Текст книги "За Москвою-рекой. Книга 2"
Автор книги: Варткес Тевекелян
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 19 страниц)
3
Лариса Михайловна, побывав возле дома, в котором теперь жили ее сын и дочь, возвращалась к себе растерянная, подавленная. В чем же смысл ее жизни, если она не осмеливается даже зайти в дом к родной дочери, поздравить сына с окончанием института, разделить с ними их радость, приласкать внуков? Она даже не знает, какие они, ее внуки…
На улицах весенней Москвы народу словно в дни демонстрации – идут и идут. Оживленные, улыбающиеся лица, громкий смех, а Лариса Михайловна шла пешком от Сокольников до Комсомольской площади, погруженная в мрачные мысли.
В пригородной билетной кассе она протянула деньги кассирше, но на вопрос, куда ей нужно, не смогла ответить. Молча зажала деньги в кулаке и вышла из очереди. Действительно, куда она собирается ехать? Ну да, до станции Софрино. На дачу, к мужу, Василию Петровичу Толстякову. Зачем? Разве ее там ждут? И вообще – ждут ли ее где-нибудь? И что ей делать на даче? Смотреть на разбитого параличом, всегда молчащего мужа, читать в его тяжелом взгляде укор или болтать о скучных пустяках с Дуняшей? Дуняша состарилась, совсем обнаглела – ворчит с утра до вечера. Выставить бы ее за дверь, а с кем останешься? Ни одной живой души вокруг…
У Октябрьского вокзала Лариса Михайловна села в такси и поехала на Софийскую набережную, на городскую квартиру. Когда-то эта трехкомнатная квартира, обставленная дорогой мебелью, наполняла ее сердце гордостью. Но сегодня все это: и тяжелая мебель, и картины в золотых рамах, и множество дорогих безделушек – показалось таким же бездушным, как в антикварном магазине. И такая мертвая тишина, – даже звуки собственных шагов исчезают в толстых пыльных коврах…
В коридоре взгляд Ларисы Михайловны упал на телефонный аппарат. Сколько в свое время было хлопот и волнений из-за телефона! Когда они въехали в этот дом, связисты заявили, что о телефоне думать рано, в доме нет кабеля. Лариса Михайловна была оскорблена в лучших своих чувствах. Она, жена члена коллегии министерства и начальника главка, должна пользоваться телефоном-автоматом, висящим у подъезда! И вообще, что подумают знакомые, узнав, что у них нет телефона?! Она мобилизовала всю свою энергию, пустила в ход все знакомства, дошла до заместителя министра связи и добилась того, что к ним за целый километр протянули воздушку и установили телефон.
Теперь черный аппарат стоял на полированном столике просто как одна из безделушек. Никто больше к ним не звонил. Все, весь мир забыл о существовании Василия Петровича Толстякова и его жены.
В столовой она повернула выключатель, и в ярком свете хрустальной люстры заблестели, словно ожили, ее любимые фарфоровые безделушки. Лариса Михайловна машинально взяла в руки пузатого безобразного Будду и долго рассматривала его. Что в нем особенного? Обыкновенный косоглазый урод с висячими усами, а сколько раз пришлось съездить в Столешников в антикварный магазин, чтобы купить настоящего японского Будду!
Лариса Михайловна тоскливым взглядом обвела своих прежних любимцев. Их было множество: собачки, кошки, лошади, слоны, олени датского фарфора, старинные тарелки, китайские чайные чашки, тонкие, как папиросная бумага. Горка, заполненная венецианским стеклом и баккара. Полжизни потрачено на приобретение всех этих вещей. Зачем?.. Она торопливо погасила свет.
