Текст книги "Жизнь начинается снова. Рекламное бюро господина Кочека (сборник)"
Автор книги: Варткес Тевекелян
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 56 страниц) [доступный отрывок для чтения: 20 страниц]
– Кто они? О ком ты говоришь?
– Мои бывшие товарищи – Ашот, Мушег, Качаз, Каро и Мурад.
– При чем здесь Мурад? Он даже не вмешивался в наш спор! – вскричал Ашот.
– Вы ему не верьте, господин воспитатель, Мурад – их атаман, его слово здесь – закон, его слушают больше, чем господина директора, только он все делает исподтишка. Всю дорогу он командовал нами и думает, что и здесь тоже будет командовать. Нет, брат, хватит, натерпелись!
– Ах ты подлец! – закричал Качаз. – Вместо благодарности за то, что спасли твою собачью жизнь, ты еще ругаешься! Правда, уведите его, господин воспитатель, никто из нас не согласится спать в одной комнате с этим предателем. Отец его тоже был предателем…
Смпада увели. Воспитатель попросил соблюдать тишину и порядок до утра.
– Утром доложу господину директору о вашем недостойном поведении, и он решит, что с вами делать, – сказал воспитатель и ушел.
Ребята были крайне возбуждены, никто из них не мог больше спать.
– Может быть, нам не дожидаться утра и смотать удочки? – предложил Ашот. – Все равно выгонят.
– Пусть, хоть еще одну ночь поспим на перинах, – шутя возразил Качаз.
– По-моему, нужно выгородить Каро и Мушега, взяв всю вину на себя, – предложил Мурад.
– Может быть, тебе тоже хочется на готовой кашке жить? – зло спросил Ашот. – Что ж, мы с Качазом одни виноваты?
– Ты много на себя берешь, Ашот! – рассердился Качаз. – С Мурадом говоришь так, словно перед тобой Смпад. Так не выйдет, нечего задирать нос.
– Успокойтесь наконец, – рассердился Мурад, – дайте мне сказать! Каро меньше нас всех, а Мушег слаб здоровьем, им трудна будет бездомная жизнь на улице. Давайте попытаемся спасти их, – предложил он, – а мы втроем уйдем.
Каро с Мушегом запротестовали, но ребята быстро уговорили их, обещав при первой возможности прийти за ними и взять из детского дома.
Утром, еще до завтрака, ребят позвали к директору, солидному господину в золотых очках. На ломаном армянском языке он объявил им, что они испорчены до мозга костей, следовательно, дальнейшее их пребывание в детском доме невозможно. Ребята оправдываться не стали, только Мурад сказал несколько слов в защиту Каро и Мушега.
– Господин директор! Ради справедливости, чтобы после не мучила меня совесть, скажу вам, как перед богом, что эти два мальчика совсем не виноваты, виноваты мы втроем. – Мурад показал рукой на себя, Качаза и Ашота. – Если уж решили наказать, то накажите только нас.
– Я вашего совета не спрашиваю, – брезгливо пробурчал под нос директор.
– Все же осмелюсь добавить, что и мы ничего недостойного не сделали. Ведь мы только читали вслух нашего писателя…
Директор рассердился.
– На вас тратят деньги, и вы обязаны были беспрекословно подчиняться порядкам, которые сочли нужным установить здесь, читать те книги, которые вам рекомендуют, работать там, куда вас направят, – словом, делать все то, что мы скажем. Никакого самоволия! Понятно?
– Простите, господин директор! Мы, армяне, имеем свой язык, своих писателей, которых очень любим, и хотим читать их книги на своем языке, – сказал Мурад очень вежливо.
– На своем языке вы можете читать только духовные книги.
– Я не умею так складно говорить, как Мурад, – начал Качаз, выступая вперед, – но все же скажу. Даже туркам, вырезавшим половину армян, не удалось отучить нас от своего родного языка. Думаю, что вам тоже это не удастся с вашей чечевичной похлебкой.
– Вон отсюда! – вдруг закричал директор и силой вытолкнул Мурада, Качаза и Ашота из кабинета.
Каро и Мушег остались в детском доме.
