Текст книги "За Москвою-рекой. Книга 2"
Автор книги: Варткес Тевекелян
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 19 страниц)
– Ты с ума сошел! Как ты мог впутать в такую историю Музу!
– По-твоему, из рыцарских побуждений я должен был обмануть представителя органов, занимающихся безопасностью нашего государства? Да ты не бойся, с твоей Музой ничего не случится. Чекист сказал, что Никонов живет явно не по средствам и, видимо, опять занимается неблаговидными делами, но что дело не только в нем. В заключение он попросил не говорить тебе ничего, но как-нибудь внушить, чтобы ты впредь не интересовался Никоновым, – это может напугать всю компанию и помешать органам госбезопасности довести дело до конца.
– Нужно предупредить Музу!..
– Вот уж поистине: кого господь бог хочет наказать, того прежде всего лишает разума. Тебе доверили тайну, а ты? А если твоя Муза замешана в этой грязной истории?
– Этого не может быть!
– Почему не может быть? Ты ведь очень мало ее знаешь. Я прошу тебя об одном: ничего не рассказывай ей о нашем разговоре, не подводи меня и не затрудняй работу чекистов. Вообще-то, послушай друга, – держись от нее подальше!
– Знаешь, Серега, или я безнадежный кретин и ничего не понимаю в людях, или она величайшая актриса и с блеском играет чужую роль. Пойми, она совершенно не похожа на обманщицу. Может быть, она капризная, своенравная, но не обманщица.
– Спорить с тобой не могу, да и незачем. Весьма возможно, что она действительно ничего не знает о махинациях этого жулика. Но все-таки ты будь осторожен. Видимо, чекисты взялись за Никонова всерьез, следовательно, развязка не за горами, тогда выяснится все, в том числе и роль твоей красавицы.
Дома Милочка протянула брату конверт.
Читая письмо, Леонид немного посветлел лицом. Заметив это, Сергей поинтересовался:
– В чем дело, Леня?
– Научно-исследовательский теплотехнический институт извещает, что приступил к изготовлению опытного образца малогабаритного котла по моим чертежам, и приглашает меня на консультацию, – ответил Леонид и, пряча конверт в карман, добавил: – Не одни же неприятности в жизни, – бывают и светлые окошки!..
Он решил завтра же повидаться с Музой, чего бы это ему ни стоило, и поговорить с нею начистоту.
День выдался ясный, безоблачный. Торопливо шагая к метро, Леонид рассуждал сам с собой: «Неужели я такой уж тупица, что не сумею отличить искренность от притворства? Нет, нужно кончить с этой путаницей и, как говорится, обрести душевный покой». Сегодня он встретится с Музой Васильевной и все выяснит.
Сергей что ж, пусть себе подозревает сколько угодно, вообще-то Серега стал правильным, как прописная истина, а он, Леонид Косарев, не верит. И все тут. Не может быть, чтобы такая женщина, как Муза, обманывала его. Потом, какой смысл?
Он стоял у эскалатора и ждал появления Музы. Как Леонид ни злился на себя, он очень волновался, – даже в горле першило.
Вот и она! Муза улыбнулась и как ни в чем не бывало протянула Леониду руку.
– Где вы пропадали столько времени? – спросила она, когда они вошли в вагон.
– Нигде не пропадал… Просто боялся встретиться…
– Боялись?
– Да. Вы, вероятно, помните, как в тот злосчастный день повернулись и ушли не оглядываясь… Вот я и решил, что насильно мил не будешь. Но, как видите, характера не выдержал…
– Нужно научиться прощать женщинам их маленькие капризы! – Муза улыбалась, была оживлена, и Леонид вдруг понял, что она рада встрече.
– Между друзьями не должно быть капризов… По крайней мере я так понимаю дружбу.
– Да, между друзьями не должно быть никаких недомолвок и обид, – ответила она, думая о чем-то своем.
– Нам нужно поговорить. Если вы не заняты сегодня после работы, я подожду вас.
– Хорошо, – неожиданно легко согласилась она.
