Текст книги "Собрание сочинений. Том 3"

Автор книги: Варлам Шаламов

КРИСТАЛЛЫ[120]120
  Написано в 1958 году в Москве. Стихотворение – пример исследования с помощью моей системы, с включением правил стихосложения в их классической форме Это стихотворение могло бы быть более четким, более убедительным, если бы заменить две первых строки последней строфы, как и предлагал мой редактор. Но оказалось, что этого почему-то сделать нельзя, и я пожертвовал логикой и законченностью. Эта логика и законченность есть в моих вариантах.


[Закрыть]

 
Стекло обледенело,
Блестит резная запись,
В ночной метели белой
Скитается анапест.
 
 
Летят снежинки-строфы,
Где ямбы и хореи,
Как блестки катастрофы
Разгрома в эмпирее.
 
 
Их четкое строенье
Еще с времен Гомера —
Точь-в-точь стихотворенье
Старинного размера,
 
 
Един закон сцепленья,
Симметрии вселенной,
Сложенья и деленья
И четкости отменной.
 
 
Снег падает устало,
Снежинки давят плечи,
Стихи – это кристаллы,
Кристаллы нашей речи.
 

1958

ЛЕДОХОД[121]121
  Стихотворение написано в 1958 году в Москве.


[Закрыть]

 
Не гусиным – лебединым
Напишу письмо пером,
Пусть бежит к тебе по льдинам
В половодье напролом.
 
 
Напишу – и брошу в воду
Лебединое перо —
По ночному ледоходу
Засияет серебро.
 
 
И в такую холодину
Разобрать не сможешь ты,
Лебедь это или льдина
Приплывет из темноты.
 
 
Приплывет перо на скалы,
Ледяное как звезда,
Никогда ты не слыхала
Лебединой песни льда.
 
 
Никогда ты не слыхала
Лебединой песни льда,
В час, когда ночные скалы
Бьет весенняя вода.
 

1958

* * *[122]122
  Написано в 1958 году в Москве.


[Закрыть]

 
Вот солнце в лесной глухомани
Течет в ледяное окно.
И кажется – сыплют в тумане
С небес золотое пшено.
 
 
В лесу, возле каждой тропинки,
На жестком и рыхлом снегу
Рассыпаны эти крупинки,
И я их собрать не могу.
 

1958

ТРОПА[123]123
  Написано в 1958 году в Москве. Принадлежит к «постколымским» стихам и к «постколымским» настроениям.


[Закрыть]

 
Тропа узка? Не спорю.
Извилиста? Зато
Она выходит к морю,
На горное плато.
 
 
Натыканы цветочки
Нездешней красоты
В пружинящие кочки,
В железные кусты.
 
 
Чрезмерно сыровата,
По мнению людей,
Набухла мокрой ватой
От слез или дождей.
 
 
Чего уж старомодней
Одежда ей дана,
Листвою прошлогодней
Засыпана она.
 
 
И хвои толстым слоем
Заглушены шаги,
И дышит все покоем,
Распадками тайги.
 
 
Вся выстланная мхами,
Безмолвие храня,
Тропа живет стихами
Со мной и для меня.
 

1958

* * *

 
Взад-вперед между кручами
Ходит ветер колючий,
Раздвигая летучие
Темно-желтые тучи.
 
 
А над ними высокое
Небо львиного цвета,
Гром, по-волжскому окая,
Пробирается где-то.
 
 
Знаки молнии розовой,
Как связиста петлицы,
Небо, полное грозами,
Хочет ливнем пролиться.
 

1958

ЧЕРСКИЙ[124]124
  Написано в 1958 году в Москве. Первые две строфы и последняя – строфы старого стихотворения. Только надо «багровый», а не «пурпурный» по звуковым соображениям. Одно из «постколымских» стихотворений, долг Черскому, на могиле которого я бывал (проезжая мимо).


[Закрыть]

 
Голый лес насквозь просвечен
Светом цвета янтаря,
Искалечен, изувечен
Жестким солнцем января.
 
 
Там деревьям надо виться
И на каменном полу
Подниматься и ложиться,
Изгибаться вслед теплу.
 
 
Он рукой ломает слезы,
А лицо – в рубцах тайги,
В пятнах от туберкулеза,
Недосыпа и цинги.
 
 
Он – Колумб, но не на юге,
Магеллан – без теплых стран.
Путь ему заносит вьюга
И слепит цветной туман.
 
 
Он весной достигнет цели
И наступит на хребты
В дни, когда молчат метели
И когда кричат цветы.
 
 
Он слабеет постепенно,
Побеждая боль и страх,
И комок кровавой пены
Пузырится на губах.
 
 
И, к нему склоняясь низко,
Ждет последних слов жена.
Что здесь далеко и близко
Не поймет сейчас она.
 
 
То прощанье – завещанье,
Завещанье и приказ,
Клятвенное обещанье,
Обещанье в сей же час.
 
 
Продолжать его деянья —
Карты, подвиг, дневники,
Перевалам дать названья
И притокам злой реки.
 
 
Ключ к природе не потерян,
Не напрасен гордый труд,
И рукой жены домерен
Героический маршрут.
 
 
Он достойно похоронен
На пустынном берегу.
Он лежит со славой вровень,
Побеждающий тайгу.
 
 
Он, поляк, он, царский ссыльный,
В платье, вытертом до дыр,
Изможденный и бессильный,
Открывает новый мир,
 
 
Где болотные просторы
Окружил багровый мох,
Где конические горы
Вулканических эпох.
 

