Текст книги "Певерил Пик"

Автор книги: Вальтер Скотт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 43 страниц)

– Что же в таком случае следует предпринять для своей безопасности? – спросил Джулиан, желая выведать, к чему клонит незнакомец.

– Следовать советам мудрых врачей, – гласил ответ.

– И в качестве такового вы предлагаете мне своп совет? – осведомился Певерил.

– Извините, молодой человек, – надменно произнес незнакомец. – Я не вижу причины поступать таким образом. Я не состою врачом при вашей особе, – добавил он прежним тоном, – не получаю от вас жалованья и не даю вам советов; я только говорю, что вы поступили бы благоразумно, если бы подумали, к кому за ними обратиться.

– Но где и от кого могу я их получить? – спросил Джулиан. – Я брожу по этой местности как во сне – до такой степени она переменилась за несколько месяцев. Люди, прежде интересовавшиеся только собственными делами, теперь занимаются государственной политикой; те же, кто прежде боялся только лечь спать на голодный желудок, теперь дрожат в предчувствии необычайных и внезапных переворотов, угрожающих королевству. И в довершение всего я встречаю незнакомца, который знает мое имя и мои намерения и который сперва, не спрашивая моего согласия, пристает ко мне, а потом отказывается объяснить мне, в чем дело, и угрожает самыми страшными доносами.

– Если б у меня были столь гнусные намерения, то, уж поверьте, я бы не дал вам нити, чтобы распутать этот клубок, – сказал незнакомец. – Но будьте же благоразумны, поедемте со мной. Неподалеку отсюда есть небольшая таверна, где мы переночуем в совершенной безопасности, если, разумеется, вы можете положиться на слово незнакомца.

– Но ведь вы сами только что старались остаться незамеченным. Как же вы можете покровительствовать мне? – спросил Джулиан.

– П-ф-ф! Я всего только хотел заткнуть рот болтливой трактирщице, и таким способом, который лучше всего действует на людей подобного разбора. Что же касается Топэма и его ночных филинов, то пускай охотятся на другую дичь, помельче.

Певерил невольно подивился спокойствию и равнодушию незнакомца, который, казалось, свысока смотрел на окружавшие его опасности; обдумав положение, наш герой решил остаться с мистером Гэнлессом по крайней мере на эту ночь, постаравшись узнать, кто он на самом деле и к какой партии принадлежит. Смелые и вольные речи незнакомца никак не вязались с опасным, хотя и прибыльным в тогдашние времена ремеслом доносчика. Без сомнения, эти люди умели принимать любую личину, чтобы втереться в доверие своих жертв, однако Джулиану казалось, что притвориться таким смелым и откровенным просто невозможно. Поэтому, с минуту подумав, он отвечал!

– Я принимаю ваше предложение, сэр, хотя, доверяясь вам, по всей вероятности, поступаю легкомысленно и опрометчиво.

– Но ведь и я доверяюсь вам, – возразил незнакомец. – Разве наше доверие не взаимно?

– Нет, совсем напротив. Я вас совершенно не знаю, тогда как вы, зная, что я Джулиан Певерил, уверены, что можете путешествовать со мною в полной безопасности.

– Черта с два! – воскликнул его спутник. – Путешествовать с вами так же безопасно, как стоять рядом с зажженной петардой, которая каждую секунду может взорваться. Разве вы не сын Певерила Пика, с именем которого прелаты и папизм связаны так тесно, что в Дербишире все старые бабы обоего пола кончают свои молитвы просьбой об избавлении их от этих трех зол? Разве вы едете не от католички графини Дерби и разве в карманах у вас не сидит вся армия острова Мэн, вооруженная до зубов, с военными припасами, обозом и с целым парком полевой артиллерии?

– Надо полагать, что, если бы у меня был такой груз, я, наверно, не ехал бы на этой кляче, – засмеялся Джулиан. – Что ж, ведите меня, сэр. Я вижу, мне придется подождать, пока вы не удостоите меня своим доверием, ибо вам уже так хорошо известны мои дела, что в моем доверии вы не нуждаетесь.

