Текст книги "Риск, борьба, любовь"

Автор книги: Вальтер Запашный

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 18 страниц)

Пробираясь между рядами, старик зацепился полой пиджака за ручку кресла и очень серьезно произнес:

– Попался я.

Я отлично понял его и втайне усмехнулся.

– Вальтер Михайлович самого главного не показал, – жалобно заныл плетущийся сзади Ионис. – У нас еще много трюков.

Я жестом попросил помощника помолчать. В голове крутилось: зачем Афанасьев остановил репетицию? Что гости собираются предпринять? Какой такой вопрос надо обсуждать со мной в деталях?

Мы вышли во двор. Осенний холод продрал меня до костей. И неудивительно: после репетиции меня можно было выжимать. Рубашка прилипла к телу. Лицо и руки облепили опилки. Кожаная куртка давила на плечи и грубым швом натирала потную шею.

Обернувшись, я увидел, что Ионис отвел в сторону блондина и что-то ему нашептывает, а тот понимающе кивает, а иногда возмущенно качает головой. Я догадался, что умница литовец жалуется на искусственно создаваемые нам трудности.

Делая вид, что эта тема мне неприятна, я сказал:

– Ионис, перестань плакаться! Комиссии не интересны наши беды. У нее другие задачи.

Ионис прекрасно понял меня и с возмущением выпалил:

– Как это – не интересны?! Они уедут в Москву, а нам опять ловить собаки воровать лошадей?!

Тут мой служащий скорчил такую мину, словно, сам не ожидая, выболтал святую тайну. Николаев же покраснел, будто его ошпарили.

– Как красть лошадей? Как ловить собак? – не понял блондин.

– Видите ли, – пояснил я, – были у нас здесь такие черные дни, когда хищники неделями голодали.

– Да и сейчас не лучше, – к возмущению Николаева соврал Ионис.

Я посмотрел на директора цирка. Он всячески подавал мне знаки, чтобы я прекратил этот дурацкий разговор.

– Ты не прав, Ионис, – сказал я. – Товарищ Николаев старается изо всех сил, да толку мало. В городе постоянные перебои с мясом.

– Дай ты гостям отдохнуть! – не выдержал Николаев. – Вот смола, пристал со своим мясом! Борис Эдуардович, Виктор Викторович, пойдемте, я все объясню.

Не слушая его, блондин возмущенно спросил:

– Как перебои с мясом?! А нам почему не сообщали?!

– Ионис, дорогой мой, – подмигнул я служащему, – пора кормить животных.

– Ладно, покормлю, – обиженно согласился Ионис и скрылся на конюшне.

Кажется, он не понял, почему я напоминаю ему о его обязанностях. Ионис очень гордился тем, что никогда ничего не забывает и не получает замечаний:

– Иди, иди, Ионис, – мягко повторил я.

– Сообщали, и много раз сообщали, – горячился между тем Николаев. – У нас хищников без малого пять десятков голов, а главк даже деньги на корма не перечислял. А вас, вот видите, и поставить об этом в известность не сочли нужным. И что Вальтеру делать оставалось, если не было в городе мяса – и все тут. Для детских садов и то не было! Хотя на кой черт детским садам мясо?!

Увидев, что директора заносит, я счел своим долгом вмешаться.

– Коля, я кивнул на Николаева, – сто раз ходил ко второму секретарю обкома. А тот заявил, что животных надо отправить из Иванова.

Наши гости искоса взглянули друг на друга, и я вдруг понял, что они полностью в курсе наших проблем.

– А почему ходите ко второму секретарю, а не к первому? – задал неожиданный вопрос блондин.

– Потому что за обеспечение отвечает второй, – терпеливо, как ребенку, объяснил Николаев.

Афанасьев пошамкал губами и, дернув бровью, протянул как-то неопределенно:

– Да-а-а, времена… Ну, что делать? Разберемся и с секретарем. – И повернувшись ко мне, закрыл тему: – Пойдем, дорогой мой, посмотрим на твоих животных.

И мы пошли на конюшню.

Теснясь в коридорчиках между клетками, мы добрались до конца тигрятника, по дороге осмотрев всех животных. Виктор Викторович вышел из этого лабиринта бледный. Близость хищников, в ожидании кормления мечущихся по клеткам и бьющихся о решетки, напугала его.