Вместе они дошли до угла той улицы, где обычно расставались. Прощаясь, Леонид удержал ее руку в своей дольше обычного. Муза Васильевна руки не отняла.
– До вечера.
– До вечера, – повторила она и быстро-быстро зашагала по направлению к институту.
Разумеется, Леонид не мог знать, что с того самого дня, когда Муза ушла, так неожиданно рассердившись на него, она места себе не находила, бранила себя за плохой характер и даже плакала. По ночам, когда сон упорно не шел к ней, она пыталась проанализировать свои чувства к молодому инженеру и удивленно спрашивала себя: неужели это любовь?
Она часто увлекалась, но ни к кому не испытывала особенной привязанности и давно убедила себя, что все сказанное и написанное о возвышенной любви, о ее очистительной силе, – просто красивая фантазия. И вдруг – сама не может думать ни о чем, кроме Леонида.
Иногда она сердилась на себя за это, пыталась отогнать навязчивые мысли, но ничего сделать с собою не могла. Еще немного – и она, потеряв над собою контроль, заговорила бы с Леонидом первая, а если бы его не оказалось в метро и на тех улицах, по которым они обычно ходили на работу, пошла бы к нему домой.
Весь день ей не работалось. Она делала вид, что переводит, а на самом деле думала, думала, и, конечно, главным образом о Леониде.
Она как бы оглядывалась назад, вся ее жизнь проходила перед глазами. Немало было увлечений. Люди, с которыми она встречалась до сих пор, проявляли в отношении к ней одну корысть, – грубо говоря, добивались близости с нею. Они произносили нежные слова, клялись, но она со временем научилась разбираться в людях, понимать, что все это фальшь. Настоящей любви эти краснобаи не испытывали, – они старались создать иллюзию любви, получая от этого удовольствие. Взять того же Никонова, – он готов был даже жениться на ней. Вот уж кто лжив всем существом своим, – за все время их знакомства он не сказал ни слова правды, чувство хотел заменить дорогими подарками и собирался жениться на ней только из пошлого тщеславия, – почему не иметь красивую жену? Как она не раскусила его сразу, с самого начала? Впрочем, в то время она была очень одинока и несчастна…
Леонид – открытая душа, честен, правдив. При встречах с нею робеет, теряет дар речи, даже шутит как-то неловко. Разве все это не признак настоящей любви? Но – откуда его повышенный интерес к Никонову?.. Ну, ее прошлое никого не касается, – разве можно карать кого бы то ни было за заблуждения молодости? Может быть, она грешила чуточку больше, чем другие, но что из этого? Если бы она встретила человека, которого полюбила бы, жизнь сложилась бы совсем иначе. К несчастью, она не встретила такого человека… Но сейчас, сейчас ей никто, кроме Леонида, не нужен…
И она с нетерпением ждала вечера. Конечно, Леонид даже не подозревал ничего подобного, иначе он не мучился бы целый день и не ломал бы голову над тем, что скажет ей вечером при встрече. Ему очень хотелось взять Музу за руку, посмотреть в глаза и сказать самые простые слова: «Я вас люблю, очень люблю, так будьте же моей…» – но что-то удерживает его. Не боязнь, что она отвергнет его любовь, нет, а нечто другое… Пока между ними стоит Никонов, Леонид ни за что не скажет ей о своей любви.
Наступил конец рабочего дня. Леонид быстро привел себя в порядок и выбежал на улицу. Завернув в переулок, он вспомнил, что еще вчера Сергей просил его зайти в партком. Леонид остановился в нерешительности, потом махнул рукой и зашагал вниз по переулку.
Сегодня Муза нарушила ею же установленное правило – не дождалась, пока разойдутся все сотрудники института. На глазах у всех она поспешила навстречу Леониду.
– Вот и я! – сказала она, слегка задыхаясь.
– Я сегодня не успел пообедать и очень голоден. Не согласитесь ли составить компанию и пообедать со мной? – спросил Леонид.
– Почему же нет? С удовольствием! А где вы собираетесь обедать?
– Где вам угодно, в любом ресторане!
Леонид чувствовал себя на десятом небе: она снова рядом, все хорошо, а Никонов… Стоит ли сейчас вспоминать о нем?