– В таком случае allons note 38Note38
  Едем (франц.).


[Закрыть], – сказал его спутник. – Пришпорьте свою лошадь и натяните повод, чтобы она не тыкалась носом в землю. Нам осталось не больше четверти мили до харчевни.

Всадники прибавили шагу и скоро доехали до маленькой уединенной таверны, о которой говорил Гэнлесс. Когда перед ними мелькнул огонек, незнакомец, словно вспомнив что-то, заметил:

– Кстати, вам надо придумать себе имя; путешествовать под вашим именем небезопасно, ибо хозяин этой таверны – старинный приверженец Кромвеля. Как же вы себя назовете? Мое имя теперь будет Гэнлес…

– Я не вижу нужды ни в каком имени, – возразил Джулиан. – Мне не хочется скрываться под чужим именем, тем более что я могу встретить людей, которые меня знают.

– Тогда я буду называть вас Джулианом, – сказал Гэнлесс, – потому что, услышав имя Певерила, хозяин ночует запах идолопоклонства, заговора, костра в Смитфилде, рыбы по пятницам, убийства сэра Эдмондсбери Годфри и адского пламени.

Беседуя таким образом, они спешились под большим развесистым дубом, в виде балдахина осенявшим скамью, на которой пили пиво и которая в более ранний час стонала под тяжестью ежедневного сборища деревенских политиков. Соскочив с седла, Гэнлесс свистнул особенным образом, и из дома ответили таким же пронзительным свистом.

Глава XXII

Он по одежде был простой крестьянин,

Однако пережаренного мяса

И в рот не брал – разборчив, что твой граф!

«Харчевня»

Человек, который вышел из дверей маленькой таверны навстречу Гэнлессу, пропел следующую строфу из старинной баллады:

– Здорово, друг Диккон!

Как время провел?

Привел ли невесту

За свадебный стол?

Гэнлесс отвечал ему на тот же лад:

– Недаром, друг Робин,

Потратил я день -

В силки для зайчихи

Попался олень!

– Стало быть, ты промахнулся? – спросил хозяин.

– Да нет же, – отвечал Гэнлесс, – но ты только и думаешь что о своем процветающем ремесле – разрази его чума, хоть оно и вывело тебя в люди.

– Человеку надо чем промышлять, Дик Гэнлесс.

– Ладно, ладно, – сказал Гэнлесс. – Прими получше моего друга. Ужин готов?

– Благоухает, словно жертва. Шобер превзошел самого себя. Этот парень – просто клад! Дайте ему свечку ценой в один фартинг, и он приготовит вам отличный ужин. Милости просим, сэр. Друзья наших друзей наши друзья, как говорят у нас на родине.

– Сперва надо позаботиться о лошадях, – сказал Певерил, который не знал, что и думать о своих собеседниках, – после чего я к вашим услугам.

Гэнлесс свистнул еще раз; явился конюх, который занялся лошадьми, а путешественники вошли в таверну.

Общая зала бедной таверны была обставлена так, чтобы приспособить ее для приема постояльцев познатнее.

Здесь стояли буфет, софа и еще кое-какая мебель, более приличная, чем можно было ожидать по виду дома. На столе была постлана скатерть из тончайшего камчатного полотна и лежали серебряные ложки и вилки. С удивлением заметив все это, Джулиан внимательно посмотрел на своего спутника и еще раз убедился (быть может, но без помощи воображения), что Гэнлесе, хоть и весьма неказистый на вид и бедно одетый, обладал тою неуловимой легкостью в обращении, которая свойственна лишь людям благородным или привыкшим вращаться в лучшем обществе. Его товарищ, которого он называл Уилом Смитом, был высок ростом, недурен и гораздо лучше одет, но не отличался такой непринужденностью манер и должен был восполнять этот недостаток чрезмерной самоуверенностью. Кем могли быть эти двое, Певерил даже не пытался угадать. Ему оставалось только следить за их поступками и разговором.

Пошептавшись с Гэнлессом, Смит сказал:

– Теперь мне надо пойти присмотреть за лошадьми и дать Шоберу минут десять, чтоб он мог окончить свое дело.