– Ну, ты и нагородил, – сказал Афанасьев. – Черт ногу сломит в твоем хозяйстве.

– А как же? – ответил я. Смешанная группа. Все должны видеть друг друга. Я еще сюда лошадь поставлю, чтобы хищники ее видели, а она – их.

– Лошадь – это замечательно, – задумчиво протянул Афанасьев. – Я пытался свести лошадь со львами, но львица убила ее.

Вместо ответа я крикнул в пространство:

– Ионис! Пора кормить!

– А вы что же, собаками кормите? – вдруг забеспокоился блондин. – Как же вы можете, Вальтер Михайлович?!

– А я не смотрю. Это работа Иониса. Он мужик крепкий.

Ионис, хорошо слышавший наш разговор, отозвался из темноты:

– Вальтер, что льву давать? Живой корм или мясо?

И не успел я обрадоваться понятливости моего помощника, как блондин завопил, прижимая к груди портфель:

– Не надо живой корм! Не надо, умоляю вас! Дайте мясо!

– Давай мясо, раз гости просят, – распорядился я, в знак одобрения незаметно поднимая большой палец, – хотя у нас его мало.

А мой собеседник, внезапно заторопившись, стал трясти мне руку, приговаривая:

– У вас, Вальтер Михайлович, удивительно интересная жизнь!

Затем он бросился к Ионису, стал трясти руку и ему, всем своим видом подчеркивая, что жмет руку рабочему:

– Вы отличный помощник!

Ионис все прекрасно понял и драматически произнес:

– Тронут вашим особым вниманием!

Втянув голову в тощие плечи, блондин, опасливо озираясь, ринулся к выходу. Мы с Афанасьевым едва поспевали за ним.

Во дворе гости откланялись, пообещав вернуться через пару часов.

Проводив членов комиссии, я отправился переодеваться. В коридоре меня поджидал Николаев.

– Как ты думаешь, понравилась этой хитрой лисе твоя работа? – спросил он.

– А ты как думаешь? – ответил я вопросом на вопрос.

– Думаю, да. Виктор Викторович, тот точно в диком восторге. Даже скрыть не мог. Как на иголках сидел.

Я рассмеялся и рассказал директору, как блондин упал, когда Ампир схватил меня лапой.

– А почему так поспешно ушли? – вдруг посерьезнел Николаев.

– Может, куда нужно срочно! – весело отозвался я.

– Точно, наложили небось в штаны, увидев твою работу, – развеселился и директор.

Часа через два Афанасьев вновь появился в цирке. Но уже без сопровождающего.

– А где Виктор Викторович? Мы что, будем продолжать просмотр без него? – сразу же спросил я.

– Поди сюда, мой мальчик, – по-отечески обратился ко мне Афанасьев. – Нам нужно поговорить с тобой без посторонних. Потому я и пришел один.

На носу у старика выступили капельки пота, свидетельствующие о том, что он нервничает.

– Давай-ка пройдемся, – предложил он. И мы вышли в фойе.

– А ваш товарищ не будет вас искать? – поинтересовался я.

– Пусть ищет, – махнул рукой Афанасьев. – Наш разговор его не касается. И вообще будь с ним поосторожнее.

При этих словах я насторожился: гость начинал свою игру.

– Мы оба с тобой артисты, – с пафосом произнес он. – Я – в прошлом, ты – в настоящем. Было время, когда и я тоже был молод и силен. Женщины меня на руках носили. – И он поднял руки, словно держал ребенка.

«Вот почему ты такой поношенный!» – подавив улыбку, подумал я. Поднял глаза и увидел, как внимательно Афанасьев следит из-под бровей за моей реакцией. Заметив, что я смотрю на него, он отвел взгляд и вновь заговорил:

– Жизнь такая штука, что не каждый может понять ее суть. И далеко не каждому дано достичь того, чего он хочет. И чего он стоит. – Старик сделал многозначительную паузу. – Даже очень способные люди могут не пробиться в жизни. Все зависит от того, сориентируется человек вовремя или нет.

Я не перебивал, стараясь вникнуть в тайный смысл этой сомнительной речи.

– Понимаешь, – Афанасьев решил прямо перейти к делу, – вот мы приехали и посмотрели на твои успехи. Ты, может быть, не знаешь, что вокруг тебя и твоей работы плетется в кулуарах всякая всячина. Это все, конечно, мерзко и глупо. Но люди есть люди. Многие тебе завидуют.