1958

ЗА БРУСНИКОЙ[125]125
  Написано в 1958 году в Москве. Относится к «постколымским».
  Заросли стланика обманчивей любого леса, все поляны там похожи одна на другую, и очень трудно ходить по таким горным скатам и не заблудиться Местные жители – якуты – так же бродят, теряя дорогу в стланике, как и мы, горожане, жители центра страны. Мне случалось спрашивать об этом якутов. Старики говорят: «Просто у якутов больше терпения, чем у русских. Мы с детства выучены ждать, пока стланик не кончится, он обязательно кончается. Или выходим на ручей и не теряем ручья.


[Закрыть]

 
Посреди спрутообразных
Распластавшихся кустов,
Поперек ручьев алмазных,
Вдоль порфировых щитов,
 
 
Подгоняемые ветром,
Мы бредем в брусничный рай
С четырех квадратных метров
По корзине собирай.
 
 
Привяжи повыше мету —
Телогрейку иль платок,
Чтоб тебя не съело лето,
Дальний Северо-Восток.
 
 
Здесь не трудно, в самом деле,
Белым днем, а не впотьмах
Потеряться, как в метели,
В этих кочках и кустах.
 

1958

* * *[126]126
  Написано в 1958 году в Москве. Из «постколымских» стихотворений.


[Закрыть]

 
Гиганты детских лет,
Былые Гулливеры,
Я отыскал ваш след
У северной пещеры.
 
 
Разбужены чуть свет
Ревнителем равнины,
Варили свой обед
Ночные исполины.
 
 
В гранитном котелке,
А может быть, и чаше,
В порожистой реке
Заваривали кашу.
 
 
Кружился все сильней,
Сойдя с земных тропинок,
Весь миллион камней,
Как миллион крупинок.
 

1958

* * *[127]127
  Написано в Москве в 1958 году. Одно из «постколымских» стихотворений, с желанием понять суть Дальнего Севера, немного отступая по времени.


[Закрыть]

 
Огонь – кипрей! Огонь – заря!
Костер, внесенный в дом.
И только солнце января
Не смеет быть огнем.
 
 
Оно такое же, как встарь,
Внесенное в тайгу,
Оно похоже на янтарь,
Расплавленный в снегу.
 
 
А я – как муха в янтаре,
В чудовищной смоле,
Навеки в этом январе,
В прозрачной желтой мгле.
 

1958

СЕСТРЕ

 
Ты – связь времен, судеб и рода,
Ты простодушна и щедра
И равнодушна, как природа,
Моя последняя сестра.
 
 
И встреча наша – только средство,
Предлог на миг, предлог на час
Вернуться вновь к залогам детства
Игрушкам, спрятанным от нас.
 
 
Мы оба сделались моложе.
Что время? Дым! И горе – дым!
И ты помолодела тоже,
И мне не страшно быть седым.
 

1958

КРУГОВОРОТ

 
По уши в соленой пене,
В водяной морской пыли,
Встанут волны на колени,
Поцелуют край земли.
 
 
Попрощались с берегами
И родной забыли дом…
Кем вернетесь вы? Снегами?
Или градом и дождем?
 
 
Нависающим туманом,
Крупнозвездною росой,
Неожиданным бураном
Над прибрежной полосой…
 
 
И в земном круговороте,
Хладнокровие храня,
Вы опять сюда придете,
Очевидно, без меня.
 

1958

ЛУННАЯ НОЧЬ[128]128
  Написано в 1958 году в Сухуми. Из моих «морских тетрадей».


[Закрыть]

 
Вода сверкает, как стеклярус,
Гремит, качается, и вот —
Как нож, втыкают в небо парус,
И лодка по морю плывет/
 
 
Нам не узнать при лунном свете,
Где небеса и где вода,
Куда закидывают сети,
Куда заводят невода.
 
 
Стекают с пальцев капли ртути,
И звезды, будто поплавки,
Ныряют средь вечерней мути
За полсажени от руки.
 
 
Я в море лодкой обозначу
Светящуюся борозду
И вместо рыбы наудачу
Из моря вытащу звезду.
 

1958

* * *[129]129
  Написано в 1958 году в Москве.


[Закрыть]

 
Это чайки с высоты
Низвергаются – и вскоре
Превращаются в цветы —
Лилии на сером море.
 
 
Ирисы у ног цветут,
Будто бабочки слетелись
На болотный наш уют,
Появиться здесь осмелясь.
 
 
На щеках блистает снег,
Яблоневый цвет блистает,
И не знает человек,
Отчего тот снег не тает.
 

1958

ПРИМОРСКИЙ ГОРОД

 
Предместье кажется седым
От чайных роз
Иль это только белый дым
Отбросил паровоз?
 
 
Чуть задевая за карниз,
Здесь облака вися г,
Как мраморный античный фриз
У входа в город-сад.
 
 
Агавы зелень как костер,
Как будто сам Матисс
Велел – и сделался остер
Агавы каждый лист.
 
 
И синеватый дождь гремит,
И хлещет по щекам,
И, моря изменяя вид,
Мешает маякам.
 
 
А если дождь внесут в сады,
То каждый сад —
Как газированной воды
Пузырчатый каскад.
 
