Текст книги "За Москвою-рекой. Книга 2"
Автор книги: Варткес Тевекелян
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 19 страниц)
Возбуждение первых минут постепенно улеглось, сердце стало биться ровнее. И вдруг, как вспышка молнии, его осенила мысль, что теперь вряд ли его отстранят от работы. И сразу начал казнить себя: «Не совестно ли – в такое время думать о личном?» Но тут же нашелся ответ: «Ничего не поделаешь, – Сталин умер, а жизнь продолжается»…
Да, жизнь продолжается… Он решил немедленно вернуться в Москву.
Прямо с вокзала Сизов отправился домой. Отец только что вернулся с работы. Умывшись, переодевшись, он сидел за столом в ожидании обеда. Мать хлопотала на кухне, гремела посудой.
Открыв сыну дверь, Роман Митрофанович крикнул жене:
– Мать, а мать, говорил я тебе – не усидит Митя в санатории, обязательно вернется!
За обедом по случаю приезда сына Роман Митрофанович достал из буфета заветную бутылочку, налил себе полстакана, жене и сыну по рюмке водки.
– Выпьем за упокой его души!.. Жаль, – он мог оставить о себе хорошую память, – сказал он, подняв стакан.
От неожиданности младший Сизов даже поперхнулся. Поставил свою рюмку на стол и уставился на отца.
– Опять сел на своего конька! – вмешалась мать. – Не смущай парня, дай ему спокойно поесть.
– Погоди, мать, – остановил жену Роман Митрофанович. – Надобно разобраться. Может, у секретаря райкома есть на этот счет свои особые соображения, пусть выскажется.
– Я тебя не понимаю…
– Чего тут не понимать? И так все ясно.
– Я бы на твоем месте воздержался от таких скоропалительных выводов.
– Глянь-ка на него, он и дома митингует, совсем отучился по-людски разговаривать. Привычка, ничего не поделаешь. Дорогой сынок, забудь на минутку, что ты секретарь, так сказать, вождь и учитель районного масштаба. Давай разберемся во всем по порядку.
– Давай разберемся!
– Как тебе известно, в ту войну, первую империалистическую, я был солдатом, тогда тоже люди воевали, как говорится, не щадя живота своего, хотя большинство из нас в бога не верили и царя вовсе не уважали, а вот отечество – совсем другое дело, никто из нас не хотел отдавать родную землю на поругание чужеземцам. Во время же Отечественной войны народу было что защищать по всем статьям, и он защищал изо всех сил. Никто не собирается отрицать того, что после смерти Владимира Ильича Сталин взял правильную линию, преградил путь троцкистам, взялся за индустриализацию со всей свойственной ему энергией. Позже он зазнался, стал считать себя гением. Конечно, в этом помогли ему окружавшие его подхалимы. Было время, когда я сам вскакивал на ноги при одном упоминании его имени и изо всех сил кричал «ура». Потом уж разобрался, что к чему… Кому пришло в голову приписывать все наши достижения одному человеку? Видно, людям, которые больше думали о своей карьере, чем о благе народа… Получалось, что все мы сидели сложа руки, а он сам строил электростанции, заводы, фабрики. Мы отлеживались на печке, а он переносил за нас холод и голод, своей грудью преградил путь врагу…
– Отец, я знаю одно: во всем этом нужно хорошенько разобраться! – сказал сын.
– Я уже разобрался… Хочу тебе помочь!
– Думаю, что все это значительно сложнее, чем кажется на первый взгляд.
Отец и сын долго молчали. Старый рабочий, высказав то, что накопилось на душе за долгие годы, почувствовал облегчение. Он допил стакан и принялся за еду. У сына аппетит пропал, он сидел и думал о том, что отец не такой человек, чтобы сводить какие-то свои счеты. Очевидно, приходится переоценивать многие ценности…
В эту ночь Дмитрий Сизов спал плохо, резкие слова отца не выходили из головы. «Лишь бы не наломать нам дров, – думал он, – не пустить под откос то, что создано…»
Утром Сизов поехал в горком партии. Ему не терпелось встретиться с кем-нибудь из секретарей, узнать новости.