– Лучше всего пойти туда, где меньше народу, – услышал он.
– В Москве таких мест не бывает, – рассмеялся он. – А вы знаете, где меньше народу?
– Тут, недалеко от моста, гостиница «Бухарест», там и ресторан. Это ведь не центр, может, и народу будет поменьше.
– «Бухарест» так «Бухарест»!
Они пошли переулками, чтобы сократить путь, мимо бывших купеческих домиков с облезлой штукатуркой. Сейчас эти домики – памятники былого чванливого достатка – казались карликами.
– Замоскворечье немного похоже на наши Сокольники, правда? – спросил Леонид, оглядываясь по сторонам.
– Чем?
– Такие же кривые улицы и переулки, такие же дома, покосившиеся от времени, как и у нас в Сокольниках, тихо, малолюдно, только здесь жили главным образом купцы, а у нас рабочий люд. Вот посмотрите, какой дом – приземистый, одноэтажный, с маленькими окнами, похожими на бойницы, а рядом двор. Здесь, наверно, жил с семьей купчишка так себе, средней руки, а чуть подальше, смотрите, дом уже двухэтажный, парадный ход прямо с улицы, рядом большой, тенистый сад. А ограда! Чугунная, фасонного литья. Такая ограда стоила немалых денег. Не иначе как в этом доме жил купец первой гильдии, владелец большого лабаза на Варварке или в Рыбном переулке…
– Странно, вас это еще интересует? Я родилась и выросла на Чистых прудах, недалеко от Мясницких ворот, и, откровенно говоря, мне ничуть не жаль старой Москвы, – задумчиво сказала Муза.
Разговаривая о пустяках, каждый из них невольно оттягивал время, когда придется говорить о серьезном.
Они дошли до гостиницы, поднялись на шестой этаж, в ресторан. Посетителей действительно было мало, они сели у окна.
– Кутнем? – спросил Леонид, просматривая меню.
– Просто пообедаем!
– А вина выпьем?
– Выпьем по бокалу, если вам так уж хочется.
Леонид заказал закуску, обед, бутылку вина и все так неловко, что Муза сразу поняла – ресторанный опыт у него небольшой. И это было приятно ей.
Молча выпили по бокалу вина.
Муза оказалась смелее и начала первая:
– Вы хотели о чем-то поговорить со мной.
– Хотел и хочу поговорить о многом. А вот с чего начать, не знаю… Прежде всего… мне было очень грустно без вас! – набравшись духа, сказал Леонид. – Потом хотел спросить, почему вы рассердились, когда я спросил вас о Никонове.
– Он нехороший человек, и о нем не стоит говорить…
– Что он нехороший человек, я знаю лучше вас, и узнал это значительно раньше…
– Разве вы знакомы с ним?
– К сожалению, знаком…
– Тогда расскажите все, что знаете! – Она слегка покраснела, тонкие пальцы ее нервно теребили край скатерти.
– Когда-то Никонов работал у моего отчима, начальника Главшерсти, главным механиком. Бывал у нас дома… Мы знали его как подхалима, подлизу, только отчим этого не замечал, а может быть, ему нравились именно такие помощники… Никонов занимался всякими темными махинациями, и за это его посадили в тюрьму. Совсем недавно он опять выплыл на поверхность…
– Разве он не за отца сидел?
– Значит, он сочинил для вас сказку о своих страданиях за грехи родителей? Действительно, отец его был городским головой, кажется, в Воронеже. Его расстреляли в годы гражданской войны за активную контрреволюционную деятельность. Но Юлий Борисович сидел за уголовщину, – это я знаю совершенно точно. Он – проходимец, аморальный человек. Вот почему его знакомство с вами огорчило меня…
Муза внимательно слушала Леонида, катая по скатерти хлебные шарики.
– И вы, конечно, подумали: скажи, кто твой друг, и я скажу, кто ты. Не так ли?
