Текст книги "Жизнь начинается снова. Рекламное бюро господина Кочека (сборник)"
Автор книги: Варткес Тевекелян
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 56 страниц) [доступный отрывок для чтения: 20 страниц]
Долина смерти
Женщины и дети, выведенные из крепости, первую ночь провели под открытым небом. Хотя для стоянки выбрали лощину, защищенную от ветра высокой скалой, все же в горах было холодно, и люди спали, прижавшись друг к другу.
Утром люди проснулись, дрожа всем телом от холодной росы, и с нетерпением ждали восхода солнца, чтобы согреться.
Начался спуск. Идти стало легче. Дальше путь лежал среди сожженных солнцем диких, безводных полей, где на потрескавшейся земле росли одни колючки и какой-то мелкий, незнакомый кустарник. Ни одной птицы не летало над этими полями, ни бабочек, ни жучков, только желто-зеленые кузнечики прыгали под ногами. Ступать по земле было тяжело, острые колючки до крови царапали босые ноги, горячий песок, как раскаленное железо, жег подошвы. Бабушка обмотала ноги Аместуи своим платком, а плачущего Нубара пришлось тащить по очереди на руках. Многие отставали – их никто не подымал, и они оставались лежать в этой дикой местности, чтобы ночью стать пищей шакалов. Мурад с ужасом наблюдал, как женщины, подгоняемые нагайками конных жандармов, бросали последний, прощальный взгляд на старых матерей, теток и, шатаясь, плелись дальше.
Только вечером, в сумерках, люди, обессиленные, измученные, дошли до большого турецкого села. Но в дома их не пустили, а заперли на ночь в пустых амбарах.
Мурад лежал, прислонившись спиной к бабушке. Опухшие ноги горели как в огне, и он не мог заснуть. Приподнявшись, Мурад провел рукой по ногам, – на них образовались язвы. Мурад подумал о завтрашнем дне: как он пойдет с такими ногами? Он живо представил себе, как его бросят одного на дороге, под кустами колючек. У него защемило сердце, и он плотнее прижался к бабушке.
– Что с тобой, дорогой? Почему ты не спишь? – спросила она ласково.
– Ноги распухли, – сказал Мурад с дрожью в голосе, – они покрылись язвами. Боюсь, что утром не смогу идти.
– Что ты! Зачем пугаешь меня? – Такуи присела и стала ощупывать ноги Мурада. – Ночь проспишь – ноги отдохнут, и ты встанешь как ни в чем не бывало.
– Попробую.
Мурад закрыл глаза и забылся. Во сне он видел себя то дома, то в крепости. Там на краю ямы стоял отец и укоризненно качал головой. «Ай-яй-яй! Не знал я, что ты такой слабый, – говорил он. – А я – то думал – ты будешь заботиться о них. – Отец показал рукой на бабушку, на сестру и брата. – Кроме тебя, у них никого не осталось». Потом Мурад очутился у пруда. Сев на берегу, он опустил ноги в воду. Холодная вода успокаивала боль, и он опускал ноги все глубже и глубже в воду.
– Что, приятно? – услышал он голос бабушки.
– Очень!
Мурад приоткрыл глаза. Бабушка заворачивала его ноги в мокрые тряпки.
В амбаре послышались шум и плач. Пьяные жандармы с фонарями в руках рыскали между лежащими женщинами.
– Что это, бабушка?
– Ничего, спи себе, сынок, не обращай внимания.
Мурад, чуть приподняв голову, увидел, что жандармы хватают приглянувшихся им молодых девушек. На следующий день, когда колонна проходила мимо мельницы, одна из этих девушек бросилась в воду и на глазах у всех была раздавлена тяжелыми мельничными колесами.
Снова дикая, безлюдная степь. От холодных компрессов ногам Мурада стало лучше. Чуть прихрамывая, он шагал рядом с бабушкой.
Заболела Заназан. Она все время стонала, часто останавливалась и, сев на землю, была уже не в состоянии подняться.
Тогда Мурад и бабушка, придерживая ее под руки, с трудом поднимали. Заназан едва передвигала ноги и просила оставить ее одну.
– Крепись, Заназан! Смотри, впереди горы, доберемся до них, там будет легче, – уговаривала ее Такуи.