В коридоре он столкнулся лицом к лицу со вторым секретарем городского комитета. Тот дружелюбно поздоровался с ним и сказал:
– Хорошо, что сам догадался приехать! Мы уж собирались посылать за тобой. Заходи, заходи, – широким жестом он пригласил Сизова к себе в кабинет. – Отдохнул, значит? – спросил он, опустившись в кресло за письменным столом.
– Да как вам сказать… – начал было Сизов, но секретарь не дал ему закончить:
– Я понимаю, не до отдыха теперь!.. Возвращайся в райком, бери бразды правления в свои руки. Обстановка, сам понимаешь…
Сизов замялся было, но все же сказал:
– Хочу напомнить вам, что перед моим отъездом в санаторий Александр Терентьевич, разговаривая со мной, сказал, что после моего возвращения придется думать о новой работе… Вы ведь тоже в курсе дела…
– Да, конечно. На этот счет у нас были кое-какие соображения, но они отпали. Сейчас не время разбазаривать кадры партийных работников. Сегодня же приступай к работе. Познакомься с обстановкой в районе и позвони! – Когда Сизов был уже у дверей, секретарь горкома остановил его: – Да, совсем забыл, ты повнимательней присмотрись к своему третьему, Астафьеву… Человек он скользкий…
Не нужно было быть очень проницательным, чтобы понять: при новой обстановке ему, Сизову, отдается предпочтение перед Астафьевым.
– Хорошо, я представлю вам свои соображения, – сказал Сизов.
5
В конце месяца при подсчете оказалось, что план еле-еле вытянули на сто и семь десятых процента. Производительность труда и оборудования тоже упала. Не то что о переходящем знамени – даже о каком-либо месте в соцсоревновании нечего было и думать. Никто ведь не примет во внимание, что люди на комбинате старались изо всех сил и выработали новые, дешевые ткани, – комиссии по подведению итогов социалистического соревнования подавай цифры. Оказывается, формализм может проявиться даже в таком благородном деле, как соцсоревнование!..
Склад готового товара был забит рулонами новых тканей. Их накопилось уже около двенадцати тысяч метров, а цену до сих пор не определили. Продавать товар было нельзя, хотя торгующие организации готовы были взять любое количество. Главный бухгалтер комбината Варочка, на что выдержанный человек, и тот начал бить тревогу. Он предупредил Власова, что комбинат не может выдержать такого финансового напряжения и, если дела не поправятся, скоро нечем будет платить зарплату рабочим. Районное отделение Госбанка прислало извещение, что текущий счет комбината закрыт. Как только об этом узнают предприятия-поставщики, комбинат останется без сырья.
Переговоры Власова с директором отделения Госбанка, человеком умным и всегда отзывчивым, на этот раз ни к чему не привели. В самом деле, кто же решится открыть кредит? Ведь на новый товар нет утвержденной цены и когда ее утвердят, неизвестно.
Прогрессивки тоже не будет, – мастера и все инженерно-технические работники потеряют по вине своего беспокойного директора процентов тридцать – сорок заработка. Люди пока молчат, но Власов знает: не думать об этом они не могут.
На днях, проходя мимо курилки, он услышал разговор двух мастеров ткацкой фабрики. Один из них говорил другому: «Значит, зубы на полку, – ни прогрессивки, ни премии». Другой ответил: «Удивительное дело, – на всех фабриках люди работают спокойно, вперед не лезут, а нашему директору все не так, вечно что-то придумывает». – «А ему что! – сказал первый. – Жена наукой занимается, – думаю, тысячи три загребает, мать пенсию получает. Сам он непьющий, – и без зарплаты проживет». – «Ну, это ты загнул, – не согласился второй, – Власов не о себе печется, не такой он человек!..» Продолжения разговора Власов слушать не стал.
Скрепя сердце он пошел к Бокову, недавно назначенному начальнику текстильного управления Горсовнархоза. С Боковым он был знаком еще с тех времен, когда работал на комбинате главным инженером.
Выслушав горячий и сбивчивый рассказ директора, Боков покачал головой.