 
Как будто там горячий цех,
Тяжелые труды,
И вот расставлены для всех
Фонтанчики воды…
 

1958

* * *

 
Куда идут пути-дороги!
Зачем мне хочется сейчас,
Не вытирая вовсе ноги,
Войти в чащобу, не стучась.
 
 
В тот лес, пейзажами набитый
И птичьей грубой воркотней,
Так невнимательно укрытой
Неразговорчивой листвой.
 
 
Меня бы там отобразило
Кривое зеркало ручья,
Чтоб всей лесной могучей силе
До гроба был покорен я.
 
 
И, может быть, для славы вящей
Невзрачных синеньких цветов
С опушек нашей русской чащи
Я проповедовать готов.
 
 
Я сам найду свои границы,
Не споря, собственно, ни с кем.
В искусстве незачем тесниться:
В искусстве места хватит всем.
 

1958

ВИКТОРУ ГЮГО[130]130
  Стихотворение написано в 1958 году и даже косвенного отношения к Дальнему Северу не имеет, как сочла В. М. Инбер в своей рецензии на сборник «Шелест листьев». Однако в этом стихотворении закреплена очень важная подробность моей жизни. Я родился в Вологде и провел там детство и юность. Вологда – особый город России. Царское правительство в течение столетий поколение за поколением ссылало в Вологду революционеров. Оседавшие там, приезжавшие или привезенные, уезжавшие или увезенные ссыльные постепенно {подняли} нравственный климат города, его культурные запросы и вкусы.
  «Эрнани» Виктора Гюго – моя первая встреча с театром. Для этой первой встречи о гец мой выбрал драматурга, в возвышенном образе мыслей которого отец не сомневался. Значение первого удара в детскую душу такого сильнейшего рода искусства, как театр, – было отцом учтено. В годы гражданской войны в Вологде шли гастроли знаменитого русского трагика Н.П. Россова – одного из последних могикан театрального романтизма Актер и режиссер театра Шекспира, Шиллера и Гюго был уже седым стариком. В «Эрнани» Россов играл девятнадцатилетнего короля Карла. Я был потрясен театром. Впоследствии мне удалось прочесть замечание Анатоля Франса по адресу Виктора Гюго: «Гюго жил и умер мальчиком с церковною клироса». Франс, много меньшею таланта в масштабе, чем Гюго, развязно похлопывал по плечу романтика драматурга.
  Стихотворение «Виктору Гюго» – мой ответ Франсу.
  «Крупный детский почерк гения» – мой собственный вклад в эту проблему. «Эрнани» я смотрел в Вологде зимой в битком набитом театре, нетопленом, отогревая руки дыханием и завороженно глядя на сцену, где белый пар шел изо рта и короля Карла, и Эрнани – что придавало лишнюю романтичность, лишнюю приподнятость, лишнюю условность этому замечательному спектаклю. Я сидел рядом с товарищем по классу Алексеем Веселовским, внучатым племянником Александра Веселов-ского. Алеша часто сплевывал в платок и бережно засовывал руку с сухими пальцами за пазуху. А на следующий день шли «Разбойники» Шиллера, где Россов играл не Карла (как миллион раз раньше), а Франца, Франца Моора. Свои роли Россов играл без суфлера.


[Закрыть]

 
В нетопленном театре холодно,
А я, от счастья ошалев,
Смотрю «Эрнани» в снежной Вологде,
Учусь растить любовь и гнев.
 
 
Ты – мальчик на церковном клиросе,
Сказали про тебя шутя,
И не сумел ты, дескать, вырасти,
Состарившееся дитя!
 
 
Пусть так. В волненьях поколения
Ты – символ доброго всегда,
Твой крупный детский почерк гения
Мы разбираем без труда.
 

1958

* * *[131]131
  Написано в Москве в 1958 году. Одна из главных моих поэтических формул искусства и жизни.


[Закрыть]

 
Я верю в предчувствия и приметы —
Науку из первых, ребяческих рук,
Я верю, как подобает поэту,
В ненадобность жертвы, в ненадобность мук.
 
 
Я верю, как подобает поэту,
В такое, что видеть не привелось,
В лучи тишины неизвестного света,
Пронизывающие насквозь.
 
 
Я верю: при косноязычье природы
Обмолвками молний показаны мне
Зигзаги путей в высоту небосвода
В покойной и праздничной тишине.
 
 
И будто всегда меня уносила
В уверенный сказочный этот полет
Молений и молний взаимная сила,
Подвального свода сломав небосвод.
 

1958

СЛЕЗА[132]132
  Написано в 1958 году в Москве, правлено летом 1960 года. На эту «тему» я собирался писать много раз. Вся моя работа и поэтическая, и в прозе не доставляет мне никакого удовольствия. Всякий рассказ, чуть ли не всякое стихотворение пишется со слезами, в нервном таком подъеме. Малейшая задержка вызывает приступы слез. Вот об этом, об этой увеличительной линзе, крайне нервном напряжении, с которым связаны стихи, я и написал.


[Закрыть]

 
Ты горячей, чем капля пота,
Внезапная моя слеза,
Когда бегущая работа
Осажена на тормоза.
 
 
И в размышленьях о бывалом,
И в сожаленьях о былом
Ты в блеске силы в мире малом
И мера слабости – в большом.
 
 
Ты можешь во мгновенье ока
С ресниц исчезнуть без следа.
Да, ты скупа, горька, жестока,
И ты – не влага, не вода.
 
 
Ты – линза для увеличенья
Невидимых доселе тел.
Ты – не примета огорченья,
А удивления предел.
 