– Нет, видать, мой конец пришел!
– Будет тебе, стыдись! Вспомни, какого сына вырастила.
Мурад взял старуху под руку, и они медленно зашагали. Как видно, напоминание о сыне на время придало Заназан силы.
– Мурад, дорогой, если ты уцелеешь и увидишь когда-нибудь Апета, передай ему благословение мое и скажи, чтобы он уезжал из этой проклятой страны, – шептала Заназан дрожащими губами. – Расскажи ему, что его мать, умирая на краю дороги, без могилы, все время думала только о нем.
– Зачем ты говоришь такие страшные слова, тетя Заназан? – еле выговорил дрожащими губами Мурад. Ему самому хотелось плакать.
Днем, когда жара стала особенно нестерпимой, окончательно ослабевшая Заназан села на краю дороги и больше не захотела вставать.
– Вы уж идите, пока у вас хватит сил, – сказала она слабым голосом собравшимся около нее Такуи, Мураду и Аместуи. – Я больше никуда не пойду.
– Еще немножко, Заназан! Скоро вечер, поспишь, отдохнешь, наберешься сил… – умоляла Такуи.
– Чтобы завтра мучиться снова?.. Нет, вы идите одни, – упорствовала старуха.
Аместуи нагнулась к ней и, плача, умоляла Заназан встать.
– Как же мы уйдем без тебя, тетя Заназан? Что мы скажем дяде Апету, Сирануш? Прошу тебя, вставай!
Заназан легла на землю и закрыла глаза. Казалось, она уже ничего больше не слышит. Мимо них нескончаемой вереницей шли беженцы. Увидев часто повторяющуюся картину, они украдкой отводили взгляд и, склоняясь под тяжестью своего собственного горя, шагали дальше. Прошли последние ряды. За ними, поднимая пыль, ехали жандармы. Нужно было на что-то решиться, но Такуи никак не могла смириться с мыслью, что придется оставить Заназан, а самим уйти.
– Вставай же, тебе говорю! Немножко отдохнула – ну и хорошо, вставай! Давай, Мурад, помоги!
Вдали послышались одиночные выстрелы, потом еще и еще. Конные жандармы поспешно помчались по направлению выстрелов. Перестрелка приблизилась, но скоро внезапно прекратилась, и опять стало тихо.
Такуи подняла голову и стала прислушиваться, но разобрать ничего не могла, а когда все стихло, она опять нагнулась к Заназан.
Они попробовали поднять Заназан, но напрасно – Заназан не шевелилась В это время налетели конные жандармы и принялись хлестать людей нагайками. Жандармы были злее обычного.
– Давай, бабка, давай пошевеливайся! – кричали они. – А та пусть лежит, ничего, ее живо подберут!
Нубар громко заплакал. Бабушка, крепко обняв его, зашагала вперед, рядом с ней по обеим сторонам пошли Мурад и Аместуи. Они беззвучно плакали.
– Что будет с тетей Заназан? – спросила Аместуи, когда они догнали идущих впереди и смешались с толпой.
– Нужно молиться за нее, доченька! – сказала бабушка и сама зашептала молитву, но тут же подумала: почему на их долю выпали такие мучения?
Потом решила, что это божья кара за их многочисленные грехи. И на этот раз бог показался Такуи злопамятным и немилосердным. От этих мыслей ей стало так страшно, что она тихонько три раза перекрестилась. Так они и шли – медленно, оставляя по краям дороги ослабевших, выбившихся из сил людей, а на стоянках – множество умерших.
По море приближения к Дерсимским горам толпа редела все больше и больше. Много страшных рассказов слышали люди об этих горах, об их обитателях – диких и смелых курдах, постоянно натравливаемых властями на армян. На пути попадались обглоданные человеческие кости, черепа, изуродованные трупы, и это еще больше увеличивало страх людей. Беззащитные женщины, обнимая своих уцелевших детей, все чаще и чаще посматривали на бравого баш-чавуша, гарцевавшего на коне вдоль дороги. Им казалось, что только он один мог защитить их от диких курдов, вся их жизнь была в его власти.
И вот наконец долина Евфрата…
Голые, пустынные горы полукольцом окружали долину, и только узкая дорога шла вдоль берега полноводной реки.