– Да… Положение у вас действительно аховое, что и говорить!.. Постараемся, конечно, помочь, чем сможем. Нельзя же, в самом деле, оставлять ближнего в беде… Только честно предупреждаю: многого не ждите. – И Боков пригласил в кабинет начальника финансового отдела.
Вошел долговязый худой человек, настолько худой, что дорогой костюм висел на нем, как на вешалке.
– Вот какая у меня просьба, уважаемый король финансов, – обратился к нему Боков, – переведите, пожалуйста, на текущий счет Московского камвольного комбината пятьдесят тысяч рублей из нашего резерва на пополнение оборотных средств.
Тот недоуменно пожал плечами.
– У комбината и так излишек оборотных средств в полмиллиона. Вместо того чтобы изъять, вы еще пятьдесят тысяч даете…
– Бывают обстоятельства, когда нужно помочь, зная заранее, что это не совсем по инструкции, – мягко сказал Боков.
«Король финансов» не уходил.
– У вас есть еще вопросы? – спросил Боков.
– Вопросов, пожалуй, нет, но замечание есть. – Финансист сделал паузу, проглотил слюну. – Нехорошо, очень даже нехорошо, скажу вам, когда фабрики самовольно вырабатывают товар по неутвержденным образцам. Они забывают, что у нас плановое хозяйство и партизанить нельзя. Если так будет продолжаться и дальше, то никаких оборотных средств нам не хватит, даже если Госбанк откроет перед нами свои сейфы. – Он достал из внутреннего кармана пиджака платок, вытер лоб и облегченно вздохнул, как человек, исполнивший свой долг.
– На эту весьма занимательную тему мы поговорим с вами в другой раз, – сдерживаясь, ответил Боков и отпустил начальника финансового отдела.
– Николай Иванович, для нас это не выход из положения, – начал было Власов, но Боков перебил его:
– Не взыщите, больше не могу!.. Оставаться совсем без резерва нельзя, – мало ли что может случиться…
– Разумеется, и за это спасибо! Но, пожалуйста, поймите меня правильно. Так ведь работать невозможно. Народ не хочет покупать нашу устаревшую, немодную и очень дорогую продукцию, а на пути к новому, словно нарочно, поставлены десятки преград… – Власов не без труда заставлял себя говорить спокойно, не горячась.
– Возможно, кое в чем вы и правы, – ответил начальник управления. – Однако забегание вперед трудно считать особой доблестью. Наверху тоже сидят умные головы и думают обо всем. Недаром говорится, что с горы виднее. Вы забыли об этой поговорке, забежали вперед и создали себе массу трудностей.
– Ну, знаете, лозунг «За нас думают» пора сдать в архив! Я с ним не был согласен раньше, тем более не могу согласиться теперь…
– Алексей Федорович, я вас уважаю за ваши большие инженерные знания, за огромный опыт, выдающиеся организаторские способности…
– Мне не комплименты нужны, – перебил Власов.
– Это и не комплименты. Уважал бы и за новаторство, если бы вы проявляли его в меру. К сожалению, мы иногда теряете чувство реальности и хотите опередить и время и всех других. Так нельзя!
– Почему нельзя? Можно и нужно. В общественном деле обязательно нужно стремиться опередить соседа, – о времени и говорить нечего. Ведь из-за этого заезженного «За нас думают» мы обкрадываем себя…
– По-моему, вы начали агитировать меня, а я уже давно за советскую власть. – Боков холодно улыбнулся. – Трудный у вас характер, Алексей Федорович, – неспокойный, колючий…
– Скажите честно, Николай Иванович, – спросил Власов, вставая, – неужели вас не волнует завтрашний день промышленности, которой вы руководите?
– Еще как!
– Так почему же вы не принимаете никаких действенных мер? Рано или поздно с нас спросится, почему мы топтались на месте, почему годами отделывались пустыми обещаниями всемерно удовлетворять растущие потребности народа?
