Текст книги "Жизнь начинается снова. Рекламное бюро господина Кочека (сборник)"
Автор книги: Варткес Тевекелян
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 56 страниц) [доступный отрывок для чтения: 20 страниц]
– Этого больше не случится, не беспокойся. Поживи у меня до тех пор, пока найдешь себе приличное место. Моего заработка вполне хватит на двоих.
– Сидеть на твоей шее, как нищий… Нет, спасибо! – Ашот ударил кулаком по столу и крикнул: – Погоди, я им горло перегрызу!
Но тут же он снова сел, опустил голову на руки, и вдруг плечи его начали вздрагивать – Ашот плакал.
Мурад растерялся. Ему приходилось быть со своим товарищем в самых трудных обстоятельствах, но никогда еще он не видел его плачущим, и Мурад понял, что с Ашотом случилось что-то более серьезное, чем потеря работы.
Крушение
Жара спала. С моря доносилась приятная прохлада, ярко-зеленые листья на деревьях вдоль набережной уже тронула желтизна. Наступала осень.
Ашот был мрачен и молчалив. Он целыми днями ходил взад и вперед по узкой комнате, мурлыча себе под нос какую-то тоскливую песню. На все вопросы Мурада он отвечал односложно: «да», «нет», – и на этом разговор обрывался.
В те краткие часы, когда Мурад бывал дома, он всячески старался расшевелить Ашота, рассказывал ему о жизни типографии, о городских новостях, но напрасно – Ашот ко всему был безучастен. Даже книги, которые Мурад приносил из библиотеки, оставались нераскрытыми.
– Где только я не побывал в эти дни – нигде для меня нет работы, все хозяева отворачиваются, словно сговорились между собой, – как-то сказал он Мураду.
– А ты не торопись, хомут на шею рано или поздно найдется.
– И все время жить на твоем иждивении? Спасибо! Благодетель какой нашелся!
– Вот это ты уже зря! – обиделся Мурад. – Мы с тобой близкие товарищи, больше даже – братья. Какие же могут быть расчеты между близкими? Ты сам знаешь, заработок у меня приличный, скоро будет еще больше: Мисак научил составлять пригласительные билеты, визитные карточки. Хоть дело это канительное, но доходное. Я так насобачился, что достаточно взглянуть на заказчика, узнать его профессию, чтобы безошибочно ему угодить. Например, для вновь начинающего врача визитные карточки нужно сделать непременно с золотым обрезом, фамилию набрать как можно крупнее, но не грубо, а, скажем, пригласительный билет по случаю бракосочетания дочери лавочника следует составлять из высокопарных фраз и сверху напечатать ангелов с венками в руках.
– Что ж, желаю тебе всяческих успехов, – равнодушно сказал Ашот и опять заходил по комнате.
Мурад ко всем поступкам Ашота старался относиться как можно снисходительнее. Он понимал, что Ашоту тяжело и в таком состоянии, в каком он находится, его легко обидеть. Мурад не удивился и тому, что Ашот вдруг стал поздно возвращаться домой, а раза два пришел даже навеселе. Чтобы не огорчать его своими расспросами, Мурад сделал вид, что не обращает внимания на его поведение. Как-то Ашот протянул Мураду деньги.
– Возьми, Мурад, на общие расходы, – сказал он, смущаясь.
– Откуда у тебя деньги?
– Продал кое-что.
– Знаешь, это уж не дело! Ты сыт, деньги на карманные расходы у тебя есть, зачем тебе понадобилось продавать одежду?
– Если не возьмешь, то завтра же уйду от тебя! – мрачно пробурчал Ашот.
Еще через несколько дней Ашот явился домой вдрызг пьяным, в испачканной одежде, без шляпы, бледный как мертвец. Мурад твердо решил утром поговорить серьезно, а если разговор не поможет и Ашот будет продолжать пить, то, может быть, им придется и расстаться. Ашот некоторое время сидел на кровати, подперев голову руками, потом повернулся к Мураду и пробормотал:
– Ты отворачиваешься от меня, презираешь меня. Я потерянный человек, пьяница…
– Ладно, Ашот, давай спать, уже поздно, поговорим утром.