Солнце скрылось за горами, и сейчас же в долине наступил полумрак, запахло сыростью. Большие стаи коршунов кружились над свежими трупами.
Жандармы во главе с баш-чавушем куда-то исчезли, и люди остались одни…
Царила необыкновенная тишина. Каждый молча шагал навстречу своей судьбе. Вдруг на горах появились курды в высоких остроконечных войлочных головных уборах, с разноцветными бусами на шее, с татуированными лицами. Когда они спустились в долину, толпа шарахнулась назад, к узкому проходу, но там раздалось несколько одиночных выстрелов, и люди, давя друг друга, опять бросились вперед. Поднялся невообразимый шум, заплакали дети, женщины исступленно закричали, взывая о помощи.
Такуи упала на колени и, подняв худые руки к небу, горячо молилась богу. Аместуи вся дрожала, словно в лихорадке, у нее стучали зубы. Только Нубар молчал и, широко раскрыв глаза, удивленно смотрел на происходившее вокруг.
Вскоре все смешалось – страшные курды с воинственными криками, испуганные, плачущие женщины и дети, мечущиеся из стороны в сторону. Эхо этого дикого, разноголосого шума отдавалось далеко в горах. Курды теснили людей все ближе и ближе к реке.
Около Такуи очутился высокий, страшный, со сверкающими черными глазами, в своем необычном одеянии курд. Он схватил Аместуи за руку и потянул к себе. Бабушка, прекратив молитву, бросилась на него, но он ударом кривого кинжала в грудь свалил ее. Аместуи, воспользовавшись этим, побежала к Евфрату и прыгнула в воду. Мурад знал, что сестра совсем не умеет плавать, и, увидев, что она сразу же исчезла под водой, бросился к ней на помощь. Нубар побежал за братом и душераздирающим голосом закричал:
– Мурад! Я боюсь, Мурад…
Мураду некогда было оглядываться, он видел, как сильное течение отнесло Аместуи вниз по реке. Она то погружалась в воду, то опять всплывала на поверхность. Он делал большие усилия, чтобы догнать ее, но напрасно – течение отбрасывало его назад к берегу. Из последних сил Мурад попытался преодолеть течение. Наконец ему удалось перебраться через середину реки, и он поплыл уже легче. Вдруг он увидел, что сестра запуталась в камышах противоположного берега. Доплыв до камышей, Мурад толкнул Аместуи к берегу и с большим трудом вытащил ее из воды. Увы, его помощь больше не требовалась – сестра была мертва…
Проснулся Мурад поздно ночью, весь дрожа от холода, в мокрой одежде, совершенно не понимая, где он… Вокруг было мертвое безмолвие, только тихо шумел Евфрат, а над головой, в чистом небе, горели яркие звезды. Когда взгляд Мурада упал на лежащее рядом бездыханное тело сестры, он сразу же все вспомнил. Поднявшись, он долго наблюдал за противоположным берегом. Ни звука. Там давно все стихло, и только распухшие трупы, толкая друг друга, медленно плыли по реке.
Мурадом овладел страх, и он, не оглядываясь, бросился бежать в горы.
Навстречу неизвестности
Горную дорогу, ведущую к Дерсиму, турки охраняли бдительно. Через эту дорогу партия за партией проходили армяне, направляемые в Аравию, на гибель. Гугас вел своих людей по ночам через труднопроходимые тропинки, идущие параллельно этой дороге.
На вторую ночь вдали показалось множество костров, а вокруг них толпа оборванных женщин и детей.
– Кажется, догнали! – вздохнул Гугас. – Хачик, проверь: где расположилась охрана, сколько человек и можно ли снять их без шума?
Хачик вернулся и доложил, что жандармы сидят у самого крайнего костра и ужинают, их всего десять человек, лошади их пасутся тут же, рядом.
После короткого совещания отряд разбился на четыре части. Партизаны поползли к костру. Когда они бесшумно подобрались вплотную к жандармам, раздался громкий возглас Гугаса:
– Подымите руки! Вы окружены!