– Разве он не придет нам прислуживать? – спросил Гэнлесе.

– Кто? Он? Подавать тарелки? Наполнять стаканы? Нет, ты забыл, о ком говоришь. Такое приказание заставило бы его проткнуть себя шпагой. Он и так уже в отчаянии от того, что не удалось достать раков.

– Неужто? – вскричал Гэнлесе– Не дан бог, чтоб я усугубил это несчастье. Итак, в конюшню; пойдем посмотрим, как лошади поедают свой ужин, пока наш готовится на кухне.

Они отправились в маленькую конюшню, которую спешно снабдили всем необходимым для четырех превосходных лошадей. Конюх, о котором мы говорили, при свете толстой восковой свечи чистил лошадь Гэнлесса.

– Я по этой части католик, – засмеялся Гэнлесе, заметив, что Певерил удивлен этим странным обстоятельством, – лошадь – мой ангел-хранитель, и потому я ставлю ей свечку.

– Я не требую таких же почестей для моей лошаденки; но седло и уздечку снять с нее все же нужно. Схожу-ка сделаю это – она, я вижу, стоит вон там, за старым курятником, – сказал Певерил.

Предоставьте это дело мальчишке – ваша лошадь не стоит того, чтобы ею занимался кто-либо другой, – отозвался Смит. – Если вы отстегнете хоть одну пряжку, то так пропахнете конюшней, что не сможете отличить рагу от ростбифа.

– Я всегда любил ростбиф так же, как рагу, – отозвался Певерил, отправляясь заняться делом, которое в случае нужды должно оказаться по плечу каждому молодому человеку, – и пусть моя кляча лучше жует сено и овес, чем железные удила.

Расседлывая лошадь и кладя ей подстилку, он услышал, как Смит сказал Гэнлессу:

– Клянусь честью, Дик, ты ошибся так же, как бедняга Слендер: прозевал Анну Пейдж и привез к нам неуклюжего верзилу почтальона.

– Тс-с, он тебя услышит, – зашикал Гэнлесс. – Всему есть свои причины, и все идет хорошо. Но прошу тебя, вели своему конюху помочь ему.

– Что ж я, по-твоему, спятил? – вскричал Смит. – Приказать Тому Бикону, Тому из Ньюмаркета, Тому, которому цены нет, дотронуться до такой мерзкой животины? Клянусь честью, он тотчас же меня бросит! Скажи спасибо, что он согласился почистить твою лошадь, а если ты не будешь обходиться с ним уважительно, завтра тебе придется стать конюхом самому.

– Должен сказать тебе, Уил, – отозвался Гэнлесс, – что нет на свете другого такого бедного джентльмена, которого бы объедала подобная шайка никчемных, дерзких и гнусных негодяев и бездельников.

– Никчемных? Вот уж неправда, – возразил Смит. – Каждый из моих молодцов делает свое дело так хорошо, что было бы грешно заставлять его делать что-либо другое; не то что твои мастера на все руки, от которых нет никакого толку. Однако я слышу сигнал Шобера. Этот щеголь играет на лютне песню «Eveillez vous, belle endormie» note 39Note39
  «Проснитесь, спящая красавица» (франц.),


[Закрыть]. Эй, мистер Как-вас-там, – обратился он к Певерилу, – возьмите воды и смойте с ваших рук этого грязного свидетеля, как говорит Беттертон в пьесе, ибо стряпня Шобера подобна голове брата Бейкона – время есть, время было, времени скоро не будет.

С этими словами он потащил Джулиана из конюшни в столовую с такой поспешностью, что тот едва успел окунуть руки в ведро с водой и вытереть их попоной.

Здесь все было приготовлено к ужину с эпикурейской изысканностью, которая гораздо более подходила бы дворцу, чем бедной хижине. На столе дымились четыре серебряных блюда с крышками из того же металла; три стула ожидали гостей. Сбоку был накрыт небольшой столик, вроде употребляемой в нынешнее время открытой этажерки для закусок, на котором несколько высоких сосудов гордо выгибали свои лебединые шеи над рюмками и бокалами. Рядом были приготовлены чистые приборы, а в дорожной сафьяновой сумке, отделанной серебром, стояли флаконы с наилучшими приправами, какие только может изобрести кулинарный гений.