Утром Лариса Михайловна поехала на дачу. Сидя в полупустом вагоне электрички, она упорно думала, стараясь понять: что случилось? Почему люди, даже близко знакомые, отстранились от нее? Почему вокруг такая пустота? Совсем недавно она встретила на улице свою сослуживицу, старшего бухгалтера комбината, с которой когда-то дружила. Лариса Михайловна окликнула ее и стала спрашивать о житье-бытье, хотела завязать разговор, но бывшая приятельница отвечала нехотя, односложно и, сославшись на занятость, поспешила уйти. Даже мужчины, которые прежде, зайдя в канцелярию комбината, непременно останавливались около ее стола, приносили ей маленькие подарки – цветы, безделушки, флакончики духов, – сейчас не замечали ее. Почему так, разве она совершила преступление – украла, убила кого?.. Муж ушел на фронт, она осталась одна с двумя детьми и все, что делала, делала ради детей. Почему же люди так беспощадно осуждают ее? Она вышла замуж за директора комбината, Василия Петровича Толстякова. Любая женщина в ее положении, с двумя детьми на руках, не задумываясь согласилась бы выйти за него. Согласиться-то легко, а вот суметь!.. Она сумела. И за это осуждать ее?! Что еще? Она была в связи с плохим, недостойным человеком, изменяла мужу. Но кто порою не ошибается? Пусть укажут ей хоть на одного безгрешного человека! И все-таки на душе было темно, пусто, тоскливо…
На даче всё как всегда. Василий Петрович, закутав ноги пледом, дремал в плетеном кресле под большой березой. Книга, которую он читал, выпала из рук, валялась на земле. Услышав скрип калитки, он открыл глаза, пристально посмотрел на жену.
Лариса Михайловна заставила себя пробормотать Доброе утро» и, не дожидаясь ответа, прошла в дом. Значит, опять ничего нового, все по-прежнему…
Иногда ей казалось, что случится чудо и жизнь ее изменится. Она как бы оживала на короткое время, чего-то ждала. Но никакого чуда не случалось, все повторялось с унылой неизменностью: мертвая тишина в доме, ни на минуту не покидающие ее невеселые мысли, отчаяние днем, бессонница ночью… И тогда ей хотелось умереть, умереть легкой смертью – заснуть и не проснуться. На ее похороны придут дети, Милочка и Леонид. Может быть, приведут и внучат. Милочка и Леонид будут плакать, горевать, что при жизни не оценили ее жертвы и за все отплатили черной неблагодарностью. Расчувствовавшись, она проливала горькие слезы…
Сидя у окна спальни на втором этаже, Лариса Михайловна смотрела в сад. За несколько дней все изменилось. Голая земля как бы посвежела, – зеленые островки травы говорили о пробуждении в ней жизни. На ветках еще совсем недавно голых деревьев лопались почки, показывались язычки крошечных листьев. Ожили скворечники, – по всему саду звучали птичьи голоса.
Скрип калитки вывел Ларису Михайловну из задумчивости. По дорожке, посыпанной красным песком, высоко подняв голову, оглядываясь по сторонам, медленно шел Леонид. Он прошел мимо своего отчима, молча поклонившись ему, и взбежал по ступенькам на террасу.
От неожиданности Лариса Михайловна вскрикнула. Она протянула руки и быстро спустилась вниз по лестнице. На террасе она обняла Леонида, долго целовала его, слезы лились по ее щекам.
Леонид стоял молча, смущенный, растерянный. Он не ожидал такого бурного проявления чувств и не знал, как себя вести.
– Я так рада, так рада, что ты приехал! – повторяла сквозь слезы Лариса Михайловна. – Наверно, ты голоден? Пойдем, я покормлю тебя! – Она взяла сына за руку, хотела вести в столовую.
– Нет, я совсем не хочу есть. Лучше пойдем в сад, – предложил Леонид.
Они сели за домом на скамейку около цветочной клумбы и некоторое время молчали, взволнованные встречей. Лариса Михайловна все еще держала Леонида за руку, словно боялась, что он уйдет.
– Цветы больше не сажаете? – спросил Леонид, глядя на заросшую сорняками клумбу.
– Некому, да и не для кого…
И опять наступило тягостное молчание. Выручила Дуняша. Еще издали увидев Леонида, она побежала к скамейке, на ходу вытирая мокрые руки фартуком.
– Батюшки, как он вырос! Леня, да ты совсем мужчиной стал. А какой красавец! Девушки небось табуном за тобой ходят!
Леонид встал, поздоровался с Дуняшей, спросил о здоровье. Он всегда пользовался ее особым покровительством и сам относился к ней с симпатией.
– Я-то, слава богу, ничего живу, – затараторила Дуняша. – А вот Василий Петрович совсем плохой стал. Левой рукой и левой ногой совсем не владеет. Видать, и голова тоже не в порядке. По целым дням молчит – все думает, думает. И о чем думает? Попросит книгу или газету, почитает минут пять, отложит в сторону и опять думает. Жалко его!..