Но снять жандармов без шума не удалось. В ответ раздался выстрел, потом еще, еще… Завязалась короткая перестрелка, во время которой жандармы, освещенные пламенем костра, стали легкой добычей бойцов Гугаса. Из десяти ускользнули в темноте только трое, остальные были убиты. Отряд Гугаса потерял только одного человека.
Испуганные происходящим, женщины подняли переполох. Не зная, в чем дело, они беспокойно суетились вокруг спящих детей.
– Не бойтесь, сестрички, это мы, армяне, пришли вас спасти! – начал успокаивать их Хачик.
Но выяснилось, что эти женщины и дети совсем из другого города.
– Откуда вы? – спросил Гугас у одной молодой женщины.
– Из Эрзерума, – ответила худая, изможденная женщина. – Вот уже больше месяца, как турки гонят нас по горам, и мы не знаем, когда будет конец нашим мучениям. Нас было больше шести тысяч, а сейчас едва ли осталось четыреста человек, остальные погибли.
– А куда делись ваши мужчины? – вмешался Хачик.
– Сначала турки забрали их всех и посадили в тюрьму, а через три дня куда-то увели, потом приказали всем женщинам собраться с детьми у большой дороги. Выстроили в ряд и погнали. – Она чуть помолчала, потом тихо добавила: – Позже мы узнали – всех мужчин перебили… Эх, если бы вы знали, сколько мы вытерпели! – вздохнула она и громко зарыдала.
– Успокойся, сестричка! Вы не одни, такая участь постигла весь наш народ, – сказал Хачик.
– Это я хорошо знаю. Из Эрзерума до этих мест вы не встретите ни одного армянина. Села пустые. Мужчин везде перебили, женщин угнали. Дороги усеяны трупами. Видать, пришла наша очередь погибать.
– Неправильно сделали ваши мужчины, что покорно дали себя убить. Нужно было сопротивляться. Вы ведь жили совсем рядом с русской границей. Можно было попытаться перебраться туда, – как бы отвечая на свои собственные мысли, сказал Гугас.
– Ох, хотели мы!
– Что же?
– Когда началась война, дашнаки, которых было порядочно в нашем городе, всё поговаривали насчет восстания, а потом неожиданно стали якшаться с турками, всячески заискивали перед властями, уговорили сдать оружие, уверяя, что турки никого не тронут…
– Мерзавцы! – вырвалось у Гугаса.
Все продукты партизаны роздали женщинам, посидели немного у костра, поговорили, успокоили как могли несчастных и на рассвете поднялись опять в горы.
Еще через два дня партизанской разведке удалось напасть на след своих, – это было недалеко от Дерсимских гор, у страшной Долины смерти.
Отряд осторожно начал приближаться к колонне беженцев, растянувшейся по всей дороге. Боясь, что они скоро войдут в Долину смерти и оттуда будет труднее их выручить, Гугас решил напасть днем.
Когда отряд Гугаса вышел на узкое место дороги, передовой боец закричал:
– Остановитесь! Впереди засада!
Раздался выстрел, и боец покатился по обрыву.
Место для боя было невыгодным: справа – пропасть, слева – горы. Партизаны залегли и начали отползать назад. Турки осыпали их градом пуль. Потеряв еще троих, отряд с большим трудом отступил.
– Турки нас ждали! – сказал Хачик с досадой.
– Попробуем подойти ночью, – предложил Гугас.
– Поздно будет: к вечеру жандармы уже доведут людей до Долины смерти. А там дальше двигаться нельзя: в этих местах стоянки курдских племен, – сказал Мазманян.
– Что же нам делать?
– Самое разумное – вернуться, – ответил Хачик.
И бойцы Гугаса с болью в сердце пустились в обратный путь.
По мере приближения к фронту дороги и тропинки становились люднее, навстречу часто попадались вооруженные турецкие отряды, которые искали дезертиров в горах, и Гугасу все время приходилось менять направление, подниматься все выше в горы.
Выбрав удобное место, Гугас решил сделать попытку проскочить через фронт и бесшумно повел людей к турецким окопам. В каких-нибудь трехстах шагах ясно виднелись позиции русских войск. Казалось, маленький прыжок – и они будут спасены. Однако их обстреляли, пришлось отойти. Так повторялось несколько раз. После бесплодных попыток в течение пяти ночей проскочить через линию фронта отряду пришлось вернуться обратно, на свою прежнюю стоянку, где хранились их продукты.