– Как я могу молчать? Кому скажу о том, что жжет у меня вот здесь? – Ашот ударил себя в грудь. – Ты знаешь, я сегодня видел ее в компании студентов… И Смпад с ними. Наверное, возвращались с теннисной площадки. Увидев меня, она что-то сказала своим спутникам, а те громко захохотали… Ты понимаешь, что это такое?
Он долго плакал пьяными слезами.
Наутро они поговорили по-хорошему, и Ашот дал слово больше не пить, но вечером он не возвратился домой. Его не было и на следующий день. Мурад обеспокоился и пошел искать его. После долгих поисков он нашел Ашота в портовом кабаке. Там за мраморным столиком Ашот, грязный, с опухшими глазами, пил в компании матросов. Мурад, спрятавшись за дверью, стал наблюдать.
– Эй, Ашот! Иди к нам! Выпьем с тобой стаканчик-другой! – закричал на весь зал грузчик из-за другого столика.
– И с нами! И с нами! – раздались голоса из других компаний.
– Черт возьми! Три гола – вот это по-нашему! – не унимался грузчик.
Ашот поднялся и, шатаясь, направился к столу, за которым сидел грузчик. Мурад преградил ему дорогу и тихо сказал:
– Хватит на сегодня, Ашот. Пошли домой!
Ашот колебался. Заметив это, Мурад схватил его за руку и почти силой потащил за собой.
Они молча шли по пустынным улицам Стамбула. В этот поздний час лишь дребезжащая музыка джазов доносилась из баров и многочисленных ресторанов да бездомные собаки лаяли на прохожих.
После этого вечера Ашот перестал пить. Но он даже на улицу выходил редко и постоянно был в каком-то подавленном состоянии. От его прежней жизнерадостности не осталось и следа. Мурад понимал, что Ашот болен, но чем – не знал. Не знал он, как помочь Ашоту, и это сильно мучило его, словно он сам был виноват. Так продолжалось больше месяца. Думая, что, может быть, Ашоту принесет облегчение вино, как-то вечером Мурад купил бутылку водки.
Но Ашот категорически отказался от выпивки.
– Когда я пью, на меня нападает еще большая тоска, и тогда мне совсем жить не хочется. Нет, я не стану пить.
Пришлось спрятать бутылку в шкаф. В то время, когда Мурад мучился в догадках, чем же помочь Ашоту, неожиданно вернулся Качаз. Он изменился, возмужал, даже смуглое лицо как будто посветлело.
При виде старого товарища на лице Ашота на миг блеснула улыбка, но сразу же погасла, оно приняло обычное сосредоточенное выражение.
– Насилу вас нашел. Вот уже второй день ищу. Хорошо, что детдом по прежнему на старом месте и Мушег растолковал ваш адрес, – радостно говорил Качаз. – После нашей лачужки тут у вас неплохо. Расскажите же, как живете. Так, так. Значит, ты, Мурад, по-настоящему и всерьез пополнил ряды великой армии пролетариата? Что ж, это хорошо, – пошутил Качаз после рассказа Мурада. – А Ашота, говоришь, уволили, то есть попросту выгнали… Ну, это тоже ничего, так ему и надо! Захотелось в знаменитости? Нечего, брат, приобщаться к лику святых, там все места заняты, и для таких, как мы, вакансий нет.
– Брось ты, Качаз, шутить, лучше расскажи о себе, – остановил его Мурад, боясь, чтобы Качаз не наговорил лишнего и не расстроил Ашота.
– Что же мне рассказывать? Все было так, как должно быть… Воевали. Турки старались как можно больше перебить наших, а мы – их. Сначала мы оттеснили турок, потом они нас. Крови пролилось достаточно. Дело кончилось тем, что турки прижали нас к морю. На этот раз они защищали свою родину, свой очаг, тут сам народ поднялся…
Когда игра оказалась проигранной, нас выбросили как ненужный хлам, выдав каждому по двенадцать лир за полтора года службы. Впрочем, я не совсем точно выразился: хотели завербовать для работы не то в Африке, не то в Австралии, обещали золотые горы, но я не поехал. Прежде всего очень соскучился по вас и хотел узнать, что с вами. За это время я многое понял. Теперь, брат, я уже не тот Качаз, меня больше не обманешь, хватит. Что же ты такой кислый сидишь, Ашот? Разве ты не рад моему возвращению? – вдруг обратился Качаз к Ашоту, безучастно слушавшему его.