Леонид промолчал.
– Ты-то как, учишься или уже окончил? Голова у тебя золотая, – знаю, далеко пойдешь!..
– Недавно окончил институт. – Леониду было не по себе: жаль не только мать, но и Дуняшу, тоже, видно, истосковавшуюся по живому человеку.
– Насовсем к нам или как? – не отставала Дуняша. – Комната твоя пустует. Пожил бы с нами, а то мы тут все с ума сойдем!
– Спасибо, Евдокия Филипповна, не могу. Я работаю на фабрике, и по утрам приходится очень рано вставать…
Дуняша помолчала, внимательно разглядывая Леонида.
– Ну что ж, ничего не поделаешь… Как говорится, насильно мил не будешь. Бывай здоров, передай мой привет Милочке! – повернулась и ушла. На пороге дачи остановилась и громко сказала: – Женишься – возьми меня к себе детишек нянчить!
Все это время Лариса Михайловна досадливо морщилась, хмурилась, явно делала над собой усилие, чтобы не наговорить Дуняше грубостей.
– Болтливой стала, распустилась, места своего не знает! – с досадой сказала Лариса Михайловна, провожая взглядом Дуняшу.
– Ей же скучно! – Леониду хотелось сказать, что в такой обстановке волком с тоски завоешь, но он вовремя остановился.
– Ты, Ленечка, лучше о себе расскажи: как живешь, как Милочка. Я ведь ничего не знаю о вас, совсем-совсем ничего. – Лариса Михайловна жадно вглядывалась в сына, и жалкая улыбка не сходила с ее лица.
– Рассказывать-то особенно нечего, все идет своим порядком! – Леонид старался говорить бодро, весело, но ему было больно видеть жалкую улыбку матери, и бодрый тон не получился. – Что же тебе сказать? Продолжаю работать на комбинате. Зовут в теплотехнический институт на научную работу, но, кажется, не пойду, – какой из меня ученый? Милочка молодчина, добрый человек и хорошая жена. У них с Сергеем крепкая семья. Ты зря невзлюбила Сергея, – он стоящий парень. Если хочешь знать, он лучше нас… Отец тоже прекрасно относится к нему, как к сыну, – тихо добавил он.
– Дай бог им счастья! – Лариса Михайловна вздохнула. – А ты напрасно не хочешь идти в институт. Не будешь же всю жизнь работать рядовым инженером? Ты ведь талантливый…
– Лучше быть хорошим инженером, чем плохим ученым. Впрочем, оставим это… А как ты живешь… мама?
– Никак не живу… Есть такое слово – прозябание. Вот и я не живу, а прозябаю. Все покинули нас – и друзья, и знакомые. Кому мы сейчас нужны – без власти, без положения?.. Поверишь, по целым дням человеческого голоса не слышишь. С ума можно сойти!.. Леня, ты добрый, мягкий мальчик… Перешел бы ты жить к нам, а? Подумай, как было бы хорошо…
– Нет, мама, этого не может быть, – мягко, но решительно перебил ее Леонид. – Я всегда буду помогать тебе всем, чем только смогу, но жить у вас не соглашусь. – Леонид достал из кармана пиджака три десятирублевые бумажки и, покраснев, протянул матери. – Принес тебе немного денег, возьми… Скоро начну больше зарабатывать, принесу больше. – Он старался не смотреть на трясущиеся губы матери, на ее руки, нервно теребящие ворот платья.
Лариса Михайловна отвела руку сына.
– Спасибо, дорогой, деньги мне не нужны…
– Ну, я пошел! – Леонид торопливо поднялся, не глядя на Ларису Михайловну. Жалость и долг привели его сюда, но для сердечного сближения с матерью этого, как он только что понял, было, конечно, мало…
– Так скоро?! Посидел бы, Мы так давно не виделись!
– Не могу… Завтра на работу, а в городе у меня еще дела.
Лариса Михайловна молча проводила сына до калитки и только в последнюю минуту не выдержала – обняла Леонида, робко поцеловала.