Начались дожди. С гор хлынули мутные потоки. Вскоре подует свирепый ветер, пойдет снег, закроются дороги, и они окажутся в ловушке. Нужно было на что-то решиться, что-то предпринять, пока не поздно. Но что делать, когда кругом турки и они охотятся за тобой, как за диким зверем? Люди окончательно повесили головы. Только Гугас сохранял еще присутствие духа, днем и ночью он все думал, строил различные планы, искал пути к спасению.
– Двинемся к морю, там теплее, легче будет переносить зиму, – наконец предложил он. – А там видно будет. В нашем положении каждый выигранный день – это победа. Когда-нибудь должна же кончиться эта проклятая война.
– Что-то не видать конца, – вздохнул Мазманян. – Но ты прав, Гугас: за жизнь нужно бороться, умереть легче всего…
В темную, дождливую ночь снялись с лагеря и пустились в путь. Дорога стала скользкой, местами совсем непроходимой. Мутные потоки, бурля, неслись с гор, смывали тропинки, иногда катили громадные камни. На каждом шагу грозила опасность свалиться в пропасть или быть раздавленным. Люди шагали и темноте молча, каждый уносил с собой воспоминания о родных местах, веселые или печальные. Все осталось позади: семья, дом, маленькие и большие радости. Все это погибло безвозвратно. А что ожидает впереди? Неизвестность! Карабкайся по скалам, по которым и зверю трудно пройти, прячься от людей, убивай, чтобы не быть убитым. За что? Кто ответит на эти вопросы? Мир велик, а людям тесно… Непонятны законы жизни…
На шестые сутки, мокрые до нитки, все в липкой грязи, бойцы Гугаса свернули к дороге. Там жилища, тепло, там жизнь, но там же и смерть.
Везде развалины. Армяне словно исчезли с лица земли. А к туркам идти нельзя: опасно. Под проливным дождем костер не разожжешь, а сырость и холод пронизывают все тело, хочется согреться, высушиться, выпить кружку горячей воды.
Многим в отряде уже все опротивело, они готовы тут же лечь и не вставать. Пусть смерть, – не все ли равно, умереть сейчас или днем позже, и так все потеряно, нет никаких надежд на будущее. Даже молодой Завен, отважный разведчик, и тот сдал. Он весь измазан грязью, руки его опухли, кожа на них потрескалась. Завен на каждом шагу спотыкается, вот-вот упадет и, как выбившийся из сил верблюд, больше не встанет. Гугас все это видит, ему жаль своих боевых товарищей, но что он может сделать для них? Остановиться на отдых – значит потерять время, да под дождем все равно не отдохнешь.
Наконец сделали короткий привал. Усталые люди лениво жевали покрывшиеся плесенью лепешки. А через день-другой кончатся и лепешки. Тогда ко всем мучениям прибавится еще и голод.
– Вот что, друзья, – начал тихо Гугас, – я знаю, что вам очень тяжело, а впереди еще долгая дорога, голод, опасности, может быть, даже смерть. Все же идти нужно. Неужели после стольких скитаний мы опустим руки? Нет, мы с вами не слабые люди и не сдадимся. Мы должны жить – хотя бы для того, чтобы рассказать миру о том, что увидели, пережили. Ошибаются турки, всех нас они не уничтожат. Кто знает, может быть, нам с вами суждено жить в дни, когда армяне тоже приобретут самостоятельность. Это не пустые мечты, я верю в силу нашего народа, знаю, что русские смирят наших врагов и протянут нам руку помощи…
Слова Гугаса ободрили людей, лица их прояснились… Бойцы унеслись мыслями в то прекрасное будущее, о котором так хорошо говорил неутомимый Гугас.
– Я не хочу умирать только потому, что так хочет мой враг, – продолжал Гугас. – Наоборот, докажем, что мы сильнее его, хоть нас и осталось мало. Будем бороться до последней капли крови. А теперь пора в путь. Вставайте!
Все с трудом, опираясь на руки, поднялись, только один пожилой боец остался лежать с закрытыми глазами.
– Вставай, Мовсес! Дай мне руку, помогу, – подошел к лежащему Гугас.
