Текст книги "Несколько моих жизней: Воспоминания. Записные книжки. Переписка. Следственные дела"

Автор книги: Варлам Шаламов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 80 страниц) [доступный отрывок для чтения: 29 страниц]

Либерал Сергей Семенович, привозящий книги.

Курьер «Юности» – пенсионерка, подмигивающая со значением и зовущая всех старых сотрудников по именам.

Сергей Семенович появляется грустный, напоминает траурный венок в похоронной процессии. Но он был предвестником, приметой.

«Собственно говоря, сосисок нет», или: «Вообще-то сосисок нет, но, кажется, есть килограмм».

Смерть космонавтов меня очень волнует, такими успехами нашей космонавтики гордиться…

Видел сам, как развалился «Максим Горький», как крыло снесло крышу в Дмитрове.

Видел, как погиб стратостат (сам <ведал> ограждением в Кунцево в двадцать четвертом году). С каким-то дирижаблем [нрзб]. Стратостат погиб во время парада, когда на глазах стал подниматься на установку мирового рекорда высоты. Я тоже был на улице, его ждал.

Наука настолько быстро летела вперед, меняя вехи, школы [нрзб], что настоящему ученому, в сущности, ничего и знать не нужно, лишь в самом общем плане, не более того, что знали его деды, Ньютон и Эйнштейн, а может быть, и того меньше.

И мой мозг – современный компьютер, раскатает еще до конца, что хранит.

Правдолюбы наших дней, они же осведомители и шантажисты.

Верховный суд США разрешил напечатать документы Пентагона. [нрзб] А у нас? Документы Колымы до сих пор не могут быть опубликованы, хотя Колыму [нрзб] все осуждают, но не печатают.

Война во Вьетнаме скоро будет закончена, и это будет победа интеллигенции против войны.

Огромный платный пляж в Серебряном Бору и тысячи топчанов, еще заперто, и хорошо видно, что пляж пустой, и все топчаны свободны.

Я приезжаю с перевоза с группой человек двадцать, не больше, на катере-перевозчике. После перевоза и покупки в свободной кассе билетов все устремляются на пляж первыми. Не просто входят, не просто бегут, а бегут вскачь, вбегают в ворота и бегут по пляжу, захватывая, отмечая, выбирая топчаны (тысячи, около тысячи). И только захватив место под грибком (грибков тоже десятки), или поближе к воде по берегу, все свободно оглядываются и неторопливо, уже поняв, что пляж пустой, начинают раздеваться. Рассея.

16 июля. В 9 часов увидел звонок.

Даже Дирак[526]526
  Дирак Поль Андриен Морис (1902–1984) – английский физик, один из создателей квантовой механики.


[Закрыть], по сообщению Гельфанда, считал главным достоинством математической теории ее изящество, красоту. Искание формы [нрзб], грации – не последнее, по Дираку – первое место.

Достоевский простил Некрасову свою ссору. Тургенев – не простил.

Я из тех классических студентов, которые бунтовали. Это свойство было целиком одобрено старшими родственниками моей первой жены, с опаской принято женой. Традиции семьи удержали ее от разрыва при столкновении с государством.

После 1956 года жена использовала мою фигуру для собственных то малых, то высоких целей, при очевидной неразборчивости в средствах. Это сближение с кругом Пастернака – Ивинской, с кругом «прогрессивного человечества» – «кусать и мстить, мстить и кусать». Путевки, дачи – у всех кружилась голова. Новый разрыв. Советы, хуже худших смыслов в течение жизни.

«Перчатка» может открывать сборник – это правильно заметила И. В этом рассказе есть действительно черты вступления.

Сон: огромный маскарад, как цветной кинофильм. Все оказывается маскарадом. Лезу в метро.

Не быть птицей – не пугаться чучел.

Критик упоминает не тот глагол, когда говорит: «я о вас писал», т. е. упомянул в статье. Правильней было бы сказать: «я вас читал».

Прожитому дню должен быть найден литературный эквивалент, тогда можно жить дальше.

Журнал должен печатать стихи, а не слухи.

Объяснение шероховатостей может быть гораздо проще – возрастом, возрастной дискриминацией. Но для творчества не суть возраст – я пишу с трех лет.

А потом за возрастной анкетой [нрзб] – чутье бывшего з/к [нрзб].

Даже в науке простота и красота – разные вещи.

Инъекция Нобелевской премией и правоверная поддержка не воскресит реализма – мертвеца.

Чехов был великим новатором, изменившим литературу своего времени, в то время как писатель вроде Толстого разрушал литературные традиции и наивно пытался изменить самое время, жизнь – извечная болезнь русской литературы. Литература есть до Чехова и после Чехова. Разрушая каноны Толстого, шел своим путем, не оглядываясь на прошлое. Бунин – лишь тень Чехова. Реалистом Чехова назвать никак нельзя, импрессионист, символист, особая <трагичность>.

