Текст книги "Певерил Пик"

Автор книги: Вальтер Скотт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 43 страниц)

Глава III

Не занимать нам глоток и желудков —

Достало бы веселья да еды!

Старинная пьеса

Даже в случаях самых заурядных и при полном достатке устройство большого пира в те дни не было таким легким делом, как ныне, когда хозяйке дома достаточно по своему усмотрению назначить прислуге день и час праздника. В те простодушные времена хозяйке полагалось входить во все подробности; и с небольшой галереи, сообщавшейся с ее комнатами и расположенной прямо над кухней, то и дело раздавался ее громкий голос, который, подобно голосу духа, предупреждающего моряков о приближении бури, заглушал звон горшков и кастрюль, скрипенье вертелов, стук костей и сечек, перебранку поваров и все прочие звуки, сопровождающие приготовления к парадному обеду.

Но все эти труды и хлопоты более чем удвоились при устройстве праздника в замке Мартиндейл, где верховный гений торжества был почти совершенно лишен средств, необходимых для достойного приема гостей. Деспотизм мужей в подобных случаях распространен повсеместно, и среди знакомых мне глав семейств едва ли найдется хоть один, который бы вдруг, в самое неподходящее время не объявил своей ни в чем не повинной спутнице жизни, что он пригласил какого-то пренеприятного

Майора Гранпетй

Зайти часам к пяти, -

к величайшему смятению этой дамы, а быть может, даже и к позору для ее хозяйства. Певерил Пик поступил еще более опрометчиво, ибо он велел своей жене созвать всех честных граждан округи в намок Мартиндейл на пир по случаю счастливого восстановления на престоле священной особы его величества, не объяснив как следует, откуда взять необходимые припасы. Олений заповедник был опустошен еще во время осады; голубятня никак не могла снабдить подобное пиршество; пруды, правда, кишели рыбой (что обитавшие по соседству пресвитериане считали весьма подозрительным обстоятельством), а многочисленные холмы и долины графства Дерби изобиловали дичью, однако все это могло служить лишь дополнением к парадному обеду, и управляющий с дворецким, единственные помощники и советчики леди Певерил, никак не могли придумать, где бы достать мяса на жаркое – наиболее существенную часть, так сказать основу всего пиршества. Дворецкий грозился принести в жертву упряжку добрых молодых волов, чему упpaвляющий, ссылаясь на их важную роль в сельском хозяйстве, оказывал упорное сопротивление; и кроткая, покорная супружескому долгу леди Певерил не могла мысленно не посетовать на беспечность своего отсутствующего супруга, который весьма необдуманно поставил ее в столь затруднительное положение.

Эта досада едва ли была справедливой – ведь человек отвечает лишь за те свои решения, которые он принял вполне свободно. Верноподданнические чувства сэра Джефри, равно как и многих других лиц, находившихся в том же положении, что и он, благодаря надеждам и страхам, победам и поражениям, борьбе и страданиям, которые вызваны были одною побудительной причиной и, так сказать, определялись одной исходной точкой, приняли характер сильной и всепоглощающей страсти; а поразительный и необычный поворот судьбы, не только удовлетворивший, но и далеко превзошедший самые смелые его надежды, вызвал на некоторое время опьянение верноподданническим восторгом, охватившее, казалось, всю страну. Сэр Джефри виделся с Карлом и его братьями и был принят веселым монархом с тою изысканной и искренней любезностью, которою король располагал к себе всех, кто с ним встречался; заслуги и достоинства рыцаря были оценены сполна, и ему намекнули, хоть прямо и не обещали, что он будет вознагражден. Так неужели можно было ожидать, что Певерил Пик, пребывая на верху блаженства, станет заботиться о том, где его жена раздобудет баранину и говядину для угощения соседей?

Однако же, к счастью для озабоченной дамы, нашелся человек, достаточно предусмотрительный, чтобы догадаться об ее затруднении. В ту самую минуту, когда леди Певерил с большою неохотой решилась занять у майора Бриджнорта сумму, необходимую для выполнения указаний своего супруга, и горько сожалела об этом отклонении от своей обычной строжайшей экономии, дворецкий (который, заметим кстати, после известия о высадке короля в Дувре еще ни разу не протрезвился) ворвался в комнату, щелкая пальцами и выказывая гораздо больше знаков восторга, нежели приличествовало в гостиной столь достойной леди.