– Но чему? – не выдержал я.

– Чему завидовать? – Скажешь, нечему завидовать? – хитро спросил Афанасьев. – Да хотя бы тому, что ты молод, а уже получил возможность создавать аттракцион. Другие всю свою жизнь этого добиться не могут. Я молча кивнул, хотя прекрасно понимал, кто мешает этим «другим». Но я уже устал от бесполезной борьбы, от бесконечных помех и проволочек. И решил не строить из себя героя.

А Афанасьев между тем продолжал:

– Ты знаешь, что я приехал не просто прогуляться, а посмотреть, сделать заключение. И главное, – он опять выдержал долгую паузу, – решить твою судьбу.

– Знаю! – сказал я твердо и передернул плечами. – Только не мою судьбу, а судьбу аттракциона.

Старик достал носовой платок и медленно вытер руки и лоб.

– Вот смотрю я на тебя, – тон его стал мягким, отеческим, – и вспоминаю свою молодость. Ты разбередил мне душу. И я очень хочу помочь тебе. Я же вижу твою хватку. – И Афанасьев похлопал меня по плечу. – Ты будешь отличным дрессировщиком. Но самому тебе не справиться. Тебе должен помочь мудрый и опытный человек. Это твое дело, кого пригласить на помощь. Тебе решать.

И он сделал очередную паузу. Я отлично понял, для чего она сделана, и ответил:

– Вероятно, я должен выбрать вас?

Афанасьев перевел дух. Он явно не ожидал, что я соглашусь сразу, но теперь, когда разговор складывался так, как ему хотелось, заговорил увереннее:

– Мы с тобой должны всех поразить! – Старик сжал кулак и так резко опустил его, словно придавил кого-то. В глазах его мелькнул властный огонек. – Мы должны стать первыми, ведь и я, и ты привыкли быть первыми.

– Естественно, – согласился я, проглотив это наглое «мы».

Афанасьев вновь стал ласковым:

– Я, кстати, помню тебя еще вот таким, – он показал рукой. – Мать с отцом сажали тебя в перевернутую табуретку, а сами репетировали. Да-а-а, было время…

Внезапно от слезливой сентиментальности он резко перешел к деловому тону:

– У меня, как ты знаешь, неприятности. Ты тоже в затруднительном положении. Многие хотят твоей гибели. Поверь мне, этого хотят не один там или два каких-нибудь типа, а многие, – он поднял палец, – весьма авторитетные люди.

Наивно захлопав глазами, чем живо напомнил самому себе Иониса, я доверчиво спросил:

– Но почему, Борис Эдуардович? Разве я живу не в советской стране, где нет места конкуренции? Разве моя работа не на пользу нашему цирку? Ведь создание аттракциона – это не лично мое, а общее дело!

Афанасьев посмотрел на меня как на ребенка и улыбнулся.

– Не горячись! Молодо – зелено! То, что ты говоришь, – правда. Почти правда. Но правда бывает разная, и правдой не всегда пробьешь путь к намеченной цели.

– Но правда есть правда! – горячо возразил я. – За нее люди жизнь отдавали!

– Да оставь ты этот задор, – устало отмахнулся мой собеседник, – не на комсомольском собрании. Ты хоть понимаешь, с какой силой тебе придется бороться? Тебя, к сожалению, не любят нужные люди.

Я было вскинулся.

– Не понимаешь, – продолжал Афанасьев, словно не замечая моего возмущения. – А я понимаю и хочу тебе помочь. Тебе сейчас нужно славировать, – он сделал змееобразное движение кистью, – применить, так сказать, тактику и стратегию. Обойти подводные рифы. Никто тебе в глаза не скажет, что о тебе думает, а за гла-а-а-за! – Старик театрально помотал головой. – Тебе устроят, что ты еще Бог знает сколько будешь сидеть со своим невыпущенным аттракционом, пока не заглохнешь.

«Вот она, другая сторона жизни, – подумал я. – Та, которую я не знал и не хотел знать. Вот он передо мной – прохиндей, мудрец, хозяин этой жизни, создающий трудности, чтобы успешно их преодолевать!»

Устав прикидываться юным мечтателем, я вдруг тоже перешел на деловой тон:

– И все же, Борис Эдуардович, я не понял, что мне дает наше с вами объединение?