Достоевский – писатель двух мировых войн и революций.

Унизительная вещь – жизнь.

«Юность» переезжает на площадь Маяковского к ресторану «София». А прежние помещения – все занимает Иностранная комиссия Союза писателей, та разрослась непомерно.

Живопись – это физическая работа.

Век дилетантизма.

Все революции делают дилетанты.

И хоть зло обращается в благо,

Благо – это еще не добро.

Для поэта пилка дров отнюдь не отдых.

Почему-то не называют роман Пастернака за границей «Доктор Мертвого», а «Доктор Живаго», хотя это именно мертвый роман, мертвый жанр.

Работа художника более физическая работа по преимуществу, чего нельзя сказать о музыкантах.

Блатная матерщина так во мне укоренилась, что я – много лет не ругающийся даже шепотом, а в некоторых случаях идет «суки», «зараза» и прочее.

В тех случаях, когда теряю себя от неожиданности, ощущая боль от чьего-то случайного удара, то сейчас ругаюсь по всем блатным правилам «в рот и в нос». Само собой всосалось как-то очень глубоко, «этап», и существующее, очевидно, навечно.

У моего зрения странное свойство. Вчера поймал себя на том, что могу припомнить лицо кассира в столовой, где я был раза два десять лет тому назад. Не говоря уж о том, что я вижу каждый день, любого продавца в аптеке, в магазине – все, зацепившееся за сетчатку, – навечно. Ловлю себя на мысли, что могу припомнить каждый свой день, все, что я видел. И вовремя останавливаюсь.

Я устоял на ногах от <кровопускающих> ударов немецкой волны и не намерен поддерживать никаких «либеральных знакомств».

О различии между стихами и прозой.

Для того чтобы пересказать прозой и «От Арбата до Петровки…»[527]527
  «От Арбата до Петровки» – стихотворение В. Шаламова (1971).


[Закрыть] надо написать не менее «Войны и мира».

Кружки эти – мыльные пузыри, где надо выдувать себе пузырь по вкусу, наслаждаясь отражением в нем, пока тот не лопнет.

В «Юности» при окончательном наборе сняли целую полосу лучших стихов. Сняли три стихотворения 1) «Мир отразился где-то в зеркалах…», 2) «Надо смыть с себя позор…», 3) «Близнец» («Мелькает, как день…»). Все это – уже без всякой цензуры, по собственной инициативе (чьей?). Именно общение с «Юностью» и диктует стихотворения вроде: «Надо смыть с себя позор…»

Стихи надо писать так, как Павлова танцевала – вытерла подошву и голой кожей касаться земли.

Сборник ЦГАЛИ «Встречи с прошлым»[528]528
  Сборник документов Центрального государственного архива литературы и искусства. «Встречи с прошлым», вып. 1. М. «Советская Россия», 1970.


[Закрыть] не хуже «Прометея», вполне его заменит, сменит излишнюю пышность «Прометея», а светить будет не меньше. Сборник – <альманах> единый ритм, замысел.

Не увольняют только «номенклатурных» работников, а для Москвы в 1971 году – почтальонов. Любые нарушения им сходят с рук, или с ног, что ли?

«Кумран»[529]529
  С 1947 в пещерах на Западном побережье Мертвого моря в районе Кумрана были обнаружены древние рукописи II в. до н. э. – II в. н. э. с упоминаниями об Учителе секты ессеев – предположительно Иисусе Христе.


[Закрыть] опровергает Франса[530]530
  В рассказе А. Франса «Прокуратор Иудеи» Понтий Пилат не помнит Иисуса Христа.


[Закрыть]. Прокуратор не мог забыть казненного Учителя из секты ессеев.

Пилат мог лгать только вполне сознательно, как все последующие пилаты.

28 октября 1971 года. Был на могиле Хрущева. Постоял пять минут без шапки, а через пять минут – толпа туристов. Все с аппаратами, щелкали друг друга у могилы так, чтобы фотографировать памятник рядом. Фотографировали они хорошо улыбающегося Хрущева. Три великих дела сделал Хрущев: 1) возвратил и реабилитировал, пусть посмертно, миллионы, 2) разоблачение Сталина, 3) атомное противостояние 1961 года. Он был хозяином Кубы, не выстрелил, осталась жизнь, осталась жизнь на земле.

Любимым писателем Пастернака был Голсуорси, того же толстовского направления. Толстой действовал разрушительным образом на литературный стиль, мастер деформации.

Реализм – это миф. Парадоксальным образом в прозу реализма удержан документ.