– Леня, Ленечка, сыночек ты мой дорогой, приезжай ко мне почаще…
Шагая к железнодорожной платформе, Леонид думал о том, что вряд ли можно придумать более тяжкое наказание, чем казнь, совершаемая человеком над самим собой.
«Нельзя, нельзя оставлять ее одну, – это жестоко, бесчеловечно. Не чужая она мне – родная мать! Но как, как помочь ей? Нужно хотя бы чаще бывать у нее. И Милочке скажу!..»
Утром, как обычно, Леонид вышел из дома ровно в семь часов, чтобы к восьми попасть на работу. Сестре он пока ничего не сказал о поездке к матери, – не решился. Знал: Милочка не простит ей, это он такая размазня, что стоит вспомнить жалкую улыбку матери, как сердце у него разрывается от жалости…
Леонид – в последнее время это стало привычкой – вошел в третий вагон от хвоста и у самых дверей столкнулся с незнакомкой. Впервые она посмотрела на него в упор. Этот взгляд мог означать и радость, и укоризну.
Леонид оторопел от неожиданности. Он с трудом протолкался в вагон и, встав в стороне, не сводил с незнакомки глаз. Неужели она обрадовалась его появлению? Скорее всего ему самому очень хочется, чтобы она заметила его долгое отсутствие и обрадовалась… Как бы там ни было, она – необыкновенная женщина. Ну прямо… Аэлита! Таких глаз у простых смертных не бывает. Хотя… «Не знаю я, как шествуют богини, но милая ступает по земле». Шекспир понимал, что к чему. Сегодня Леонид непременно познакомится с нею! Вот выйдут из метро и…
Остановка. На улицу они вышли почти одновременно. Незнакомка шла, стуча каблучками по асфальту, и ни разу не оглянулась. Леонид шел позади нее и внушал себе: «Не будь тряпкой! Смелее! Как только она поравняется с тем серым домом, подойди, заговори с ней!.. Нет, лучше пусть минует переулок…» Он терзался почти до конца длинной улицы, пока наконец не решился, – ускорил шаг и заговорил хриплым, чужим голосом. Слова, которые он скажет при знакомстве с нею, Леонид повторял про себя десятки раз, затвердил их, готовясь сказать весело, непринужденно, но сейчас они вылетели из головы, и он пролепетал:
– Извините мою смелость… У меня не было другого выхода… Разрешите представиться… Леонид Косарев, инженер.
Незнакомка замедлила шаг, повернулась к нему и сказала с неожиданной приветливостью, улыбаясь мягко, хотя и не без насмешки:
– Я так и думала, что вы инженер. Меня зовут Музой. Муза Васильевна. Странное имя, да?
Она говорила так просто, без всякой рисовки, что Леониду сразу стало легче.
– Что же в нем странного? Прекрасное имя!
– В детстве все дразнили меня: «Муза – кукуруза»… Скажите, почему вы не показывались все последнее время? Я уж как-то даже привыкла видеть вас по утрам…
– Защищал проект, – признался Леонид.
– Поздравляю! И заговорить со мной решились после удачной защиты, правда?
Леонид засмеялся и смущенно кивнул.
Они дошли до угла, – здесь их пути расходились. Муза остановилась, протянула руку в черной ажурной перчатке и полушутя, полусерьезно сказала:
– До свидания, молодой человек с повадками начинающего льва!..
Леонид покраснел.
– У меня еще есть время, – сказал он. – Можно я провожу вас немного?
– Пожалуй… Я пока не соскучилась с вами.
Леонид молча шел рядом с нею. Он был озадачен поведением этой женщины: в ней удивительно сочетались простота и насмешливость.
– Что же вы замолчали, инженер Леонид Косарев?
– Хочу спросить, но боюсь разгневать вас…
– Вы такой робкий?
– Что скрывать, водится за мной такой грех. – Леонид вздохнул с напускной скромностью.
Она громко расхохоталась, и Леонид снова почувствовал себя легко и свободно.
– Начну по порядку: прежде всего хочу видеть вас чаще, – это первое и главное! Но это не все, – желаниям ведь нет предела. Итак, не захотите ли вы отпраздновать со мной великое событие, каким, по крайней мере для меня, является защита диплома? Кто знает, может быть, на свет появился гениальный теплотехник, который перевернет вверх дном всю современную науку…
– Понимаю, скромность – удел обыкновенных смертных. К гениям она не имеет никакого отношения. Где же вы собираетесь отметить это великое событие?