Афанасьев опешил от моей прямоты и выпалил:

– Я помогу тебе выпуститься.

И немного помолчав, собравшись с мыслями, продолжал:

– Во-первых, я уберу с твоей дороги все материальные препятствия, во-вторых, возьму на себя все административные проблемы, в-третьих, в конце концов, открою тебе зеленую улицу к выпуску. Тебе не придется беспокоиться ни о каких текущих делах. Я буду громоотводом, который защитит тебя от всех неприятностей. А твое дело – отрепетировал и отдыхай. Разве ты не этого хочешь?

Я смотрел на него и думал: «Вот хищник, накладывает лапу на готовое». Но использовать авторитет Афанасьева для скорейшего выпуска аттракциона – дело, безусловно, выгодное, по крайней мере, он не подсунет мне плохо выдрессированных животных. В чем-в чем, а в этом я не сомневался. «И все же какая подлая сделка!» – пронеслось у меня в голове.

Я вздохнул и произнес:

– Хорошо.

Афанасьев перевел дух и приступил к финальной части разговора:

– Раз уж ты согласен с тем, что я возглавлю аттракцион… Ведь ты согласен?.. – переспросил он, видимо, все еще терзаясь неуверенностью.

До боли стиснув пальцы рук, я кивнул в ответ: согласен.

– Так вот… Ты мне расскажи свои задумки, а я помогу тебе избавиться от всех препятствий.

Услышав это предложение, я вздрогнул. Видимо, Афанасьев тоже вспомнил, как совсем недавно обокрал меня. Я напрягся, словно пружина, с трудом удерживая желание вцепиться в горло старого дьявола.

– Да не смотри на меня так. В том, что произошло с Кошкиной, не я виноват. Так решила режиссерская коллегия. К тому же Кошкина не дрессировщица. Она хотела, чтобы все – от и до – сделал я, и у нее, естественно, ничего не вышло. А ты сам уже все подготовил. И, если честно, мне нужно от тебя только одно согласие на совместную работу. Ты согласился, следовательно, скорейший выпуск твоего аттракциона в моих интересах.

– Да, согласился, – угрюмо ответил я, – но только потому, что при вашем вмешательстве дело форсированно двинется вперед. И, как я понимаю, автоматически возрастет ваш авторитет?

Он пожал плечами: что, мол, поделаешь, такова жизнь!

– Это дорогая цена, – сказал я жестко, – потому что в такой игре падает мой авторитет.

– Ну почему?.. – начал Афанасьев.

Но я продолжал, не обратив на него внимания:

– Зато аттракцион наконец увидит свет.

Раскачиваясь из стороны в сторону, Афанасьев одобрительно кивал головой. Еще раз тяжело вздохнув, я встал и произнес:

– Гут.

Короткое слово, словно выстрел, ударило меня в висок. И сделка состоялась. Теперь все сомнения были позади: мне было нужно только как можно быстрее завершить работу.

– Молодец, – похвалил Афанасьев. – Я всегда считал тебя умным парнем.

Он дружески положил мне на плечо руку. Я рефлекторно дернул плечом, как бы боясь испачкаться. Но спохватившись, решил загладить грубость и пояснил:

– Немного болит.

Афанасьев проницательно взглянул на меня:

– Во-первых, ничего больше не показывай этому… – он кивнул куда-то в сторону. – Пусть себе едет в Москву и выражает свои восхищения, – и сделал ударение на слове «свои».

Зло засмеявшись, я спросил:

– А вы будете опровергать его слова?

– Почему опровергать? – удивился старик. – Не ругать, не опровергать, а помогать! Я буду дело делать. Это не так легко, как кажется. Но раз нужно – будем делать. Мы, кажется, договорились!

Мелкими, быстрыми движениями он потер руки.

– Мы должны дать обязательство начать работу через три месяца, к началу нового сезона.

– Что дальше? – Уложиться в такой короткий срок не так-то просто. Но мы постараемся. Только, чур, никому наш разговор не передавать. Это чисто джентльменский договор.

«Хорош джентльмен! – подумал я, сжимая кулак в узком кармане кожаных брюк. – Чужими руками жар загребает»… Потом попытался вытащить из кармана сжатую в кулак руку, но мне не удалось.

– Вот так и ловят обезьян, – задумчиво сказал я.

– Что? – не понял Афанасьев.