– Нет, не так! Мне просто хотелось предостеречь вас! Вот и все…
– Я сама раскусила Никонова, но, к сожалению, с небольшим опозданием. А теперь, после вашего рассказа, нахожу объяснение некоторым странностям в его поведении. Впрочем, лучше не будем говорить об этом…
– Почему?
– Мне неприятно…
За окном сгустились сумерки. В небе появились первые, еще бледные звезды.
Леонид снова наполнил бокалы вином и, подняв свой, тихо сказал:
– Выпьем за доверие друг к другу!..
Муза только пригубила вино.
– Пора и честь знать! Пойдемте, уже поздно. – Не дожидаясь ответа, она поднялась.
Провожая Музу от метро до дома, Леонид впервые отважился взять ее под руку, и она не стала возражать. Около своего дома она быстро оглянулась по сторонам, поцеловала Леонида в губы и, не сказав ни единого слова, скрылась в подъезде. Счастливый, ошеломленный стоял Леонид под ее окнами и, когда в них зажегся свет, повернулся, медленно направился домой…
Спустя полчаса, когда Муза в легком халатике лежала на диване с книжкой в руке и больше думала, чем читала, за дверью послышался веселый голос Юлия Борисовича.
– Так поздно!.. – Муза стояла в нерешительности, не зная, открыть ему дверь или нет.
– Поздно? Время детское, – всего девять часов. Откройте, пожалуйста, у меня к вам дело!
Она попросила Никонова подождать, надела платье, поправила волосы, слегка подкрасила губы. Потом молча открыла двери и отошла в сторону.
– Долго, однако, вы заставляете ждать! – с шутливой укоризной сказал Юлий Борисович.
– Я была раздета, – почему-то оправдывалась Муза Васильевна.
– Что же вы смущались? Слава богу, я уверен, что это зрелище стоит всех ухищрений портных. – Юлий Борисович никогда не позволял себе говорить такие пошлости, и Муза Васильевна догадалась, что он пьян.
Она промолчала, подошла к окну и, скрестив руки на груди, молчала.
– Вижу, вы не в настроении, а жаль! – сказал Юлий Борисович.
– Нам не о чем разговаривать… – Она даже не повернулась.
– Не о чем? Я пришел к вам с самыми серьезными намерениями. Будьте моей женой! Хотите – пойдем в загс, хотите – в церковь, для вас я готов на все… Не бойтесь, я создам вам райскую жизнь, вы будете иметь все, что захотите, больше, чем жена любого министра или академика… Уйдете с работы, станете жить в свое удовольствие. Не будете больше корпеть над переводами никому не нужных технических опусов!
Она продолжала молчать.
– Мне хотелось бы получить прямой и ясный ответ на мое предложение!
– Я уже ответила вам.
– Это было сделано необдуманно… Поймите, я вас люблю! Вы для меня самая желанная из всех женщин, населяющих земной шар.
Он подошел к Музе, попытался взять ее за руку. Она резко отшатнулась от него.
– Мне противно слышать от вас все это.
– Что? Нового любовника завели? – Лицо Юлия Борисовича было искажено от злости.
– Вы мерзкий, мерзкий человек, – задыхаясь проговорила Муза Васильевна. – Я проклинаю день и час, когда познакомилась с вами. Уходите! Уходите сейчас же и забудьте навсегда дорогу в мой дом, – сказала она.
– Ах, так? Ну погодите, вы еще пожалеете… А узнаю, кто ваш любовник, и ничего не пожалею, чтобы свернуть ему шею. Вам… вам тоже несдобровать!.. Такого оскорбления я никому не прощу.
Юлий Борисович со злобой хлопнул дверью. Через минуту он вернулся и застал ее в той же неподвижной позе.
– Ну, Музочка, простите меня, я был вне себя и, кажется, наговорил глупостей. Нервы… Бросьте все это, пойдемте со мной. Клянусь вам всеми святыми, что вы единственная женщина, которую я люблю. И сделаю для вас все, что вы захотите, ничего не пожалею. Пойдемте.
Муза Васильевна резко повернулась к нему.
– Уходите немедленно, или я закричу, позову милицию!.. Думаю, вам не очень приятно встречаться с представителями власти!
