Текст книги "Певерил Пик"
Автор книги: Вальтер Скотт
Жанр:
Исторические приключения
сообщить о нарушении
Текущая страница: 41 (всего у книги 43 страниц)
– Ради бога, государь! – вскричал герцог Ормонд. – Прикажите какому-нибудь придворному сочинителю романов перевести бред этого несчастного на человеческий язык, чтобы мы могли его понять.
Джефри Хадсон гневно взглянул на нетерпеливого вельможу-ирландца и с достоинством заявил:
– Для бедного джентльмена довольно хлопот и с одним герцогом, но если бы я не был занят теперь герцогом Бакингемом, то не спустил бы такой обиды герцогу Ормонду.
– Умерь свою храбрость и свой гнев по нашей просьбе, могущественнейший сэр Джефри Хадсон, – сказал король, – и ради нас прости герцога Ормонда. Но более всего прошу тебя продолжить свой рассказ.
Джефри Хадсон прижал руку к груди и гордо поклонился королю, показывая, что готов повиноваться, не унижая, однако, своего достоинства. Затем он обернулся к Ормонду, снисходительно махнул ему рукою в знак прощения и скорчил ужасающую гримасу, что должно было означать улыбку прощения и примирения.
– С разрешения герцога, – продолжал карлик, – хочу пояснить, что под словами «дверь надежды внезапно отворилась» я разумел дверь, завешенную гобеленом, через которую внезапно явилось светлое видение – нет, скорее не светлое, а звездно-темное, как чудесная южная ночь, когда лазурное безоблачное небо окутывает нас пеленой, еще более прекрасной, чем дневной свет. Но я вижу нетерпение вашего величества – довольно об этом. Я последовал за моей сверкающей красотою проводницей в другую комнату, где лежало вперемешку оружие и музыкальные инструменты. Среди них я увидел и мое недавнее убежище – футляр виолончели. К моему удивлению, она перевернула футляр, нажала какую-то пружину, и я убедился, что он набит пистолетами, кинжалами и патронташами. «Это оружие, – сказала мне она, – предназначено для нападения нынче ночью на дворец неосторожного Карла. – Ваше величество простит мне, что я повторил ее слова. – Но если ты не побоишься влезть сюда, то сможешь спасти короля и королевство. Если боишься – молчи; я сама сделаю это». – «Боже сохрани! -вскричал я. – Джефри Хадсон не так малодушен, чтобы позволить тебе рисковать. Ты не знаешь, не можешь знать, как следует действовать в засадах и убежищах, а я к ним привык: я ютился в кармане великана и даже был начинкой в пироге». – «Тогда влезай сюда, – сказала она, – и не теряй времени». Признаюсь, повинуясь ей, я чувствовал, что мой пыл несколько охладел, и даже сказал, что предпочел бы дойти до дворца на своих ногах. Но она ничего не хотела слушать, торопливо отвечая, что меня задержат, не допустят к вашему величеству, что я должен воспользоваться этим способом проникнуть во дворец и рассказать обо всем королю, – пусть он будет настороже, и больше ничего не нужно, ибо если секрет раскрыт, то весь план уже рухнул. Я мужественно распростился с дневным светом – к тому времени он начал уже угасать. Она вынула из футляра оружие, положила его в камин и заставила меня влезть в футляр. Пока она запирала меня, я молил ее предупредить людей, которым она меня доверит, быть осторожнее и держать футляр вертикально. Но не успел я договорить, как остался один в полной тьме. Вскоре пришли какие-то люди. Из их разговора я узнал, что они немцы – я немного понимаю по-немецки – и состоят на службе у герцога Бакингема. Старший из них объяснил остальным, как вести себя, когда они вооружатся спрятанным оружием, и – я не хочу причинить вред герцогу – приказал и пальцем не тронуть не только особу короля, по и его придворных, и защищать всех присутствующих от фанатиков. В остальном же им было приказано разоружить стражу и овладеть дворцом.
Король казался смущенным и задумчивым. Он попросил лорда Арлингтона проследить, чтобы Селби потихоньку проверил содержание других футляров с музыкальными инструментами, и затем дал знак карлику продолжать рассказ, время от времени озабоченно спрашивая его, совершенно ли он уверен, что слышал имя герцога как предводителя или покровителя этого заговора. Карлик отвечал утвердительно.