Опять улицы, улицы, опять вместо крыши чистое голубое небо, опять утром, днем и ночью только одна мысль, страшная, мучительная мысль: как достать кусок хлеба?
Первый урок политики
Выйдя на шумную, залитую солнцем улицу, ребята почувствовали себя счастливыми. Наконец им удалось вырваться из этой тяжелой, пропитанной насквозь лицемерием обстановки!
– Хорошо быть свободным! – воскликнул сияющий Ашот. – Жаль только, что у нас опять ни гроша за душой, а не мешало бы позавтракать.
– И на ночь иметь постель, – добавил Качаз.
Полдня они без дела проходили по улицам, но все их мысли были заняты одним: «Где достать кусок хлеба?»
– Все же я очень голоден и во что бы то ни стало хочу поесть! – решительно заявил Ашот. – А там сейчас как раз заканчивают обед. Правда, на десерт беднягам придется читать скучную молитву, но зато они сыты и могут помечтать о чем угодно, а я ни о чем другом, как о хлебе, думать не могу.
– А если мы отправимся туда? – предложил Качаз. – Авось нашим удастся через решетку сада передать хоть кусок хлеба.
Воспитанники детского дома играли в саду, и Ашоту без труда удалось подозвать к решетке Каро. Узнав о бедственном положении товарищей, Каро и Мушег мигом притащили из столовой куски хлеба и вареного мяса.
Ашот вернулся с сияющим видом, и ребята тут же на лестнице какого-то дома плотно пообедали.
– Знаете что, – сказал Ашот, – так не годится, не каждый же раз ходить нам сюда: во-первых, неудобно все время быть прикованным к проклятому детскому дому, а во-вторых, нас могут заметить, и мы подведем товарищей. Не лучше ли пойти на базар и продать кое-что из одежды?
Получив несколько лир, ребята почувствовали себя легко и беспечно. Купили хлеба, маслин и направились на берег моря, чтобы провести там остаток дня и переночевать в лодках.
Лежа на спине под стенами старинной византийской крепости на берегу Босфора, они молча любовались закатом.
Красив Стамбул вечером, при заходе солнца, когда медленно угасает день и в небе загораются яркие звезды. Красив Стамбул и ранним утром, когда золотистые лучи солнца заливают тихую гладь Босфора и еле заметный туман, словно боясь дневного света, медленно поднимается и исчезает. Пышные сады, окаймляющие берега, заполняются веселым щебетанием птиц. В воздухе струится аромат роз и запах моря. Всегда безоблачное синее небо, отражаясь в водах Золотого Рога, придает им нежно-голубой оттенок.
Одна за другой пробуждаются многоголосые пристани, раздается лязг подъемных кранов, слышится шумный говор грузчиков, торопливая беготня пассажиров морского трамвая, исчезает таинственная тишина, и начинается трудовой день.
Прекрасен Стамбул для тех, кто сыт, у кого есть кров, но для Мурада и его товарищей красота Стамбула растаяла, как мираж, как только исчез из кармана последний пиастр.
Понурив головы, ребята опять отправились в комитет для беженцев. Там, как и в первый раз, встретил их молодой человек в пенсне и, окинув взглядом ребят с ног до головы, иронически улыбаясь, спросил:
– Чем могу служить вам, господа?
Мальчики растерялись.
– Наверное, очередные денежные затруднения вас привели сюда, не так ли? Хватит, не валяйте дурака, я все знаю. Знаю, как вы, соскучившись по вольной жизни, устроили там дебош и вас выставили из детского дома, где о вас так заботились… Вместо вечной благодарности нашим друзьям американцам чем вы ответили? Незачем к нам больше ходить!
– Все это не так… – начал было Ашот.
– Знаю, знаю, у вас приготовлена целая сказка в героическом духе – об обиженном самолюбии и прочее. Но у меня нет времени слушать. Уходите, убирайтесь поскорее!
В это время в комнату вошел высокий, хорошо одетый армянин с острой бородкой и, увидев смущенных, с поникшими головами мальчиков, спросил у секретаря:
– Господин Крикор, что здесь происходит?
– Это те, которых четыре дня тому назад выгнали из детского дома за дебош.