Никакой документальной литературы не существует. Есть документ – и все. Документальная литература – это уже искажение сути, подделка подлинника.

Написана хорошая биография Энрико Ферми – это будет учить лучше, чем тысячи «Войны и мира».

Фогельсон прилагал мне «опровергнуть слух не более, не менее». <Его> «старое, но грозное оружие».

Государственная (б. Сталинская) премия присуждена Твардовскому. Ссора друзей закончилась миром. Твардовский реабилитирован. Ничего другого от него и не просили, как только слушаться старших, что он и сделал, а сам он испугался, что останется без таких пышных похорон, которых удостоен был Прокофьев. Теперь Твардовский может быть уверен – без пышных похорон его не оставят, как Хрущева, а похороны в нашем деле – все.

[нрзб] Еще причина в том, что Твардовский – чистый сталинист, которого сломал Хрущев.

«Задержан при попытке опубликовать стихи».

Десятого ноября 1971 года Лесняк, представитель «прогрессивного человечества», худшей, людской прослойки нашей интеллигенции, принес весть, что его допрашивали в Магадане 15 мая 1971 года, следователь Тарасов, отобрали мои рассказы, некоторые из «К. Р.» я ему дал, и стихи мои, два сборника. Более всего следователей обижал рассказ «Калигула». Десятки тысяч людей расстреляны на Колыме в 1938 году при Гаранине – все это допустимо и признано, но вот лошадь в карцер посадить – это уж фантастический поклеп и явный вымысел и клевета. Конец рассказа «Калигула». Фактическая справка. Эту историю рассказали мне два дневальных изолятора, сидевших вместе со мной в карцере «Партизана» зимой 1937–1938 годов. Оба сторожа обвинялись в том, что съели часть трупа этой лошади, сами же ее сторожа.

Лошадь пала после – это та самая лошадь.

В мае же – Лесняк нашел в Москве человека, с которым обменялся мнениями о моей судьбе, и, трус и провокатор, целое лето жил рядом со мной, и только перед отлетом назад в Магадан по совету [нрзб], одобренному Слуцким, посетил меня с рассказом о майском эпизоде.

Я шантажеустойчивая личность.

Самиздат, этот призрак, опаснейший среди призраков, отравленное оружие борьбы двух разведок, где человеческая жизнь стоит не больше, чем в битве за Берлин.

Солженицын – это провокатор, который получает заработанное, свое.

Оптимальное состояние человека – одиночество.

Америку не интересуют наши проблемы, она их не понимает, мы ей совсем не нужны.

Западному миру мы нужны только в качестве горящих факелов, отсечь путь русской истории в их понимании. Отсюда и толки о традиционном долге русской интеллигенции перед русским народом.

А горел Палах[531]531
  Палах Ян в знак протеста против оккупации Чехословакии совершил акт самосожжения в Праге в 1969 г.


[Закрыть] – все кричали: «Он сам хотел, не трогайте его, не нарушайте его волю».

Беспроигрышное спортлото американской разведки.

Лесняк – человек, растленный Колымой.

Конституционный опыт, который я провожу на самом себе, заключается в том, что я никуда не хожу, не выступаю, не читаю, даже в гости не хожу, ко мне не ходит ни один человек, я не переписываюсь ни с кем, все равно подвергаюсь дискриминации. Не печатают стихи, снимают книгу с плана, [нрзб], не печатают ни один рассказ, ни стихи – каждая (точка) проверена чуть не на зуб. В «Литературной газете» год пролежали [нрзб], в «Знамени» и «Юности» – то же самое.

Когда кто-нибудь падает в воду, все друзья, привлеченные всплеском, разбегаются в стороны, пока круги на воде не затихнут.

ед. хр. 42, оп. 3

Общая тетрадь белого цвета. На обложке надпись: «1971. IV».

О названиях стихотворений

Лучше всего – вовсе без названия. Под «звезду». Далее: 1) название в одно слово, 2) название в два слова, 3) в три слова уже трудно, а в четыре слова – недопустимо.

Солженицын – писатель масштаба Писаржевского[532]532
  Писаржевский Олег Николаевич (1908–1964) – писатель, публицист, популяризатор науки.


[Закрыть], уровень, направление таланта примерно одно.

Нансен – это пацифист, добившийся очень большого реального успеха: военнопленные, нансеновские паспорта, армянский вопрос, голод в России. Все успехи реальные, ощутимые, наглядные. Он умер в 1930 году. Страшно думать, что после такой напряженной, одухотворенной работы всего через 9 лет началась Вторая мировая война.

Для войны еще допустим юмор, но не для лагеря, для освенцимских печей.

Литература – это фельдшерское, а не врачебное дело. Литература – вся дилетантизм.