– В простом советском ресторане.
– Ой, нет! Ресторанов я не люблю. – Она посмотрела на крошечные часики. – Однако без десяти восемь. Кажется, в честь нашего знакомства мы с вами заработаем по выговору. Прощайте. Завтра поговорим! – Она кивнула и побежала к многоэтажному зданию.
Леонид стоял, смотрел ей вслед. Ему не верилось, что так просто познакомился с этой обаятельной женщиной.
В механическом цехе Леонида встретили весело. Все поздравляли его. А коротыш-слесарь по прозвищу «Все могу» перекричал всех:
– Леониду Ивановичу, выдающемуся инженеру, гениальному конструктору, наш пролетарский привет и поздравления. Мы уверены, что со временем вы прославите наш комбинат, в том числе и мою скромную персону. – Коротыш так низко поклонился Леониду, что коснулся рукой пола.
Рабочие засмеялись.
– Ай да «Все могу», молодец, знает порядок, видать, долго ходил в боярах при царе Иване Грозном.
– Скорее при царе Горохе, – вставил другой.
Стрелки часов показывали ровно восемь. Рабочий день начался. Мастерская наполнилась шумом, завертелись моторы, заскрипели станки.
Леонид пошел в лабораторию. Что за необыкновенный день! Все улыбались ему при встрече, жали руку, поздравляли, старались сказать только приятное.
В лаборатории молоденькая лаборантка заговорщицки сказала:
– Леонид Иванович, а что я слышала про вас…
– Что именно, Валечка?
– Хорошее! Если хотите знать, даже необыкновенное. Мой брат учится в Бауманском на пятом курсе, он был на вашей защите. «Молодец, говорит, этот ваш Косарев, было такое впечатление, что он не диплом защищает, а диссертацию. Самые придирчивые члены комиссии и те не смели пикнуть». Поздравляю вас! Но предупреждаю: так легко вам от нас не отделаться!
– Что я должен сделать, Валечка?
– Не знаю. Ну, купите хотя бы миндальных пирожных и мороженое…
– Хорошо, обещаю купить миндальных пирожных, пломбир и конфет. Договорились?
– Договорились.
Валечка вернулась к своим занятиям.
Старшая лаборантка запротестовала:
– Леонид Иванович, вы не обращайте внимания, Галечка просто пошутила. Мы от души рады, что мы защитили диплом, и нам никаких пирожных не надо.
– Ну вот еще. – Валечка сделала серьезное лицо. – Какие могут быть шутки в таком серьезном деле?
У себя в закутке, названном с легкой руки Никитина конструкторским бюро, Леонид сел за чертежный стол. Сегодня работалось как-то особенно легко. Последнее время он занимался транспортером собственной конструкции. Дело шло успешно, настолько успешно, что главный механик сказал, посмотрев чертежи:
– Кажется, получается! – и дал несколько практических советов.
Услышать «Кажется, получается» из уст главного механика, скептика и великого молчальника, – это уже достижение. Власову тоже понравилась идея, а он, по мнению Леонида, обладал удивительным даром внушать людям веру в свои силы.
Сегодня во время работы Леонид свистел, мурлыкал под нос мотивы давно позабытых песен и, часто откладывая циркуль и карандаш, подолгу сидел неподвижно, положив руки на колени. Иногда он улыбался своим мыслям и опять принимался за дело.
Обеденный перерыв подходил к концу, когда в конструкторское бюро зашел Сергей Полетов.
– Ты почему не обедаешь? – спросил он.
– Не хочется! – Леонид нагнулся к чертежной доске, делая вид, что занят работой.
Сергей взял стул, сел на него верхом, положил руки на спинку и, внимательно глядя на своего шурина, спросил:
– Уважаемый гражданин, себе-то самому вы можете объяснить, что с вами происходит?
– Ничего особенного…
– А все-таки? Ну, напряги свои умственные способности.
Леонид молчал.
– Леня, мы с тобой давнишние друзья, – серьезно, без улыбки заговорил Сергей, – и знаем друг друга как облупленных. Выкладывай начистоту, что случилось?
– Я познакомился с нею!..
– С кем?