1958

ИВЫ[133]133
  Стихотворение написано в 1958 году в Москве и дорого мне тем, что выражает одну из моих главных тем.


[Закрыть]

 
Деревья надышались пылью
И поднимают шум чуть свет.
Лететь? На это нужны крылья,
А крыльев у деревьев нет.
 
 
Лишь плащ зеленый, запыленный
У каждой ивы на руке,
Пока дорогой раскаленной
Деревья движутся к реке.
 
 
И опускаясь на колени,
Речную воду жадно пьют.
И сами жадно ищут тени,
Приют на несколько минут.
 
 
Их листья скрючены и ломки,
Они качают головой,
Остановясь на самой кромке,
На линии береговой…
 

1958

ДО ВОСХОДА

 
Еще на темном небе тлеют
Зари багровые остатки,
Но все светлеет и белеет
Вокруг брезентовой палатки.
 
 
Любое дерево ни слова
Еще со мною не сказало,
Еще ни доброго, ни злого
Природа мне не пожелала.
 
 
Но у природы наготове
Под тонкой сеткою тумана
И кровь тетеревиной брови,
Похожей издали на рану,
 
 
И гроздь брусники темно-сизой,
Покрытая лиловой тенью,
И смутное дыханье бриза,
Меняющего направленье.
 
 
Разжаты пальцы белых лилий,
Которым нет уже запрета
Подобьем чайки белокрылой
Раскрыться и рвануться к свету.
 
 
И вместо облачка на синий
Простор, в пустынные высоты,
Как будто выступивший иней,
Лег след ночного самолета.
 
 
И мне понятно нетерпенье,
Какое сдерживают птицы,
Чье оглушительное пенье
Готово ливнями пролиться.
 

1958

ПАУК[134]134
  Написано в 1958 году в Москве.


[Закрыть]

 
Запутать муху в паутину
Еще жужжащей и живой,
Ломать ей кости, гнуть ей спину
И вешать книзу головой.
 
 
Ведь паутина – это крылья,
Остатки крыльев паука,
Его повисшая в бессилье
Тысячелапая рука.
 
 
И вместо неба – у застрехи
Капкан, растянутый в углу,
Его кровавые потехи
Над мертвой мухой на полу.
 
 
Кто сам он? Бабочка, иль муха,
Иль голубая стрекоза?
Чьего паук лишился слуха?
Чьи были у него глаза?
 
 
Он притворился мирно спящим,
Прилег в углу на чердаке.
И ненависть ко всем летящим
Живет навеки в пауке.
 

1958

* * *[135]135
  Стихотворение из «постколымских». Написано в 1958 году в Москве.


[Закрыть]

 
Я знаю, в чем моя судьба:
Чтоб рвали камни ястреба
 
 
И чтоб на узком челноке
Я поднимался по реке,
 
 
Чтоб трогала моя рука
В вершинах сопок облака,
 
 
Чтоб в темный воздух, как в платок,
Я завернул живой цветок,
 
 
Цветок, который я сорвал
С одной из побережных скал,
 
 
Цветок, что вырос на скале,
На неизмеренной земле.
 

1958

ЛИСТОПАД[136]136
  Написано в 1958 году в Москве.


[Закрыть]

 
Навстречу прохожим листочками жести
Листья летели метелью, как снег,
И милиционеры, боясь происшествий,
Машинам сбавляли размеренный бег.
 
 
Водители связь потеряли с землею
И в ужасе жали на все тормоза,
И желтою пылью, как желтою мглою,
Прохожим с утра порошило глаза.
 
 
Автобусы плыли, стремясь к повороту,
На твердую землю въезжали, гудя,
И морщилось небо, и стыло от пота,
И падали первые капли дождя.
 

1958

ЛИЦО[137]137
  Написано в 1958 году в Москве. Одна из моих заветных мыслей об искусстве и живой жизни, с ее непонятностью, случайностью, неповторимостью. Это стихотворение хвалили рецензенты за новую мысль, внесенную в русскую лирику. Но ни один из рецензентов не обмолвился о том, что «Лицо» – стихотворение насквозь инструментованное, посаженное на крепкие звуковые опоры. Критики подошли к «Лицу» как к прозе, в то время как «Лицо» – стихотворение.


[Закрыть]

 
Нетрудно изучать
Игру лица актера,
На ней лежит печать
Зубрежки и повтора.
 
 
И музыка лица,
Послушных мышц движенье
То маска подлеца,
То страсти выраженье.
 
 
Актер поднимет бровь
Испытанным приемом,
Изобразит любовь
Или разлуку с домом.
 
 
Сложней во много раз
Лицом любой прохожий,
Не передать рассказ
Его подвижной кожи.
 
 
Случайное лицо,
Где всё – полунамеком…
Морщинное кольцо,
Не замкнутое током…
 
 
Понятны лесть и месть,
Холопство и надменность,
Но силы нет прочесть
Лица обыкновенность.
 

1958

ПУШКИНСКИЙ ВАЛЬС ДЛЯ ШКОЛЬНИКОВ[138]138
  Первоначально стихотворение называлось «Пушкинский вальс» и трактовало эту тему гораздо шире. Но какие-то причины технического порядка помешали мне закончить стихотворение так, как хотелось. Пришлось его закончить и переменить название.
  «Пушкинский вальс» долго, не один год, лежал в моих бумагах, чтобы вот-вот вернуться к работе над ним. Сделать этого не пришлось. Пушкин – это долг каждого поэта. У меня есть и стихотворение «Пушкин», где я даю свою формулу Пушкина.