Международный женский день в семье И. К. Гудзь <не праздновали>, потому что И. К. считал началом революции (это так и есть – международный женский день 23 февраля 1917).

Со всей ответстенностью документа. Но документы вовсе не объективны – всякий документ это чья-то боль, чья-то страсть.

Евангелие.

(Гадание). 1 января 1972 года.

И. (Ира): «Почему ты знаешь, жена, не спасешь ли мужа? Или ты, муж, почему знаешь, не спасешь ли жены?» Я: «Возвращается и находит их спящими, и говорит Петру: «Симон! Ты спишь! Не мог ты бодрствовать один час».

Пушкин.

Ира: «Являли в тайне состраданье».

Я: «Старушка муза уж не прельщает нас».

Пастернак.

Ира: «Горячий ветер и колышет веки». («Анне Ахматовой»)

Я: «Ваш будущий подстрочник». («За прошлого порог…»)

Тютчев.

И.: «Плод сторичный принесло». («К Ганке»)

Я: «Напрасно с ними борется возница». <из «Федры» Расина)

Самые верные – самые поздние друзья.

Обличал космополитические замашки безродной интеллигенции, не знающей своего народа и его истории и требующей борьбы с пьянством в деревнях во время храмовых праздников. Не зная русского народа, замахнулся на его исконный обычай.

18 января 1972 года. Борисов-Мусатов[533]533
  Борисов-Мусатов Виктор Эльпидифорович (1870–1905) – живописец, изысканно-элегичные его картины выражают мечту о гармонии природы и человека.


[Закрыть] вовсе не воспевал какие-то усадьбы. Он искал свет и искал его в листве, в кустах, цветах, травах и – в людях, которые у него тонкие, как листья, как тени листьев, и травы, и человеческие фигуры (платья) могут быть просвечены насквозь, как сад, необыкновенным художником.

Могли ли быть картины Борисова-Мусатова без людей? <Точно> не знаю. Нет.

ед. хр. 44, оп. 3

Общая тетрадь белого цвета. На обложке надпись: «1972.1».

Записи стихов: «Как Бетховен цветными мелками…», «Купель» и др.

В Новогоднюю ночь проверил в памяти фамилии всех тридцати человек, штат кожевенного завода в Кунцево, где я работал дубильщиком в 1924 и 1925 годах, и выяснил, что помню все, а также лица, фигуры, слова.

Прогрессивное человечество, как и всякое человечество, состоит из двух групп: авантюристов и <верующих>.

В людях смешаны эти два качества.

Время аллегорий прошло, настало время прямой речи.

Фогельсон – знаток закона Паркинсона, издательской психологии практик.

Всем убийцам в моих рассказах дана настоящая фамилия.

Преимущество Мандельштама передо мной в том, что он не видел Колымы.

В моей истории Симонов стоит в двух шагах от Скорино.

Скорино хоть не разыгрывала из себя благодетеля прогрессивного человечества.

После – он не нужен.

В разведку с Симоновым я бы не пошел.

«Черный список»

Реалистическая и даже натуралистическая современная повесть, далекая от модернизма и фантастики.

Ни одна сука из «прогрессивного человечества» к моему архиву не должна подходить. Запрещаю писателю Солженицыну и всем, имеющим с ним одни мысли, знакомиться с моим архивом.

Друзья не те, что плачут по покойнику, а (те), что помогают (при) жизни.

Это клеймо сойдет само собой, это не блатная татуировка.

В поэзии не бывает дипломатов, придворных, не бывает <хитрецов>.

Поэзия им дается <интуицией> (Пушкин, Пастернак), а не хитростью.

Хитрованов поэтов не бывает.

Он продал свою душу дьяволу, но дьявол не выполнил условия и не сделал его бессмертным. Что остается простому смертному – бить дьявола в рожу, плевать ему в лицо.

Неужели по моим вещам не видно, что я не принадлежу к «прогрессивному человечеству»? Даже рассказы: «Лучшая похвала», «Необращенный». «Необращенный» специально написан именно на эту тему.

Вот тема.

Насколько трудно реалисту менять фамилии своих героев – Толстой, Куприн просто-таки с трудом меняют фамилии, настолько порабощает материал.

Гоголь – пример другого рода. Фамилии героев, веселые фамилии сочиняются на ходу – и Хлестаков, и Яичница, и переплетено все фантастикой, как весь Гоголь.

Достоевский – фамилии все мещанские придумывает для романов, и только для романов. Соответствие тут очень малое с «натурой». Вовсе не тот принцип кладется в основание образа, типа Болконских, Волконских у Достоевского нет. А у Куприна в «Поединке» был реалистический слепок – вызывающий неуважение.

Мы однолетки с Полевым. В 65 лет он руководит большим журналом, а я – инвалид. Вот что такое глухота.

