскеры. Они совсем близко, вот там, пришел предупредить.
– Хорошо, что ты такой зоркий. А сейчас немедленно уходи отсюда: скоро здесь такая каша заварится, что недолго самому закипеть.
– Кажется, пора, Хачик, – сказал кто-то из бойцов.
– Пусть еще чуточку поднимутся: удобнее будет взять их гранатами, – хладнокровно ответил Хачик и приготовил гранату.
В эту минуту из соседних окопов полетели гранаты, завязался ближний бой. Мурад не успел выбежать и невольно стал свидетелем отчаянной схватки.
Первые аскеры, оставив на склонах горы убитых и раненых, откатились вниз, но вскоре появились новые. Не обращая внимания на разрывы гранат и одиночные выстрелы в упор, они настойчиво ползли к позициям.
С каждой минутой бой усиливался. Люди Хачика швыряли на голову аскеров самодельные гранаты, сбрасывали с горы большие камни, приготовленные для этой цели. Стоило кому-нибудь из турок поднять голову, как его тут же укладывали метким выстрелом. Но аскеры не отступали. Они только отошли по команде и спрятались за камнями. Опять начался артиллерийский обстрел. Снаряды ложились все ближе и ближе.
Осколками ранило троих. Один боец упал замертво. По лицу Хачика текла кровь, но, казалось, он этого не замечал.
– Ребята! Готовьтесь! – скомандовал он. – Сейчас они опять поднимутся!
– Армяне, сдавайтесь! – крикнул один турок; его не было видно.
– Иди к нам! Поговорим! – закричал Хачик в ответ.
– Вам же будет хуже: перебьют всех. Выдайте главарей, сдавайтесь, и мы вас не тронем! – раздался тот же голос.
– Вот я сейчас тебе выдам! – И Хачик со злостью швырнул гранату.
– Хачик! Гранаты кончаются! – закричали из соседнего окопчика.
– Месроп! Беги к Гугасу, скажи, что у нас тяжело, пусть подмогу пошлет, а главное – гранаты. Живо! – приказал Хачик, а сам с гранатами в руках пополз в соседние окопы.
Разрывы гранат, свист пуль, стоны раненых – все слилось в общем гуле боя. Турки подошли совсем близко; в окопе, где сидел Мурад, отчетливо слышалась их речь.
– Ну, сегодня гяурам, кажется, конец, Гусейн, – говорил один.
– Все в воле аллаха! – отвечал другой.
– Возьмите правей, правей! – командовал кто-то. – Напирайте еще! Эй вы, ослиные уши! Что опять легли? Гяуров испугались?
Вдруг Мурад увидел, как аскеры, поднявшись во весь рост, побежали к окопам, куда пошел Хачик. Наверное, турки нащупали там слабое место. Несколько аскеров упали, остальные же прыгнул и в окопы. Учитель и еще двое бойцов выстрелами остановили наступающих, но это мало помогло. Турки мелкими группами, по два, по три человека, просачивались в место прорыва, где шел рукопашный бой.
– Вперед! За мной! – раздался могучий голос.
Мурад узнал отца. У него сильно забилось сердце.
Гугас и его люди, как ураган налетев на занятые турками окопы, быстро восстановили прежнее положение. Семнадцать аскеров они захватили живыми.
Наступавшие медленно отползли назад и скоро исчезли из виду.
Пока Хачик рассказывал Гугасу подробности боя, к ним подбежал связной.
– Турки заняли район колодцев, – доложил он. – В отряде Ншана все до единого погибли. Апет преградил аскерам путь в крепость, но положение у него неважное: позиции ненадежные, людей очень мало, он просит помощи.
– Эх, обманули нас турки, Хачик, отвлекли внимание, и пока мы тут возились, они заняли колодцы.
– Что же, пусть! Ночью соберемся с силами и выбьем их оттуда.