– Прости, Гугас, но я больше не ходок. – тяжело дыша, сказал Мовсес. – Оставьте меня здесь!
– Что ты, что ты! Мы с тобой еще походим. Скоро дойдем до синего моря: там и солнце греет, и ветерок ласковый дует…
Гугас нагнулся к Мовсесу, взял его за плечи, приподнял и поставил на ноги. Больной пошатнулся и опять упал на мокрую землю.
– Носилки, ребята! Живо! Соорудите носилки из веток, – приказал Гугас, и люди, еле державшиеся на ногах, поспешили выполнить его приказание.
– Мы сейчас уложим тебя на носилки и понесем с собой. Денек-другой полежишь – и все пройдет, – говорил ласково Гугас Мовсесу, но тот лежал безучастно.
Больного уложили на носилки и потащили с собой.
На второй стоянке Мовсес совсем ослаб, он часто впадал в забытье, а когда партизаны поднялись, чтобы идти дальше, он поманил рукой к себе Гугаса.
– Я уже не жилец. Не мучь людей зря, просто пристрели меня! – прошептал он и отвернулся.
Гугас задумался. Нести Мовсеса не было сил. Но как оставить? У кого поднимется рука убить своего боевого товарища?
– Хачик, давай вместе! А ну, ребята, помогите поднять Мовсеса. Дойдем до привала – отдохнем.
К вечеру Мовсес скончался. Партизаны вырыли яму и похоронили товарища.
– Хорошо Мовсесу! Умер и избавился от мучений, сейчас ему ничего не страшно. Чья же очередь? – как бы про себя сказал Завен.
– Если ты будешь хныкать, то я могу отправить тебя вслед за Мовсесом! – Гугас сердито посмотрел на Завена. – Марш вперед! Бери на плечи винтовку Мовсеса, она еще нам пригодится.
Завен покорно взял винтовку и, шатаясь, поплелся за остальными.
На следующий день отряд вышел к кустарнику, которым были покрыты все холмы на сотни километров. Тут росли дикие апельсины и лимоны, кизил, райские яблоки. По мере приближения к морю климат становился мягче, хотя мелкий дождь по-прежнему моросил не переставая. Случайно отряд набрел на пещеру. Дождь туда не проникал, земля была сухая. Развели костер, вскипятили воду, начали сушиться. Мазманян пошел на охоту. Он притащил большого зайца и с десяток куропаток. Плотно пообедав, легли спать; только один Хачик остался охранять ход в пещеру.
Гугас дал отряду три дня отдыха. Дичи вокруг было много. Ожиревшие за лето куропатки плохо летали, хоть палками бей их. Партизаны повеселели.
– Ну как, Завен, хочется тебе за Мовсесом? – спросил Гугас.
– Смотря куда. Если Мовсес попал в рай, то это еще ничего, – пошутил Завен.
– А ты еще сомневаешься! – вмешался другой боец. – Не успела его душа выйти из тела, как ее подхватили ангелы – и прямо в рай. Мовсес не одного турка отправил на тот свет, к Магомету, это ему зачтется.
– Ах вы богохульники! – закряхтел Мазманян.
Еще три дня дороги по мокрому лесу, и перед отрядом раскрылась широкая гладь синего моря. Бойцы, впервые увидевшие море, широко раскрыв глаза, как зачарованные смотрели вдаль, где белели одинокие паруса рыбачьих лодок и множество чаек кружилось над водой. А в лесу вечнозеленые деревья, аромат апельсинов и тишина.
– Какая красота! – вздохнул Мазманян. – Неужели не настанет такой день, когда люди смогут мирно любоваться этой красотой?
– Как бы жандармы не залюбовались тобой! – сказал Хачик и потащил его в кусты.
Целых два месяца, собирая плоды, ловя рыбу и охотясь, партизаны жили в кустах. Гугас каждую ночь бродил у берега, он что-то рассматривал, что-то подсчитывал, но до поры до времени ничего не говорил товарищам. По утрам он подолгу смотрел в туманную даль, где были русские берега, где была свобода.
– Хачик! – однажды позвал Гугас. – Нужно найти две бочки, запастись дичью и хлебом, чтобы отряду хватило дней на семь. Давай думать, как все это достать.