– С той женщиной… О которой я тебе говорил, помнишь?
– Ну и что? По этому случаю объявлена голодовка?
– Серега, не шути!
– Влюбился?
– Да…
– С первого взгляда?
– С первого взгляда.
– Бывает… – Сергей встал, прошелся по тесной, заставленной чертежами и деталями машин комнате. – И прекрасно, что познакомился! Постарайся поближе узнать ее – ты ведь ничего о ней не знаешь… И – честно предупреди Наташу!
– Как просто получается у тебя: узнай, предупреди… Куча конструктивных предложений! Сердце только во всем этом никак не участвует, а? Вполне современно…
– Мне остается только одно: поздравить тебя и пойти поесть! – Не получив ответа, Сергей вышел.
Леонид весь день работал с особым старанием. К пяти часам дала себя почувствовать усталость, – начали неметь руки, заломило спину. Он встал из-за чертежной доски, потянулся. Вот теперь ему захотелось есть, скорей домой, к Милочке, – она, наверно, приготовила что-нибудь вкусное. По дороге Леонид заглянул к Сергею в партком, но его там не оказалось.
Утром следующего дня Леонид встал минут на пятнадцать раньше обычного, тщательно побрился, повязал новый галстук и, позавтракав на скорую руку, собрался уходить. У самых дверей его остановила Милочка.
– А ну-ка покажись! – Оглядев его, она сказала: – Вид ужасно самодовольный, и несет от тебя, как из парикмахерской! Милый брат, не таись, поведай сестре, в чем дело?
– Решительно ни в чем. Может человек надеть новый галстук и после бритья протереть лицо одеколоном?
– Может, конечно. Вот только физиономия у тебя слишком выразительная, – подводит. Вчера за ужином ты улыбался без всяких видимых причин, сам с собой разговаривал… Обычно люди так не ведут себя, если они психически здоровы.
– Не понимаю, почему ты потратила свое драгоценное время на изучение моей скромной персоны?
– Шуткой отделываешься?
– Желаю вам, моя бесценная сестричка, тысячу благ. Оттачивайте свою наблюдательность! – Леонид галантно раскланялся и ушел.
В вестибюле станции метро Леонид остановился недалеко от лестницы, чтобы не пропустить Музу. Мимо него бесконечным потоком шли и шли озабоченные люди, спешили на работу, ехали в центр по своим житейским делам. Его толкали, но он, поглощенный мыслью о предстоящем свидании, не замечал этого.
Наконец Муза показалась. Еще издали заметив Леонида, она отвела глаза и, только поравнявшись с ним, холодно кивнула и молча направилась, как всегда, к третьему от конца вагону.
Леонид опешил, теряясь в догадках. Что могло случиться за такое короткое время? И вообще, та ли это обаятельная женщина, которая всего двадцать четыре часа тому назад весело разговаривала с ним, непринужденно шутила, смеялась? Разве они не расстались друзьями? Он последовал за нею в вагон, не осмеливаясь заговорить.
Только на улице она взглянула на него и сухо, коротко ответила на его вопрос:
– Благодарю, я вполне здорова. Просто не в настроении…
– Надеюсь, не я причина этому? – робко спросил Леонид.
– Нет, конечно. Вы тут абсолютно ни при чем. Я капризная, неуравновешенная женщина… – Она ускорила шаги, как бы желая поскорее отделаться от него.
Но Леонид был упрям, да и самолюбие не позволяло ему прервать разговор.
– О том, какая вы, пусть судят другие. Я готов терпеливо ждать, пока вам захочется снова говорить и видеться со мной.
Муза остановилась там же, где и вчера.
– До свидания, терпеливый молодой человек, – сказала она, кивнула и ушла.
Так было и в последующие дни. Каждое утро они вместе ехали в вагоне метро. Он провожал ее до определенного места и следил за нею до тех пор, пока она не скрывалась в подъезде большого многоэтажного дома. Иногда, впрочем, она шутила и давала понять, что общество Леонида ей приятно. На следующий день ее словно подменяли, она опять замыкалась в себе. И только спустя недели две она уступила настойчивым просьбам Леонида и согласилась встретиться с ним вечером у входа в Сокольнический парк.