– Какие это силы мы соберем с тобой? На каждой позиции осталось по десять – двенадцать человек… Ну ладно, я пошел к Апету. Часам к одиннадцати приходи ко мне. Позовем людей, посоветуемся, как быть дальше.
Гугас со своими людьми поспешно ушел. Он даже не заметил, что тут же, за скалой, сидел его сын.
Конец осады
Собравшись у Гугаса, начальники отрядов решили, что дальнейшее сопротивление бессмысленно. Ежедневно голод и болезни уносили сотни людей. Еды не было совсем, колодцы заняли турки, боеприпасы кончались.
– Что же делать? – спросил Гугас у своих боевых соратников.
Бесстрашные люди, понурив головы, молчали.
– Сдаваться? – опять спросил Гугас.
– Прежде чем сдаваться, я убью своих детей и жену, а сам брошусь со скалы вниз головой, – ответил Хачик.
– Это нетрудно сделать, Хачик: для этого не требуется ни большой храбрости, ни особого ума. По-моему, пока жив человек, он должен бороться. Я предлагаю другой план: все наши силы собрать в один кулак, прорвать окружение и со всеми выбраться в горы. Там добывать пищу будет легче, сможем продержаться до прихода русских.
– А больные, старики? Их оставить? – спросил пожилой командир одного из отрядов.
Перед глазами Гугаса встали изнуренные женщины, дети, его больная дочь. У него защемило сердце, когда он представил себе картину, как и без того озлобленные турки ворвутся в крепость.
– Надо попытаться вынести их из крепости, – твердо сказал он.
Командиры разошлись по своим местам, оставив Гугаса и его помощников в тяжелом раздумье.
Утром стало известно, что ночью из крепости исчезли Манукян с Каракозяном.
– Нашей кровью хотят спасти свои шкуры, – сказал Хачику Гугас.
– От них другого ожидать нельзя было. Не зря я тогда предложил тебе покончить с ними, – помнишь, когда они в первые же дни стали поговаривать о сдаче?
– Конечно, помню. Рука не поднялась: как-никак свои, вместе выросли.
– А у них рука не дрогнет – и не на одного, не на двух, а на тысячу человек.
– Что сейчас толковать об этом? Уже поздно. Придется отложить выступление. Турки всё знают и ждут нашего появления.
– Ты дай приказ, что выступление вообще отменяется. Подождем еще день, два. За это время турки подумают, что Манукян их обманул, и, может быть, расстреляют его.
– Так или иначе, они их расстреляют, дело не в этом, а в том, чтобы напасть внезапно, захватить турок врасплох, – тогда мы выскочим наверняка.
Хоть Гугас и отдал приказ, что никакого выступления не будет, но этому приказу никто не верил. Крепость была охвачена паникой и страхом.
Вечером, облокотившись на стену крепости, Гугас бросил последний взгляд на долину. Вон там развалины дома, где он родился и вырос, где жила его дружная семья… Вокруг дома когда-то пышный, а теперь сожженный сад, где в тени вековых деревьев играл он со своим братом, где срывал инжир и орехи для своих сверстников, где раздавался звонкий смех Сирануш. Вдали, под горами, водопад и маленькое прозрачное озеро, на берегах которого он гулял с Перузой. Сколько радостных и счастливых дней! Сколько трудов и стараний, чтобы создать свой очаг, вырастить детей, сделать так, чтобы они были счастливее своих родителей! И что осталось от всех его мечтаний?.. Все, все погибло безвозвратно. Среди серых скал, в одинокой могиле, лежит его тихая, любящая Перуза с маленьким сыном. В каменной яме, похожей на могилу, живет старая, беспомощная мать с его детьми. Единственная дочь умирает от голода. Она так ослабела, что вряд ли выживет. А Мурад – его гордость, его надежда? На кого он стал похож! Скелет, обтянутый кожей! Он ходит как потерянный. Только смышленые глаза мальчика светятся: он все видит, все понимает. Ему тяжелее, чем тысячам других в его возрасте. Но что он, отец, может сделать для своих детей, для родной матери? Разве сумел он сделать что-нибудь для сестры, томящейся в плену? Ничего. Вот скоро, дня через два, они выступят, а удастся ли спасти больную дочь? Спасутся ли другие – мать, Нубар, Мурад? А он сам? Может быть, и спасется, останется в живых, но на что ему такая жизнь – без детей, без радости, с вечной болью в сердце?!