– Я говорю, вот так на жареные каштаны ловят обезьян, – и, повернувшись боком, показал старику карман, из которого не мог вытащить кулак.

– А-а-а… – протянул он, отлично поняв меня, – так нечего зря кулаки сжимать! – И засмеялся хитрым смехом.

Своей выдержкой старик как бы давал мне понять, что всему свое время, что однажды все встанет на свое место и тогда…

– Сегодня ночью, – сказал Афанасьев, – я поеду в Москву, а ты составь-ка список вопросов, которые я должен разрешить. Что нужно пробить? Что достать? Какое животное приобрести, какое заменить? Все опиши в виде служебной записки.

– Сейчас, – сказал я примирительным тоном, – я мигом. – И с этими словами вышел в гардеробную, откуда принес давно готовый список. Устроившись на ступеньках лестницы, я стал быстро перечитывать вопросы. Афанасьев заглядывал мне через плечо и хвалил мою предусмотрительность. Иногда в знак одобрения он даже ударял об пол палкой, подтверждая правильность изложенного.

В тот же вечер комиссия уехала в Москву.

БЕЗУМНЫЕ ДНИ

Письмо и телеграмма пришли одновременно. Протягивая их мне, дежурный вахтер скроил участливую мину. Все в цирке прекрасно знали о моих непростых отношениях с главком, и дежурный старался поддержать меня хотя бы взглядом.

Но, против обыкновения, полученные известия не сулили неприятностей. Телеграмма сообщала, что в 18.00 я должен явиться на переговорный пункт: будет звонить моя невеста Марица. А письмо было из Польши, от братьев. Они коротко сообщали о своих успехах, о том, как их встречали, о дороговизне и упрощенных взглядах заграничной молодежи на любовь. Писали, что все здоровы, но очень устали. Всё это я уже читал в их прошлых письмах.

В дверь постучали. Султан подскочил и прижался к моим ногам. Я крикнул: «Не заперто!» Вошел Ионис, неся в руках миску с фаршем и тертой морковью, графин молока и яйца. Увидев служащего, львенок нахохлился и глухо зарычал.

– Я тебе кушать принес, неблагодарный, – обиделся Ионис. – А ты все дичишься. И когда только привыкнешь?

– Никогда, – ответил я за Султана и потрепал его по напряженному загривку.

– Так уж никогда? – усомнился мой помощник. – Все привыкли, а он что – особенный?

– Конечно, особенный. Он однолюб.

Я наклонился и взял львенка под мышки. От тяжести подрастающего малыша нестерпимо резануло в желудке.

– О, какие мы стали увесистые! – морщась от боли, заворковал я. – Какие большие и громадные. Настоящие цари зверей!

Султан прижал уши-лопушки и прищурил глаза. Играя, он широко разинул пасть и так хлопнул меня лапами в грудь, что раздался гул.

– Вот вырастет твой однолюб, – мрачно прокомментировал Ионис, – и расплющит тебя, как таракана! И что еще за однолюб такой?

– Однолюб, – объяснил я, – это существо, которое привязывается к определенному человеку. Только его и любит, его одного – и никого больше. Вот и Султанчик у нас такой. Он вырастет – пусть даже вдали от меня, а все равно никогда меня не забудет. Мало того, если нас разлучить, он может погибнуть от тоски. Заскучает, откажется от еды и погибнет. Такие случаи известны. Если хочешь знать, такое даже с людьми бывает.

– Ну уж это ты загнул, – недоверчиво усмехнулся Ионис. – С людьми! Скажи еще: с бабами! Да таких с огнем не сыщешь.

– С огнем и не ищут, – ответил я. – Таких надо искать с сердцем и с любовью. Да чего далеко ходить. У нас папа с мамой однолюбы. Поженились совсем молодыми – папе было шестнадцать, а маме пятнадцать. А прожили душа в душу до самой войны! Шестерых детей родили.

– Как шестерых? Вас же четверо братьев и сестра.

– Да нет, нас было пятеро братьев. Только вот Борис с войны не вернулся. Но ты подожди, не перебивай. Бабушка рассказывала, что из-за этого брака целая драма разыгралась.

– Почему?

– Видишь ли, дед Сергей не разрешал папе жениться. Отец хотел даже из дому уйти. Но дед так рассердился, что бросил в него табуретку и сломал папе два ребра.