[Закрыть]

 
Зачем он очарован
Натальей Гончаровой?
Зачем ему так дорог высший свет?
 
 
Ему бы в секунданты
Шекспира или Данта —
Дантеса отвели бы пистолет.
 
 
Зачем ясна погода
Романовым в угоду?
Зачем не поднимается метель?
 
 
Метели бы летели
Препятствовать дуэли,
Любую загораживая цель.
 
 
Зачем мелки масштабы,
Зачем так люди слабы?
Зачем здесь не явился Аполлон?
 
 
Потребовал поэта
К священной жертве света, —
Не он сейчас потребовал, не он…
 

1958

СТЕКЛОДУВЫ

 
Неуспокоенная лава
Текла, как будто солнце жгло,
И был песок вконец расплавлен
И превращен жарой в стекло.
 
 
Вся масса стынет постепенно,
Она до дна раскалена,
И ярко вспыхивает пена,
И загорается волна.
 
 
И чайка прикоснулась клювом
К зеленой выгнутой волне,
И чайка стала стеклодувом,
Подручной оказалась мне.
 
 
В который раз мы верим чуду
И рады выдать за свое
И груды облачной посуды,
И неба синее литье.
 

1958

БАСНЯ ПРО АЛМАЗ[139]139
  Написано в Москве, в 1958 году. Относится к «постколымским» стихам.


[Закрыть]

 
Простой блистающий алмаз
Был мерой твердости для нас.
 
 
Ведь нет кислот и щелочей,
Какие гасят блеск лучей.
 
 
Но может измениться он,
Когда он будет накален.
 
 
И в безвоздушной духоте,
В мильонолетней темноте
 
 
Алмаз изменит внешний вид,
Алмаз расплющится в графит.
 
 
И вот алмазная душа
Горда судьбой карандаша.
 
 
И записать готов алмаз
Стихотворенье и рассказ.
 

1958

ОГНИВО[140]140
  Написано в 1958 году, в г. Сухуми.


[Закрыть]

 
Как спичкой чиркают о камень,
Как бьют кресалом о кремень,
Так волны высекают пламя
И тушат пламя Целый день.
 
 
Но приближается минута,
Отчетливая, как плакат, —
Подносят тучу вместо трута,
И загорается закат.
 

1958

* * *[141]141
  Написано в 1958 году в Москве.


[Закрыть]

 
Покамест нет дороги льдинам
И тол не разорвал затор,
Поселок пахнет нафталином
И изморозь приходит с гор.
 
 
В привычный час ложится иней,
И тает он в привычный час,
И небосвод индиго-синий
Неутомимо давит нас.
 
 
И слышен тонкий запах тленья,
Весенний наступает час,
И прошлогодние растенья
Являются в последний раз.
 

1958

* * *[142]142
  Стихотворение написано в 1959 году в Москве. Одно из моих прозаических произведений.


[Закрыть]

 
Стихи – это стигматы,
Чужих страданий след,
Свидетельство расплаты
За всех людей, поэт.
 
 
Искать спасенья будут
Или поверят в рай,
Простят или забудут…
А ты – не забывай.
 
 
Ты должен вечно видеть
Чужих страданий свет,
Любить и ненавидеть
За всех людей, поэт.
 

1959

ВЕЧЕРНЯЯ ЗВЕЗДА[143]143
  Написано в 1959 году. Неоднократно переводилось. Для меня ценна только – «Запахом, который громче грома» – сближением, отыскиванием подобного в разных человеческих чувствах, а также скипидарным запахом вечернего леса. К Колыме отношения не имеет. Отражает пейзаж Калининской области, настроения, связанные с этим пейзажем, или пейзаж, связанный с тогдашним моим настроением, – для поэта это одно и тоже.


[Закрыть]

 
Овраг наполнится угаром
И гнилью теплой и сухой.
В лесу запахнет скипидаром,
Как в живописной мастерской.
 
 
У яблонь запах громче грома.
Взошла вечерняя звезда.
И ветер вьется возле дома,
Не убегая никуда.
 

1959

ГАРИБАЛЬДИ В ЛОНДОНЕ[144]144
  Написано в Москве в 1959 году по известному рассказу Герцена. Как и «Прямой наводкой» – чисто прозаическое произведение.


[Закрыть]

(Речь на завтраке у лорд-мэра)

 
Благодарю, благодарю за честь…
Прошу прощения – я должен сесть.
 
 
Нога болит от раны пулевой,
И каждый мускул будто неживой…
 
 
Я выслушал приветственную речь
И вижу ваш подарок: это – меч!
 
 
Подарком этим я немало удивлен:
Ведь я не Цезарь, не Наполеон.
 
 
Я не люблю военных ремесло —
Профессию, рождающую зло.
 
 
Простой крестьянин, а не генерал,
За дом родной я нынче воевал.
 
 
Бандиты ворвались в отцовский дом,
И я судил их собственным судом, —
 
 
Снял со стены охотничье ружье,
Чтоб счастье жизни защитить свое…
 
 
Был в перестрелке, кажется, убит
Ворвавшийся в отцовский дом бандит.
 
 
Я не считал моих побед и бед
На протяженьи многих тяжких лет…
 
 
Рубаха красная, надетая на мне,
Не знак пожара, не призыв к войне.
 