И этот суровый человек, понурив голову, беспомощно опустил свои большие, сильные руки.
Погасли последние лучи солнца, поднялся тихий ветерок, но Гугас, поглощенный своими мрачными думами, ничего не замечал. Наконец частые разрывы снарядов и усилившаяся стрельба отвлекли его от вереницы мыслей. Турки без перерыва осыпали все проходы осколочными снарядами без цели, на авось, стреляли из винтовок.
Гугас медленно пошел к позициям. Апет сообщил, что внизу замечено большое движение противника. Забравшись на скалу, Гугас стал внимательно наблюдать. Действительно, аскеры сновали взад и вперед около белых палаток. Две колонны в строю шли по направлению к крепости.
«Народ доверил тебе свою судьбу!» – мелькнуло в голове Гугаса, и от слабости, охватившей его минуту тому назад, не осталось и следа. Он властно отдавал распоряжения готовить гранаты, быть настороже. И голодные бойцы, услышав его громким голос, сильное прижимали винтовки к плечу.
На двадцать седьмые сутки в полночь начались бои по прорыву. Часть вооруженных людей под командованием Апета повела отвлекающие бои в восточном направлении, а основные силы под руководством самого Гугаса стали спускаться из главных ворот. За ними под охраной группы бойцов осторожно пошли женщины и дети. Аместуи, опираясь на плечо бабушки и шатаясь, медленно передвигала ослабевшие ноги. Мурад тащил за руку испуганного брата.
Но впереди что-то случилось. Люди остановились, и через несколько томительных минут обезумевшая толпа хлынула обратно в крепость.
Первым отрядам удалось опрокинуть застигнутых врасплох аскеров и пробить брешь в кольце окружения. Люди кинулись в эту брешь, спасаясь бегством, но это продолжалось недолго. Турки поняли, в чем дело, и, подтянув к месту прорыва главные силы, стали в упор расстреливать спускающихся людей. Вскоре трупы преградили дорогу, и живые, спотыкаясь, падали на них, чтобы больше не подниматься. Бойцы делали отчаянные попытки отбросить настигающих их аскеров и вывести женщин и детей из страшного кольца. Но усилия их были тщетны. Вскоре, позабыв об общем плане, каждый прокладывал себе дорогу в одиночку. Только отряду Апета удалось прорваться организованно. Быстро оценив создавшееся положение, Апет нащупал слабое место в обороне турок и без больших потерь вывел отряд к садам, но это же и помешало им соединиться с отрядом Гугаса.
Но прежде чем покинуть сады и подняться в горы, Апет привел в исполнение план мести за Сирануш, который он обдумывал во время бессонных ночей в крепости. Еще там, наверху, он договорился со своими друзьями, что если им удастся благополучно спуститься в долину, то они пойдут в дом старого Османа и сведут счеты с его сыновьями. Сейчас обстоятельства складывались как нельзя благоприятнее: бойцы совершенно неожиданно вышли к садам. Голодные люди, позабыв об опасности, набросились на фрукты. Апету с трудом удалось остановить их. Он приказал всем собраться в крайнем саду, поставил охрану, а сам с друзьями поспешил в дом Османа. Бесшумно открыв двери, Апет со своими людьми ворвался в дом. Оба сына Османа оказались дома, они безмятежно спали.
– Вставайте! – закричал Апет. – Я вам принес смерть!
Братья не успели пошевельнуться. Их мгновенно закололи.
– Где девушка? – взяв одной рукой Османа за бороду и держа окровавленный нож в другой руке, спросил Апет.