– Я так и знал, – оклеветали!.. Кто это? Скажите, очень прошу, что он рассказал вам про меня?
– Уходите!
– Хотите, на колени стану, только скажите! Это для меня очень важно…
– Я знала, что вы дурной человек. Оказывается, вы еще и трус!
Юлий Борисович медленно вышел из комнаты, тихо притворив за собою дверь.
11
Осложнения возникли неожиданно.
Казалось, все идет гладко. Сбытовики заключили прямые договоры на поставку товара. Банк открыл кредит на финансирование капитального строительства, и на площадке появились рабочие районного стройтреста. В помощь строителям цеха ежедневно выделяли по пять – семь человек. Кирпичная кладка новостройки подымалась на глазах. Варочка и Шустрицкий разработали положение о хозрасчете, – цеха заключили между собой договоры и рьяно следили за их выполнением. На фабриках, в цехах и бригадах развернулась такая кипучая работа по сбору предложений, что удивились сами организаторы ее – Власов и Сергей.
– Вот что значит развязать инициативу масс! – сказал Власов Сергею. – На прядильной фабрике поступило более трехсот предложений, а на ткацкой еще больше – почти семьсот. Меньше всего предложений поступает от красильщиков и отделочников.
– Это понятно, – на красильно-отделочной фабрике недавно проводили реконструкцию, наладили поток, там недоделок осталось меньше. К тому же там, с помощью Анны Дмитриевны и Никитина, научились красить синтетику.
– Нужно следить, чтобы рабочим давали ответ при любых обстоятельствах, – посоветовал Власов. – Предложение принимают – сообщи об этом автору, укажи примерные сроки внедрения. Отклоняют – тоже сообщи, объясни почему. Иначе человек потеряет веру в свои силы, станет рассуждать по старой поговорке: куда, мол, нам с суконным рылом да в калашный ряд!..
Короче, все шло нормально. И вдруг возникли осложнения, – неожиданно, как гром среди ясного дня.
Для того чтобы обеспечить выработку и поставку товара по новым образцам, нужна была пряжа высоких номеров – шерстяная и с примесью искусственного волокна. Фабрики-поставщики отказались перезаправляться и упорно продолжали отпускать пряжу в старом ассортименте. Это грозило комбинату большими неприятностями. Выпуск старого, всем надоевшего товара свел бы на нет все усилия комбината. А руководители комбината попросту выглядели бы болтунами. Пошли бы разговоры: вот, похвастались, пошумели, а в итоге – пшик, товар-то выпускают старый. Этого не простили бы и торгующие организации, они могли разорить комбинат санкциями, штрафами за невыполнение договорных обязательств по поставке товара в соответствующем ассортименте.
Власов попробовал было переговорить с руководителями фабрик-поставщиков, но из этой затеи ничего путного не получилось. На его просьбу хоть частично изменить номера поставляемой комбинату пряжи один директор ответил ему так резко, что Власов даже растерялся:
– Знаешь что, Власов, мы понимаем: ты хочешь блеснуть, утереть всем нос и выйти в знатные люди. Пожалуйста! Это, конечно, дело твое. Только не старайся сделать себе карьеру за счет чужого горба. Вокруг тоже не лопоухие. Есть утвержденный государственный план, и мы его выполняем. Чего тебе еще?
Формально не возразишь. План есть план, и люди честно его выполняют. Действительно, чего еще? Однако разговор этот не на шутку встревожил Власова. Кое-кто, по-видимому, ничего не понял из того, что предпринимается для улучшения работы всей промышленности. Им кажется, что новшества – личное дело Власова. От таких ждать помощи нечего, наоборот, ослепленные завистью, такие постараются всячески помешать любому большому начинанию. А может быть, нагрубивший ему директор понимает, что при новых условиях не руководить ему большим предприятием, и потому бесится?
Делать было нечего, опять приходилось идти на поклон к Бокову.
Начальник текстильного управления встретил Власова как всегда дружелюбно.
– Вас можно поздравить, Алексей Федорович! Добились своего, теперь вы сами себе хозяин, – сказал он полушутя, полусерьезно.