– Почему же! Я очень рад, что ты вернулся целым и невредимым, а в твоем рассказе вижу еще одну надежду, потерпевшую крушение, еще один тупик, из которого нет выхода, вот и все, – криво усмехнувшись, сказал Ашот.
– Ты что-то мудришь сегодня, – нахмурился было Качаз.
Мурад подмигнул Качазу, чтобы тот оставил Ашота в покое.
Опять они стали жить втроем. Ашот по-прежнему оставался безучастным ко всему. Качаз же, живой, энергичный, буквально ни минуты не мог сидеть на месте, вечно о чем-то хлопотал, всегда у него были какие-то дела. Он спал хорошо, ел с аппетитом. По утрам, несмотря на прохладную погоду, ходил к морю купаться. Первые неудачи, постигшие Качаза в поисках работы, не огорчили его. И однажды он пришел домой оживленный. На нем были высокие сапоги, какие носят рыбаки, полосатая матросская майка, форменная морская фуражка.
– Мурад, ты помнишь, когда-то в детстве мы с тобой спорили, кем быть лучше – караванщиком или капитаном? Я тогда стоял за караван, но в этих краях караванов не водят, а чтобы быть капитаном, нужно учиться, нужны деньги, которых у нас нет и, наверное, никогда не будет. Вот я и решил для начала поступить в матросы: все-таки это ближе к капитану.
Чувствовалось, что Качаз доволен и жизнью, и новой профессией. Он возвращался с работы веселый, весь пропитанный запахом моря. Иногда по воскресеньям он брал с собой Мурада, и они вдвоем катались по морю. Ашот обычно отказывался от прогулок и оставался дома один.
Однажды Мурад заболел. Не дождавшись конца работы, он ушел домой. К его удивлению, Ашота дома не оказалось, а Качаз вообще поздно возвращался. Не дождавшись товарищей, Мурад рано лег спать. Ночью его разбудил Качаз.
– Мурад, что с тобой? Почему ты так тяжело дышишь? – спросил он.
– Немножко знобит. Как видно, простудился в последний раз на море…
– Вот неженка! Ветерком продуло? А где же Ашот? Скоро утро, а его нет. Он тебе ничего не говорил?
– Я его не видел…
– Странно! Не случилось ли с парнем беды? Он последнее время стал совсем ненормальным.
Качаз чиркнул спичкой и закурил.
– Постой-ка! – вскричал он. – Смотри, на кровати записка!
Оба потянулись к записке. Качаз зажег лампу.
«Дорогой Мурад!
Знаю, что мое письмо вас огорчит, но если до сих пор я не привел в исполнение того, что задумал, то исключительно потому, что не хотел причинить вам боль. Больше не хватило сил. Какой смысл влачить жалкое существование в этом проклятом мире, где все двери перед тобой закрыты и нет никаких перспектив на лучшее! Остается одно – стать жалким бродягой и кончить жизнь на дне канавы. Нет, для этого не стоит жить. Прости, если можешь. Передай мой искренний привет Качазу, он молодец, и я его люблю больше, чем родного брата.
Ваш Ашот».
– Что это значит? – спросил Качаз растерянно, когда Мурад дрожащим голосом дочитал записку.
– Это значит, что мы не поняли его, отнеслись легко к его горю и не смогли удержать от гибели… Каждый из нас слишком занят был своей собственной персоной! – с горечью ответил Мурад.
– Неужели он сделал что-нибудь с собой?
– Наверное…
– Так чего же мы стоим? Давай искать его. Может быть, он еще не успел или одумался!
До утра они бегали по набережным, заходили в кабаки, где раньше бывал Ашот, но его нигде не было.
Спустя три дня они нашли распухший, посиневший труп Ашота в городском морге.