Смит сел с краю, как видно намереваясь исполнять роль председателя пира, и подал знак путешественникам занимать свои места и приниматься за дело.

– Я не стал бы дожидаться, пока прочтут застольную молитву, хотя бы от этого зависело спасение всего народа, – сказал он. – Нам ни к чему жаровни, ибо даже сам Шобер ничего не стоит, если не есть его кушанья в ту минуту, когда их подают. Снимем крышки и посмотрим, что он нам приготовил. Гм… ага… молодые голуби с начинкой, бекасы, фрикасе из цыплят, телячьи котлеты… а посередине… Увы! Я вижу увлажненное горячей слезой Шобера пустое место, которое предназначалось для soupe aux ecrevisses note 40Note40
  Ракового супа (франц.).


[Закрыть]. Десяток луидоров в месяц – ничтожная награда за усердие этого бедняги.

– Сущая безделица, – сказал Гэнлесс. – Впрочем, он, как и ты, служит великодушному господину.

Ужин начался, и хотя Джулиан наблюдал у своего юного друга графа Дерби и других светских молодых людей живой интерес к поварскому искусству и глубокие познания в нем и хотя сам он тоже любил хороший стол, тут ему пришлось убедиться, что он еще новичок в этом деле. Оба его товарища, а особенно Смит, казалось, считали это занятие истинной, единственною целью жизни и с необыкновенным тщанием входили во все его подробности. Разрезать кусок самым искусным способом, смешать приправы с точностью аптекаря, строго соблюдать порядок, в котором одно блюдо следует за другим, и щедро воздать должное каждому, – этой науке Джулиан до сих пор был совершенно чужд. Смит поэтому обходился с ним как с новообращенным эпикурейцем, уговаривал его есть суп до говядины и бросить мэнскую привычку глотать вареное мясо перед бульоном, как будто Рубака Мак-Куллок со всеми своими головорезами уже стоит у дверей. Певерил ничуть не обиделся и с восторгом наслаждался ужином.

Наконец Глнлесс остановился и, объявив, что ужин отменный, спросил у Смита:

– Послушай, любезный друг, хороши ли твои вина? Ты притащил в Дербишир серебряные тарелки и всякие прочие побрякушки, но, надеюсь, ты не заставишь нас глотать, здешний эль, такой же жирный и грязный, как те сквайры, которые его лакают.

– Разве я не знал, что встречу здесь тебя, Дик Гэнлесс? – отвечал хозяин. – Можешь ли ты заподозрить меня в такой оплошности? Правда, вам придется нить только шампанское и кларет, потому что бургонское нельзя было перевезти. Но, может быть, вы любите херес или кагор? Мне кажется, Шобер и Том Бикон привезли немного для себя.

– Но, быть может, эти джентльмены не захотят с нами поделиться? – спросил Гэнлесс.

– Да что ты! Они ни в чем не откажут учтивым господам, – ответил Смит. -По правде говоря, они славные ребята, если обходиться с ними вежливо; так что если вы предпочитаете…

– Никоим образом, – возразил Гэнлесс, – за неимением лучшего сойдет и шампанское.

И пробка выстрелит, моим послушна пальцам!

С этими словами Смит распутал проволоку, обвивавшую пробку, и она ударилась в потолок. Оба гостя выпили по большому бокалу искристого вина, которое Джулиан объявил превосходным.

– Вашу руку, сэр, – промолвил Смит. – Это первое разумное слово, сказанное вами за весь вечер.

– Мудрость, сор, – отвечал Певерил, – подобна лучшему товару в сумке коробейника – он не покажет его до тех пор, пока не узнает, с кем имеет дело.

– Остро, как горчица, – сказал весельчак, – но докажите вашу мудрость, благороднейший коробейник, и налейте еще бокал из той же бутылки; видите, я нарочно для вас держу ее в наклонном положении, не позволяя ей стать прямо. Пейте, пока пена не перелилась через край, а букет не улетучился.