– Что это значит, Уитекер? – с некоторою досадой спросила леди Певерил, ибо из-за этого вторжения ей пришлось прервать начатое письмо к соседу, содержащее неприятную для нее просьбу о займе. – Намерены ли вы отныне всегда вести себя подобным образом? Или вам что-нибудь приснилось?

– Мой сон предвещает удачу, – отвечал дворецкий, торжествующе взмахнув рукой, – и, смею надеяться, почище, чем сон фараона, хотя тоже насчет тучных коров.

– Прошу вас выражаться яснее или позвать кого-нибудь, кто сможет объяснить суть дела, – проговорила леди Певерил.

– Клянусь жизнью, сударыня, мои новости могут говорить сами за себя! – воскликнул дворецкий. – Разве вы не слышите, как они мычат? Разве вы не слышите, как они блеют? Пара жирных волов и десяток отличных баранов! Теперь замок обеспечен провиантом, и мы смело можем ожидать осады, а Гезерилу будет на чем вспахивать свое проклятое поле.

Не расспрашивая далее своего не в меру оживленного слугу, леди Певерил встала, подошла к окну и в самом деле увидела волов и баранов, которые вызвали ликование Уитекера.

– Откуда они взялись? – с удивлением спросила она.

– Пусть кто хочет ломает себе над этим голову, – отвечал Уитекер. – Погонщик был с запада; он сказал, что один друг прислал их, чтоб ваша милость могли приготовить пир; он ни за что не захотел остаться выпить, мне очень жаль, что он не остался выпить; умоляю вас, миледи, простите, что я не притащил его за уши выпить, да только я не виноват.

– В этом я готова присягнуть, – заметила леди Певерил.

– Клянусь богом, сударыня, уверяю вас, что я не виноват, -повторял усердный дворецкий, -я сам выпил за его здоровье кружку двойного эля, чтобы наш замок, не дай бог, не уронил своей репутации, хотя я успел уже с утра приложиться. Истинная правда, сударыня, клянусь богом!

– Полагаю, что это вас не очень затруднило, – сказала хозяйка, – но не думаете ли вы, Уитекер, что было бы гораздо лучше, если б вы в доказательство своей радости не так часто напивались и поменьше божились?

Прошу прощения, миледи, – почтительно возразил Уитекер, – надеюсь, я свое место знаю. Я всего лишь покорный слуга вашей милости и понимаю, что мне не пристало пить и божиться так, как ваша милость, то есть, я хотел сказать, как его благородие сэр Джефри. Но только, если я не стану пить и божиться, как полагается мне по званию, откуда люди будут знать, что я – управляющий Певерила Пика и, осмелюсь доложить, также его дворецкий – ведь с тех пор как старый Спиготс был убит на северо-западной башне с пивною кружкой в руке, у меня хранятся ключи от винного погреба. Как же, по-вашему, люди смогут отличить старого кавалера-роялиста вроде меня от какого-нибудь мошенника круглоголового, который только и знает, что поститься да читать молитвы, если мы не будем пить и божиться, как прилично нашему званию? Леди Певерил промолчала, отлично зная, что слова ни к чему не поведут, а затем объявила дворецкому, что желает пригласить на торжественный обед лиц, поименованных в списке, который она ему вручила.

Вместо того чтобы принять список с молчаливой покорностью, как то свойственно нынешним мажордомам, . Уитекер подошел к окну, надел очки и принялся его читать. Он пробормотал одобрительным тоном значившиеся вначале имена знатных кавалеров-роялистов округи, остановился и фыркнул, дойдя до имени Бриджнорта, однако . тут же сказал: «Он добрый сосед, его можно». Но, прочитав имя и фамилию Ниимайи Солсгрейса, пресвитерианского пастора, Уитекер совсем потерял терпение и заявил, что скорее бросится в Элдонский провал , нежели допустит, чтобы этот наглый пуританский филин, захвативший кафедру правоверного священнослужителя, посмел осквернить замок Мартиндейл своим посланием или личным присутствием.

– Этим гнусным лопоухим лицемерам и без того довольно помогал попутный ветер! – воскликнул он, сопроводив свои слова крепкою бранью. – Теперь фортуна улыбается нам, и не будь я Ричард Уитекер, если мы не сведем с ними старые счеты.

– Вы злоупотребляете своею долгой службой и отсутствием вашего господина, Уитекер. В противном случае вы не осмелились бы так говорить со мною, – сказала леди Певерил.