Хоронить Ашота пришли Мушег и Каро. Вчетвером они плелись за гробом друга. Священник, которого приглашали отпеть покойного по христианскому обычаю, отказался. Оказывается, Ашот совершил великий грех перед богом, покончив жизнь самоубийством. На кладбище не отвели места для могилы по той же причине, и ребята закопали Ашота на краю кладбища, в яме, – так они когда-то хоронили своих близких в осажденной крепости.
Поплакав немного около свежей могилы, они поплелись обратно. Больше всех страдал Мушег.
– Перестань плакать, Мушег, – попытался успокоить его Качаз. – Что делать! В конце концов, все умирают: одни – раньше, другие – позже.
– Я знаю, что все умирают, но наш Ашот не умер, его убили! – всхлипывая, произнес Мушег.
Товарищи были поражены. Эта мысль никогда не приходила им в голову.
– Да, это правда, Ашот не умер, его убили! – повторил Мурад.
Они шли молча, погруженные в свои печальные думы.
Смерть Ашота нарушила тот относительный покой, в котором они жили в последнее время. Неожиданно новая забота легла на плечи: американский детский дом закрыли, и на улицу были выброшены сотни сирот, а среди них Мушег и Каро.
Турки, оправившись от тяжелых ударов, понемногу приходили в себя, и власти, убедившись в безнаказанности, постепенно принялись за старое и, как только могли, опять притесняли армян. Закрывали школы, запрещали газеты, по пустяковым причинам сажали в тюрьмы сотни людей, а то просто выселяли за пределы новой республики.
Так называемые «защитники армян» – англичане и американцы – делали вид, что ничего не замечают, а когда поднимался глухой ропот против произвола властей, они твердили, что не вмешиваются во внутренние дела Турции и что армяне или греки, не желающие жить в Турции, могут уехать в Африку, Бразилию или Австралию. Были даже созданы комитеты по размещению армян-беженцев. Эти комитеты под видом благотворительности вербовали дешевую рабочую силу. Опять вереницы бездомных беженцев толпами бродили по чужбине в поисках крова и пищи.
Дашнаки из кожи лезли, уговаривая армян выехать в колонии; они, потеряв всякий стыд, доказывали, что отправку несчастных людей в далекие края, на чужбину, нужно рассматривать как благодеяние великих держав в отношении армянского народа. Дашнакские комитеты Стамбула превратились в конторы по найму даровой рабочей силы для плантаторов Австралии, Бразилии и Южно-Африканского Союза.
В типографии работы становилось все меньше и меньше. Многие газеты больше не выходили, другие уменьшили тираж. Рабочую неделю сократили до четырех дней; и это не помогло – часовую плату снизили на одну треть. Но Мушегу и Каро некуда было деваться, и они остались жить у Мурада.
– Очень не хотелось бы стеснять вас. Наверное, вам тоже туго приходится, но ничего другого придумать не можем, – сказал смущенно Мушег. – Правда, после закрытия детского дома нам предложили ехать в Бразилию или Австралию, но нам стало как-то страшно… Ведь это тоже чужие, незнакомые края.
– И правильно сделали, что не поехали, – одобрил их Качаз. – По всему видать, что нам недолго осталось здесь жить. Тронемся все вместе. Вместе – крепче.
Произвол
Снова полуголодная жизнь. Заработка Мурада и Качаза едва хватало им самим, а сейчас приходилось кормить еще ребят. Вчетвером жить в маленькой комнате тоже было неудобно, и, чтобы как-то устроиться, пришлось выбросить кровати и всем спать на полу. О работе для ребят и думать не приходилось, – армян никуда не принимали, даже уцелевшие армяне, хозяева предприятий, старались нанимать лишь турок, чтобы выслужиться перед властями.
Еще в детском доме учитель музыки обнаружил у Мушега хороший слух, его начали обучать игре на флейте, и он успел научиться кое-что играть. Особенно удавались ему народные мелодии. И сейчас по вечерам, когда собирались все товарищи, он доставал из футляра свою флейту и играл все, что знал. В такие часы двери всех комнат в коридоре открывались настежь, и жильцы, слушая игру Мушега, хвалили его.