– Сам хорошо знаешь, мы давно забыли вкус хлеба.
– Но достать нужно.
– Положим, хлеба достать не мешало бы, но скажи на милость, бочки зачем тебе понадобились?
– Для воды.
– Гугас, ты мне загадки начинаешь задавать. Тут воды сколько угодно, зачем же запасать ее! И если уходить, то все равно бочек с собой не унесешь.
– Позже узнаешь, – улыбнулся Гугас. – Лучше скажи: можешь ты подобрать такого человека, чтобы он смог в город пробраться?
– Разве Завена…
– Пожалуй, Завен не годится. Скорее подойдет старик Мазманян; пусть он под видом турка спустится в город, купит две большие бочки, хлеба и немного съестного, – словом, что достанет, – наймет арбу и привезет все это сюда. В случае, если спросят, пусть скажет, что это для рыбаков. Понятно?
– Понятно-то понятно, только боюсь, как бы старик в лапы туркам не угодил.
– Выкрутится, Мазманян человек сообразительный.
Это рискованное поручение Мазманян выслушал хладнокровно. Гугас же приказал всем привести себя в порядок, побриться, постирать белье и почистить винтовки. Люди почувствовали, что Гугас затевает что-то серьезное.
Когда Мазманян вернулся и все было готово, Гугас собрал отряд и сообщил свой план:
– Здесь нам делать больше нечего, нужно уходить. Через фронт, к русским, пробраться не удалось, а сейчас тем более не удастся: выпал глубокий снег и дороги закрыты. Попробуем поплыть по морю.
Люди, никогда не плававшие, ахнули.
– На чем переберемся? – спросил один.
– Найдем! – коротко ответил Гугас.
– Кто нас поведет? – спросил другой.
– Тот, кто знаком с мореплаванием.
– Чем погибать в море, лучше умереть на родной земле! – запротестовал третий.
– Прекратить споры! – повысил голос Гугас. – Я все предусмотрел. Каждый третий день к берегу причаливает большой парусный баркас. Команда его состоит из пяти человек, вооружения никакого. Мы легко их одолеем. Капитана и, может быть, еще кого-нибудь из команды возьмем с собой, остальных свяжем и оставим в кустах. Провизию и воду Мазманян уже приготовил. Вот и все.
– А ты уверен, что мы доплывем до русских берегов? – спросил седоусый боец.
– Надеюсь, – ответил Гугас и добавил: – Я никого не неволю, кто не хочет рисковать, может остаться здесь.
– Что ты, Гугас! Как так можно! Куда ты, туда и остальные, – поспешил заявить седоусый.
– Мы все пойдем за тобой, куда ты прикажешь! – хором поддержали его остальные.
Ночью у берега, за скалой, бойцы ждали приближения баркаса. Ночь была темная и тихая, только пенящиеся волны монотонно катились по песку. На рассвете вдали показался красный огонек, он то поднимался, то опускался или совсем исчезал. Все до боли в глазах следили за огоньком. Разрезая своим острым носом волны, к берегу подходил баркас. Команда убрала паруса, и баркас, скользнув по воде, врезался в золотистый песок и остановился. Когда вся команда баркаса сошла на берег, отряд Гугаса кинулся на них из засады. Ошеломленные неожиданностью, матросы не оказали никакого сопротивления. Мазманян с группой бойцов погрузили на баркас бочки с водой и провизию.
Капитана и еще одного пожилого матроса вытащили из кустов и подняли на баркас. Там Гугас приказал капитану:
– Поведешь баркас к русским берегам. Мои люди помогут тебе во всем. Знай – я три года плавал на море и хорошо разбираюсь в компасе. При попытке с твоей стороны повернуть обратно сюда, в Турцию, ты немедленно будешь убит. Ясно?
– Хорошо, поведу! – стуча зубами, согласился капитан.
Через пятнадцать минут баркас, покачиваясь, вышел в открытое море.
Зеленые берега начали постепенно отдаляться. Гугас встал во весь свой богатырский рост на корме и бросил последний взгляд на землю, где веками жил его народ. Он поднял сжатый кулак и, угрожая невидимому врагу, потряс им в воздухе.