Старик Осман, прежде такой гордый, трясся, как лист. Стуча зубами, он говорил что-то невнятное.
– Где девушка, говори! Иначе убью как собаку!
– Там она, в женской половине, – выдавил наконец из себя Осман.
Апет побежал в соседние комнаты. Он спешил. У дверей, которые вели в женскую половину, стояла Сирануш.
– Апет!.. – закричала она и упала ему на грудь.
– Ребята, захватите еды – и за мной! – на ходу бросил он и, схватив Сирануш за руку, побежал к своим…
Отряд Апета еще долго блуждал в горах, отыскивая следы Гугаса и его людей, и уничтожил немало жандармов. Большинство людей отряда погибло, и только одиночки, а в числе их и Сирануш с Апетом, перейдя линию фронта, добрались до русских.
Рассветало. Стрельба прекратилась. В крепости стояла мертвая тишина. Тысячи стариков, женщин и детей ждали, затаив дыхание. На башне цитадели в знак покорности подняли турецкий флаг и белую простыню, но турки в крепость почему-то не спешили. В ожидании прошло шесть томительных часов.
Утром Мурад, ведя за руку младшего брата, без труда нашел бабушку и сестру – они, прижавшись друг к другу, лежали на дне ямы.
– Слава богу, вы нашлись! – обрадовалась бабушка, но тут же нахмурила брови. – Нам нельзя оставаться вместе, – сказала она, думая о чем-то своем.
По совету бабушки Аместуи пошла к Астхиг, Мурад – к Качазу. Такуи оставила с собой только маленького Нубара и Заназан.
Часам к одиннадцати в крепость вошли пять отрядов аскеров. Не обращая ни на кого внимания, они заняли главные переходы. По их сигналу в крепость ворвались основные силы, а за ними башибузуки из окрестных деревень. Они рыскали по всем углам, гоня перед собой толпу обезумевших от страха людей, убивали женщин, из-за серег отрывали уши, за простое колечко выламывали пальцы, отрывали детей от материнской груди и бросали со скал, камнями разбивали головы стариков. Эта кровавая бойня продолжалась несколько часов.
Наконец в крепость поднялся какой-то высокопоставленный турок. Резня и грабежи прекратились. По его приказу мальчиков старше тринадцати лет и стариков согнали в кучу, а уцелевших женщин с детьми повели с горы в долину и заперли в церкви.
Мурад и Качаз оказались в числе отделенных и, стоя рядом на краю крутого обрыва, ждали дальнейших событий. Чувства у них притупились, на все, что происходило вокруг, они реагировали слабо, как будто это их не касалось. Только сердце у Мурада ныло.
Аскеры, выстроив мальчиков и стариков попарно, погнали их вниз. Первые пары достигли подножия крепости. Там их встретила беснующаяся толпа турок, которые, стоя по обеим сторонам узкого прохода, камнями забрасывали спускающихся. Ребята с края обрыва хорошо видели все, что происходило внизу. При виде обезумевшей толпы, жаждущей крови, Мурад словно очнулся. Он схватил Качаза за руку, они незаметно отошли от остальных и, найдя не очень крутой обрыв, стали с трудом спускаться. Наконец, кувыркаясь, они покатились вниз. Изрядно помяв бока, Мурад и Качаз очутились у подножия крепости и спрятались в редком кустарнике под горой. Фруктовый сад, находящийся вблизи, неудержимо манил их к себе, жажда и голод толкали их туда, но рассудок оказался сильное, и они пробрались в сад только с наступлением темноты.
Утолив жажду мутной водой из арыка, мальчики набросились на фрукты, ели их жадно и без разбору. Вначале подбирали валявшиеся на земле полугнилые яблоки и груши, но потом стали разборчивее и принялись сбивать спелые с деревьев. После фруктов они бросились опять к арыку. Так повторилось несколько раз. Когда желудки наполнились и ребята не в состоянии были выпить хотя бы еще каплю воды или проглотить еще одну сливу, они легли под забором и стали обсуждать свое положение, что делать дальше, куда деваться.