Однажды вечером, возвращаясь с работы, Качаз услышал знакомые звуки флейты. В порту, около дверей кабака, Мушег, закинув голову, играл на флейте. Рядом с ним, держа кепку в руках, стоял бледный Каро. Вид у обоих был жалкий, растерянный. Пьяные матросы и рабочие порта, проходя мимо них, бросали в кепку Каро мелкие монеты.
У Качаза сжалось сердце: его любимые товарищи, способный, начитанный Мушег и маленький Каро, как нищие, собирают подаяние у дверей кабака.
– Хватит, кончай! – сказал Качаз как можно мягче.
Мушег послушно прекратил игру и пошел рядом, а Каро поплелся сзади.
– Зачем вы это сделали? – спросил Качаз, глядя прямо в глаза Мушегу.
– Что же нам оставалось делать? – начал оправдываться Мушег. – Работы никакой нет. Мы же видим, что тебе и Мураду нелегко приходится, вот и решили подрабатывать, как можем.
– Нет, Мушег, таким путем подрабатывать не годится. Ты сам понимаешь, что это нехорошо.
– А что тут плохого? – вмешался удивленный Каро. Он непонимающе смотрел на Качаза и, казалось, даже обиделся на него.
– Неужели мы дойдем до такой жизни, что будем протягивать руку прохожим на улице?
– Мы же не даром! Мушег им играл.
– Это все равно.
Пришел с работы Мурад. Выслушав от Качаза эту историю, он опустил голову.
– Проклятущая наша жизнь! – прошептал он со злостью.
– Что же нам делать? – дрожащим голосом спросил Мушег.
– Уедем! – ответил Мурад.
– Куда мы уедем? Кто нас ждет?
– В Россию, в Советскую Армению! – твердо заявил Мурад.
Он уже давно думал об этом и сейчас поделился своими соображениями с друзьями.
Ребята навели справки и подали прошение в полицию с просьбой выдать им паспорта для выезда в Россию. В ожидании ответа они начали изучать русский язык.
Ответа от полиции все не было. Мурад раза два ходил туда и пытался выяснить, в чем дело, но каждый раз чиновник грубо его обрывал:
– Когда нужно будет, тогда и сообщим. Ждите.
Узнав от Мурада, что они собираются в Советскую Россию, Исмаил отозвал его в сторону и протянул книжку.
– Только никому не показывай – мигом в полицию угодишь. Почитайте дома, это вам полезно.
Переплетчик Тефик долго тряс руку Мурада и, вздохнув, сказал:
– Завидую тебе и твоим товарищам. Вы счастливцы: поедете в Советскую Россию и своими глазами увидите, как там рабочие налаживают первое в мире государство труда. – И, задумавшись немного, он добавил: – Ничего, Мурад, мы еще встретимся. Вот свернем шею нашим буржуям и националистам, и у нас в Турции восторжествует свобода и справедливость, тогда и ты приезжай снова к нам, чтобы опять работать вместе с нами.
Мурад был тронут сочувствием Тефика. Дома он показал товарищам книгу, полученную от Исмаила.
На обложке ее крупными буквами было написано: «Манифест Коммунистической партии».
Юношам трудно было разбираться в глубоких политических, исторических и философских мыслях, заложенных в каждой строчке этой чудесной книги. Они напрягали все внимание, чтобы ее понять. Мурад по нескольку раз читал непонятные места. Но были строчки, а иногда и целые страницы, которые они не только понимали, но им казалось, что эти слова написаны специально для них.
– «Но буржуазия не только выковала оружие, несущее ей смерть; она породила и людей, которые направят против нее это оружие, – современных рабочих, пролетариев…» Значит, нас с вами, – добавил Мурад.
– Читай, читай дальше! – нетерпеливо попросил Качаз, слушавший с широко раскрытыми глазами.
– «Эти рабочие, вынужденные продавать себя поштучно, представляют собою такой же товар, как и всякий другой предмет торговли, а потому в равной мере подвержены всем случайностям конкуренции, всем колебаниям рынка».
– Подумай! Как будто о нас написано! – воскликнул удивленный Мушег. – Вот мы предлагаем себя как товар, но никто нас не хочет покупать.
– «Если не по содержанию, то по форме борьба пролетариата против буржуазии является сначала борьбой национальной. Пролетариат каждой страны, конечно, должен сперва покончить со своей собственной буржуазией».