– Гм, да, жаль, очень жаль, что дети нашего благородного, честного народа так развращены нашими врагами турками, – начал он длинную речь, шагая взад и вперед по комнате. – Но не можем же мы их оставить без внимания, не сделав последнюю попытку вырвать их из цепких рук порока; это было бы преступлением против светлой памяти их родителей, так трагически погибших от рук наших врагов. Нет, не можем. – Он остановился в задумчивости и вдруг, как бы что-то решив, обратился к секретарю: – Дайте им по пятьдесят пиастров на дорогу и направьте их в Бейкоз, к моему другу мистеру Адамсу – директору нефтеочистительного завода «Стандард ойл компани», он даст им ночлег и работу. Вам нужно приобщаться к труду, мои юные друзья, – обратился он к мальчикам. – Труд благотворно воздействует на вас и освободит от пороков. Будьте послушными, трудитесь не покладая рук, знайте, что за вас я, – впрочем, не только я, вся наша партия «Дашнакцутюн» несет ответственность перед мистером Адамсом. Не вмешивайтесь ни в какие конфликты, не якшайтесь с рабочими других национальностей. У нас, армян, свои задачи: мы должны бороться за наши национальные чаяния, за великую Армению.
Не поняв и половины того, о чем говорил этот господин, ребята, пообещав примерно вести себя, отправились в Бейкоз, на завод.
У конторы на обширном дворе завода они увидали большую толпу рабочих в грязных комбинезонах, которые о чем-то громко спорили. Когда ребята подошли к ним, кто-то из толпы крикнул:
– Дело до детей дошло! Хотите и их развратить?
Ничего не понимая, ребята вошли в контору. Мистер Адамс, прочитав записку, улыбнулся и поручил своему секретарю заняться ими.
– Вас поместят в пятый барак. Там хорошо, – сказал им секретарь, – дадут комбинезоны и сапоги. Переодевайтесь и приступайте к работе, не теряя времени. Хочу вам, как соотечественникам, дать совет, – добавил он, изобразив на своем длинном желтом лице подобие улыбки, – в здешние дела не вмешивайтесь. Эти люди оставили работу, требуют прибавки и восьмичасового рабочего дня, они наслушались тут коммунистической пропаганды и безумствуют. Нам, армянам, не подобает вмешиваться в такие дела и огорчать наших друзей американцев, которые любят нас и помогают нам. Мы должны стараться, чтобы они нас любили еще больше. Если рабочие придут к вам и предложат прекратить работу, не слушайте их. Хорошо?
– Хорошо! – в один голос ответили ребята.
– Да, у вас, наверное, денег нет, чтобы прожить до получки? Скажу – вам выдадут аванс.
Надев комбинезоны, они отправились на пристань, где стоял большой нефтеналивной пароход. Десятник объяснил, что они должны ведрами вычерпывать нефть, оставшуюся после выкачки трубами в стальных трюмах парохода. Стоя по колени в нефти, ребята начали работу. Трюмы были наполнены газами, у ребят кружилась голова, от едкого запаха тошнило.
По окончании смены десятник задержал их.
– Вот что, ребята, – сказал он. – Если хотите, можете подработать. За сверхурочные платят в двойном размере. Пойдите покушайте и возвращайтесь обратно.
– А сколько вообще платят? – спросил Мурад.
– Одну лиру, – был ответ, – а за сверхурочные, значит, получается две лиры.
Соблазн был большой. Впервые в жизни они работали, зная вперед, сколько им заплатят, и, хотя чувствовали себя очень усталыми, все же решили еще поработать. По три лиры в день – шутка сказать, – кто мог устоять против этого!
Поужинав, они вернулись на пароход и проработали до утра. Шатаясь от усталости, грязные, пропитанные тошнотворным запахом нефти, отправились в барак спать. Там их встретили бастующие рабочие.
– И вам не стыдно? – спросил сидевший на верхних нарах рабочий.
– Почему нам должно быть стыдно? – в недоумении спросил Ашот. – О чем вы говорите?
– Как же! Рабочие бастуют, требуют прибавки, а вы работаете, изменяете своему классу.