Мне никто не мешает целых 15 лет делать все, что я хочу. Но я не могу из-за глухоты.

Тревожней всего еще то, что в век дилижансов я был бы более человеком. Наука и техника не создали общего протеза слуха, а заменили миллионом чисто технических возможностей, не заменили, а отодвинули в сторону.

Я могу вести только турнир по переписке. Я сохранил разум, но возможности использования для меня меньше, чем для любого другого человека.

Кино, радио, музыка, лекционная деятельность – все, чем дорога столица, для меня только лишний элемент раздражения, нервного потрясения. Я не могу ходить в театр, в кино. Цивилизация жизни день ото дня шире. Найден экономный способ познания, [нрзб], действия. Надо прослушать курс, цикл, теле-радио… Всего этого я лишен из-за глухоты. Тут дело вовсе не в секретарях, а в том, что цивилизация и культура слишком многое связывают именно с ушами, со слухом, а не только со зрением. Зрение это нагрузка науки, задача для прошлого века. Книга. Сейчас книга уходит, и в этом новом мире без книги мне нет места. Я читаю быстрее всех в мире, но эта способность сейчас человеку не так важна, когда есть телевизор, радио. Еще когда кончилось немое кино, я понял, что будущее – не для глухих. Именно наука и техника подчеркивают ежедневно, что глухим нет места в жизни.

Эпистолярный способ общения, фельдъегеря и почтовые кареты – вот время, когда глухота не мешала бы мне общаться с миром.

Уплотнение времени с помощью техники, это уплотнение не для зрения, вернее, не только для зрения. Глухота особенно тяжела и вредна в личной беседе. Ничего не обговорить, не переговорить – и для переговоров выключаются уши одного из собеседников.

Экологи лишь повторяют блатную поговорку: «Из зверей самый хищный – человек».

Современность – это одно. Реализм – это совершенно другое.

Дети – источник лжи, компромиссов, напряженности. Поэтому государственное воспитание детей в фаланге Фурье имеет тысячу высоких нравственных начал. Воспитает лучшего качественно человека, которого в прошлом добивалась только Спарта.

13 апреля 1972.

Я: Те же самые люди говорят: все в порядке, книга выйдет в срок, к которому обещана.

П(олевой): (продолжая фразу): можете продолжать писать стихи.

Я так не люблю читать вслух стихи свои, что на обед в собственную честь у Бориса Леонидовича Пастернака не взял с собой тетрадь. И читал на память, что придется («Камея», «Песня»).

Израненная книга (о «Московских облаках»).

Стравинский – прирученный Скрябин.

За пятнадцать лет моей жизни в Москве к печатанью моих стихов никогда не было препятствий со стороны цензуры. Но каждое мое стихотворение, попадавшее в печать, выдавалось издательским, редакционным работником как его личный подвиг, жертва, грозящая ему немедленно чуть не смертью. Все это было действиями того же «прогрессивного человечества», которое травило и Пастернака…

ед. хр. 45, оп. 3

Общая тетрадь. На обложке надпись: «1972. II». На первой странице надпись: «Начата 18 июня 1972 года». Записи стихов «Я умру на берегу..», «Уступаю дорогу цветам…», «Пусть лежит на столе…» и др.

Как ни хорош роман «Сто лет одиночества», он просто ничто, ничто по сравнению с биографией Че Гевары[534]534
  Гевара Эрнесто (Че) (1928–1967) – латиноамериканский революционер, в 1959–1961 – президент Национального банка Кубы, с 1961 министр национальной промышленности, в 1966–1967 руководил партизанским движением в Боливии, захвачен в плен и убит.
  Его письмо, всегда восхищавшее Шаламова (в нем было то, что он ценил превыше всего – соответствие слова и дела): «Я вновь чувствую своими пятками ребра Россинанта, снова, облачившись в доспехи, я пускаюсь в путь… Считаю, что вооруженная борьба – единственный выход для народов, борющихся за свое освобождение, и я последователен в своих взглядах. Многие назовут меня искателем приключений, и это так. Но только я искатель приключений особого рода, из той породы, что рискуют своей шкурой, чтобы доказать свою правоту. Может быть, я пытаюсь это сделать в последний раз. Я не ищу такого конца, но он возможен, если исходить из расчета возможностей…
  Я слишком прямолинеен в своих действиях и думаю, что иногда меня не понимали. К тому же было нелегко меня понять, но на этот раз – верьте мне. Итак решимость, которую я совершенствовал с увлечением артиста, заставит действовать хилые ноги и уставшие легкие. Я добьюсь своего.
  Вспоминайте иногда этого скромного кондотьера XX века. Че».
  (Эрнесто Че Гевара. «Я – конкистадор свободы». М., 2000).