– Эта шутка зашла слишком далеко, – заметил наконец король.
Карлик далее рассказал, как его отнесли в часовню, где он слышал конец разглагольствований проповедника, о содержании которых он уже упоминал. Слова, сказал он, не могут выразить весь ужас, охвативший его, когда ему показалось, что, ставя в угол инструмент, его хотят перевернуть. Тут слабость человеческая легко могла бы восторжествовать над его преданностью, верностью и любовью к его величеству и даже над страхом смерти, неизбежной, если бы его обнаружили. Он сильно сомневается, заключил он, что мог бы простоять долго вверх ногами и не закричать.
– Я не стал бы винить тебя, – сказал король. – Если бы я попал в такое положение, когда сидел в дупле королевского дуба, я бы тоже закричал. Это все, что тебе известно об этом странном заговоре? – Сэр Джефри Хадсон ответил утвердительно, и король продолжал: – Теперь иди, мой маленький друг, твои услуги не будут забыты. Раз уж ты залез внутрь скрипки, чтобы сослужить нам службу, мы обязаны по долгу совести доставить тебе на будущее более просторное жилище.
– Это была виолончель, с позволения вашего величества, а не простая скрипка, – возразил маленький человечек, ревниво оберегая свое достоинство, – хотя ради вашего величества я мог бы залезть и в футляр от самой малюсенькой скрипочки.
– Уж кто-кто, а ты, конечно, действовал в наших интересах – в этом мы не сомневаемся. Но теперь оставь нас на время, но смотри же, никому ни слова. Пусть твое появление – слышишь? – считается шуткою герцога Бакингема, а о заговоре – ни звука.
– Не взять ли его под стражу, государь? – спросил герцог Ормонд, когда Хадсон вышел из кабинета.
– Не нужно, – ответил король, – я давно знаю этого несчастного. Судьба, посмеявшись над его внешностью, одарила его благороднейшей душой. Он владеет мечом и держит слово, как настоящий Дон-Кихот, только уменьшенный в десять раз. О нем следует позаботиться. Но, черт побери, милорд, не показывает ли эта подлая затея Бакингема, что он мерзкий и неблагодарный человек?
– Он бы на это не решился, ваше величество, – ответил герцог Ормонд, – если бы вы не были к нему часто слишком снисходительны.
– Милорд, милорд! – поспешно возразил король. – Вы известный враг Бакингема, и мы выберем советника более беспристрастного. Что вы думаете обо всем этом, Арлингтон?
– С вашего разрешения, государь, – ответил Арлингтон, – мне все это кажется совершенно невозможным, если только между вами и герцогом не было какой-либо ссоры, нам неизвестной. Конечно, его светлость – человек легкомысленный, но это – просто безумие.
– Честно говоря, – сказал король, – сегодня утром мы немного поссорились. Герцогиня, кажется, умерла, и Бакингем, не теряя времени, пытался возместить потерю и имел дерзость просить у нас руки нашей племянницы, леди Анны.
– И ваше величество, конечно, ему отказали? – спросил Арлингтон.
– Да, и сделал ему выговор за дерзость, – ответил король.
– Был ли кто-нибудь свидетелем вашего отказа, государь? – спросил герцог Ормонд.
– Нет, -ответил король, – кроме, пожалуй, Чиффинча, а он, вы знаете, пустое место.
– Hinc Шае lachrymae note 108Note108
Вот причина слез (лат.).:
[Закрыть], – возразил Ормонд. – Я хорошо знаю его светлость. Если бы вы упрекнули его за дерзкое честолюбие наедине, он не обратил бы на это никакого внимания, по раз это случилось в присутствии такого человека, который разболтает об этом всему двору, – герцог должен отомстить.
При этих словах быстро вошел Селби и доложил, что герцог Бакингем только что появился в приемной. Король встал.
– Приготовить лодку, – сказал он, – и отряд стражи. Может возникнуть необходимость арестовать его за измену и отправить в Тауэр.