– Мы платой довольны. Кроме того, мы армяне и в чужие дела не вмешиваемся, – ответил Ашот невозмутимо.
– Не армяне, а продажные шкуры! – со злостью закричал другой.
– Да ты брось тратить на них время, – заговорил третий. – Разве не видишь, это – хозяйские холуи! Пусть работают, если им нравится, – ведь на них далеко не уедут.
Несмотря на презрение и угрозы рабочих, ребята продолжали работать. Кожа на их теле огрубела, ноги и руки покрылись язвами, лица почернели. Они ходили словно привидения, но не сдавались. В субботу пошли в контору за получкой. С них удержали аванс, плату за спецодежду, за ночлег в бараке, и на руки выдали только по полторы лиры каждому.
– Вот это здорово! – возмутился Ашот. – Этих денег не хватит даже на то, чтобы грязь отмыть, а чтобы лечить наши язвы, мы должны работать еще месяц и ничего не есть.
– К черту такую работу! – предложил быстрый в решениях Качаз. – Это, братцы, хуже всякой резни, здесь мы пропадем!
– Шутки шутками, а я не понимаю, что это означает: работай как ишак целую неделю и получай на руки полторы лиры?
– И не скоро поймете, – раздался позади них чей-то голос. – Когда мы говорили вам, вы с гордостью заявили: «Мы армяне и поэтому в чужие дела не хотим вмешиваться» – как будто если вы армяне, так вы родственники хозяина. Поймите, ребята, в этом мире люди делятся не на нации, а на бедных и богатых; вот когда это поймете, тогда все станет ясным. Хорошо работать целый день по пояс в нефти и ничего не получать?
– Конечно, плохо, – ответил Мурад.
– То-то! Мы тоже считаем, что плохо. Вы-то еще одиноки, как-нибудь прокормитесь, а у большинства из нас семьи, их кормить тоже ведь надо, а чем, когда самому не хватает? Как же заставить этих скотов платить за наш труд сносную плату? Забастовкой! И если таких изменников, как вы, не окажется, тогда хозяева волей-неволей заплатят нам за наш труд. Пароход разгружать нужно, нефть перерабатывать нужно, – как они без нас сделают это все?
– Наймут других, – ответил Качаз.
– А если те, другие, тоже не согласятся даром работать, тогда что?
– Вроде по-вашему получается, – неуверенно согласился Ашот.
– Вот ты понемножку начинаешь понимать. Поживи еще, поработай на них даром, тогда все поймешь.
– Выходит, нам не следует работать? – спросил Качаз.
– Конечно, нет.
– А как же жить? Мы ведь получили по полторы лиры.
– Если есть только один сухой хлеб – и то хватит не больше чем на три дня.
– Будете жить, как и мы все. Немножко поможет забастовочный комитет, а там видно будет.
На следующий день ребята на работу не вышли. Через четыре дня, когда сразу пришли три парохода с нефтью, директор согласился на условия рабочих, и работа возобновилась. Еще месяц ребята проработали на заводе, понемногу привыкли к труду, подружились с рабочими. Хотя работать было тяжело, но лучше и приятнее, чем бродяжничать.
В последнюю субботу при получке кассир вручил им заработанные деньги и записку: «В окончательный расчет».
– Что это означает, господин кассир? – спросил Мурад.
– Это означает, что всем троим компания дает расчет, – лаконично ответил кассир.
Полагая, что произошла ошибка, они побежали к переводчику-армянину. Как же, ведь директор их принял с любезной улыбкой, они передали ему рекомендательное письмо из комитета!
– Напорное, по ошибке нас рассчитали? – любезно спросил Мурад переводчика и протянул ему записку кассира.
– Нет, не по ошибке.
– А как же?
– Очень просто. Нам подростков держать невыгодно, работы стало мало. Кроме того, вы не оправдали оказанного доверия, участвовали в забастовке.
– Но ведь не работали все. Учтите, любезный господин, мы сироты-армяне, нам некуда деваться, помогите остаться на работе.
– Здесь не благотворительное общество, а завод. И вообще мне с вами разговаривать некогда, уходите!
Опять улица. На этот раз все пути для них были закрыты. Нужно было думать о заработке, пока в карманах имелось еще несколько лир.