Хотя строптивый дворецкий был чрезвычайно возбужден, от него не укрылась несвойственная леди Певерил Дрожь в голосе, и как только он заметил, что глаза ее засверкали, а щеки разгорелись, запальчивость его тотчас же остыла.

– Ах, чума меня побери, ведь я и в самом деле прогневил миледи! – вскричал он. – Я этого вовсе не хотел. Покорнейше прошу прощения! Это не Дик Уитекер посмел противиться вашим приказаниям, а всего лишь вторая кружка двойного эля. С тех пор как наш король благополучно водворился на престоле, мы, как известно вашей милости, кладем в пиво двойную порцию солода. Сказать по чести, фанатик противен мне ничуть не меньше, чем дьявол со своим раздвоенным копытом, но ваша милость вольны пригласить в замок Мартиндейл хоть самого дьявола и даже послать меня с приглашением к адским вратам, ежели вашей милости будет угодно.

Итак, приглашения были разосланы по должной форме, после чего велено было зажарить одного из волов на рыночной площади деревушки Мартиндейл-Моултрэсси, расположенной к востоку от обоих имений, которым она была обязана своим двойным именем, – почти на равном расстоянии от обоих, так что если б линия, мысленно проведенная от одного имения к другому, служила основанием треугольника, то деревня находилась бы на вершине острого угла. Вследствие недавнего перемещения части певериловских владений, сэр Джефри и Бриджнорт почти поровну поделили между собой вышеозначенную деревню, и потому леди Певерил не сочла удобным оспаривать право соседа пожертвовать несколько больших бочек пива на общее торжество.

Между тем она невольно заподозрила, что именно Бриджнорт был тем неизвестным другом, который избавил ее от затруднительного положения, прислав необходимый провиант, и потому очень обрадовалась, когда визит майора накануне предстоящего торжества предоставил ей случай его поблагодарить.

Глава IV

Я против тостов: доброе вино

Хвалить не нужно – мы без предисловий

Привыкли пить. Не веришь – прикажи

Подать мне кварту: в глотке не застрянет!

Старинная пьеса

Майор Бриджнорт в чрезвычайно категорических выражениях отклонил благодарность леди Певерил за провиант, который так своевременно появился в замке. Вначале он, казалось, даже не понял, о чем идет речь, а когда она объяснила ему суть дела, привел весьма убедительные доказательства того, что ни в малейшей степени не причастен к присланным дарам, и леди Певерил пришлось ему поверить, ибо майор, человек честный и прямодушный, не привык облекать свои мысли в изящно-витиеватую форму, отличался почти квакерской откровенностью и потому не стал бы говорить неправду.

– Впрочем, сударыня, мой визит и в самом деле имеет некоторое касательство к завтрашнему торжеству, – сказал он.

Леди Певерил приготовилась слушать, но, видя, что гость ее находится в замешательстве, вынуждена была просить его объясниться.

– Сударыня, – проговорил майор, – как вам, вероятно, известно, те из нас, кто чувствует наиболее тонко, испытывают сомнения по поводу некоторых обычаев, кои распространены на всех ваших праздниках столь широко, что вы, если можно так выразиться, настаиваете на их соблюдении, словно это символ веры, и чрезвычайно обижаетесь, если ими пренебрегают.

– Я полагаю, майор Бриджнорт, – отвечала леди Певерил, которой был не совсем ясен ход рассуждений соседа, – я полагаю, что мы, как гостеприимные хозяева, постараемся избежать всяких напоминаний и намеков на прежние разногласия.

– Ваша искренность и учтивость, миледи, позволяет нам питать такие надежды, – сказал Бриджнорт, – но я вижу, что вы не совсем меня поняли. Я имел в виду обычай произносить тосты и пить за здоровье друг друга крепкие напитки. Обычай этот большинство из пас считает излишним и греховным подстрекательством к распутству и чрезмерному потреблению спиртного. Сверх того, если верить ученым богословам, он заимствован из обихода ослепленных язычников, кои совершали возлияния, заклиная при этом своих идолов, а потому может по справедливости почитаться языческим и бесовским.

Леди Певерил уже успела перебрать все причины, которые могли бы внести разлад в предстоящее торжество; однако последнее, чрезвычайно забавное, хотя и роковое, несоответствие в правилах поведения на пирах совершенно ускользнуло у нее из памяти. Она попыталась успокоить майора, который нахмурил брови с видом человека, решившегося твердо стоять на своем.