– Не подготовить ли предписание государственного секретаря? – спросил Ормонд.
– Нет, милорд, – резко ответил король. – Надеюсь все же, что этого можно будет избежать.
Глава XLVII
Прежде чем рассказать о встрече Бакингема с оскорбленным государем, мы должны упомянуть два обстоятельства, имевшие место в период кратковременного переезда его светлости и Чиффинча из Йорк-хауса в Уайтхолл.
Сев в карету, герцог попытался узнать у Чиффинча истинную причину столь поспешного его вызова во дворец. Но придворный был осторожен и ответил, что речь, верно, идет о каком-нибудь новом развлечении, которое король желает разделить с герцогом.
Такой ответ не удовлетворил Бакингема, ибо, помня о своем дерзком замысле, он невольно страшился, не открылась ли его измена.
– Чиффинч, – помолчав минуту, отрывисто сказал он, – не говорил ли ты кому-нибудь о том, что ответил мне сегодня утром король насчет леди Анны?
– Милорд, – ответил Чиффинч, запинаясь. – Моя преданность королю… Мое уважение к вашей светлости…
– Так ты никому этого не говорил? – сурово переспросил герцог.
– Никому, – ответил Чиффинч неуверенно, ибо испугался возрастающей суровости герцога.
– Лжешь, негодяй! – вскричал герцог. – Ты рассказал Кристиану.
– Ваша светлость, – начал Чиффинч, – ваша светлость, извольте вспомнить, что я открыл вам тайну Кристиана о приезде графини Дерби.
– И ты думаешь, что одно предательство окупается другим? Нет. Мне нужно иное возмещение. Если ты сию минуту не откроешь мне истинную причину моего вызова во дворец, я размозжу тебе голову прямо здесь, в карете.
Пока Чиффинч раздумывал, что ему ответить, какой-то человек, который по свету факелов, всегда горевших на каретах, по лакеям, стоявшим на запятках, и слугам, гарцевавшим по бокам экипажа, легко мог узнать, чей это выезд, поравнялся с ними и мощным басом исполнил припев к старинной французской песне о битве при Мариньяно, сочинители которой нарочито подражали смешанному немецко-французскому наречию побежденных швейцарцев:
Tout est verlore
La tintelore! Tout est verlore Bei Got!
– Меня предали, – сказал герцог, тотчас заметив, что припев, смысл которого заключался в словах «все пропало», был пропет одним из преданных ему людей как намек, что заговор открыт.
Он пытался было выскочить из кареты, однако Чиффинч вежливо, но решительно удержал его.
– Не губите себя, милорд, – почтительно сказал он ему. – Мы окружены солдатами и констеблями; им велено доставить вашу светлость в Уайтхолл и помешать вашему бегству. Таким поступком вы лишь признаете себя виновным, и я настоятельно советую вам отказаться от этого намерения. Король – ваш друг, не будьте врагом себе сами.
– Ты прав, – после минутного размышления мрачно подтвердил герцог. – Для чего мне бежать, когда вся вина моя состоит в том, что я отправил во дворец увеселительный фейерверк вместо музыкального оркестра.
– И карлика, который неожиданно вылез из виолончели…
– И ото моя выдумка, Чиффинч, – ответил герцог, хотя услышал об этом впервые. – Послушай, Чиффинч, ты навсегда обяжешь меня, если позволишь хоть минуту поговорить с Кристианом.
– С Кристианом, милорд? Да где вы его найдете? Притом мы должны ехать прямо во дворец.
– Разумеется, – ответил герцог, – но я думаю, что сумею разыскать его. А ты, Чиффинч, не чиновник, и у тебя пет предписания задержать меня пли помешать мне говорить, с ком я захочу.
– Вы так изобретательны, милорд, – ответил Чиффинч, – и столько раз уже выпутывались из трудных положений, что я никогда не пожелаю по доброй воле причинить вам неприятность.
– Значит, жизнь еще не кончена, – сказал герцог и свистнул.
Из-за оружейной лавки, с которой читатель уже знаком, внезапно появился Кристиан и в одно мгновение очутился возле кареты.