Одиночество
В ветхом необитаемом доме населенного армянами квартала Кум-Капу ребята нашли полуразрушенную комнату. В ней не было одной стены и половины потолка; лестница сгнила и дрожала под ногами. Каждую секунду можно было свалиться вниз и сломать себе шею. Несмотря на эти неудобства, ночевать здесь было лучше, чем в лодках.
Ашот раздобыл где то циновку. Качаз притащил два глиняных кувшина для воды, и ребята чувствовали себя превосходно до тех пор, пока у них были деньги. Только изредка они себе позволяли маленькие пирушки, устраивали ужин из маслин, нескольких головок лука и свежего хлеба. Жили очень экономно, хотя соблазнов вокруг было много – чудесные пирожные, восточные сладости, жареные каштаны, но ребята ограничивались их созерцанием, а деньги берегли. Изредка удовлетворяли страсть Ашота к театру, покупали самые дешевые билеты и отправлялись с ним в театр, чтобы его не обидеть.
– Если у меня когда-нибудь будет много денег, – говорил он каждый раз после спектакля, – то я ежедневно буду ходить и театр.
– Достать бы какие-нибудь книги! – мечтал Качаз. – Давно ничего не читали. А как было бы хорошо растянуться под тенистым деревом на берегу моря и читать! Имей я деньги, я бы завел целую библиотеку. Накупил бы героических романов, это мне больше по вкусу!
По книгам соскучились все. Начали поиски и скоро нашли библиотеку, где за небольшую плату давали книги на дом. С этого дня все трое читали без конца.
Дни стали короче, и ребята разрешили себе неслыханную роскошь – купили керосиновую лампу.
Эта праздная жизнь не могла продолжаться долго, деньги с каждым днем таяли, и, чтобы как-нибудь продлить ее, ребята сократили рацион: сначала перестали покупать маслины, позже отказались от лука и перешли на один хлеб, но все же с каждым днем денег становилось все меньше и меньше.
Наконец Мурад заявил:
– Ребята! Нужно за что-нибудь приниматься, иначе через несколько дней не на что будет купить и хлеба. Да и книг нам бесплатно не дадут.
Слова Мурада словно разбудили Качаза и Ашота от сладкого сна и вернули к действительности.
Несколько дней они бродили по Стамбулу в поисках работы. Земляки от них отворачивались, ничем не хотели помочь. О ребятах шла скверная молва, что они испорченные мальчишки и лентяи.
– Но ведь никому мы вреда не сделали, ничего не украли, – убеждал Мурад одного хозяина маленькой фабрики.
– Как же, ври больше! Как будто я не знаю! Пекарь Маркос вас приютил, спас от голода? Чем вы отблагодарили его? Бросили работу и ушли. В детский дом вас поместили? Поместили. Что же вы там натворили? Устроили драку, дебош, вас и оттуда выгнали. На завод устроили? Что же вы там делали? Лодырничали, хотели даром получать деньги. Нет уж, вам не на что надеяться, уходите прочь!
Мурад попробовал спорить с земляками, но Ашот остановил его.
– Охота тебе, Мурад, тратить время на разговоры с этими сытыми людьми! – сказал он. – Ты разве не чувствуешь, что все это они выдумали, чтобы оправдать свою скупость и нежелание помочь! Плюнь на них, и пойдем искать себе работу в другом месте.
– Зря ты погорячился, Ашот, – начал было Мурад укорять его, – как-никак он наш земляк, может быть, действительно им о нас неправду сказали.
– Брось ты их ко всем чертям! Тот рабочий правду сказал тогда. Нет никаких армян и других наций, есть бедные и богатые. Были бы у нас деньги или богатые родственники, ты бы посмотрел, с каким почетом нас повсюду принимали бы.
– Хватит спорить, все ясно, – вмешался Качаз. – Хочешь жить – надейся только на себя. Не станем больше унижаться ни перед каким комитетом, ни перед одним подлецом. Давайте лучше подумаем о заработке, иначе на самом деле через несколько дней умрем с голоду под забором, как когда-то Мушег умирал в Кайсери.