Время шло, через оконное стекло в комнату проник мутный свет зари, а Мурад все читал:
– «…Пусть господствующие классы содрогаются перед Коммунистической Революцией. Пролетариям нечего в ней терять, кроме своих цепей. Приобретут же они весь мир.
Пролетарии всех стран, соединяйтесь!»
– Значит, в Советской России все, что тут сказано, сбылось? – спросил Качаз. – И там нет больше никаких буржуев и хозяев?
– Вот здорово! – воскликнул Мушег.
– Как ты думаешь, Мурад: раз там рабочие имеют все права, то, выходит, я мог бы учиться на капитана? – снова спросил Качаз.
Казалось, он уже был на капитанском мостике корабля. Его фантазия быстро работала и рисовала ему самые прекрасные картины.
– А я – в консерватории! – добавил с восторгом Мушег.
– Почему же нет? Вы же рабочие, бедняки, – значит, все двери перед вами открыты. Вот наш наборщик Исмаил был там и все видел своими глазами. Он хоть и турок, но первый поднялся на защиту Ашота, когда его обидели в газете.
– Постой! В Армении-то моря нет, как же я буду учиться на капитана?
– Поедешь в Россию.
– А язык?
– Научишься. Нам нужно нажимать на учебу. Давайте каждый день запоминать по десять слов, не меньше.
Однажды Мурада подозвал к себе Мисак и сказал ему:
– Знаешь, Мурад, сюда, в Стамбул, приехали из Армении дашнакские вожди, вернее – их выгнали оттуда. Потеряв там власть, они хотят сохранить свое влияние среди армян за границей и ради этой цели идут на все, чуть ли не социалистами объявляют себя. На днях они собирают рабочих-армян Стамбула и намереваются выступить перед ними. Мы хотим пригласить на это собрание побольше сознательных рабочих и в случае необходимости дать дашнакам отпор. Сам понимаешь, дашнаки наболтают всяких небылиц, а наивные люди могут им поверить. Вот я и думаю: не пойти ли тебе и твоим товарищам тоже на это собрание?
– Конечно, пойдем! – обрадованно воскликнул Мурад.
Он чувствовал себя очень счастливым: ведь ему поручали серьезное политическое дело!
– А когда будет собрание? – спросил он Мисака.
– Во вторник, в шесть часов вечера, в театре «Варьете».
Во вторник в театре «Варьете» собралось много народу. Хотя собрание и называлось рабочим, но почти весь партер занимали именитые купцы, стамбульские богачи, дашнакские тузы. Мурад, Качаз, Мушег и Каро протолкались поближе к сцене и встали у стены. Откормленные, расфранченные ораторы говорили громко, почти кричали. Размахивая руками, они угрожали коварным большевикам, лишившим их власти. Долго и нудно твердили о зверствах большевиков, требовали мщения.
После первых крикливых ораторов председательствующий торжественно объявил, что слово предоставляется какому-то известному руководителю дашнакской партии, и по прошедшему в первых рядах шепоту Мурад догадался, что это выступление – гвоздь программы.
На кафедру поднялся высокий полный мужчина. Прежде всего он потянулся за стаканом с водой и отпил несколько глотков, потом не спеша разложил перед собой какие-то листки бумаги, откинул назад голову и начал речь. По его словам выходило, что армяне неоднородная нация и коренные жители Араратской долины вовсе и не армяне, а лишь потомки тех диких племен, которых на заре истории покорили воинственные, благородные айки – армяне. Беда, дескать, заключалась в том, что эти дикие покоренные племена размножались быстрее, чем победители, и вышли из повиновения. Наступил такой момент, когда эта необузданная толпа полудикарей поднялась и утопила благородных господ в крови.
– Кто же мы в таком случае? – спросил кто-то громко с галерки, которая была битком набита рабочим людом.