– Я готова допустить, уважаемый сосед, что обычай этот по меньшей мере празден и может даже сделаться пагубным, если он ведет к излишествам в употреблении спиртного, что, впрочем, вполне может произойти и без такого обычая, – возразила она. – Однако мне кажется, что, когда привычка эта не имеет подобных последствий, она вполне невинна и представляет собою лишь общепринятый способ выражать добрые пожелания друзьям и верноподданнические чувства нашему монарху; и, не пытаясь принудить к чему-либо тех, кто думает иначе, я просто не знаю, как я могла бы лишить своих гостей и друзей права по старинному английскому обычаю выпить за здоровье короля или за здоровье моего супруга.

– Сударыня, если следовать тому установлению, которое старее других, то самое старинное из всех английских установлений – это папизм; но, к счастью, мы, в отличие от отцов наших, погруженных во мрак, не обречены блуждать во тьме, а, напротив, должны следовать по пути, озаренному светом, воссиявшим внутри нас самих. Я сам имел честь сопровождать лорда – хранителя печати Уайтлока, когда на обеде у оберкамергера Швеции он решительно отказался пить за здоровье королевы Христины, рискуя не только нанести оскорбление присутствующим, но и поставить под угрозу самую цель своего визита. Между том этого никак нельзя было бы ожидать от столь мудрого человека, если бы он считал подобную угодливость невинной мелочью, а не греховным и заслуживающим осуждения поступком.

– При всем уважении к Уайглоку, – отвечала леди Певерил, – я остаюсь при своем мнении, хотя, видит бог, отнюдь не одобряю пьянство и разгул. Я охотно пойду навстречу вашим пожеланиям и не стану поощрять все прочие тосты; но неужто нельзя будет провозгласить тост за здоровье короля и Певерила Пика?

– Я не осмелюсь воскурить даже одну девяносто девятую долю грана фимиама на алтаре, воздвигнутом а честь сатаны, – возразил Бриджнорт.

– Как, сэр! – воскликнула леди Певерил. – Вы сравниваете нашего короля Карла и моего благородного супруга и повелителя с сатаною?

– Прошу прощения, сударыня, – отвечал Бриджнорт, – я ничего подобного и в мыслях не имел. Я от всей души желаю доброго здравия королю и сэру Джефри в буду молиться за них обоих. Однако я не вижу, какая может проистечь польза для их здоровья, если я стану причинять ущерб своему собственному, поглощая содержимое четвертных бутылей.

– Коль скоро мы не можем согласиться на этот счет, – промолвила леди Певерил, – мы должны изыскать способ не нанести обиды ни той, ни другой стороне. Постарайтесь пропускать мимо ушей тосты наших сторонников, мы же, в свою очередь, не будем обращать внимания на ваше молчание.

Но даже и такое соглашение никоим образом не могло удовлетворить Бриджнорта, который считал его потворством Вельзевулу. Его природное упрямство еще усилилось после беседы с его преподобием Солсгрейсом, который, несмотря на все свои достоинства, с необычайным упорством цеплялся за мелкие предрассудки своей секты и, опасаясь, что новый переворот укрепит власть папизма, прелатов и Певерила Пика, естественно стремился предостеречь свою паству, дабы она не угодила в лапы волка. Он был чрезвычайно недоволен тем, что майор Бриджнорт, неоспоримый глава местных пресвитериан, вверил свою единственную дочь, как он выражался, попечениям жены ханаанской, и без обиняков объявил ему, что не одобряет его намерения пировать с вероотступниками и считает все это торжество в капище нечестивых не чем иным, как весельем в доме Арсы.