– Наивный вы человек, Власов!.. Я только по форме руководитель, а на деле исполнитель и никаких мер принимать не могу. Слышите? Ни-ка-ких!.. Скажите спасибо, что не мешаю людям работать…
– Объясните мне по совести, для чего существуют эти совнархозы с тысячными аппаратами, если они ничего не решают и ничем не руководят? Впрочем, может быть, они поставлены в такие условия, что хотят, но не могут руководить?
– Вернее последнее, – негромко ответил Боков.
Власов ушел от начальника управления с тяжелым сердцем. Дело не в форме управления и не в Бокове. Назначь на его место кого угодно и не дай ему никаких прав – будет то же самое. Разве он виноват, что пятьдесят тысяч рублей для комбината что слону дробинка?..
На улице припекало солнце. Власов отказался от машины, и, чтобы восстановить душевное равновесие, не спеша спустился к площади Свердлова. Постепенно чувство безнадежности, угнетавшее его несколько минут назад, прошло, и жизнь показалась не такой уже плохой. Если Боков умный, он должен понять, что лично ему, Власову, ничего не нужно. Он мог бы работать так же спокойно, без лишних волнений и забот, как многие другие директора, выполнять и немножко перевыполнять государственный план, получать прогрессивку и премиальные, быть в почете, пользоваться уважением начальства, а там хоть трава не расти. Впрочем, нет, не мог бы!.. Он не приказчик у купца-фабриканта Тита Титыча, а доверенный работник государства и обязан думать не только о сегодняшнем дне, но и о перспективах промышленности, будущности всей страны…
Власов напрасно преуменьшал значение тех пятидесяти тысяч рублей, которые приказал выделить комбинату начальник текстильного управления Боков. Эти деньги дали возможность не только выдать вовремя зарплату, но и оттянуть на некоторое время нависшую над комбинатом финансовую катастрофу.
Главный бухгалтер Варочка, относившийся к директору с какой-то особой симпатией и во всем поддерживавший его, изворачивался как только мог. Он навел строжайшую экономию, настоял на том, чтобы снабженцы реализовали лежавшие годами на складе излишки материальных ценностей, неустанно следил за тем, чтобы готовую продукцию отгружали вовремя. Он сам ходил с экспедитором в банк, сдавал документы и открывал кредит под отгруженный товар. А количество готовой продукции, не имеющей цены, неудержимо росло, – не только на складе, но и в коридорах уже не было места.
Прошел еще месяц, и чтобы вовремя выдать очередную зарплату, Варочке пришлось просить банк приостановить платежи и зарезервировать поступающие деньги под зарплату. Поставщики не замедлили отреагировать на это. Первой подала сигнал тревоги Фряновская фабрика, поставляющая комбинату шерстяную пряжу. В телеграмме директор писал Власову: «Ввиду непоступления денег отгрузку прекращаем. Требуем выставления аккредитива». Варочка побежал в банк, после длинных и довольно неприятных разговоров с заместителем управляющего ему удалось наскрести немного денег и уплатить долг Фряновской фабрике… Вдогонку за деньгами он послал телеграмму, в которой покривил душой: произошло, мол, недоразумение… Дня через три перестали отгружать сырье и материалы сразу несколько поставщиков, в их числе крупнейший поставщик красителей – химический завод. Комбинат оказался несостоятельным плательщиком. Управляющий банком официально известил Власова, что в порядке санкции комбинат лишается банковского кредита на шесть месяцев. Над комбинатом нависла реальная угроза остановки. Власов понимал: за все спросится в первую очередь с него. Как это он, опытный хозяйственник, поступил так легкомысленно? И никто даже не вспомнит о том, что вот уже больше трех месяцев работники комбината обивают пороги разных учреждений, часами простаивают в приемных ответственных работников и молят об одном – утвердить цены на хороший, нужный народу товар. В одном учреждении дают положительное заключение, в другом сочувственно кивают головой и ставят визу, – мы мол, согласны, но пусть окончательно решают другие, – а в третьем требуют такие данные о технических показателях, что, кажется, утверждают цены не на шерстяные и полушерстяные ткани, а на реактивные самолеты и ракеты…
Власов, прохаживаясь по привычке из угла в угол кабинета, представил себе на минуту, как через день, через два начальники цехов объявят рабочим утренней смены, что из-за отсутствия сырья, красителей, химикатов и вспомогательных материалов фабрики комбината временно останавливаются. Тысяча рабочих направляется к проходной… Они изумлены, возмущены, – они не могут понять, как же так: в тяжелые дни войны комбинат не простаивал ни одного дня, а тут!.. Где же был директор, почему он вовремя не принял необходимых мер?