Леонид почему-то был уверен, что Муза непременно опоздает. Но она пришла минута в минуту, была в прекрасном настроении, шутила, смеялась. Свернув в боковую аллею, ведущую к маленькому пруду, она сказала Леониду:
– Садитесь и рассказывайте про себя. Я ведь ничего не знаю о вас, кроме того, что вы многообещающий молодой инженер…
– Я знаю о вас и того меньше… Да и рассказывать мне почти нечего, – сказал Леонид, садясь рядом с ней. – Школа, война, эвакуация… Получили извещение, что отец пропал на фронте без вести. Потом он нашелся… в подмосковном доме инвалидов. Без рук и без ног. Сейчас живет с нами… Мать, не зная, что отец жив, – Леонид покраснел, говоря неправду, – вышла замуж за другого… Вот, пожалуй, и вся моя биография!.. Да, есть еще у меня сестра, Милочка. Весьма волевая особа, сестра преданная и заботливая. Зять тоже стоящий человек. Двое забавных зверюшек – племянница и племянник. Я живу с ними…
– Позавидуешь вам…
– Завидовать? Чему? – удивился Леонид.
– Ваша жизнь только начинается, а я успела многое пережить…
– Слушайте, это уже было! У классиков… Только мне вы почему-то отвели женскую роль: «В огромной книге жизни ты прочла один заглавный лист, и пред тобою открыто море счастия и зла…» Боюсь все же, что Лермонтов имел в виду не меня.
Муза засмеялась, потом оборвала смех и долго смотрела на верхушки молоденьких берез и сосен, мягко освещенные золотистым светом заката.
– Если уж дело дошло до цитат, – сказала она, – придется щегольнуть и мне: «Я все видел, все перечувствовал, все понял, все узнал…» Родилась я в семье художника, человека сурового, но справедливого. Имея склонность к языкам, поступила в институт иностранных языков. Была, как говорили у нас студенты, трехъязычницей: изучала французский, итальянский и испанский. Знаю немного португальский. По окончании института три года работала переводчицей в нашем посольстве в Риме. Была замужем. Ученой степени не имею, научных трудов тоже. Если эти краткие сведения вас не удовлетворяют, то более подробные можете узнать, ознакомившись с моей анкетой и автобиографией в отделе кадров научно-исследовательского института, где я в настоящее время работаю. – После небольшой паузы она спросила. – Почему вы не задаете вопроса, куда девался мой муж?
– Боюсь, это меня не касается, – ответил Леонид.
– Люблю благородных людей! – она встала. – Может быть, пройдемся?
– С удовольствием.
Она сама взяла его под руку, и они пошли по аллее.
– Я, кажется, наболтала глупостей! – сказала она, не глядя на Леонида. – Не обращайте внимания, – со мной это бывает…
Леонид понимал, что Музе не хочется о чем-то вспоминать. Чувствовал ее грусть в этой неуравновешенности, в беспричинной смене настроений. Он дочитал про себя оборванную ею строку: «любил я часто, чаще ненавидел и более всего страдал…» Он не знал, что ей сказать. Понимал, что для него встреча с ней не просто знакомство – судьба. И что понадобится все его терпение, вся нежность, на которую он способен, чтобы эта женщина оттаяла, поверила в его любовь.
Солнце спряталось, в парке стало прохладно. Они пошли к выходу и, пройдя мимо церкви, свернули в переулок.
– Видите двухэтажный дом? Я в нем живу, – сказала Муза, показывая на дом в конце переулка.
– Так мы с вами соседи! Вот не думал!.. Я живу в следующем переулке. Почти рядом… А я вас никогда не видел в этих краях…
– Вероятно, потому, что я живу отшельницей, редко выхожу из дома, – сказала она. – На работу и обратно. По субботам уезжаю к родителям на Масловку. Там у отца квартира, большая мастерская. Люблю запах красок, – привыкла с детства.
Леонид понял, что она живет одна.
Пройдя переулок, Муза остановилась, протянула руку.
– Спасибо за приятно проведенный вечер!.. Пригласила бы вас к себе пить кофе, но, к сожалению, не могу, – комната не убрана. Я ведь страшная лентяйка. Всю жизнь целенаправленно превозмогаю лень, а она меня!..
И Леонид, склонившись, впервые поцеловал ее маленькую, пахнущую духами руку.