 
Ведь в этот алый цвет всегда одет
Крестьянской жизни трудовой рассвет.
 
 
Прошу прощенья, дамы, господа,
Я не солдат, я человек труда.
 
 
Вся жизнь моя – прямой тому пример.
Здоровье ваше, господин лорд-мэр!
 

1959

УСТЬЕ РУЧЬЯ[145]145
  Написано в 1959 году. Из тех стихотворений, в которых я пытался наверстать упущенное, вспомнить и закрепить этот трехметровый зеленый лед в багровом свете северной вечерней зари, который видел столько раз, так часто, что и не подумал записать этот лед для памяти ума и чувства.


[Закрыть]

 
Безвестный ручей,
Безымянный, ненужный,
Для наших ночей
Недостаточно южный,
 
 
Где чаек полет
И полярное лею,
Светящийся лед
Изумрудного цвета.
 
 
Забытый зимой
В недоступном ущелье,
Зимою самой
На моем новоселье,
 
 
Где прямо вперед
Через лед трехметровый
Летит водомет,
От заката багровый.
 
 
И, темной теки
Замедляя теченье,
Бегут пузырьки
Огневого свеченья!
 

1959

БИРЮЗА И ЖЕМЧУГ[146]146
  Написано в 1959 году в Москве. «Домашняя» философия. Я избегал пользоваться примерами такого рода, ибо для всех буквально формул – настоящих и возможных – был безграничный выбор северного, таежного, вовсе не экзотического материала, а быта, обыкновенной жизни, освещенной сильным солнцем поэзии. Я прочел где-то о смерти бирюзы и попробовал написать стихи.


[Закрыть]

 
Смешаю вместе уксус и слюду,
Чтоб минерал скорее умирал,
И точат слезы камень-бирюзу,
И умирает синий минерал.
 
 
А жемчуг задыхается во тьме,
Теряет краски, цену и судьбу,
И не под силу жить ему в тюрьме,
Лежать живым в повапленном гробу.
 
 
Он жив – на пальце, вделанный в кольцо,
И полон человечьей теплоты,
Он сохраняет светлое лицо,
Он сохраняет жизнь свою – как ты.
 

1959

КИПРЕЙ[147]147
  Написано в 1959 году в Москве. Как и «Горная минута», относится к числу «постколымских» моих стихов.


[Закрыть]

 
Там был пожар, там был огонь и дым.
Умерший лес остался молодым.
 
 
Ища следы исчезнувших зверей,
В лиловый пепел вцепится кипрей
 
 
И знаки жизни, что под цвет огня,
Раскинет у обугленного пня —
 
 
И воскресит таежную траву,
Зверей, и птиц, и шумную листву.
 

1959

ГОРНАЯ МИНУТА[148]148
  Я берусь угадать в лирическом стихотворении любого русского поэта – от Пушкина до Фета, – какая строфа писалась первой. «Горная минута» написана ради первой строфы. Это привычная трактовка взаимозаменяемости родов искусства. «Горная минута» написана в 1959 году в Москве.
  Я пробыл на Колыме с 1937 по 1953 год, а в Москву вернулся в конце 1956 года. С 1953 года по 1956 я писал день и ночь, и все написанное в это время – самое наиколымское, но уже раскрепощенное, когда самый тон стихов и их зашифровка способами искусства изменились в сторону большей смелости, большей нравственной обязательности, когда каждое новое стихотворение было не только исповедью, не только проповедью, но и гаданием, предсказанием. Этой цели я подчинил всю свою дальнейшую жизнь. В это время мне стало ясно, что без моих свидетельств время не обойдется. Полное бессилие Пастернака в этом отношении тоже было тяжелым примером. Пастернак, как и многие другие писатели, не совсем ясно представлял себе всю серьезность моего материала.
  «Горная минута» – стихотворение о Колыме, но написанное позднее. Граница моих «Колымских тетрадей» – 1956 год. «Горная минута» относится к числу моих «постколымских» стихотворений (как и «Память», «Ода ковриге хлеба», «Горный водопад»), когда я вспоминал какую-то упущенную ранее важную сторону дела в колымской философии, какую-то значительную сторону нашей тогдашней жизни, о которой еще не заходила речь.


[Закрыть]

 
Так тихо, что пейзаж
Как будто нарисован —
Пастельный карандаш,
Перекричавший слово.
 
 
Беспечный человек,
Дивлюсь такому чуду,
Топчу нагорный снег,
Как битую посуду.
 
 
Здесь даже речки речь
Уму непостижима,
Туман свисает с плеч —
Накидка пилигрима.
 
 
Все яростно цветет
И яростно стареет,
Деревья ищут брод,
Спешат домой быстрее.
 
 
Спустились под откос
Беззвучно и пугливо.
А ястреб врос в утес,
В закраину обрыва…
 

1959

НИТРОГЛИЦЕРИН[149]149
  Написано в 1959 году уже после заболевания, уложившего меня в больницу. Нравилось В. М. Инбер за новизну.


[Закрыть]

 
Я пью его в мельчайших дозах,
На сахар капаю раствор,
А он способен бросить в воздух
Любую из ближайших гор.
 
 
Он, растворенный в желатине
И превращенный в динамит,
В далекой золотой долине,
Взрывая скалы, загремит.
 
 
И содрогнулся шнур бикфордов,
Сработал капсюля запал,
И он разламывает твердый,
Несокрушимый минерал.
 