– Вот варвар! – возмутился Ионис. – Родному сыну ребра ломать!

– Да нет, он не варвар, – возразил я, – просто дисциплину любил и не терпел, когда ему перечили.

– А ты кого больше любил – отца или мать? – спросил Ионис, усаживаясь на корточки.

– Отца.

– А почему не мать?

– Не знаю… Мама всегда больше любила Сергея. Может быть, поэтому. Да нет, просто любил отца и любил. Знаешь, мне дядя Паша Тарасов рассказывал, как отец прививал нам любовь к профессии. Он вроде бы всегда хотел, чтобы мы с братьями не в цирке работали, а «в люди вышли». Вот я и прятался от него, когда с дядей Пашей репетировал. Только отец за шахматы – я на манеж. А отец-то, оказывается, все знал. Спрячется за занавес, а сам глядит да переживает.

– А зачем так? – не понял Ионис.

– Дурья твоя башка, да потому что запретный плод вкуснее!

– И сколько лет твои родители вместе прожили?

– Я же говорю, всю жизнь – до начала войны.

– А потом?

– А потом, когда папа вернулся с фронта, они разошлись.

– Разошлись?! Однолюбы?! – не поверил Ионис. – Вот это да! А почему?

– Так война! Пять лет друг без друга. А еще папа с фронта пришел совсем другим человеком. Вот и разошлись.

– Слушай, Вальтер, а как же отпуск? – неожиданно спросил Ионис.

– При чем здесь отпуск? – не понял я.

– Ну, ты же сам говоришь, он заскучает, – мой помощник озабоченно кивнул на львенка, – даже погибнуть может.

– А я просто не буду брать отпуск. Вот и все.

– Как же ты жить будешь без отпуска?

– Да проживу как-нибудь, – безмятежно махнул я рукой. На запястье блеснули часы, и я вдруг вспомнил, что мне пора на междугороднюю. – Извини, брат, мне сейчас будут звонить.

– Опять Марица? – ревниво спросил Ионис.

Я кивнул.

– Верная у тебя невеста. Может, тоже однолюбка?

Я не нашел, что ответить и, еще раз взглянув на часы, вылетел из комнаты.

К разговору я успел в самый раз.

Повинуясь указанию телефонистки, прошел в кабинку и снял с рычага черную эбонитовую трубку. Услышав голос Марицы, расплылся в улыбке. Но вместо обычного любовного воркования неожиданно услышал:

– Вальтер, в главке говорят, что ты завтра будешь в Москве. Почему не сообщил?

– Как в Москве? – не понял я. – Зачем? Мне еще никто ничего не говорил. А ты ничего не путаешь?

– Да ничего я не путаю. Это ты, наверное, все перепутал со своими Багирами и Султанами. Не сообщил, и я теперь не смогу тебя встретить.

– Очень жаль, – машинально ответил я, лихорадочно размышляя, какая новая беда меня ждет, – но почему?

– К врачу записалась, – стыдливо ответила Марица. – Знаешь, кажется, у меня будет ребенок…

Я задохнулся от незнакомого чувства – смеси ужаса и счастья.

– Ну что ты молчишь? – раздался в трубке встревоженный голос.

– Марицка, милая, да я просто обалдел! Не надо меня встречать. Я завтра обязательно приеду, даже если ты все врешь и никто меня в главк не вызывает! До завтра!

Бросившись на вокзал, я купил билет на ночной поезд и вернулся в цирк.

– Вальтер Михайлович, где вы пропадаете? – недовольным голосом приветствовал меня вахтер. – Вам уже несколько раз звонил Бардиан.

– Сам?

– И секретарша его, и сам. Велели сказать, что завтра в двенадцать часов дня вы должны быть в приемной управляющего.

– А что случилось?

В этот момент телефон на столике дежурного надсадно зазвонил. Вахтер снял трубку и, не слушая, протянул ее мне:

– Вот и спрашивайте, что случилось.

Это был сам управляющий. Обрадовавшись, что наконец застал меня на месте, он быстро и решительно заговорил:

– Слушай, Вальтер, значит, так. Тебе нужно приехать в Москву. Завтра в двенадцать надо быть здесь.

– Знаю, Феодосий Георгиевич, уже билет купил. А в чем дело?

– Ну что мы будем говорить по телефону, приедешь, всё узнаешь.

Меня обдало жаром, я буквально заорал в трубку:

– Это что, Афанасьев там химичит?!