– Ganz ist verloren! note 110Note110
Все пропало! (нем.):
[Закрыть]– сказал герцог.
– Знаю, – ответил Кристиан, – и все наши святоши разбежались, услышав эту новость. К счастью, полковник и эти негодяи немцы вовремя нас уведомили. Все в порядке. Поезжайте во дворец. Я тотчас последую за вами.
– Ты, Кристиан? Это будет по-дружески, но неблагоразумно.
– Почему? Против меня нет никаких улик, – ответил Кристиан. – Я невинен как новорожденный младенец. И вы тоже, ваша светлость. Против пас есть только одна свидетельница, но я заставлю ее говорить в нашу пользу. Кроме того, если я не приду сам, то за мной тотчас пошлют.
– Наверное, это та самая приятельница, о которой мы с тобой уже говорили?
– И еще поговорим.
– Понимаю, – сказал герцог, – и не хочу более задерживать мистера Чиффинча, ибо это мой провожатый. Итак, Чиффинч, вели трогать. Vogue la galere! note 111Note111
Галера, в путь! (франц.) Выражение, означающее примерно: «Будь что будет!»
[Закрыть]– воскликнул он, когда карета тронулась. – Мне случалось видеть и более опасные бури.
– Не мне судить, – заметил Чиффинч. – Ваша светлость – смелый капитан, а Кристиан – лоцман, искусный как сам дьявол, но… Тем не менее я остаюсь другом вашей светлости и буду сердечно рад, если вы выпутаетесь из неприятностей.
– Докажи мне свою дружбу, – сказал герцог. – Открой мне, что ты знаешь об этой приятельнице Кристиана, как он ее называет.
– Я думаю, что это та самая танцовщица, которая была у меня с Эмпсоном в то утро, когда от нас ускользнула мисс Алиса. Но ведь вы ее видели, милорд.
– Я? – спросил герцог. – Когда же?
– С ее помощью Кристиан освободил свою племянницу, когда ему пришлось удовлетворить требования фанатика-шурина и возвратить ему дочь. Кроме того, ему, наверно, захотелось подшутить над вами.
– Я это и подозревал. Я отплачу ему, – сказал герцог. – Дай только разделаться с этой историей. Так, значит, эта маленькая нумидийская колдунья – его приятельница, и они оба решили посмеяться надо мной? Но вот и Уайтхолл. Смотри же, Чиффинч, помни свое слово. А ты, Бакингем, держись!
Но, прежде чем мы последуем за Бакингемом во дворец, где ему предстояло разыграть нелегкую роль, посмотрим, пожалуй, что делает Кристиан после короткого разговора с герцогом. Окольным путем по дальнему переулку и через несколько дворов он снова вошел в дом и поспешил в устланную циновками комнату, где в одиночестве сидел Бриджнорт и невозмутимо читал библию при свете маленькой бронзовой лампы.
– Ты отпустил Певерилов? – торопливо спросил Кристиан.
– Да, – ответил майор.
– Чем же они поручились тебе, что не пойдут прямо в Уайтхолл с доносом?
– Они сами дали мне обещание, когда узнали, что наши вооруженные друзья разошлись. Завтра, я думаю, они сообщат обо всем королю.
– Почему же не сегодня вечером? – спросил Кристиан.
– Они дают нам время спастись бегством.
– Так что же ты не воспользовался им? Почему ты здесь? – вскричал Кристиан.
– А ты сам, чего ты ждешь? – спросил Бриджнорт. – Ты замешан в этом деле не меньше меня.
– Брат Бриджнорт, я старая лисица и сумею обмануть гончих; ты же олень, все твое спасение в проворстве. Поэтому не теряй времени, уезжай куда-нибудь в глушь, а еще лучше – ступай на пристань, там стоит корабль Зедикайи Фиша «Добрая Надежда», что утром идет в Массачузетс. Он может с приливом уйти в Грейвзенд.
– И оставить тебе, Кристиан, мое состояние и мою дочь? Нет, шурин. Для этого мне нужно снова обрести к тебе прежнее доверие.
– Тогда делай что хочешь, сомневающийся глупец! – вскричал Кристиан, с трудом удерживаясь от более оскорбительных выражений. – Пожалуйста, оставайся здесь и жди, когда тебя повесят.