[Закрыть], по сравнению с его последним письмом…

Маяковский – ярчайший романтик.

Джалиль – это биография, а не стихи.

Ирина и ее роль в моей жизни – Красная Шапочка и Волк.

19 августа 1972 года. Записываю в свою и(сторию) б(олезни) как фельдшер, пользуясь языком врачебным, усвоенным, пойманным, понаслышке усвоенным по-соседству.

Объективно.

На Хорошевском, 10, кв. 3, впервые в моей московской жизни я получил возможность ПИСАТЬ.

После ада шпионства в нижней квартире я каждый день дышал здесь свободно, с рабочим настроением вставал и ложился целых пять лет. Ощущение важности этой моей свободы продиктовано твердостью в отношении асмусовых (попыток) покушения на комнату, полный разрыв с миром без малейших послаблений.

Здесь я нашел и утвердил любовь, или то, что называют любовью. И сейчас, в этот час переезда благодарю Ирину. Ее любовь и верность укрепила меня даже не в жизни, а в чем-то более важном, чем жизнь – умении достойно завершить свой путь. Ее самоотверженность была условием моего покоя, моего рабочего взлета.

Объективно: на Хорошевском шоссе, 10–3 мне было хорошо. Впервые я не был объектом продажи и купли, перестал быть вишерским, колымским рабом.

Знакомство с Н. Я. и Пинским[535]535
  Пинский Леонид Ефимович (1906–1981) – литературовед.


[Закрыть] было только рабством, шантажом почти классического образца.

Я так увлекся, так радовался своей рабочей свободе, так дорожил, что прозевал всю издательскую сторону дела и поплатился жестоко, конечно, у нас издательская сторона писательского дела не менее, а, наверное, более важна, чем сторона рабочая, творческая.

Вот эту-то сторону дела я и упустил из виду. Но если бы мне пришлось вернуться на четыре года назад, я поступил бы точно так же – писал бы, а не ходил к Фогельсону.

Здесь я успешно отбивал атаки, провокации всякого рода, шантажа и личного и общественного.

Вещей – тьма. Арестантский синдром оказался довольно обширным. Торбочка раздувается до исполинских размеров.

15 сентября 1972 года.

У меня нет долгов – ни пред государством – долг гражданина я выполнил в труднейших условиях: никого не предал, ничего не забыл, ничего не простил. Нет долгов и перед «прогрессивным человечеством» и их заграничной агентурой. Я не связан ни обещаниями, ни честными словами.

Перед отъездом на новую квартиру мои соседи выбросили своего кота.

Все, что можно повторить – существует.

Но ничто не повторяется.

Перли: «Вы боитесь смерти?» Я: «Нет». П.: «Конечно, семнадцать лет в обнимку с ней лежали». Я: «Да не потому, а как-то не было у меня боязни, страха никогда. Нет и сейчас. Говорят, это замедленные рефлексы. Вот боли я боюсь».

«Реку времени» Державин написал в 1816 г., в год смерти, «Казнящий Бог» Тютчев написал тоже на последнем году жизни.

В стихах тут дело не в том, что это «судьба», и потому я каждый день пишу стихи, как думает Ирина, а в том, что я чувствую себя квалифицированнейшим мастером по этой части, настолько тонким механизмом, что просто жаль использовать время на что-либо другое, кроме стихов.

Мое любимое дерево – клен. Не есенинская береза, а именно клен, человеческой пятерней – ладонью.

Поэтика малой кровью.

Мое поведение, по сравнению с кропоткинской жизнью в Дмитрове, прямо противоположно. Кропоткин отказывался от всякой помощи государства, но принимал частные подношения. Я же отрицаю подачки и живу только на то, что дает государство.

Для жизни мне достаточно тех важных истин, которые я постиг, а делиться с кем-либо своими открытиями я не собираюсь.

ед. хр. 46, оп. 3

Три школьные тетради в линеечку, на обложке первой надпись «Стихи 1972, июль», на последних листах третьей: «2 января 1973». Записаны стихи «Здесь мой знакомый Пикассо…», «Заметки на выставке Хаммера», «Я поставил цель простую…» и др.

На выставке Хаммера[536]536
  Хаммер Арманд (1898–1990) – американский промышленник и общественный деятель.


[Закрыть] 15 декабря.

Много лучше, чем ужасная выставка портрета, которая только что была здесь.

Лучшая картина выставки – это произведение Модильяни, портрет женский [нрзб].

Вижу бездну, отделяющую Гойю от Модильяни, от этих двух портретов, расположенных напротив друг друга через весь зал и как бы фокусирующих человека в живописи.

Рембрандт на «3» – отметку не успел поставить – вмешался дежурный, прервал – я опирался на колонну.