Власов сжал кулаки. Разве он не думал о добром имени коллектива, о его благе, когда приказал заправить двадцать станков под новые образцы? Делал он это сознательно, предвидя возможные последствия. Он-то понимал, что, помимо всего прочего, надвигалась реальная опасность затоваривания для многих шерстяных и трикотажных фабрик. Неужели руководители не замечают нашей отсталости в этой области? Или почему-то делают вид, что не замечают? Видно, так спокойнее жить… Зачем раньше времени портить себе кровь и тревожить высокое начальство?
В кабинет влетел плановик Шустрицкий и, еще стоя у дверей, развел руками.
– Ничего не получается! – сказал он. – Какой-то заколдованный круг… Если бы я не был в здравом уме, то решил бы, что против нас заговор. Взрослые люди играют в прятки и повторяют одно и то же: «Куда вы торопитесь?» Легко сказать, куда вы торопитесь, тому, над кем не каплет…
– Короче, опять не утвердили цены? – Власов устало остановил поток красноречия возмущенного плановика.
– И нет никакой надежды, что утвердят скоро!
– Так!.. – Власов подошел к письменному столу, в раздумье постучал пальцем по стеклу. – Скажите, Наум Львович, на какую сумму, по-вашему, нужно нам пополнить оборотные средства, чтобы удержаться хотя бы еще один месяц? – спросил он.
– На сто двадцать тысяч рублей, – не задумываясь, ответил Шустрицкий.
– Вы уже подсчитали?
– Зачем? Тут и считать нечего, – расчет проще простого. За четыре месяца мы выработаем нового товара, не имеющего цены, тысяч на двести. Эта сумма частично покрывается теми пятьюдесятью тысячами, которые подкинул нам Боков, да у нас было семьдесят тысяч – излишек оборотных средств. Итого за балансом остается сто двадцать тысяч рублей. Это и есть то, что поможет нам удержаться месяц, не больше. Кстати, когда вы затевали дело с новыми образцами, вы же не могли знать, что так долго не будут утверждать цены.
– Обязан был знать, – ответил Власов. Он позвонил в гараж и попросил подать машину.
В городском совнархозе, куда он поехал, его никто и слушать не хотел. Заместители председателя и сам председатель совнархоза посоветовали ему обратиться в текстильное управление, к Бокову.
– Но поймите, что Боков не в состоянии помочь нам, у него нет денег, – говорил Власов начальнику. – Я прошу у вас всего сто двадцать тысяч рублей заимообразно на месяц. Или еще лучше – утвердите цены на новый товар, тогда мы сами выйдем из положения!
Настойчивость директора комбината рассердила председателя совнархоза.
– Нечего было изображать из себя умника и самовольничать! – сказал он. – Мне докладывали, что вы запустили в производство товар, не имеющий цены, и не позаботились получить предварительно хотя бы санкцию текстильного управления. А теперь хотите переложить свои затруднения на чужие плечи!..
– Последнее мне вообще не свойственно, – ответил Власов. – Санкцию же я не попросил потому, что знал заранее – не дадут. Хотел поставить управление, а может быть и вас, перед свершившимся фактом, – убедить, так сказать, отличным качеством новых тканей.
– Вот видите, сами признаетесь, что партизаните! – Председатель раздраженно открыл лежавшую перед ним папку, давая этим понять, что разговор окончен. Но он плохо знал Власова.
– Разрешите задержать вас еще немного и выяснить несколько вопросов?
– Пожалуйста, только короче…
– Вам известно, что товары, вырабатываемые нашими фабриками, покупатель берет неохотно и что скоро вовсе перестанет брать?