– Всем людям предназначено один раз умереть, – сказал Бриджнорт. – Моя жизнь была не лучше смерти. Топор лесника обрубил мои лучшие ветви, а ту, которая уцелела, чтобы ей расцвесть, нужно привить в другом месте, вдали от моего старого ствола. Поэтому чем скорее топор коснется корня, тем лучше. Я был бы рад, конечно, если бы мне удалось очистить наш двор от скверны разврата и облегчить иго народа-страдальца. И еще этот молодой человек, сын благороднейшей женщины, которой я обязан всем, что еще связывает мой усталый дух с человечеством… О, если бы мне было дано рука об руку с ним нести труды во имя нашего благородного дела! Но надежда эта, как и все прочие, исчезла навсегда. Я недостоин быть орудием исполнения столь великого замысла, а потому и не желаю более скитаться в этой долине скорби.
– Так прощай же, отчаявшийся глупец, – сказал Кристиан, который при всем своем хладнокровии не мог больше скрывать презрения к смирившемуся и упавшему духом фаталисту. – Надо же было судьбе связать меня с такими союзниками! – пробормотал он, выходя из комнаты. – Этого безумного фанатика уже но исправишь. Нужно найти Зару. Она одна может спасти нас. Если бы мне удалось переломить ее упрямство и подстрекнуть ее тщеславие, тогда ее ловкость, пристрастие короля к герцогу, неслыханная дерзость Бакингема и кормило, управляемое моей рукой, – все это еще помогло бы выдержать бурю, что вот-вот разразится над нами. Но надо действовать без промедления.
В соседней комнате оп нашел ту, кого искал, особу, которая посетила гарем герцога Бакингема и, освободив Алису из плена, сама заняла ее место, как мы уже рассказывали или, скорее, только намекнули. Она была теперь гораздо проще одета, чем в тот день, когда дразнила герцога, но костюм ее по-прежнему был в восточном стиле, который так подходил к ее смуглому лицу и жгучему взору. Когда вошел Кристиан, она сидела, закрыв лицо платком, но быстро отняла его и, бросив на вошедшего взгляд, полный презрения и негодования, спросила, зачем он явился туда, где его не ждали и не желают видеть.
– Весьма уместный для невольницы вопрос к своему господину! – усмехнулся Кристиан.
– Скажи лучше – уместный вопрос, самый уместный из всех, что может задать хозяйка своему рабу! Разве ты не знаешь, что с того часа, когда ты обнаружил предо мною свою невыразимую подлость, я стала хозяйкой твоей судьбы? Пока ты казался лишь демоном мщения, ты внушал ужас – и с большим успехом, но с минуты, когда ты показал себя бесчестным злодеем, бессовестным и гнусным плутом, подлым, пресмыкающимся негодяем, ты способен возбудить во мне только чувство презрения.
– Красноречиво и выразительно сказано, -заметил Кристиан.
– Да, я умею говорить, умею также быть немою, – ответила Зара, – и никто не знает этого лучше тебя.
– Ты избалованное дитя, Зара, и пользуешься моей снисходительностью к твоим капризам, – ответил Кристиан. – Разум твой помутился в Англии, и все от любви к человеку, который думает о тебе не больше, чем об уличных бродягах, среди которых он тебя бросил, чтобы вступиться за ту, кого любит.
– Все равно, – возразила Зара, тщетно стараясь скрыть свое отчаяние. – Пусть он предпочитает мне другую; никто в мире не любит, не может любить его так, как я.
– Мне жаль тебя, Зара! – сказал Кристиан.
– Я заслуживаю сожаления, – ответила она, – по твою жалость отвергаю с презрением. Кому, как не тебе, я обязана всеми моими несчастьями? Ты воспитал во мне жажду мести, прежде чем я узнала, что такое добро и зло. Чтобы заслужить твое одобрение и удовлетворить тщеславие, которое ты во мне возбудил, я в течение многих лет подвергала себя такому испытанию, на какое не решилась бы ни одна из тысячи женщин.