«5» – Шагал «Голубой ангел» и импрессионисты. Сарджент – «3» [нрзб]. И Коро, учитель импрессионистов, на месте [нрзб]. Как всегда хорош Ван Гог, «Сеятель» – «5». Тулуз Лотрек, Ренуар, Дега, Гойя – на «4».

Язык и язычество – корень один.

Зрение помогает слуху. Феномен освещенного телефона. В темноте не слышу звонок телефона, но если аппарат освещен – слышу.

В чем тут дело? В напряжении нервов?

Сборник «День поэзии России» лучше из (кроме моих) опубликованных «Дней поэзии», все песни не хуже песен И<рины>.

Нечаев[537]537
  Нечаев Сергей Геннадьевич (1847–1982) – участник революционного движения, организатор тайного общества «Народная расправа». По подозрению в предательстве члены общества убили студента И. И. Иванова. В 1873 приговорен к 20 годам каторги. Умер в Алексеевском равеллине Петропавловской крепости.


[Закрыть] и Бакунин[538]538
  Бакунин Михаил Александрович (1814–1876) – революционер, теоретик анархизма, один из идеологов революционного народничества.


[Закрыть] останутся в мировой истории и без всякого Достоевского.

2 января 1973 года.

Ну что ж ты в окна не стучишь?

Ты умер, чиж?

<Это – о чиже, который утонул у нас в аквариуме. – И. С.>.

ед. хр. 49, оп. 3

Общая тетрадь. На обложке надпись: «1973 год, II». На первой странице: «Начата 7 февраля 1973 г.» Записи стихов «Стихи – это боль…», «Острием моей дощечки…», «Памяти антрополога Герасимова» и др.

В Тимирязевском музее его многочисленные сотрудники смотрели на меня как на марсианина или ископаемое, вроде неандертальского воскрешенного – никто никогда, кроме экскурсий, в музее не бывает. Вход – бесплатный. Поэтому я не сохранил билет. Но купил там буклет и каталог реконструкций Герасимова[539]539
  Герасимов Михаил Михайлович (1907–1970) – антрополог, археолог и скульптор, восстанавливавший на основе скелетных останков внешний облик первобытных людей и исторических личностей.


[Закрыть], изданный в 1970 году тиражом 1100 (экз.). (Этот каталог у меня в Ленинской библиотеке.) <Нрзб>. Все замки были заперты на ключи, их открывали для меня.

К.: «Ну что Вы пишите о Гогоберидзе[540]540
  Гогоберидзе Леван Давидович (1896–1937) – революционер, советский государственный деятель. Его брату посвящен рассказ Шаламова «Александр Гогоберидзе».


[Закрыть] – о всех этих ужасах, ведь это брат, а не сам Леван!»

<Вклеена вырезка из «Вечерней Москвы» с советами врача о том, что не надо читать лежа и не надо принимать снотворное. Комментарий Варлама Тихоновича>

Всю жизнь читаю лежа и в 67 лет не ношу очков. Ответ редакции – пример чуши.

Не скажу, что именно потому, что я всю жизнь читал лежа, у меня сохранилось великолепное зрение. Нет, на это есть причины особые и мне известные, но аргументация такая была бы равной по научности специалистам научного института глазных болезней имени Гельмгольца.

Такая же чушь и в «Литгазете» в рекомендациях (Тареевой).

Я каждый день принимаю снотворное (нембутал) и не делал ни одного перерыва за восемнадцать лет. За эти восемнадцать лет не наблюдал ни единого признака гепатита. Но если к семидесяти годам и появится гепатит, я буду считать риск оправданным, а слова Тареевой – чушью.

За эти восемнадцать лет я написал немало, и так <как> я никаких лекарств, кроме нембутала, не принимал и не принимаю, то все отношу за его благодетельный счет.

В великие универсалы ренессансного типа у нас усиленно лез Морозов, народоволец, но у него ничего не получилось.

Менделеев о Толстом: «Гениален, но глуп».

Отказался от встречи с писателем.

ед. хр. 50, оп. 3

Общая тетрадь. На обложке надпись «1973. III». Записаны стихи «Явился зверь, веселый, рыжий…», «На опушке засмеялся козодой…» и др. Нал. 2: «Начата 26 марта 1973».

<Реплика по поводу публикации в газете об открытии американского профессора Мелвина Гершмана – микробиолога, увлекающегося криминалистикой, об индивидуальном наборе бактерий каждого человека. – И. С.>

Уманский[541]541
  Уманский Яков Михайлович (1879–1951) – патологоанатом, упоминается в рассказе Шаламова «Вейсманист».


[Закрыть] когда-то доказывал, что собаки овчарки разбираются в плевках и ловят туберкулез. Теперь бы Уманский мог получить Нобелевскую премию.