Такое начало беседы насторожило Власова, и он сразу начал внушать себе: «Возьми себя в руки, не горячись! Ты пришел сюда не спорить, а дело делать. Учти, ты всего-навсего проситель». И все же не выдержал – вежливо отстранил удар.
– В своем деле я всегда чувствовал себя хозяином, – ответил он.
– Знаю, знаю, чего другого, а самостоятельности у вас всегда хватало с избытком! Теперь, как говорится, сам пан, сам хозяин. Работайте, творите, а мы посмотрим, что из этого получится.
– Чего же смотреть, дело общее. Лучше помогите.
– По мере сил и скромных возможностей я всегда помогал. Вы этого отрицать не можете.
– И не собираюсь. Благодарен вам, и опять пришел к вам челом бить. Дайте, пожалуйста, указание фабрикам-поставщикам отпускать нам пряжу высоких номеров в соответствии с нашим ассортиментом и процентов на пятнадцать больше, чем предусмотрено планом.
– Прядильные фабрики сами не потребляют пряжу, и если у них будет перевыполнение, отгрузят пропорционально всем потребителям, вам тоже. Что касается изменения номеров, то тут я вам не помощник. Переделать утвержденный Госпланом план и тем самым обрекать фабрики на невыполнение плана не могу и не буду. Вы не хуже меня знаете, что значит для фабрики перезаправляться. Что же касается ассортимента, то, как говорится, выше пупа не прыгнешь. Разнообразьте его в пределах реальных возможностей. Другого совета дать вам не могу.
– Николай Иванович, я многого не прошу: всего сорок тонн пряжи в месяц высоких номеров. Для вашего управления это сущие пустяки, капля в море. Пожалуйста, помогите. Иначе придется нам всем вместе краснеть.
– Зачем же краснеть всем? Пусть краснеют руководители, берущие на себя нереальные обязательства. Потом, давно ли вы стали считать сорок тонн пряжи пустяком и каплей в море? Не взыщите, Алексей Федорович, к сожалению, пряжу высоких номеров, да еще сверх плана, отпустить вам не могу.
– Что ж, нет так нет!.. Постучим в другие двери. Авось поймут нас и помогут…
– Вы можете стучать в какие угодно двери, но они вряд ли распахнутся перед вами. И пряжа по щучьему велению не появится! – В голосе начальника текстильного управления слышалось раздражение.
– Допустим, – ответил Власов. – У меня к вам еще два вопроса. В Главснабе нам выделили машиносчетную станцию. Мы получили наряд и оплатили счет, но получить не можем. Говорят, вы распорядились задержать станцию.
– Скажите по совести, зачем вашему комбинату дорогостоящая машиносчетная станция?
– Чтобы работать рентабельно, дать доход государству, а себе накопить фонд. Перевод бухгалтерии и планового отдела комбината на машинный учет даст возможность сократить около ста человек счетоводов, бухгалтеров, табельщиков и плановиков. Разве этого мало?
– Ну, дело ваше! Если не жаль денег, то пожалуйста, берите…
– Спасибо.
– Что еще?
– В связи с некоторым сокращением инженерно-технических работников и предстоящим усовершенствованием технологии возникла необходимость в главном инженере. Да и мне одному стало трудно… Работник вашего аппарата Терентьев дал мне согласие. Назначьте, пожалуйста, его к нам.
– А я с кем буду работать, позвольте вас спросить?
– Николай Иванович, уверяю вас, Терентьев вам не так уж нужен. Он производственник и для аппаратной работы не годится… Потом, человек сам хочет.
– Мало ли кто чего хочет! – Боков начал терять терпение. – Вы, Алексей Федорович, становитесь на скользкий путь. Не советую вам переманивать к себе работников, пользуясь тем, что можете больше платить. Это хорошим не кончится…
– Переманивать или приглашать – вещи разные… Мне не хотелось действовать через вашу голову, но уверен, что, учитывая желание самого Терентьева, городской комитет партии направит его к нам. – Власов встал, но не попрощался и не ушел, он ждал ответа.