Из тысячи? – переспросил Кристиан. – Из сотни тысяч, из миллиона. Нет в мире другого существа, принадлежащего к слабой половине рода человеческого, которое было бы способно не только на такую самоотверженность, но и на во сто раз меньшую.
– Вероятно, – ответила Зара, горделиво выпрямляясь. – Вероятно, это так. Я прошла через испытание, на которое отважились бы немногие. Я отказалась от бесед с дорогими мне людьми, заставила себя пересказывать только то, что мне удавалось подслушать как низкой шпионке. Я делала это долгие, долгие годы, и все ради того, чтобы заслужить твое одобрение и отомстить женщине, которая если и виновна в гибели моего отца, то была сурово наказана, пригрев на своей груди ядовитую змею.
– Ладно, ладно, – сказал Кристиан. – И разве не находила ты награду в моем одобрении и в сознании своего непревзойденною искусства, позволившего тебе вынести то, чего никогда на всем протяжении истории не вынесла ни одна женщина – дерзость без внимания, восхищение без отклика, насмешку без ответа?
– Без ответа? – горячо вскричала Зара. -Разве не одарила меня природа чувствами, более выразительными, чем слова? И разве не трепетали от моих криков те, кого не тронули бы мои жалобы и мольбы? Разве гордая женщина, приправлявшая свою благотворительность насмешками, которых, как она думала, я не слышу, не была по справедливости наказана тем, что самые сокровенные ее тайны узнавал ее смертельный враг? И тщеславный граф, хотя он стоит не больше, чем перо на его шляпе, и женщины и девушки, оскорблявшие меня насмешками, были – или легко могут быть – наказаны мною. Но есть человек, – добавила она, подняв глаза к небу, – который никогда не насмехался надо мною, благородный человек, который смотрел на бедную немую как на сестру и который, говоря о ней, всегда извинял и защищал ее. И ты мне говоришь, что я не должна любить его, что любовь к нему – безумие! Что ж, тогда я буду безумной, потому что буду любить его до последнего моего вздоха.
– Задумайся хоть на секунду, безрассудная девочка – безрассудная только в одном отношении, во всех других нет женщины совершеннее тебя, – задумайся о той блестящей карьере, которую я предлагаю тебе, если ты победишь свою безнадежную любовь. Пойми, что стоит тебе лишь пожелать – и ты станешь женою, законною женою герцога Бакингема. При моих способностях, при твоем уме и красоте – герцога неотразимо влекут к себе эти качества – ты очень скоро станешь одной из первых дам Англии, Последуй моему совету – он сейчас в смертельной опасности, ему не обойтись без помощи, чтобы восстановить свое былое могущество, и больше всего ему необходима наша помощь. Положись на меня, и сама судьба не в силах будет помешать тебе надеть корону герцогине.
– Корону из пуха одуванчика, обвитую его же листьями! – воскликнула Зара. – Я не знаю человека более легкомысленного, чем твой Бакингем. По твоей просьбе я встретилась с ним, и он мог бы показать себя человеком благородным и великодушным; по твоему желанию я выдержала испытание, ибо не страшусь опасностей, от которых отшатываются в страхе малодушные существа моего пола. И что же я нашла в нем? Низкого, жалкого развратника, чья страсть, подобно горящему жнивью, лишь тлеет и дымит, но не может ни согреть, ни сжечь своим огнем. Кристиан, если бы его корона лежала сейчас у моих ног, то я скорее подняла бы позолоченный имбирный пряник, нежели ее.
– Ты безумна, Зара, совершенно безумна, несмотря на твои способности и тонкое умение разбираться в вещах. Но оставим Бакингема. Разве ты ничем не обязана мне – мне, который избавил тебя от твоего жестокого хозяина акробата, дал тебе свободу и богатство?
– Да, Кристиан, – ответила она, – я многим обязана тебе. И если бы я не помнила твоих благодеяний, то давно бы предала тебя суровой графине, и, признаюсь, ото не раз приходило мне в голову. Она повесила бы тебя на одной из башен своего замка, предоставив твоим наследникам мстить хищным орлам, которые свили бы гнездо из твоих волос и вскормили своих птенцов твоим мясом.