– Ерунда! Сезонные затруднения были и будут, – отрезал председатель совнархоза.
– Известно ли вам, – бешенство охватило Власова, – известно ли вам, что наш комбинат продолжает выпускать ткани образца тысяча девятьсот двадцать четвертого года? И еще я хотел вас спросить, – считаете ли вы правильным, что над нами установлена также такая мелочная, строгая опека? Кто лучше знает нужды и дела предприятия – начальник текстильного управления Боков или директор и главный инженер?
– Анархия – мать порядка, это, товарищ Власов, мы слышали. Партизанщина у вас в крови, – по-видимому, вы хотели бы работать без руководства, по принципу: что хочу, то и творю. Не выйдет! – Председатель совнархоза встал. – Нам известен ваш норов, – годы не излечили вас. Мой вам совет: не думайте о делах, которые вас не касаются, работайте так, как положено директору фабрики. Можете идти, я вас не задерживаю!
Власов сделал над собой усилие, чтобы не вспылить, сумел взять себя в руки и спокойно сказал:
– Спасибо за науку. Я вас понял…
– Что именно поняли?
– Что вы отучились думать и требуете того же от других! – Власов повернулся и вышел.
Теперь он твердо знал: бесполезно обращаться в совнархоз, нужно искать другого выхода. Он вернулся на комбинат.
Слух о том, что из-за нехватки сырья и материалов комбинат накануне остановки, обсуждался всюду, – в этом вопросе на комбинате не было равнодушных. Кадровые рабочие, давно знавшие Власова, с пеной у рта доказывали, что этого не может быть: Алексей Федорович не допустит остановки комбината.
Председатель профкома Капралов – человек уже в летах, вялый, медлительный, не очень далекий. В цехах рабочие атаковали его со всех сторон: почему, мол, фабричный комитет скрывает от них положение дел на комбинате и почему он сам не принимает никаких мер? А одна пожилая ткачиха во время обеденного перерыва набросилась на Капралова при всем честном народе.
– Не стыдно вам, руководителям, допускать комбинат до такого позора? Это ж позор на всю страну! Вместо того чтобы о членских взносах толковать, ты бы, Федор Федорович, принял нужные меры. А то, гляди, снимем тебя, – тогда небось почешешься!
Капралов пошел в партком к Полетову.
– Сергей Трофимович, слухи об остановке комбината подтверждаются, – сказал он, тяжело опустившись на диван.
– Чем подтверждаются? – спросил Сергей.
– Рабочие говорят… Да и станки постепенно останавливаются из-за нехватки основ.
– Скажу тебе без утайки, Федор Федорович, положение у нас трудное. Если Власов не достанет денег, чтобы расплатиться с поставщиками, не знаю, чем все это кончится, – сказал Сергей.
– Пойдем, посоветуемся с Алексеем Федоровичем, – предложил Капралов.
Власова они застали разговаривающим по телефону. Не отнимая трубку от уха, он свободной рукой показал на кресла, приглашая их сесть.
Директор вел какой-то странный разговор:
– …Нет, это долго!.. Понимаете, нам дорог каждый час… Только, прошу, дайте лучшим закройщикам… Мужской и дамский костюм по последней моде… Очень прошу обратить особое внимание на дамское летнее пальто, – чтобы оно было изящным… Почему я так забочусь об этом? Очень просто. У нас привыкли шить летнее пальто из коверкота или габардина, ткани дорогие, тяжелые. Нам хочется сломать эту традицию, доказать, что летнее пальто из легкой ткани не хуже коверкотового, а во многих отношениях лучше… Хорошо, договорились. Я пришлю вам ткани, а послезавтра вы пришлете нам готовые изделия. Очень, очень вам признателен, – просто выручили. До свидания!..
Власов положил трубку, удовлетворенно потер руки.
– Это я говорил с директором Дома моделей, – объяснил он. – Пора и нам заняться рекламированием своего товара! Чтобы поскорее утвердили цены на наши новые ткани, покажем, какие изящные изделия можно сшить из них. Недаром говорят, что русский человек глазам не верит, должен руками пощупать. Вот мы и предоставим начальству такую возможность. Пусть щупают!..