Упрек пастора заставил майора Бриджнорта усомниться, следовало ли ему с такой готовностью, какую он выказал в первом порыве благодарности, вступать в близкие отношения с обитателями замка Мартиндейл; однако гордость не позволила ему признаться в том Солсгрейсу, и лишь после продолжительного спора они согласились явиться на праздник, но не иначе, как при условии, что в их присутствии не будут предлагать никаких тостов. Поэтому Бриджнорт, как уполномоченный и представитель своей партии, решил никоим образом не поддаваться увещаниям, что весьма смутило леди Певерил. Она ужо начала искренне сожалеть о том, что, преисполненная лучшими чувствами, разослала свои приглашения, ибо отказ пресвитериан должен был пробудить все прежние раздоры и, быть может, вызвать новое кровопролитие между людьми, которые уже много лет не воевали друг с другом. Уступить пресвитерианам – значило бы нанести смертельное оскорбление партии кавалеров-роялистов, и в особенности сэру Джефри, ибо они считали делом чести предлагать тосты и понуждать к тому всех прочих. – точно так же, как пуритане почитали своим священным долгом отказываться от того и от другого. В конце концов леди Певерил решила переменить разговор, послала за дочерью майора Бриджнорта и усадила девочку на колени к отцу. Эта уловка имела успех, ибо, хотя облеченный высокими полномочиями майор твердо стоял на своем, отец, подобно губернатору Тилбери, смягчился и обещал склонить своих друзей к уступке. Последняя состояла в том, что сам майор, его преподобие Солсгрейс и те их друзья, кто строго придерживался пуританских догматов, составят отдельное общество в большой гостиной, залу же займут веселые кавалеры-роялисты, причем обе стороны будут совершать своп возлияния так, как велит им совесть пли обычай.

Когда этот важный вопрос был разрешен, майору Бриджнорту стало гораздо легче. Он считал делом совести упорно настаивать на своем и потому искренне обрадовался, когда отпала, казалось бы, неотвратимая необходимость обидеть леди Певерил отказом от ее приглашения. Бриджнорт оставался в замке долее обыкновенного, разговаривая и улыбаясь больше, чем то было в его обычае. Возвратившись домой, он прежде всего известил священника и его паству о достигнутом соглашении, причем дал понять, что это дело решенное и обсуждению не подлежит. Влияние его на пуритан было настолько велико, что, хотя пастору очень хотелось провозгласить отделение партий и воскликнуть: «По шатрам, о Израиль!», он убедился, что не может рассчитывать на достаточную поддержку, и поэтому решил не восставать против единодушного согласия с предложением их посла.

Тем не менее обе партии были взбудоражены исходом посольства майора Бриджнорта, и возникло столько сомнений и щекотливых вопросов, что леди Певерил (быть может, единственный человек, действительно желавший их примирить) в награду за свои добрые намерения навлекла на себя недовольство обеих сторон и имела все основания раскаиваться в том, что хотела сблизить Монтекки и Капулетти графства Дерби на совместном торжестве.

Поскольку решено было, что гости составят два отдельных общества, начался спор о том, кто должен войти в замок первым. Этот предмет сильно встревожил леди Певерил и майора Бриджнорта, ибо в случае, если и тем и другим пришлось бы двигаться по одной дороге и входить в одни ворота, между ними могла разгореться страшная ссора еще прежде, чем они достигнут помещений, отведенных для пиршества. Хозяйка нашла, как ей казалось, превосходный способ предупредить возможность подобного столкновения: она распорядилась открыть кавалерам-роялистам главные ворота, тогда как круглоголовые должны были войти в замок через большую брешь, пробитую во время осады в крепостной стене, – через нее теперь гоняли на пастбище стадо. С помощью этой уловки леди Певерил надеялась избежать риска, сопряженного со встречей обеих партий, которые непременно принялись бы оспаривать право первенства. Заодно было улажено еще много незначительных пунктов – к великому удовлетворению пресвитерианского пастыря, который в длинной проповеди на тему о брачной одежде всячески старался внушить своим слушателям, что это библейское выражение означает не только одеяние, но также и соответствующее расположение духа, приличествующее мирному торжеству, и потому убеждал прихожан, невзирая на заблуждения несчастных, ослепленных злодеев роялистов, с которыми им на следующий день предстояло так или иначе вкушать еду и питье, оказывать последним всяческое снисхождение, дабы не нарушить спокойствия Израиля.