– От души благодарю тебя за такую снисходительность, – сказал Кристиан. .
– Да, я всегда искренне хотела быть к тебе снисходительной, – продолжала Зара, – по не за твои благодеяния, ибо они были вызваны только себялюбивыми расчетами. Я тысячу раз отплатила за них моей преданностью и покорностью твоей роле, несмотря на все грозившие мне опасности. Еще недавно я уважала силу твоего духа, твою власть над своими страстями, твой ум, благодаря которому ты мог управлять волею других, начиная с фанатика Бриджнорта и кончая развратником Бакингемом. Вот почему я признавала тебя своим господином.
– Эти качества, – ответил Кристиан, – остались прежними, и с твоей помощью я докажу, что самые крепкие сети, которые сплели законы гражданского общества, чтобы ограничить природное достоинство человека, можно разорвать, как паутину.
– Пока тобою двигали благородные побуждения, – помолчав, продолжала Зара, – да, я считаю их благородными, хотя и необычными, ибо я создана, чтобы бесстрашно смотреть на солнце, лучей которого боятся бледные дочери Европы, я могла служить тебе; я следовала за тобой, пока ты был руководим жаждой мести или честолюбием. Но страсть к богатству, и еще добытому такими средствами! Как могу я сочувствовать таким целям? Разве ты не готов был служить сводником королю и принести для этого в жертву честь сироты-племянницы? Ты улыбаешься? Улыбнись еще раз, когда я спрошу: не с подобными ли намерениями ты приказал мне остаться в доме этого жалкого Бакингема? Улыбнись в ответ на мой вопрос, и, клянусь небом, кинжал мой пронзит твое сердце.
С этими словами она схватилась за рукоятку небольшого кинжала, спрятанного у нее на груди.
– Я улыбаюсь от презрения к такому гнусному обвинению, – ответил Кристиан. – Я не скажу тебе причины, но знай, что твоя честь и безопасность для меня дороже всего на свете. Правда, я хотел сделать тебя женой Бакингема, и нет сомнения: с твоим умом и красотою этого брака легко можно было бы добиться.
– Тщеславный льстец! – сказала Зара, смягчаясь, казалось, от лести, которую сама же презирала. – Ты будешь уверять меня, что ожидал, будто герцог предложит мне стать его женой. Но как ты смеешь так грубо обманывать меня, когда время, место и обстоятельства изобличают твою ложь? Как ты осмеливаешься снова говорить об этом, когда прекрасно знаешь, что в то время герцогиня была еще жива?
– Жива, но уже на смертном ложе, – ответил Кристиан. – Что же касается времени, места и обстоятельств, то если бы твои добродетели, моя Зара, зависели от них, ты не была бы тем, что ты есть. Я знал, что ты сумеешь за себя постоять, ибо ни за что не согласился бы подвергнуть тебя опасности ради того, чтобы завоевать симпатии герцога Бакингема или даже все английское королевство. Ты даже не представляешь себе, как ты мне дорога. Итак, согласна ли ты следовать моим советам и идти со мною?
Зара, или Фенелла, ибо наши читатели, верно, давно уже убедились, что это одно и то же лицо, опустила глаза и долго молчала.
– Кристиан, – сказала она наконец торжественным голосом, – если мои понятия о добре и зле дики и непоследовательны, то оправданием мне служит, во-первых, то, что я дика и порывиста от природы, ибо все существо мое постоянно охвачено жаром, который влило мне в кровь солнце моей родины; во-вторых, мое детство, проведенное в обществе фигляров, фокусников и шарлатанов; и, в третьих, моя юность, полная лжи и обмана, ибо я выполняла твой приказ только слушать, не сообщая никому своих мыслей. И в последней причине моих нелепых заблуждений, если они действительно нелепы, виноват только ты, Кристиан, ибо ради осуществления своих замыслов ты отдал меня графине и внушил мне, что первый долг мой на земле – отомстить за смерть отца, что сама природа повелевает мне ненавидеть и причинять боль той, которая кормит и ласкает меня, хотя точно так же она ласкала бы собаку или другую бессловесную тварь. Мне кажется так же – я буду с тобой откровенна, – что тебе было бы не так легко узнать свою племянницу в ребенке, удивительная ловкость которого приносила богатство жестокому шарлатану, и не очень просто удалось бы заставить его расстаться со своей рабыней, если бы ты сам не отдал меня ему во имя своих собственных целей, оставив за собой право забрать меня, когда тебе это понадобится. Ведь, поручив мое воспитание этому человеку, ты поступил так потому, что никто больше не мог бы научить меня притворяться немой, а тебе очень хотелось уготовить мне эту роль на всю жизнь.