– Афанасьев хвалит, давай приезжай! – И раздались короткие гудки.

Я стоял, не выпуская трубку из рук. Раз Афанасьев хвалит, значит, все хорошо. Но почему вызывает сам Бардиан? Разве больше некому? Аппарат большой. За всю историю цирка столько начальников не наберешь, сколько сейчас сидит… Почему все-таки звонил сам? И Марицка… Неужели будет ребенок? Ребенок – у меня? Не представляю…

Ночь в поезде я провел без сна. При тусклом свете вагонной лампочки пытался читать, что-то записывал, выходил в коридор, вглядывался в непроглядную ночь за окном… На московский перрон вышел совершенно разбитый, с опухшими глазами.

Оказалось, меня ждали. Еще издали я узнал Изю, мужа моей сестры. Вид у него был озабоченный.

– Какими судьбами, Изя? – спросил я.

– Тебя вот встречаю.

– Почему вдруг? – встревожился я: никогда прежде Изя меня не встречал.

– Понимаешь, мама заболела.

– Что с ней?

– Желтуха, что ли…. – он неуверенно пожал плечами.

– Ребятам звонил?

– Да они еще до отъезда знали, что ей нехорошо.

– Знали – и уехали?!!

Будь они прокляты, эти зарубежные гастроли! Из-за них все с ума сходят. Надо же додуматься: оставить больную мать! Сколько уже писем пришло, и ни разу не написалимне ни слова, хоть я рядом, в Иванове!

– А ты почему мне не позвонил? – накинулся я на Изю.

– Да мама не хотела тебя беспокоить. Думала, все обойдется. У нее же всегда цвет лица был не очень хороший. Она и сейчас бы тебе ничего не сказала, да Марица вчера позвонила: говорит, ты приезжаешь. Вот я и решил тебя встретить и сообщить…

– Мама лежит, не встает?

– Она в больнице. В Боткинской.

Ничего себе! Мать, оказывается, в больнице, а мне никто ни полслова.

– Вальтер, ты мужественный человек, – набрав полную грудь воздуха, патетически начал Изя. – Ты должен быть готов…

Земля подо мной зашаталась, и я остановился, схватив Изю за плечо.

Видя мой испуг, тот опомнился:

– Да нет, погоди. Вроде пока ничего серьезного… Хотя мне разве скажут… Тебе нужно встретиться с Иваном Ивановичем, врачом. Это очень хороший врач, профессор Трутнев. Он сказал, что должен поговорить с кем-нибудь из ее близких родственников.

В такси мы ехали молча. Разговаривать не хотелось.

Расплатившись, я хлопнул дверцей машины и быстро зашагал по широкой больничной лестнице. Почему-то казалось, что надо спешить. Изя с трудом поспевал за мной.

Перед дверью с надписью «Профессор Трутнев И. И.» я притормозил, стараясь унять сердцебиение. Наконец, когда уже собрался постучать, стеклянная дверь открылась сама собой и передо мной вырос высокий немолодой человек в белом халате.

– Проходите, я вас жду. Видел в окно, как вы выходили из машины.

Пригласив нас присесть, Иван Иванович посмотрел на меня усталым взглядом и спросил:

– Если я правильно осведомлен, из всей семьи сейчас в Союзе только вы?

– Почему? Вот Изя – муж сестры…

– Нет-нет, я имею в виду родных вашей матери.

Он снял очки в золотой оправе, протер их и вновь водрузил на переносицу.

– Что с мамой? – нетерпеливо спросил я.

– У Лидии Карловны… – доктор помолчал, а затем проговорил как-то неестественно быстро: – У вашей матери злокачественная опухоль.

Я дернулся и замер, словно на спину плеснули кипятком. «Тук-тук!» – монотонно застучало в висках. На долю секунды мне показалось, что в голове что-то завизжало и заскрипело. Злокачественная опухоль? Рак… Значит, все-таки рак! Теперь мне казалось, что я знал об этом с той самой секунды, как увидел Изю на вокзале. Молчание нарушил врач.

– Возможно, мы ошибаемся. Дай-то Бог, как говорится. Но в нашей больнице, к сожалению, нет аппаратуры для более тщательного обследования. Вам необходимо перевести маму в институт Склифосовского, к профессору Петровскому. Мы подготовим все необходимые документы, но учтите: попасть в Склиф трудно – туда огромная очередь. А сейчас постарайтесь успокоиться и пойдемте в палату. Надеюсь, вы понимаете, что Лидия Карловна ничего не должна знать о диагнозе. Вашей маме говорят, что у нее просто камни в печени.