 
Сердечной боли он – причина,
И он один лекарство мне —
Так разъяснила медицина
В холодной горной стороне.
 

1959

* * *

 
Он тащит солнце на плече
Дорогой пыльной.
И пыль качается в луче
Бессильно.
 
 
И, вытирая потный лоб,
Дойдя до дома,
Он сбросит солнце, точно сноп
Соломы.
 

(Конец 1950-х)

* * *

 
Мятый плюш, томленый бархат
Догорающей листвы,
Воронье устало каркать
На окраине Москвы.
 
 
В океане новостройки
Утопает старый дом,
Он еще держался стойко,
Битый градом и дождем.
 
 
И, заткнув сиренью уши,
Потеряв ушной протез,
Слышит дом все хуже, хуже
И не ждет уже чудес.
 

1959

НА ПАМЯТЬ

 
Как лихорадки жар сухой,
Судьба еще жива,
Ночной горячечной строкой
Бегут мои слова.
 
 
И, может быть, дойдет до вас
Ее глухой размер,
Как пульс, прерывистый рассказ,
Химера из химер.
 

1959

ЮГО-ЗАПАД[150]150
  Написано в 1959 году в Москве.


[Закрыть]

 
Подъемный кран, как самоходка,
На гусеничном ходу
По окнам бьет прямой наводкой
И тихо кружится на льду.
 
 
Вполне военная картина,
Когда прожекторным огнем.
Как в штурмовую ночь Берлина,
Подсвечивают каждый дом.
 
 
Но этот бой – не разрушенье,
Не взрыв, а рост – и вширь и вверх,
Победоносное сраженье,
Где автогена фейерверк,
 
 
Где торопливое дыханье
Грузовиков и тягачей
И газосварки полыханье
Средь обесцвеченных ночей.
 
 
Где кислородные баллоны
Нужны как воздух для людей,
Крепящих арки и балконы
Сквозь хаос новых площадей.
 
 
Здесь каждый дом – как в магазине:
Новехонький со всех сторон,
И автошин шуршит резина,
И пахнет пихтою гудрон.
 

1959

ПЕРВЫЙ СНЕГ

 
Слякоть нынче схвачена морозом,
Как створоженное молоко.
Снег подобен падающим звездам,
И дышать по-зимнему легко.
 
 
Каждый звук отчетливый и громкий,
Слишком звонкий нынче на пруду.
Воробей на заберега кромке
Оступается на скользком льду.
 
 
Первые снежинки еле-еле
Все же долетают до земли.
Завтрашние белые метели
К нам еще добраться не могли.
 

1959

* * *[151]151
  Написано в Москве в 1959 году.


[Закрыть]

 
Золотой, пурпурный и лиловый,
Серый, синий свет,
Вот оно, кощунственное слово,
И спасенья нет.
 
 
Вот она – в кровавых клочьях дыма,
В ядовитой мгле.
Будущая Хиросима
Встала на земле.
 
 
Как глазурь – зеленый крик ожога,
Сплавленный в стекло.
Вот она, зловещая дорога,
Мировое зло.
 
 
Девушке слепой огонь пожара
Обжигает взор.
…О судьбе всего земного шара
Начат разговор.
 

1959

* * *[152]152
  Стихи написаны в 1959 году в Москве и назывались «Представление рукописи». Печатается по истинному тексту этою важною для меня стихотворения.


[Закрыть]

 
Да, рукопись моя невелика, —
Родник, а не ручей и не река.
Подземный ключ не сдвинет валунов,
Не потрясет береговых основ.
 
 
И может течь, а может и не течь
Негромкая, прерывистая речь…
Но, впрочем, строчки – это не вода,
А глубоко залегшая руда.
 
 
Любой любитель, тайный рудовед,
По этой книжке мой отыщет след,
Нащупает под ржавым плитняком
Старательным старательским скребком.
 

1959

* * *[153]153
  Это – одна из моих формул искусства. Я прочел «Дневник Дюгара» (Мартен дю Гар Роже. – И. Сиропинская.) и поразился его подходу к своей работе. Сбор материала – это отнюдь не писательский подход к делу. Не один Дюгар так делает, к сожалению.
  «Записные книжки» Блока и его дневники – это другой жанр, чем сбор материала к роману, повести, рассказу. «Записные книжки» Блока не могут мешать поэту работать над стихами. Стихотворение написано в 1960 г.


[Закрыть]

 
Не спеши увеличить запас
Занесенных в тетрадь впечатлений,
Не лови ускользающих фраз
И пустых не веди наблюдений.
 
 
Не ищи, по следам не ходи,
Занимайся любою работой, —
Сердце сразу забьется в груди,
Если встретится важное что-то.
 
 
Наша память способна сама
Привести в безупречный порядок,
Все доставить тебе для письма,
Положить на страницы тетрадок.
 
 
Не смутись, – может быть, через год
Пригодится такая обнова —
Вдруг раскроется дверь и войдет
Долгожданное важное слово.
 

1960

БУХТА НАГАЕВА[154]154
  Описан момент прибытия парохода в 1937 году из Владивостока, во всей типичности тогдашних ощущений, предзнаменований и заглядывания в будущее. По своей уплотненности, тонкости иносказаний – одно из лучших моих стихотворений Написано в Москве в 1960 году.
  К этому времени выяснилось, что, пока я не пишу каких-то вещей, не отделаюсь от каких-то воспоминаний, – мне не уйти от самого себя и от своей главной тематики.