– Давай пойдем в горы, авось доберемся до русских, – предложил Качаз.
– Как мы доберемся с тобой – без пищи и не зная дороги? – возразил Мурад.
Качаз задумался.
– Не лежать же нам здесь вечно! Утром появится хозяин и если сам не убьет, то выдаст аскерам, – сказал Качаз.
Мурад предложил перебраться в церковь, к своим.
– Если убьют, так лучше со всеми, а уходить далеко от своих я не хочу.
Качаз согласился.
Набив карманы яблоками, они пошли по пустынным развалинам города и, никем не замеченные, добрались до церкви. Спрятавшись за стенами обгоревшего дома, они, затаив дыхание, стали наблюдать.
У широких ворот церкви, зажав между колен винтовку, сидел усатый пожилой турок. Он сладко дремал. Когда голова его медленно опускалась на грудь, он встряхивал ею и полуоткрытыми глазами оглядывался вокруг. Не заметив ничего подозрительного, он опять начинал дремать.
– Так мы простоим до самого утра, – прошептал Качаз.
– Пошли, – сказал ему Мурад на ухо. – Первый пойдешь ты и будешь молчать, а я пойду за тобой и в случае необходимости заговорю с ним.
Они зашагали к воротам. От страха у них сильно забились сердца, пересохло во рту. Когда они подошли уже к самым воротам, часовой проснулся и вскочил на ноги.
– Стой! Кто идет? – грозно крикнул он.
– Это мы, ага, – сказал Мурад насколько возможно твердым голосом.
– Кто это «мы»?
– Нас господин офицер послал в город.
– Когда это было?
– Часа два тому назад.
– Но это не в мое дежурство, я заступил недавно. Зачем же он послал вас?
– Чтобы рассказать большому начальнику о нашей жизни на горе, – лгал Мурад более уверенно.
– Что же вы рассказали?
– Все рассказали.
– Интересно, чем же вы питались столько дней в крепости? Говорят, русские сбрасывали вам с аэропланов продовольствие и патроны, хотя я никаких аэропланов не видел. Скажи, правда это?
Мурад ответил уклончиво:
– Мы тоже не видали, ага.
– То-то! А сколько народу погибло зря! Это все молодежь, они замутили народ. Разве можно идти против султана? Он одним своим пальцем может раздавить целое войско. Говорят, по его велению останавливаются реки, отступает море, а вы, несчастные, бунтовать вздумали!
– Ага, я ничего не знаю!
– Да не про тебя разговор. Скажи, накормил хоть вас начальник?
– Как же! Даже яблок дал нам. – Мурад протянул часовому два яблока.
Тот не замедлил взять их. Мурад оглянулся и заметил исчезновение своего товарища. Во время разговора Качаз проскользнул во двор. Пора было и ему кончать столь опасную беседу, но, как видно, собеседнику было скучно одному и он не прочь был продолжать ее.
– Хорошо ты говоришь по-турецки – все равно как писарь. Наверное, в школе учился?
– Учился. Я считать и писать тоже умею.
– Вот хорошо! Тебе бы принять ислам и зажить по-человечески. Ведь нехорошо жить в заблуждении.
Мурад молчал.
– Только приняв ислам, ты станешь человеком. Кроме мусульман, все остальные народы – грязь.
– Пойду к своим, ага? – попросил Мурад. – Они, наверное, заждались меня, беспокоятся…
– Что же, иди и хорошенько подумай над моими словами. Я тебе добра желаю. Ты смышленый мальчик, жаль, если пропадешь зря.
Мураду пришлось долго разыскивать своих во дворе, набитом до отказа народом, и в самой церкви. Они считали Мурада погибшим и успели уже оплакать его. Бабушка, обняв Мурада, ни за что не хотела расставаться с ним. Так в ее объятиях и пришлось Мураду провести остаток ночи.