– Конечно, конечно, – прошептал я, вытирая вспотевший лоб. – Пойдемте, я готов.

Пройдя по коридорам, мы вошли в палату. Мать лежала на белоснежной постели. Ее изможденное лицо и выпростанная из-под одеяла худая рука казались вылепленными из глины: они были неестественно желтыми.

– Мама!

Я кинулся к ней. Стоя на коленях перед кроватью, ласкал и целовал ее холодные, высохшие руки.

– Сын-о-к… – прошептала она, еле шевеля губами.

Обнимая мать, я поразился тому, как исхудало ее тело.

– Ты что же, ничего не ешь? – напустив на себя обычную в таких случаях ворчливую заботливость, спросил я. – Стала, как пушинка, легкая! Это же никуда не годится!

Мама посмотрела на меня так, что мне стало стыдно своего нарочито бодрого тона:

– Аппетита совсем нет…

– Но нужно кушать! – ненавидя себя, фальшиво продолжал я. – Фрукты, кашу – все нужно кушать.

Она, казалось, не слышала.

– Сынок, ты так долго не приезжал… так долго!.. Увези, родной мой, меня отсюда. Дома я поправлюсь. Домой увези… – У нее не хватило сил досказать.

– Увезу, конечно, увезу, – сглатывая ком в горле, бодро произнес я. – Вот только профессору надо показаться.

До часа, назначенного Бардианом, оставалось всего ничего. А мне еще нужно было успеть в Министерство здравоохранения. Оставляя маму, я остро почувствовал, что жизнь надломилась…

В Министерстве меня встретили очень вежливо, но в помощи отказали: мест нет и очередь большая. Взглянув на часы, я взял такси и поехал в Склифосовского.

Чтобы войти в больницу, бдительно охраняемую дежурным в штатском костюме и милицейской фуражке, пришлось прибегнуть к давнему трюку. Прикрыв пальцем две средние буквы на красном пропуске с надписью «Цирк», я беспрепятственно миновал проходную.

Зато в приемной Петровского трюк не произвел никакого эффекта. Тогда я убрал палец, дав возможность секретарше прочесть написанное на корочке слово, и представился как заслуженный артист республики, укротитель хищников. Это сработало. Меня немедленно пригласили в кабинет.

Петровский приветствовал меня, как старого знакомого. Усадил в мягкое, очень глубокое кресло, распорядился насчет чаю, сел рядом и приготовился слушать.

– У меня проблема. Мама болеет, надо перевести ее сюда. В Боткинской сказали, что только у вас есть необходимая аппаратура…

– Тоже мне проблема! – воскликнул Петровский. – Нет никакой проблемы. Поместим вашу маму в Кремлевское отделение. Создадим все условия и будем лечить. – И он, извинившись, снял телефонную трубку и властно распорядился: в срочном порядке перевести Запашную Лидию Карловну из Боткинской больницы к нам, в Кремлевское отделение.

Я не знал, как отблагодарить этого отзывчивого человека. Рассыпаясь в благодарностях, пятился к двери, подобно тому, как покидают царские палаты восточные люди. А Петровский, улыбаясь, шел за мной и уверял, что он рад, даже очень рад, что смог помочь артисту.

В главк я успел как раз вовремя: было без двух минут двенадцать. Меня удивила царившая там суматоха. В широком коридоре суетились чиновники, таская из одной комнаты в другую столы, стулья, папки, книги, пачки бумаги. На втором этаже толпилось множество артистов.

– Что тут у вас происходит? – полюбопытствовал я.

– Опять перестановка. В третий раз перебираемся, – ответил какой-то долговязый деятель искусства.

– Дела плохо идут, вот главк и решил обстановку переменить, – съязвил кто-то из артистов.

Длинный собрался было что-то возразить, но его окликнули, и он рысью кинулся в ближайшую открытую дверь. Я повернулся к артисту, подавшему реплику о перемене обстановки:

– В свое время в этом здании был дом терпимости. Но там действовали умнее: когда у них дела шли плохо, они не кровати переставляли, а меняли… э-э-э… персонал.