– Оно конечно, – пробормотал Капралов. – Но вот слухи ходят, что комбинат накануне останова… Рабочие волнуются, спрашивают, а мы с Сергеем Трофимовичем ничего не знаем…
– Как это – не знаете? Прекрасно знаете, что положение у нас архитрудное. Мы обладаем большими ценностями, а платить поставщикам не можем. Начальство тоже не поддерживает нас. Говорит: заварили кашу, сами и расхлебывайте!.. Сейчас все зависит от нашего умения, организованности. Сумеем выстоять – победим. Нет – комбинат остановится, меня прогонят, как негодного работника. И правильно сделают!.. Но сдаваться я не собираюсь. Нет, не собираюсь. – Повторил Власов и нажал кнопку. Когда вошла секретарша, он протянул ей листок бумаги и сказал: – Попросите всех по этому списку быстренько ко мне!
По порывистым движениям Власова, по тому, как он убежденно говорил, Сергей понимал, что директор всерьез намерен биться до последнего. Но вот что можно предпринять при том положении, в котором очутился комбинат, Сергей себе не представлял.
Один за другим входили в кабинет вызванные Власовым работники управления фабрик, начальники цехов, мастера, помощники мастеров.
– Друзья, – начал Власов, когда все уселись, – я вам не буду рассказывать о том довольно тяжелом положении, в котором очутился наш комбинат. Об этом вы знаете. Не буду также анализировать причины, приведшие к этому. Время покажет, правы были мы, когда рисковали, или нет? Сейчас речь идет о том, как спасти положение. Выиграть пять – десять дней. К тому времени, я убежден, мы добьемся утверждения цен на новые ткани…
Власов сделал паузу. Все молчали. Он снова заговорил:
– Находчивость и дипломатия – великое дело. Придется отправиться к нашим поставщикам – уговорить их поставлять нам сырье, пряжу и материалы еще дней десять без оплаты счетов. Дипломатия здесь вот в чем: не просто объяснять государственную важность нашего дела, но и воздействовать на знакомых людей. Я прошу Сидора Яковлевича Варочку отправиться на Фряновскую фабрику, – там он хорошо знает главного бухгалтера, – тот не откажет ему помочь. Наума Львовича Шустрицкого прошу сегодня же побывать на фабрике имени Калинина. Мы с мастером Степановым отправимся на химический завод.
Власов снял трубку и тут же позвонил директору химзавода Надеждину.
– Надеждин, здорово, брат! Приветствует короля химии ткацкий поммастер Власов… Почему ваши счета не оплачиваем? – Власов подмигнул присутствующим. – Очень просто, – считаем, что вы и так богаты, без зазрения совести грабите текстильщиков!.. А если без шутки, то изволь: затоварились по вине почтенных организаций, утверждающих цены… Прошу уделить нам с мастером Степановым минут десять времени. Ты ведь знаком со Степановым?.. Зачем – хитрость? Без всякой хитрости, – сознательно беру с собой твоего бывшего учителя Степанова, чтобы лучше воздействовать на тебя! Спасибо, скоро выезжаем! – Власов положил трубку на рычаг.
– Обещает? – спросил Степанов.
Сказал, приезжайте, поговорим, – ответил Власов. – А тебе, дорогой Матвей Григорьевич, придется прогуляться до города Иваново, – обратился он к ремонтному мастеру. – Явишься на меланжевый комбинат – и прямо с секретарю партийной организации. Так, мол, и так, помогите. Ты ведь там всех знаешь!
– Всех не всех, но многих… Родился и вырос в Иванове…
…К вечеру шли и шли на комбинат, в сопровождении командиров производства, доверху нагруженные автомашины. Власов, наблюдая из окна своего кабинета, как разгружают у складов пряжу, химикаты и красители, чувствовал себя на десятом небе. Одержана еще одна победа: комбинат обеспечен всем необходимым дня на три, может быть, на четыре… Но до чего же обидно тратить столько энергии на вещи, которые с точки зрении здравого смысла говорят сами за себя!..