– Правильно, я так и думал, что скоро мы останемся без дела, все вопросы будут где-то решать за нас, а мы по-прежнему отвечай.
– Спорить с вами не хочу, но хочу напомнить, что партия всегда распоряжалась своими членами и будет распоряжаться. Впрочем, это особый разговор, я прошу вас об одном – отдайте нам Терентьева. Мне одному стало очень трудно.
– Ладно! – Боков с досадой махнул рукой. – Если Терентьев действительно дал согласие, пусть уходит. Не в моих правилах удерживать работников.
…Большую комнату, где помещалась центральная бухгалтерия комбината, освободили от столов, сломали перегородки и начали монтировать счетные машины под руководством молодого инженера из научно-исследовательского института. Он же взялся обучать кадры для машиносчетной станции.
Все это время, пока шел монтаж машин, Варочка – главный бухгалтер, он же финансовый маг и чародей – ходил мрачнее тучи. А когда станция начала работать, не выдержал и пошел к директору, долго мялся, не зная, с чего начать. Власов, привыкший к некоторым причудам старика, не торопил его.
– Алексей Федорович, я к вам по делу, – сказал наконец Варочка. Голос его срывался, он без конца откашливался.
– Слушаю вас, Сидор Яковлевич! Садитесь вот сюда, в кресло, здесь вам будет удобнее. Итак, вы пришли ко мне по делу…
– Да, – главный бухгалтер протянул лист бумаги. – Вот мое заявление, там все написано.
Быстро пробежав заявление, Власов поднял глаза.
– От кого угодно, но от вас, Сидор Яковлевич, я этого не ожидал. Уходить с комбината, бросить столько начатых и незавершенных дел!.. И потом, вы подумали обо мне, – что я стану делать без вас? Вы всегда были моей опорой, правой рукой, и вдруг…
– Я тоже искренне уважал и уважаю вас. Но… но на старости лет переучиваться не могу! Пригласите к себе молодого, знакомого со счетными машинами бухгалтера, а меня отпустите на пенсию. Работаю более сорока лет, пора и честь знать…
– Вот оно что! Испугались счетной техники. Напрасно, – лично в вашей работе ничего не изменится. Считать будут машины, причем значительно точнее всех счетоводов в мире и без всяких ошибок. Они представят вам итоговые цифры, а вы по-прежнему сведете баланс. О финансах и говорить нечего, – как командовали ими, так и будете командовать единолично.
– Не знаю…
Заметив колебания старика, Власов встал, положил руку ему на плечо.
– Сидор Яковлевич, вы только подумайте, какие замечательные перспективы ожидают нас. При вашей помощи мы начали большие дела, давайте и завершать их вместе! Создадим образцовое социалистическое предприятие. Пусть нам будет труднее, чем другим, зато – мы первые. И, конечно, у нас будет множество последователей.
– Я так и знал! – старый бухгалтер вздохнул.
– Что именно знали?
– Что уговорите!.. Но учтите, Алексей Федорович, трудностей у вас будет гораздо больше, чем вы думаете. Мне пришлось разговаривать со многими главными бухгалтерами текстильных фабрик. Не все, но многие из них ничему не верят. Думают, что все, что делается у нас, пустая затея. Шумиха ради личной корысти. Понятно, что они говорят с чужого голоса, но говорят вслух…
– Ничего не поделаешь! Так уж устроен мир, что новое всегда рождается в муках…
Варочка вернулся к себе, что-то растерянно бормоча. Власов и уговорил и убедил его. Старый, видавший виды бухгалтер всегда восхищался Власовым – решительным его характером, спокойствием и доброжелательностью. Работать с таким директором, как Власов, Варочка считал для себя честью. «Будет что вспомнить на старости», – говорил он своим домашним.
И, решив не уходить с комбината, он взялся за дело со свойственной ему педантичностью: составлял и пересоставлял списки освобождающихся работников бухгалтерии, придумывал, как лучше и целесообразнее их использовать. Каждого вызывал к себе, подолгу беседовал, терпеливо объяснял, что веку деревянных счетов и примитивных арифмометров приходит конец. Молодым советовал пойти в цеха и переквалифицироваться, пожилым обещал дать рекомендации на другие предприятия. Из семидесяти шести сокращенных счетных работников пятьдесят два остались на комбинате, чтобы стать ткачами, прядильщиками и отделочниками. По договоренности с директором им сохранили среднюю зарплату в течение трех месяцев. В бухгалтерии остались самые квалифицированные счетные работники.