12 апреля 1973. Веселый характер Гагарина – главное его качество при отборе комиссией, вряд ли имело значение для одиночного полета.

12 апреля 1973. Выставка Сельвинской[542]542
  Сельвинская Татьяна Ильинична – художник, известна своими театрально-декорационными работами. Дочь И. Л. Сельвинского.


[Закрыть] была плохая. Мои питекантропы рисуют гораздо лучше в любом театре раннего палеолита.

Руофф[543]543
  Руофф Зельма Федоровна – литературовед.


[Закрыть] не ее толстенная книга после часа во время переделкинской грозы, проведенного автором в обществе Пастернака. Так же стряпает свою роковую прозу Надежда Яковлевна.

Сименон романист, а Платонов писатель.

Каверин «Скандалист». В двадцатых годах еще в «Звезде» бросил <вызов> смертной скуке. Прошло сорок лет, результат тот же. Вершина Каверина: «Художник неизвестен», «Черновик человека», а не «Скандалист», «Исполнение желаний» – лучший его роман. Кстати, Шкловский был прав – «Скандалист» так и не стал романом, что не чувствует [нрзб] автор сам.

Руофф когда-то была застигнута грозой близ дома Пастернака, и Пастернак предложил ей переждать дождь на его даче.

Борис Леонидович беспрерывно говорил – он всегда сам говорил в течение этого времени, а потом, когда дождь прошел, проводил гостью до дороги. Этого хватило для Руофф на целую жизнь писать <статьи> о Пастернаке.

– А можно [нрзб] ваши письма к Пастернаку?

– Ни в коем случае.

– Очень жаль.

Шаткость науки. Великая ее неуверенность.

Домашние уборки, стирки дают достаточно физической нагрузки для бессмертия.

Это – модификация плавательных бассейнов…

Во сне 6-го мая.

Мы далеки

по отношению к нейтриллию бериллия.

Сатирик может быть глуп и просто неумен.

В 67 лет де Голль выступил с речью в день рождения, сказал, что он рад тому, чего добился. Все было впереди.

Пятнадцать покушений было впереди – борьба за президентство с правыми и левыми – все было впереди. Уплотнение времени.

ед. хр. 51, оп. 3

Общая тетрадь. На обложке надпись «1973. IV». Записаны стихи «Посолонь с балкона до балкона…», «Че Гевара», «Асеев и Маяковский», «Прочтем биографии Ферми…» и др.

Визиты Хрущева всегда были слегка торопливы, не подготовлены крайне. Сейчас обе стороны поступают иначе.

Единственность Гевары в том, что он взял автомат, надо было – машину! И еще в том, что он не мог примириться…

С патронами лужайку жизни перебежал… Взял не медикамент, он взял патрон…

 
Маяковский писал для вселенной,
А Асеев писал для Москвы.
 

Слово поэта не есть его дело.

Людей унижают подарки.

Подсчет капель бульона, попадающих сквозь шланг в желудок Ферми – последняя его работа, последний его подсчет в 1954 г.

ед. хр. 52, оп. 3

Общая тетрадь. На обложке «1973. V». Нал. 2 «4 июля 1973». Записи стихов «Она ко мне приходит в гости…», «Просто болен я…», «Славянская клятва» и др.

А наши аресты – какая война: холодная или горячая?

8.VII. Пора, пора бы быть письму, письму, письму.

<Я уезжала в отпуск. – И. С.>

Маяковский – это миф.

Мы не исследуем души, мы измеряем тело.

По дороге к Серебряному Бору.

Улица, которая получила наиболее шаблонное, наиболее неживописное название – Живописная.

Б<орис> Л<еонидович> умер без завещания из суеверия.

 
Дал вам поблажки,
дал вам отсрочки,
Милые, вдаль уходящие строчки.
Ну, а теперь поднимаю я кнут —
Ну-ка, скажите, как вас зовут.
 

По поводу своих стихов я никогда не получил ни одного письма от ценителей и любителей – настолько это ничтожный малоценный товар.

Тихо! Идет эпоха. Псалм и стих.

Первого августа на моем пляже на тысячу лежаков продано пять билетов. Температура – 23, вода – 20. Облачно, как всегда в Серебряном Бору. Рейсы катера были отменены, конечно, я уехал на прогулочном.

<Комментарии Шаламова к дару Арманда Хаммера картины художника Рауля Дюфи «Триумф Амфитриды»:> Модильяни Хаммер оставил все-таки себе.

ед. хр. 55, оп. 3

Тетради школьные в линеечку. Из тех, которые носил Варлам Тихонович с собой (были сложены пополам). <1973>. Записаны черновые наброски стихов.

Художественное освоение документальной маски.