[Закрыть]

 
Легко разгадывается сон
Невыспавшегося залива:
Огонь зари со всех сторон
И солнце падает с обрыва.
 
 
И, окунаясь в кипяток,
Валясь в пузырчатую воду,
Нагорный ледяной поток
Обрушивается с небосвода.
 
 
И вмиг меняется масштаб
Событий, дел, людей, природы
Покамест пароходный трап,
Спеша, нащупывает воду.
 
 
И крошечные корабли
На выпуклом, огромном море,
И край земли встает вдали
Миражами фантасмагорий.
 

1960

РЕЧЬ КОРТЕСА К СОЛДАТАМ ПЕРЕД СРАЖЕНИЕМ

 
Нет, нам не суждено здесь пасть —
Невелика еще у смерти власть.
 
 
Еще пред нами тысяча забот,
Больших и малых дней водоворот.
 
 
Мы предназначены для лучших дел,
Не перешли еще земной предел.
 
 
Приказ мой прост: пока живой – вперед.
Кто в смерть не верит – вовсе не умрет.
 
 
От трусости лекарство у врача
Укреплено на кончике меча.
 
 
Прими его – и наш военный бог
Подхватит твой прощальный, смертный вздох.
 
 
Стреляй, стрелок, твой яростный мушкет
Поэты будут славить много лет.
 
 
Да, мы бессмертны на ходу, в бою.
Мы верим все еще в звезду свою.
 

1960

АНДЕРСЕН[155]155
  Написано в 1960 году в Москве.


[Закрыть]

 
Он обойдет моря и сушу —
Весь мир, ч го мелок и глубок,
Людскую раненую душу
Положит в сказочный лубок.
 
 
И чтоб под гипсовой повязкой
Восстановился кровоток,
Он носит радостную сказку,
Подвешенную на платок.
 
 
Леченье так умно и тонко:
Всего целебней на земле
Рассказ про гадкого утенка
И миф о голом короле.
 

1960

* * *[156]156
  Написано в 1960 году в Москве.


[Закрыть]

 
Мне снова жажда вяжет губы
В сухом снегу,
Где белый лес играет в трубы
Во всю вьюгу.
 
 
И наст горит под скользкой лыжей.
Дымится снег.
Огонь все ближе, ближе, ближе,
И вот – ночлег.
 
 
И, ставя обе лыжи стоймя
К венцу избы,
Я постучу в окно спокойно
Рукой судьбы.
 

1960

СТАРАЯ ВОЛОГДА[157]157
  Стихотворение написано в Москве в 1960 году. Вологда – мой родной город. Я провел там детство и юность, там встретил революцию десяти лет от роду. Вологда – особый город России. Это город, где столетиями, многими поколениями «отстаивалась» в царское время политическая ссылка; каждый известный политический ссыльный в разное время побывал в Вологде – от Лаврова и Лопатина до Савинкова, Луначарского и Марии Ульяновой. Нравственный климат города был особым. Моральный уровень – высоким. Культурные требования и вкусы – не ниже уровня двух столиц.
  Островский посылает в «Лесе» Несчастливцева из Керчи в Вологду. Именно потому, что Вологда в театральном и общекультурном смысле никогда глушью не была, а была вершиной, пиком, по которому могла бы равняться Россия. Вологда – город со стойкими традициями освободительного движения – имела несколько ипостасей, несколько сторон своей жизни и своей истории. Одна сторона – это Вологда церквей, Вологда старинных храмов, город, где Иван Грозный выстроил старинный собор и сам присутствовал при освящении храма. Собор, где трубы ангелов, зовущих на Страшный Суд, запомнятся каждому, кто эти ангельские трубы видел, стоит и сейчас в центре города. Мне показывали кирпич, выпавший из пальца ноги ангела во время богослужения в присутствии Ивана Грозного. Камень из ангельской ноги, по преданию, раздробил большой палец ноги у царя. Иван Грозный в бешенстве уехал, вняв ангельскому предупреждению, и Вологда не стала столицей России. Столицей стала Москва. Для меня не было сомнения, что все именно так и происходило. С Вологдой исторической, храмовой уживалась Вологда неяркой северной природы, Вологда кружевная, деревянная, со старым бытом. И была еще третья Вологда, тяготеющая к обеим столицам, а через эти столицы – к Западу, к миру. Вологда освободительного движения сосуществовала с первыми двумя Вологдами – не противоречащая им, ибо главное для третьей Вологды определялось Европой, Западом, столицами, в худшем случае. Интересы этой третьей Вологды, кодекс ее морали меньше всего был связан с русской стариной, с северной географией. Вот к этой третьей Вологде я и принадлежу. Я небольшой знаток церквей и церковной истории, никогда не бывал ни в Прилуцком, ни в Кирилло-Белозерском монастырях. Но зато я знаю по имени и отчеству всех деятелей освободительного движения России.


[Закрыть]

 
Медлительная Вологда…
Столетия и дали
Тащили город волоком,
В оврагах рассыпали.
 
 
Предместьями, посадами
Бросали на дороге
С глухими палисадами
Еловые чертоги.
 
 
Жила когда-то грезами
О Вологде-столице,
Каприз Ивана Грозного
Как сказка о Жар-птице.
 
 
А впрочем, вести веские
О царском разговоре —
Магическими фресками
В стариннейшем соборе.
 

1960