На комбинат приехал Матвей Васильевич Терентьев.
Текстильщики хорошо знали его как крупнейшего специалиста-отделочника. Он был авторитетом для всех, хотя и слыл человеком неуживчивым, с крутым характером.
Терентьев работал главным инженером на одной из крупных фабрик Московской области, когда образовались совнархозы. Его пригласили в текстильное управление города возглавить технический отдел, предложили персональный оклад, обещали квартиру из трех комнат в Измайлове. Матвей Васильевич терпеть не мог аппаратную работу, но, будучи обременен большой семьей, тремя подрастающими сыновьями, последнее время жил скудно, да и квартиру занимал неважную – две комнатушки с прихожей в деревянном фабричном доме, без удобств. Конечно, он мог бы занять квартиру попросторнее, но при том тяжелом положении с жильем на фабрике, когда некоторые специалисты и квалифицированные рабочие ютились с семьями в одной комнате, считал для себя неудобным даже поднимать такой вопрос.
Семья сыграла немаловажную роль в его решении переехать в Москву. Сыновья росли, старший, Иван, кончал школу и собирался в вуз, у Александра обнаружились большие музыкальные способности.
В семье инженера Терентьева музыку любили все. Сам Матвей Васильевич играл на скрипке, Варвара Ивановна – на фортепьяно, старший сын Иван – на аккордеоне, а об Александре и говорить нечего, – его привязанностью кроме скрипки была виолончель. Только средний сын, Николай, увлекался спортом и не признавал музыку. Часто по вечерам в доме Терентьевых устраивались семейные концерты, и жители поселка, собравшись под окнами, слушали хорошую музыку.
…Войдя в кабинет к Власову, Терентьев, не дожидаясь приглашения, сел в кресло и сразу приступил к делу.
– Я немного в курсе ваших начинаний, вполне одобряю их, уверен в успехе, – начал он. – На производство вернусь с удовольствием, – не мое дело сидеть за столом, протирать штаны. Но прежде чем решить окончательно, хотелось бы уточнить материальную сторону вопроса. Вы, Алексей Федорович, не сердитесь на меня, не считайте циником: у меня большая семья, я обязан думать о ее благополучии. Не так ли?
– Разумеется. О чем идет речь?
– В текстильном управлении я получаю персональный оклад – триста рублей в месяц, и семья привыкла к определенному достатку. Мне не хотелось бы ухудшать…
– У нас вы будете получать значительно больше, – перебил его Власов.
– Как?
– Очень просто. Мне предоставлено право устанавливать оклады специалистам по своему усмотрению, разумеется в пределах фонда зарплаты. Учитывая ваш многолетний опыт и большие знания, я предлагаю вам пятьсот рублей в месяц. Кроме прогрессивки и премии. А они будут в скором времени непременно!..
– Позвольте спросить вас, а сколько получаете вы сами?
– Триста рублей в месяц.
– Значит, директор, глава, получает триста рублей. А главный инженер пятьсот? Нескладно как-то!..
– Нормально. Вы не ломайте себе голову над этим. Главное, чтобы вы ни в чем не нуждались и всецело отдавались работе. Все остальное ерунда.
– Нет, в этом вы неправы, – решительно сказал Терентьев.
– Ну, знаете, не могу же я устанавливать сам себе зарплату!.. Признаться, для меня это не имеет большого значения. Жена зарабатывает прилично, мать получает пенсию. Живем скромно, и наших заработков вполне хватает…
– Понятно… – Терентьев помолчал, потом спросил: – Вам известно, что характер у меня неважный? По крайней мере, так говорят… И я люблю работать самостоятельно. Насколько я знаю, вы тоже не отличаетесь ангельским характером. Сумеем ли мы сработаться?