– Ты несправедлива ко мне, Зара, – сказал Кристиан. – Я видел, что ты, как никто другой, способна выполнить задачу, необходимую для мести за смерть твоего отца. Я посвятил тебя, равно как и собственную жизнь, этой цели и связал с нею все свои надежды. Ты свято выполняла свой долг, пока безумная страсть к человеку, который любит твою двоюродную сестру…
– Который… любит… мою двоюродную сестру! – медленно повторила Зара (мы будем называть ее теперь ее настоящим именем), как будто слова сами срывались с ее губ. – Хорошо, пусть будет так! Еще раз я исполню твою волю, коварный человек, еще один только раз. Но берегись, не раздражай меня насмешками над тем, что я лелею в своих тайных помыслах – я говорю о моей безнадежной любви к Джулиану Певерилу, – не зови меня на помощь, когда задумаешь поймать его в западню. Ты и твой герцог будете горько проклинать тот час, когда доведете меня до крайности. Ты, наверно, думаешь, что я в твоей власти? Помни, что змеи моей знойной родины страшнее всего тогда, когда их хватаешь руками.
– Какое мне дело до Певерилов? – сказал Кристиан. – Их судьба меня интересует лишь постольку, поскольку она связана с судьбой обреченной женщины, руки которой обагрены кровью твоего отца. Их не постигнет ее участь, поверь мне. Я объясню тебе, как я это сделаю. Что же касается герцога, то жители Лондона считают его остроумным, солдаты – храбрым, придворные – учтивым и галантным. Почему же при его высоком положении и огромном богатстве ты отказываешься от возможности, которую я берусь тебе предоставить…
– Не говори об этом, – вскричала Зара, – если хочешь, чтобы перемирие наше – помни, это не мир, а только перемирие – не было нарушено сию же минуту!
– И это говорит, – воскликнул Кристиан, пытаясь в последний раз разжечь тщеславие этого удивительного существа, – та, которая выказывала такое превосходство над страстями человеческими, что могла равнодушно и безучастно проходить по залам богачей и тюремным камерам, никого не видя и никому не видимая, не испытывая зависти к счастью одних, не сочувствуя бедствиям других; та, что уверенным шагом, молча, несмотря ни на что, шла к своей цели!
– К своей цели? – переспросила Зара. – К твоей цели, Кристиан. Тебе нужно было выведать у заключенных средства, с помощью которых было бы легче осудить их; тебе нужно было, по сговору с людьми более могущественными, чем ты сам, проникнуть в чужие тайны, чтобы основать на них новые обвинения и поддержать великое заблуждение народа.
– Действительно, тебе был открыт доступ в тюрьму, как моему доверенному лицу, – сказал Кристиан, – и ради свершения великого переворота. А как ты использовала эту возможность? Только для того, чтобы тешить свою безумную страсть!
– Безумную? – переспросила Зара. – Будь так же безумен тот, кого я люблю, мы бы уже давно были далеко от ловушек, которые ты нам расставил. Все было готово, и теперь мы бы уже навсегда простились с берегами Англии.
– А бедный карлик? -спросил Кристиан. – Достойно ли было вводить в заблуждение это жалкое создание сладкими видениями и убаюкивать его дурманом? Разве я этого требовал?
– Я хотела сделать его моим орудием, – надменно ответила Зара. – Я слишком хорошо помнила твои уроки. Впрочем, не презирай его. Этого ничтожного карлика, игрушку моей прихоти, жалкого урода я предпочла бы твоему Бакингему. Этот тщеславный и слабоумный пигмей обладает горячим сердцем и благородными чувствами, которыми мог бы гордиться каждый.