– Вы оказываете мне честь, сэр, – сказал Певерил, взяв второй бокал. – Желаю вам занять должность более достойную, нежели должность моего виночерпия.

– Нет никакой должности, которая бы лучше подходила Уилу Смиту, – сказал Гэнлесс. – Другие удовлетворяют свой эгоизм в чувственных наслаждениях, а Уил наслаждается и процветает, доставляя их своим ближним.

– Лучше доставлять людям наслаждения, нежели несчастья, мистер Гэнлесс, – с некоторой досадою возразил Смит.

– Не гневайся, Уил, – сказал Гэнлесс, – и не произноси слов второпях, дабы йотом о них не пожалеть. Разве я осуждаю твои заботы о чужих наслаждениях? Ведь ты, как истый философ, тем самым умножаешь свои собственные. У человека только одно горло, и как бы он ни старался, он не может есть больше пяти или шести раз в день; ты же обедаешь с каждым, кто умеет разделать каплуна, и с утра до вечера готов лить вино в чужие глотки – et sic de coeteris note 41Note41
  И так всегда (лат.),


[Закрыть].

– Друг мой Гэнлесс, – заметил Смит, – прошу тебя, будь осторожнее – ведь ты знаешь, что я умею перерезать глотки не хуже, чем их ублаготворять.

– Как не знать, – беззаботно отвечал ему Гэнлесс, – мне кажется, я когда-то видел, как ты приставил свою шпагу к горлу одного голландского капера, который набивал себе брюхо едой, ненавистной тебе от рождения, – голландским сыром, ржаным хлебом, маринованной селедкой, луком и можжевеловой водкой.

– Избавь нас от этих россказней, – промолвил Смит, – ибо твои слова заглушают благовония и наполняют комнату запахом винегрета.

– Но такому горлу, как мое, – продолжал Гэнлесс, – которое поглощает деликатнейшие яства с помощью столь великолепного кларета, какой ты сейчас разливаешь, – ты и в самом скверном расположении духа не мог бы пожелать ничего худшего, чем крепкие объятия пары обвившихся вокруг шеи белых ручек.

– Скажи лучше – десятипенсовой веревки, – отвечал Смит, – но только чтоб тебя не удавили до смерти, а распотрошили живьем, чтоб тебе отрезали голову, а потом четвертовали и распорядились твоими останками по усмотрению его величества. Как вам это нравится, мистер Ричард Гэнлесс?

– Так же, как тебе мысль об обеде из молочной каши и овсяной лепешки – крайность, до которой ты надеешься никогда не дойти. Впрочем, это не помешает мне выпить за твое здоровье бокал доброго кларета.

По мере того как бутылка кларета шла по кругу, веселье росло. Смит убрал ненужные блюда на приставной столик, топнул ногой, и стол, опустившись в отверстие в полу, снова поднялся наверх, уставленный маслинами, копчеными языками, икрой и другими яствами, побуждающими к возлияниям.

– Смотри-ка, Уил, ты более искусный механик, чем я ожидал, – заметил Гэнлесс. – Как тебе удалось за такое короткое время перевезти в графство Дерби свои театральные машины?

– Веревку и блоки достать не мудрено, – отвечал Уил, – а посредством пилы и рубанка я могу сделать это дело за один день. Я люблю эту секретную машину – ты ведь знаешь, что она положила основу моему благосостоянию.

– И может так же легко и разорить тебя, Уил.

– Ты прав, Дик, – сказал Смит, – но мой девиз: dum vivimus, vivamus note 42Note42
  Давайте жить, пока мы живы (лат.).


[Закрыть], и потому я предлагаю тост за здоровье известной тебе прекрасной дамы.

– Да будет так, Уил, – отвечал Гэнлесс, и бутылка снова пошла вкруговую.

Джулиан счел за лучшее не мешать веселью, надеясь, что оно поможет ему выведать намерения своих собутыльников. Однако он напрасно наблюдал за ними. Беседа их, живая и шумная, касалась большей частью современной литературы, – Гэнлесс, как видно, был большим ее знатоком. Они также весьма вольно рассуждали о дворе и о многочисленном классе светских людей, прозванных «городскими остряками и искателями приключений», к которому, по всей вероятности, принадлежали и сами.