– Мы – представители настоящего, благородного армянского народа. Поэтому наши идеи возвышенны, цели, которые мы ставим перед собой, грандиозны! – с пафосом воскликнул оратор. – Мы должны снова обуздать толпу полудикарей, покорить все племена и народы, живущие от горы Арарат до Месопотамии, и воссоздать великую Армению, простирающуюся от моря до моря. Эти задачи мы можем решить только с помощью наших благородных союзников – англичан и в особенности американцев. Мы обязаны вести беспощадную борьбу с теми, кто сеет в нашем народе семена раздора. В среде истинных армян нет классового деления и классовых интересов, мы полны решимости бороться за осуществление наших великих идеалов. Те полудикари из Араратской долины, пришедшие к власти, неспособны без нас создать материальные ценности, они в скором времени, как саранча, уничтожив все, что есть, начнут пожирать друг друга…
– Скажите, в этой новой Армении, которую вы собираетесь воссоздать, мы по-прежнему будем работать на вас, а вы будете господствовать, или будут другие порядки? – выкрикнул коренастый человек средних лет из задних рядов партера.
– Равенство между людьми – это бред сумасшедших! Всегда и везде будут работники и хозяева; так предопределено природой, тут уж ничего не поделаешь. Но, будучи представителями господствующей нации, которой покровительствует закон, все армяне получат широкие возможности накопить богатства за счет недоразвитых племен и народов, – самодовольно ответил оратор и с видом победителя посмотрел на зал.
– Короче говоря, вы собираетесь угнетать других и предлагаете нам, рабочим, помочь вам в этом. Так ли вас следует понимать? – на этот раз спросил Мисак. Мурад сразу узнал его голос.
– На это можно дать один ответ: тот, кто задал этот вопрос, – коммунистический агитатор, и его следует немедленно посадить в тюрьму.
– Тюрьма – плохой аргумент! – крикнул кто-то от дверей.
Атмосфера начала накаляться. Поднялся шум, председателю стоило больших трудов снова водворить порядок.
Воспользовавшись тишиной, Мисак начал говорить с места:
– Товарищи! Нашей армянской буржуазии хочется завоевать себе теплое местечко под солнцем и по примеру стран – крупных хищников угнетать слабые племена и народы… Она настолько обнаглела, что под лозунгом единства нации и национальных интересов призывает нас забыть свои классовые интересы и помочь ей в этой грабительской политике. Нет, шалите, этого не будет! У нас, у рабочих, своя дорога, свои интересы…
Опять поднялся невероятный шум и галдеж; на этот раз шумели первые ряды партера. Председательствующий безуспешно призывал к порядку.
– Сегодня вы объявили трудящихся Араратской долины дикарями только за то, что они не подчинились кровавым порядкам, которые были установлены вами там, в Армении. Оказывается, они вовсе и не армяне, потому что выгнали вас оттуда. Завтра вы и нас объявите низшей расой, потому что у нас нет богатства, потому что мы рабочие, трудящиеся! – заглушая шум, продолжал кричать Мисак.
– Долой его, долой!
– Вывести из зала!
– В полицию! – кричали какие-то солидные господа.
Несколько человек кинулись на Мисака и начали его бить.
– Не смейте его трогать! Он хороший человек! – закричал Мурад и бросился на помощь Мисаку.
За ним кинулись ребята, подоспели еще несколько рабочих, и дашнакских молодчиков отогнали.
– Правильно сказал дядя Мисак! – начал, в свою очередь, на весь зал кричать Мурад. Вот мы, армянские юноши, спасшиеся от резни, просим работы, а нам ее не дают… Мечтали об учебе, но учиться нельзя. Какие же у нас с вами общие интересы? Нет, наши интересы разные!
В ответ ему опять раздался вой и крики:
– Полицию! Познать полицию!
– Долой этих бандитов!
– Бей их!
В зал ворвались полицейские, открыли запасные выходы и рабочих, окружавших Мисака, начали выталкивать через эти выходы на улицу. Кое-где в зале началась драка.
Какой-то хорошо одетый человек ударил Мурада кулаком по лицу. Брызнула кровь. На Мурада посыпались новые удары; его били по голове, по спине, куда попало. Качаз, в свою очередь, набросился на обидчиков Мурада, но в этот момент их вытолкнули на улицу.
– А сейчас давай ходу! Не попадайтесь в руки полиции! – скомандовал Мисак и с проворностью молодого человека бросился в переулок.