Шустрицкий первый доложил о том, что на шерстепрядильной фабрике его встретили вначале довольно холодно, но, выслушав, все поняли и обещали отпускать пряжу в течение десяти дней без оплаты счетов, вроде в кредит.
– Не перевелись еще у нас люди с отзывчивым сердцем! – добавил плановик.
– Да, не перевелись, – задумчиво отозвался Власов, а когда Шустрицкий вышел, добавил про себя: «Но черствых, бездушных людей тоже хоть отбавляй!..»
В начале одиннадцатого Власов встретил последнюю автомашину с пряжей, сопровождаемую Варочкой. Поблагодарив старого бухгалтера, Власов поднялся из-за стола, потянулся. Возбуждение прошло, уступив место усталости, какой-то опустошенности. Сильно болела голова, стучало в висках, поташнивало. «На сегодня хватит», – сказал он вслух и отправился домой.
Дома было тихо, уютно. Матрена Дементьевна, с очками на кончике носа, восседала в кресле – вязала. На коленях у нее дремала ее любимица – пушистая сибирская кошка. Анна Дмитриевна сидела за обеденным столом, разложив на нем книги и тетради. Она любила заниматься в столовой при свете большой лампы.
– Наконец-то! – воскликнула Матрена Дементьевна, увидев в дверях сына.
– Мишук спит? – спросил Власов.
– Нет, дожидается полночи, пока отец вернется!
– Можно взглянуть? – Власов направился было в спальню, но мать удержала его.
– Не ходи, разбудишь! – Матрена Дементьевна отложила вязание, прогнала кошку и встала. – Ты, милый мой, забываешь свои годы, – смотри, виски совсем поседели, под глазами мешки. Отец семейства, а воображаешь себя молодым, путаешь день с ночью!
– Много дел, мама, не успеваю…
– Всех дел никогда не переделаешь!.. Только учти, скоро сын твой забудет, как ты выглядишь, дяденькой тебя будет называть, – сказала мать и пошла на кухню.
Во время этого разговора Анна Дмитриевна не проронила ни слова. Оторвавшись от книг, она с улыбкой следила за обоими. Она вообще отличалась выдержкой и удивительным спокойствием. Никто никогда не видел, чтобы она суетилась, торопилась, никто не слышал, чтобы она повысила голос.
Власов быстро переоделся, умылся и, вернувшись в столовую, сел рядом с женой.
– Устал? – спросила она.
– Очень!
– Леша, борщ будешь есть? – послышался голос Матрены Дементьевны из кухни.
– Нет, мама, какой уж там борщ на ночь-то глядя!.. Дай простокваши с хлебом.
– Как хочешь, – мать поставила перед ним банку домашней простокваши, хлеб, сахарный песок.
– Ну что за еда для взрослого мужика! – Мать покачала головой и ушла к себе.
– Денег не дали? – спросила Анна Дмитриевна.
– Не дали, – ответил Власов. – Если хочешь знать, дело даже не в том, дали нам денег или нет, – это частность, касающаяся только нас. Вопрос значительно сложнее… Отраслевые управления, Госплан, гостехника, комитет труда и зарплаты, финансовые органы – все планируют, раскладывают по полочкам, усиленно контролируют, а о перспективах развития промышленности мало кто думает. Мы топчемся на месте. А если кто-нибудь пытается хоть на самую малость отступить от этого порядка, раздается грозный окрик: не мудри, не лезь поперед батьки в пекло, не будь белой вороной! Работай, как все!..
Власов отодвинул пустую баночку.
– Ты извини меня, Аннушка, – я, как маньяк, все об одном!.. Как твои дела? Ведь скоро защита.
– Вроде нормально.
Почему вроде?
– Руководители нашего института продолжают твердить, что я скорее эмпирик, чем теоретик… Академик Соболев ворчливый, но справедливый старик и большой ученый, ему многое можно простить. Хуже с Мануйловым, – этот педант, сухарь, воинственный сторонник чистой теории… В общем, и у нас свои болячки, не говоря уже о мелких склоках на почве ущемленного самолюбия и ревности к чужим успехам…