Наконец они перешли к предмету, в ту пору неизменно возникавшему во всякой беседе, – к заговору папистов. Гэнлесс и Смит, казалось, придерживались о нем совершенно противоположных мнений. Гэнлесс, хотя и не совсем доверял показаниям Оутса, считал, однако же, что они в большой мере подтверждаются убийством сэра Эдмондсбери Годфри и письмами Коулмена к духовнику французского короля.

Уил Смит с гораздо большим шумом, но с меньшей убедительностью всячески высмеивал мнимое разоблачение заговора как одну из самых диких и невероятных небылиц, когда-либо возбуждавших легковерную публику.

– Я никогда не забуду в высшей степени оригинальных похорон сэра Годфри, – сказал он. -Два здоровенных священника с саблями на боку и с пистолетами за поясом взобрались на кафедру, чтобы на глазах у всех прихожан не был убит третий, читавший проповедь. Три священника на одной кафедре – три солнца на одном небосводе! Можно ли удивляться, что люди были поражены ужасом при виде такого чуда?

– Что ж, Уил, выходит, ты один из тех, кто думает, будто добрый кавалер сам лишил себя жизни, чтобы заставить всех поверить в заговор? – спросил Гэнлесс.

– Разумеется, нет, – отвечал Смит. – Но какой-нибудь честный протестант мог взять это дело на себя, чтобы придать ему больше достоверности. Пусть наш молчаливый друг рассудит, не кажется ли это самой верной разгадкой всего дела.

– Прошу извинить меня, джентльмены, – сказал Джулиан. – Я только что приехал в Англию и не знаю всех обстоятельств, вызвавших такое брожение умов. С моей стороны было бы слишком самонадеянно высказывать свое мнение в присутствии джентльменов, которые так хорошо рассуждают об этом деле; к тому же, должен признаться, я очень устал – ваше вино гораздо крепче, чем я думал, или я выпил его больше, чем предполагал.

– Что ж, если вы хотите часок соснуть, то не церемоньтесь с нами, – сказал Гэнлесс– Ваша постель – все, что мы в состоянии предложить, – вот эта старинная софа голландской работы. Завтра мы должны встать пораньше.

– И потому я предлагаю не ложиться совсем, – объявил Смит. – Терпеть не могу спать на жесткой постели. Откупорим еще бутылку и разопьем ее под новейшую сатиру:

Паписты надоели нам! Всех заговорщиков – к чертям! А доктор Оутс лопнет сам! Тили-дили-там!

– Да, но как же наш пуританин-гость? – воскликнул Гэнлесс.

– Он у меня в кармане, дружище, – отвечал его веселый собутыльник. – Его глаза, уши, нос и язык – все в моей власти.

– В этом случае, когда ты возвратишь ему глаза и нос, пожалуйста, оставь у себя его язык и уши, – заметил Гэнлесс. – С этого плута достаточно будет зрения и обоняния; слухом и даром речи он, надеюсь, не воспользуется.

– Согласен, что это было бы недурно, – отвечал Смит, – да только это значило бы обокрасть палача и позорный столб, а я человек честный и отдаю Дану note 43Note43
  Дан был в то время палачом в Тайберне. Он был преемником Грегори Брандена, который, как полагали многие, опустил топор на шею Карла I. Однако существовало подозрение, что истинным цареубийцей был кто-то другой, причем назывались разные имена. (Прим. автора.)


[Закрыть] и дьяволу то, что им причитается. Итак,

А наш король, наоборот,

Пускай живет хоть до трехсот!

Пусть веселится, ест и пьет!

Королю – почет!

Во время этой вакхической сцепы Джулиан, завернувшись в свой плащ, вытянулся на диване, который ему указали. Он посмотрел на стол, из-за которого только что вышел, и ему почудилось, будто свечи потускнели и расплылись; он слышал звуки голосов, но уже не различал смысла слов, и через несколько минут заснул так крепко, как не спал еще ни разу в жизни.