Вслед за ним разбежались и его защитники.
Вскоре Мурада вызвали в полицию.
Комиссар интересовался, почему они решили ехать именно в Россию.
– Мы армяне, господин комиссар, и хотели ехать к себе на родину, в Армению. Куда же нам еще деваться?
– Ты мне вопросы не задавай, иначе исковеркаю всю твою физиономию. Здесь я задаю вопросы, понятно? Значит, родился в городе Ш., а говоришь, что родина твоя где-то в Ереване? Интересно, как это у тебя получается?.. Короче говоря, ты и твои товарищи – коммунисты?
– Нет, господин комиссар, мы не коммунисты.
– Тогда скажи мне: кто посоветовал вам ехать в Советскую Россию?
– Никто, сами надумали.
– Хитер ты, как я вижу, но меня не проведешь: знаем мы вас, таких наивных! Кончай игру, признавайся, и мы дадим вам визу на выезд в ваше большевистское царство.
– Я вам говорю правду, господин комиссар.
– Что ж, раз ты упорствуешь, а против тебя имеются явные улики, я принужден тебя задержать до выяснения.
Мурад обомлел: попасть в турецкую полицию – и за что? Он даже слов не мог подобрать, чтобы сказать что-либо в свое оправдание, и только спросил:
– Какие же это улики, господин комиссар?
– Как же! Хочешь ехать в Советскую Россию в то время, когда все бегут оттуда. Разве ты не видел на улицах Стамбула людей, убежавших из России?
Да, Мурад знал, что оттуда бегут, – еще недавно пароход за пароходом выгружали в Стамбуле массу русских, – но это были богатые или белогвардейцы.
Мурада арестовали. Его заставляли признаться, что он коммунист, требовали назвать фамилии членов коммунистической организации Стамбула, авторов листовок, появляющихся частенько на улицах. Видя, что он упорствует, его начали бить.
Продержав два дня Мурада в камере и не найдя никаких улик против него, полицейские, надев на него наручники, переправили Мурада в другой участок – и так без конца. В течение месяца он побывал во всех двадцати семи полицейских участках Стамбула. Ему, как не осужденному, пищи не полагалось, деньги у него отобрали в первую же ночь, когда он лежал без памяти от побоев. И чтобы не дать Мураду умереть от голода, полицейские, сопровождающие его из участка в участок, великодушно разрешали ему попрошайничать – таковы были обычаи турецкой полиции в Стамбуле. Но Мураду было невыносимо стыдно подходить с кандалами на руках к людям и просить милостыню.
Увидев его робость, опытные полицейские сами водили его к армянским лавочникам и сами за него просили, а он в это время, понурив голову, стоял где-нибудь в углу лавки и готов был провалиться сквозь землю, умереть от голода, лишь бы не переносить это страшное унижение.
Наконец Мурад, как видно, надоел полицейским, но они не знали, как с ним поступить дальше. В одном из предместий, в Боюкдере, комиссар вызвал его к себе и предложил:
– Найди себе двух поручителей и можешь проваливать отсюда.
Но кто мог за него поручиться? Ребята в счет не шли, оставались рабочие из типографии. Но разве мог он обратиться в таком положении к ним и навлечь на своих друзей подозрения? Обдумав все это, Мурад твердо заявил, что у него никого нет, кто бы мог за него поручиться.
– Как же с тобой быть?
Комиссар задумался.
– Тогда вот что, – предложил он, – давай прыгай в окно коридора и удирай, мы тебя задерживать не станем.
– Я этого не сделаю, – наотрез отказался Мурад.
– Почему?
– Как же! При первом удобном случае меня арестуют, на этот раз за бегство из полицейского участка, и осудят.
– Вот чудак! Да пойми ты наконец, что мы тебя так отпустить не можем, этого не позволяют правила!
Мурада опять увели в камеру. Ему поручили убирать комнаты участка, очищать дорожки в саду и выполнять разную грязную работу, но на свободу не отпускали. Ребята наконец напали на след Мурада и, продав кое-что из его вещей, принесли ему передачу и чистое белье.
Увидев Мурада как-то в саду за работой, комиссар подошел к нему.