– Вот что, ребята! Купим по корзинке, наденем на спину и пойдем в порт. Там много пассажиров на речных трамваях. Будем носильщиками, – предложил Мурад. – Кто-нибудь из нас за целый день что-нибудь да заработает. Если будем жить артельно, не пропадем, нечего отчаиваться.
– Что же, это лучше, чем просить помощи у этих сытых крокодилов или работать по колено в нефти на заводе, – согласился Ашот.
– А по вечерам можно и книги почитать, не так ли, Мурад? – спросил Качаз. – Ведь нам немного нужно на троих – хотя бы одну лиру в день. Хватит?
– Вряд ли, – возразил Ашот. – Нам нужно новое белье, иначе заведутся насекомые, да и ботинки не помешали бы.
– Может быть, тебе еще костюм шерстяной захочется да шляпу на голову? Ерунда! Можно без ботинок, а вот белье действительно нужно, – сказал Качаз.
Утром, надев на спину корзинки, отправились в порт, но здесь их ожидала новая неудача. Носильщики, работающие артелью, сразу же прогнали ребят из порта.
– Вот тебе и раз! – возмущенно воскликнул Ашот. – Куда бы ни пошли, всюду кому-то мешаем, кому-то стоим поперек дороги. Что же это получается?
– Ничего тут нет удивительного: они хотят жить, а мы отнимаем у них заработок, – успокаивал его Мурад как мог.
– А что же нам делать? Что кушать?
– Постоим за портом, авось и нам кое-что достанется, – предложил Мурад. – Найдутся скупые, которые не захотят платить по таксе, мы ведь и без таксы можем…
– Выходит, мы будем сбивать им цену? – спросил Ашот.
– Ну что ж поделаешь, раз нет другого выхода!
За весь день они заработали только пятьдесят пиастров, но не отчаивались.
В течение трех месяцев они ежедневно стояли у порта в ожидании скупых пассажиров. Изредка их брали грузить уголь на пароходы. Эта работа считалась самой грязной и унизительной, и ею обычно занимались бродяги и портовые пьяницы, но ребята были рады и такому заработку. Так они еле-еле сводили концы с концами. Иногда ложились спать голодными. И от чтения книг пришлось отказаться: уж очень дорог был керосин, а днем читать было некогда. Целый день они рыскали по многочисленным улицам Стамбула, как вьючные животные, с корзиной за спиной, чтобы заработать несколько пиастров.
Как-то Качаз вернулся поздно и заявил, что он решил записаться добровольцем в греческую армию и пойти воевать против турок.
– Пойдем, ребята, все вместе, – предложил он Мураду и Ашоту, – отомстим нашим врагам, поможем грекам вернуть обратно свою землю.
– Ты с ума сошел! Какое тебе дело до греков! И что с того, если они отвоюют себе кусок земли у турок? От этого мы сыты не будем, – возразил Ашот.
– Мне до греков дела нет, это правда, но с турками я постараюсь рассчитаться. Неужели они не ответят за все свои преступления! Ну, пойдемте, прошу вас, – умолял Качаз. – Я был в их комитете, все разузнал: греки принимают всех желающих, выдают военную форму, ботинки. Я видел обмундирование, новенькое, как на английских солдатах.
– Мы в добровольцы не пойдем! – решительно заявил Мурад. – И тебе не советую. Помнишь, солдат в вагоне правильно говорил, что политика дело непонятное. Сначала я постараюсь разобраться в этой самой политике, а потом решу, а просто так умирать не хочу, не для этого мы прошли такую трудную дорогу, чтобы так, ни за что умереть.
– Но ведь греки христиане! Их тоже, как и нас, вырезали в Турции, они тоже ненавидят наших врагов, стало быть, они нам друзья, – не унимался Качаз.
– Какие они нам друзья! Чудак ты, Качаз! Помнишь в комитете для беженцев высокого господина с бородкой? Он нам целую речь тогда закатил о дружбе и милосердии, но куда он нас послал? На завод, чтобы помешать забастовке. А наши собственные земляки-богачи? Нет, брат, не проведешь больше. Мурад прав, дай сначала разобраться, что к чему, тогда и решим, а пока есть бедные и богачи – и никаких друзей и врагов, понял?