Почтенный доктор Даммерер, насильственно лишенный своего прихода, викарий епископальной церкви Мартиндепл-Моултрэсси, прочитал кавалерам-роялистам проповедь на ту же тему. До мятежа он был приходским священником и состоял в большом фаворе у сэра Джефри не столько по причине своей приверженности догматам и глубокой учености, сколько благодаря непревзойденному искусству играть в шары и вести оживленную беседу за кружкою пива и трубкой в долгие октябрьские вечера. Именно благодаря этим талантам доктор удостоился чести войти в составленный Джоном Уайтом список бесстыжих, несведущих и распутных служителей англиканской церкви, коих тот поносил на чем свет стоит за тяжкий грех – участие в азартных играх и в мирских забавах своих прихожан. Когда партия короля начала терять почву под ногами, доктор Даммерер покинул свой приход, явился в военный лагерь и, заняв должность капеллана в полку сэра Джефри, неоднократно имел случай доказать, что под его грузной физической оболочкой скрывается смелое и мужественное сердце. Когда все рухнуло и доктор Даммерер вместе с большей частью верных королю священников был лишен своего прихода, он перебивался с хлеба на воду, то ютясь на чердаке у старых товарищей по университету, деливших с ним и ему подобными жалкие средства к существованию, которые еще оставались у них в эти тяжелые времена, то скрываясь в усадьбах угнетенных и подвергшихся секвестрации дворян, уважавших его за силу характера и страдания. После восстановления на престоле короля доктор Даммерер вышел из своего последнего убежища и поспешил в замок Мартиндейл, чтобы насладиться торжеством, которое принес ему этот счастливый поворот судьбы.

Он явился в замок в полном священническом облачении и был горячо принят местным дворянством, чем сильно встревожил и без того перепуганную партию, еще недавно стоявшую у власти. Правда, доктор Даммерер (честный и достойный человек) не питал несбыточных надежд относительно своего повышения или продвижения по службе, однако же возможность того, что ему возвратят приход, из коего он был изгнан под весьма неосновательным предлогом, серьезно угрожала пресвитерианскому пастору, которого теперь нельзя было рассматривать иначе, как самозванца. Таким образом, интересы обоих священников были столь же противоположны, сколь и чувства их паствы, – еще одно роковое препятствие задуманному леди Певерил обширному плану всеобщего примирения.

Тем не менее, как мы уже успели заметить, доктор Даммерер вел себя в этом случае не менее благородно, чем завладевший его приходом пресвитерианин. Правда, в проповеди, произнесенной им в зале Мартиндейла в присутствии нескольких наиболее знатных семейств кавалеров, а также стайки деревенских ребятишек, сбежавшихся в замок поглазеть на невиданного дотоле священнослужителя в рясе и стихаре, он пустился в пространные рассуждения о множестве злодейств, совершенных мятежною партией в недавние злополучные времена, и всячески восхвалял миролюбие и милосердие почтенной хозяйки замка, снизошедшей до того, чтобы дружелюбно и гостеприимно открыть двери своего дома людям, чей образ мыслей привел к убийству короля, к лишению жизни и имущества верных ему граждан, а также к разграблению и разрушению церкви божией. Однако затем доктор Даммерер снова весьма удачно свел все это на нет, заметив, что, коль скоро по велению милостивого, недавно восстановленного на престоле монарха и по желанию достоуважаемой леди Певерил им надлежит на время примириться с этим строптивым и непокорным племенем, было бы весьма похвально, если бы все верные вассалы избегали предметов, могущих вызвать распри с этими сынами Семея. Сей последний урок терпимости он подкрепил утешительным уверением, что бывшие мятежники не смогут долго воздерживаться от своих бунтарских происков, в каковом случае приверженцы короля будут оправданы перед богом и человечеством, если сотрут их с лица земли.

Внимательные наблюдатели необычайной эпохи, из которой мы заимствовали описанные в этой повести события, оставили нам свидетельства того, что обе проповеди, которые, без сомнения, сильно расходились с намерениями произносивших их почтенных священнослужителей, способствовали скорее разжиганию споров между двумя партиями, нежели их примирению. При таких недобрых предзнаменованиях, которые не могли не вызвать мрачных предчувствии у супруги сэра Джефри, наступил наконец день праздника.

Как бы желая показать свою силу и многочисленность, приверженцы обеих партий, каждая из которых образовала нечто вроде торжественного шествия, приближались к замку Мартиидейл по двум различным дорогам; при этом их платье, наружность и манеры настолько отличались друг от друга, что казалось, будто веселые свадебные гости и печальные плакальщики движутся с разных сторон к одному и тому же месту.