– Ну, вы как хотите, а я поеду, – настаивал упрямый Качаз на своем.
В последний раз Качаз пришел к ним в новенькой английской военной форме. Мурад с Ашотом пошли провожать его на пароход, отходящий в Измирню. Долго смотрели они вслед пароходу, махали руками, хотя в общей солдатской массе трудно было отличить товарища. Тяжело им было расставаться с ним, с грустью они возвратились в свою комнатушку без Качаза, где его так не хватало. Ребятам казалось, что они заново осиротели.
После отъезда Качаза дела шли неважно. Стоило им скопить немного денег, как Ашот шел покупать себе билет в театр, а туда его в плохой одежде не пускали. Он ругал весь свет за несправедливость и ходил искать напрокат подходящую одежду. Мурад, в свою очередь махнув на все рукой, опять пристрастился к книгам. Он читал с утра до поздней ночи, без перерыва, читал до одурения. Потратив таким образом последние гроши, они принимались за работу.
Иногда, купив гостинцев, Мурад с Ашотом отправлялись в детский дом навещать ребят. Их туда не пускали, и они встречались тайком. Мушегу и Каро жилось тоже несладко.
– Может быть, нам лучше перейти к вам? – робко спрашивал Мушег.
– Нет, пока вы живите тут, – советовал Мурад. – Как только наши дела немного поправятся, мы вытащим вас отсюда.
Дни шли, а дела все не поправлялись. Ашот явно тяготился своей работой, ему хотелось иметь постоянный заработок, он мечтал об учебе. Все его мысли, все мечты были связаны с театром, ему страстно хотелось стать актером. Интересы товарищей постепенно стали расходиться.
Наконец Ашоту удалось найти себе постоянную работу. По рекомендации одного знакомого актера он поступил истопником в «Роберт-колледж», и Мурад остался один.
Теперь он был совершенно одинок. За целый день ему не с нем было переброситься словом, не перед кем было излить свою душу. Его знакомыми были портовые бродяги, но видеть их он мог только в кабаке. Мурад же чувствовал панический страх перед водкой. На его глазах ежедневно разыгрывались страшные трагедии пьяных людей.
В стамбульских портах нет постоянных рабочих, за исключением немногих носильщиков, работающих артельно, остальные – случайный люд, бездомные бродяги. Они кочуют из города в город, из порта в порт, берутся за всякую работу, когда очень нуждаются, торгуют овощами, рыбачат, потом, пропив все заработанное, опять возвращаются в порт.
Большинство из них всю неделю изнуряют себя тяжелой работой только для того, чтобы в субботу вечером попировать в компании таких же, как и они, бродяг. После того как истрачен последний пиастр, пьяного выбрасывают на улицу, а наутро он с трясущимися руками стоит у дверей кабака, чтобы выпросить хоть стаканчик водки. Мурад часто бывал зрителем пьяных, необузданных драк, когда люди, только что целовавшие друг друга, внезапно вспоминали давно забытые обиды и дрались до тех пор, пока, окровавленные, изуродованные, не сваливались в канаву. Он видел бессмысленные убийства, совершаемые под пьяную руку, без всякого злого умысла. Мурад всячески избегал кабака, и поэтому у него не было друзей в порту. Он не пользовался уважением порта, но считался своим парнем. Мурад был совершенно одинок и очень страдал. Ему казались светлыми праздниками те кошмарные дни, когда он с ребятами бродил по бесконечным дорогам Малой Азии, страшась любого человека, скрывая свою национальность. Тогда были товарищи, с которыми он делил и радость и печаль, а здесь не было опасности для жизни, но он был одинок и несчастен.
Мурад был здоровым юношей, крепкого сложения, тяжелая физическая работа не подорвала его здоровья – наоборот, она еще больше укрепила мускулы, – но такая однообразная, бесцельная жизнь не могла удовлетворить его. Книги, которые он читал запоем, тоже перестали его увлекать. Он смутно понимал, что есть какая-то другая жизнь, мечтал о ней, но ничего изменить не мог. Но раз пытался он поступить матросом на какое-нибудь судно дальнего плавания. Ему хотелось посмотреть мир, как когда то делал его отец, но каждый раз Мураду отказывали из-за отсутствия у него бумаг и рекомендаций.
Единственным его собеседником был близорукий худощавый библиотекарь, у которого Мурад брал книги, но его часто отвлекали посетители, и их беседа прерывалась. Кроме того, он был, что называется, книжником, совершенно не знал жизни, и Мураду порой бывало с ним скучно.
Жизнь окончательно опротивела Мураду. Он часто стал задумываться: стоит ли так жить? Но какая-то внутренняя сила каждый раз протестовала против этого малодушия.
«Неужели ты, преодолев столько препятствий, пройдя сквозь такие испытания, сейчас настолько ослаб, что хочешь умереть? Где твое мужество, стойкость?» – раздавался в нем протестующий голос.
В таком неустойчивом душевном состоянии Мурад продолжал жить, с трудом зарабатывая на пропитание.
Однажды в порту какой-то человек нанял его поднести саквояж. По дороге человек начал расспрашивать его: кто он и что с ним? Мурад, ничего не скрывая, рассказал все о себе.
– А почему бы тебе не поступить куда-нибудь поучиться? – спросил собеседник.
– Все перепробовал, даже на пароход матросом не берут, не то что куда-нибудь в мастерскую.
– Ладно, пойдем ко мне домой, – предложил незнакомец, – а там что-нибудь сообразим для тебя.
И Мурад пошел за ним. Незнакомец все время неустанно расспрашивал Мурада о его скитаниях по Турции, о жизни в Стамбуле, об американском детском доме, о заводе – обо всем, что касалось жизни Мурада.
Дошли до дома.
Маленький одноэтажный домик, окруженный палисадником. Калитку открыла миловидная женщина средних лет, одетая скромно, но очень опрятно, со вкусом. Мурад был наблюдателен, ни одна мелочь не ускользнула от него. Он уже давно заметил, что безошибочно умеет распознавать людей, их характер, душевные качества. Ведь он от нечего делать только тем и занимался, что наблюдал. И сейчас Мурад понял, что перед ним добрые, но не богатые люди, – и не ошибся.
– Сатеник! Я привел к тебе мальчика, о котором нам придется позаботиться. Он настоящий сын нашего народа, выброшенный за борт жизни, затравленный, как волк; его переживания могли бы заполнить страницы большого романа, с той разницей, что это подлинная жизнь нашего века, а не похождения перса Хаджи-баба.
Сатеник отнеслась к Мураду по-матерински, приготовила ванну, дала чистое белье своего мужа, его старый костюм и ботинки; правда, они были велики, но все же это были ботинки, в которых человек приобретает какое-то уважение к самому себе.
В этот памятный для Мурада вечер, послуживший поворотом к новой жизни, они сидели втроем за столом в уютной комнате, и Мурад рассказывал без конца, а они внимательно и сочувственно его слушали.
Сенекерим был литератором. Они с женой недавно вернулись в Стамбул из Франции, куда уехали перед войной. Ему тоже пришлось немало хлебнуть из горькой чаши жизни: воевал в рядах французского легиона против Турции, был ранен, лежал в госпиталях знойной Аравии, участвовал в оккупации французами Сирии, а после демобилизации вернулся в Стамбул, чтобы быть ближе к своему народу и зарабатывать пером на пропитание.
– Куда же ты его хочешь устроить, Сенекерим? – спросила жена, перед тем как идти спать.
– Попробую в типографию, там у меня есть знакомые, и это недалеко отсюда, а жить он может у нас. Надеюсь, ты ничего не будешь иметь против?
– Наоборот, я очень рада, – сказала она. – Мне кажется, что типография действительно наиболее подходящее место. Он ведь грамотный, знает три языка, сможет скоро стать наборщиком.
В эту ночь, лежа на мягкой постели, Мурад почувствовал себя в каком-то волшебном царстве и сразу же проникся искренним уважением и любовью к своим новым друзьям. В его утомленном от непривычно долгого разговора мозгу шевелились новые мысли. Он начинал понимать, что до сих пор несправедливо рассуждал о людях. Выходит, что есть люди хорошие, честные, бескорыстные.