Партия пуритан была гораздо малолюднее, что объяснялось двумя важными причинами. Прежде всего она несколько лет была у кормила правления и, разумеется, утратила любовь простонародья, которое никогда не испытывает привязанности к тем, кто, обладая непосредственной властью, зачастую вынужден употреблять ее для того, чтобы сдерживать его порывы. К тому же английские поселяне всегда отличались склонностью к забавам на открытом воздухе, а также веселым и общительным нравом, что заставляло их роптать на суровость фанатических проповедников, а кроме того, они были в не меньшей степени недовольны военным деспотизмом генералов Кромвеля. Во-вторых, народ всегда непостоянен, и возвращение короля, сулившее перемены, уже одним тем стало желанно. В это время пуритан покинул также многочисленный класс мыслящих и благоразумных людей, которые были привержены к ним до тех пор, покуда им сопутствовала удача. Эти мудрецы, получившие в ту пору прозвище Прислужников Провидения, почитали смертным грехом поддерживать какое бы то ни было дело, переставшее пользоваться милостями судьбы.

Однако, покинутые непостоянными и себялюбцами, пуритане с их горячим воодушевлением, стойкой приверженностью принципу, уверенностью в чистоте собственных побуждений, с истинно английской гордостью и мужеством, которые заставляли их держаться своих прежних правил тем более твердо, чем сильнее бушевала вокруг них буря, – подобно путешественнику из притчи, зябко кутавшемуся в плащ, – все еще сохранили в своих рядах много людей, которые продолжали внушать уважение и страх уже не числом, а лишь силою своего характера. Это были большей частью мелкопоместные дворяне, а также купцы, возвысившиеся благодаря трудолюбию и удаче в торговле или в разработке рудников, – люди, которых особенно оскорбляет преимущественное положение аристократии и которые обычно с особой запальчивостью отстаивают свои права. Одежда пуритан почти всегда отличалась чрезмерной простотою и скромностью или бросалась в глаза нарочитой непритязательностью и небрежностью. Темный цвет плащей – от тускло-серого до совершенно черного; широкополые шляпы с высокими тульями; длинные шпаги, подвешенные к простому поясному ремню – без бантов, пряжек, темляков или каких-либо иных побрякушек, которыми кавалеры любили украшать свои испытанные рапиры; коротко остриженные волосы, из-под которых торчали казавшиеся непомерно длинными уши, и, наконец, суровая и мрачная сосредоточенность облика – все это свидетельствовало об их принадлежности к тем исполненным решимости и бесстрашия фанатикам, каковые, ниспровергнув прежний порядок, ныне более чем подозрительно созерцали тот, что столь неожиданно явился ему на смену. Лица пуритан были угрюмы, но в них не замечалось ни уныния, ни тем более отчаяния. Они напоминали старых воинов, потерпевших поражение, которое, быть может, остановило их на пути к славе и ранило их гордость, но не в какой мере не лишило их мужества.

Меланхолия, которая теперь постоянно омрачала чело майора Бриджнорта, делала его как нельзя более подходящим предводителем общества, двигавшегося к замку из деревни. Когда пуритане достигли места, откуда им следовало свернуть в окружавший замок лес, они вдруг почувствовали себя униженными, словно им пришлось уступить дорогу своим старым врагам кавалерам, которых они столь часто побеждали. Поднимаясь по извилистой тропе, где ежедневно проходило стадо, они сквозь просеку увидели ров, наполовину заваленный обломками крепостных стен, и пролом в углу большой четырехугольной башни, одна часть которой обвалилась, а другая, в виде причудливых руин, грозящих каждую минуту обрушиться, нависла над огромною пробоиной в стене. При этом зрелище, напомнившем им о победах прежних дней, пуритане молча обменялись суровыми улыбками. Холдфаст Клегг, мельник из Дерби, который сам участвовал в осаде, показал на брешь и с мрачной улыбкой обратился к его преподобию Солсгрейсу:

– Когда я своими руками ставил пушку, которую Оливер навел на эту башню, не думал я, что нам придется, словно лисицам, карабкаться по тем самым стенам, которые мы захватили с помощью наших луков и копий. По мне, так этим злодеям роялистам уже хватит затворять перед нами ворота да задирать свои носы.

– Терпение, брат мой, терпение, и да снизойдет мир на твою душу, – отозвался Солсгрейс. – Не в унижении поднимаемся мы к этому капищу нечестивых – ведь мы проходим через врата, которые господь открыл праведным.

Речь пастыря была подобна искре, упавшей на порох. Скорбные лица путников тотчас же прояснились, и, усмотрев в словах его знамение господне, проливающее свет на нынешнее их положение, все они дружным хором затянули один из тех торжественных псалмов, которыми израильтяне прославляли дарованные им богом победы над язычниками, населявшими обетованную землю: