Текст книги "Риск, борьба, любовь"

Автор книги: Вальтер Запашный

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 18 страниц)

Подойдя к вымазанным в краске служащим, я спросил:

– До работы высохнет?

– Это нитроэмаль, под кистью сохнет!

– А запах?

– Вонять долго будет, – определил Рыжик, работавший когда-то маляром.

Я тяжело вздохнул: рано, конечно, преступно рано. Еще бы хоть недельку подождать…

– Вальтер, вот примерь костюм. На складе дали. Может быть, подойдет, – Афанасьев протянул мне груду тряпок.

Боже мой, какой это был ужасный костюм! Полная противоположность тому, в каком я репетировал. И цвет, и фасон. Необъятный плащ. Салатного цвета рубашка, украшенная дурацкой бахромой. Воротничок с большими уголками постоянно задирался и мешал. Узкие белые брюки так стягивали бедра, что невозможно было ни присесть, ни сделать выпад.

– Борис Эдуардович, да ведь это кошмар! – запротестовал я.

– Что делать! Что делать, мой мальчик! Теперь ничего не изменишь, не отменять же представление! – И старик с досадой ударил концом палки по лежавшему на полу цоколю от лампы. – Пойди, милый, покрутись около клеток. Покажись, пусть присмотрятся. Как ни говори, а все же польза будет.

– Но я ведь приучал животных совсем к другому костюму!

– Что поделаешь, не успели сшить. Но ты не волнуйся, даст Бог – все будет хорошо. Шланги я достал прорезиненные, так что не протекут.

Я не знал, что ответить и как действовать. Чувствовал, что веду себя беспринципно, и в то же время ничего не мог поделать. Какая-то сила сковала меня, я был неподвластен сам себе.

И вот пришел тот роковой час, когда третий звонок оповестил о начале представления. Прозвучали фанфары; грянула увертюра, на манеж двумя шеренгами вышли восемь униформистов. Передние остановились, идущие сзади наткнулись на них, и все повернулись в сторону инспектора манежа. Уничтожив взглядом нерадивых униформистов, инспектор пробурчал что-то нецензурное и немедленно сменил злобное выражение лица на обворожительную улыбку.

Дирижер отмахнул палочкой, и музыка смолкла.

– Сезон тысяча девятьсот шестьдесят первого – шестьдесят второго года разрешите считать открытым! – густым басом возгласил инспектор манежа, ослепительно улыбаясь в луче прожектора. – Парад Алле! Маэстро, марш!

На арену под звуки весьма избитого марша, подбирая ногу, вышли артисты со знаменами. Дойдя до середины манежа, колонна перестроилась в две шеренги. Они двинулись навстречу друг другу, пропуская новых артистов, по одному выходящих из форганга и заворачивающих то влево, то вправо. То был очередной так называемый парад № 13 – творение безвестного режиссера, прибывающего обыкновенно на один-два дня и на скорую руку стряпающего пролог и эпилог представления. Разумеется, парад № 13 ничем не отличался от прочих.

Кто-то прочел четверостишье, заканчивающееся ударной строчкой «Наш пламенный привет!» Последнее слово все артисты подхватили хором и, воздев руки, повернулись лицом к публике. Зрители тепло приветствовали участников представления. Шел просмотр – так называемый военно-шефский спектакль, на котором присутствовали солдаты, офицеры с семьями и специально приглашенные.

Вновь зазвучал марш, и артисты, повернувшись, друг за другом двинулись через центр, выразительно подняв вверх левую руку.

«Вот если бы поднимали правые руки, это был бы новый парад, номер четырнадцать!», – сострил кто-то за кулисами.

Но все это было не так уж и важно. Главное, что парад прошел успешно, никто не сбился, четверостишье прочитано верно и «с выражением».

Стоящий в главном проходе режиссер, подстриженный под ежик, вытер платком вспотевший от волнения лоб – он ведь принимал свое детище. Пригладив непокорный ежик, режиссер нервно дернулся и скроил недовольную мину. Бесцветные глаза его заблестели: клоуны что-то замешкались. Но нет, все в порядке…

Представление покатилось своим чередом. Артисты, не спешащие на выход, запрудили боковые проходы. Они аплодировали, поддерживая коллег, сжимали кулаки, чтобы не произошло несчастья. Надо сказать, что цирковые – очень суеверные люди. Это и немудрено: беда всегда ходит с нами рядом.

У нас, к примеру, не принято репетировать в воскресенье. Дядя Бэн, у которого я мальчишкой работал в номере «Акробаты с подкидной доской», попросту бил нас за это. А когда однажды я в костюме сел на кровать, старик не вышел на работу, веря в примету, что кто-нибудь из труппы обязательно разобьется. Учили нас и другие старые артисты. И каждый цирковой с пеленок знал, что класть шапку на стол – к покойнику, а если переступить порог левой ногой, внесешь в дом несчастье, что никогда нельзя надевать первым правый ботинок… И несть этим приметам числа.

Сегодня я особенно был склонен верить в приметы и отвлекал себя тем, что рассматривал публику. Я и раньше любил заглядывать в зрительный зал, особенно когда на манеж выходят коверные. Вот один мужчина громко рассмеялся, соседи взглянули на него с улыбкой и добродушным осуждением, а некоторые, «заразившись» его смехом, тоже расхохотались. Вот симпатичный толстяк, не в силах сдержать смех, раскачивается всем телом, подпрыгивает на сиденье и азартно хлопает себя по коленям. Раскрыв рот от удовольствия, он готовится хохотать снова, но происходящее на манеже не веселит его, и он, качнув головой, закрывает рот, вытирает глаза, приводя себя в божеский вид. И тут же вновь заходится в приступе неудержимого хохота…

Но пора было готовиться к выходу, и я пошел в гардеробную. Здесь меня внезапно взяла злость на самого себя. Возбужденно мечась из одного угла комнаты в другой, я мысленно перечислял, сколько чего еще не готово. Ну почему я согласится работать?! Ведь столько недоделок! А может быть, я просто боюсь? Но кого – Багиру? Цезаря? Черных пантер? Ягуара? Ампира? Надо успокоиться. Все работают четко – и Парис, и Васька, и та же Багира. Беспокоятся разве что Цезарь и леопард Кукла, ну да я присмотрю за ними. Лишь бы оркестр дров не наломал. Нужно еще раз предупредить, чтобы играли потише. Духовых вообще не будет. На первый день сойдет, а там разберемся.

Я пошел к клеткам и, пристально всматриваясь в глаза каждому зверю, принялся искать хоть малейшую перемену в поведении. Нет, все было как обычно, если не считать, что никто ко мне не ластился. Цезарь вообще не обратил на меня внимания. Он все поднимал голову и косился куда-то в верхний угол клетки – вероятно, прислушивался к оркестру. Жанна немножко пошипела, но, услышав мой голос, зафыркала и улеглась. Видимо, ее беспокоил незнакомый костюм.

И все-таки чем больше я думал о предстоящей работе, тем больше волновался. Руки потели, в голове начинало стучать, стучали и зубы.

Чтобы избавиться от волнения и отвлечься от назойливых мыслей, я решил пойти к своему любимому Султану.

Перепрыгивая сразу через несколько ступенек, я быстро поднялся наверх.

– Султан! – позвал я, входя в комнату. – Где ты?

Но львенок не показывался.

– Да где же ты?

И тут я увидел совершенно незнакомого зверя. Султан злобно скалил уже вполне внушительные клыки. Глаза его сверкали недобрым желто-зеленым огнем. Вся поза выражала угрозу. Видно, малыш приготовился, как обычно, поиграть со мной, Но, не узнав хозяина, затаился за спинкой кровати.

– Султанчик! Мальчик мой, это я! Ну, иди ко мне, – и я шагнул к львенку.

Услышав мой голос, он с недоумением стал вертеть головой, потом поднялся и угрожающе зашипел.

– Султан! Ты не узнаешь меня? – Я в растерянности смотрел на львенка. Если в этом костюме меня не узнает даже Султан, как же я войду к взрослым хищникам?! Что же я делаю?! Вот оно. Заведомо знаешь, что недопустимо идти в работу неготовым, но что-то лишает тебя мужества, и ты не можешь отказаться.

Прозвучал второй звонок. И я пошел.

– Артисты оркестра, прошу на место, – хлопнул в ладоши инспектор манежа.

Я очнулся:

– Давай, ребята, шевелись, да побыстрее. Уже второй звонок, а я еще не запрягал! Закрывайте ворота и разгоните посторонних.

Артисты назойливо лезли посмотреть, как я запрягаю хищников в двухколесную колесницу.

– Гасюнас, ты ракетницу взял?

– Да, она у меня, – и он приподнял полу темно-синего форменного пиджака, показав вороненую ручку заправленной за пояс ракетницы.

– Хорошо, передай инспектору, пусть со звонками не торопится, – осевшим голосом сказал я, – и никого не пускай: я запрягаю.

– Сейчас.

– Давайте Цезаря!

– Пошел Цезарь, – ответил давно поджидавший сигнала Ионис и открыл клетку.

Цезарь выскочил и по привычке направился ко мне, но вдруг остановился и насторожился, словно видел меня впервые. Протягивая на палке кусок мяса, я позвал:

– Цезарь, Цезарь, встань!

Узнав мой голос, лев пошел вперед и встал передними лапами на кусок толстой доски. Мяса он не взял, а как-то нервно мотнул головой и ударил меня хвостом, когда я подошел к нему сбоку.

Держа палку наготове, я накинул сбрую льву на шею, застегнул гурту и подтянул за оглобли колесницу. Оставалось только пристегнуть ее карабинами. Но, как только я стал застегивать, лев вдруг попятился и лег. Я с трудом заставил его подняться, но, едва попытался подойти сбоку, он опять лег и пополз назад, норовя юркнуть в свою клетку.

Подошел инспектор манежа и, поправляя бантик на шее, спросил:

– Все уже сидят. Можно давать третий звонок?

– Вам скажут, – ответил Ионис. – Видите, лев артачится.

– Но ведь люди ждут! – произнес инспектор начальственным тоном.

– Уберите его, – продолжая возиться со львом, сквозь зубы процедил я.

Гасюнас подошел к инспектору:

– Вы слышали? Идите! Вам говорят: идите!

– Я, – взвился инспектор, – я вам что, пешка какая-нибудь здесь?!

Гасюнас молча взял его за пуговицу и, оторвав, протянул владельцу.

– Идите и пришейте, – бесстрастно сказал он, – еще успеете.

Наконец мне удалось запрячь льва. Я немного успокоился.

– Как у тебя, Ионис? Все готово?

Не получив ответа, я распорядился начинать.

– Как начинать?! – почти прокричал Ионис. – А тигров впрягать не собираешься? Они уже в сбруе. Ты что, совсем свихнулся на нервной почве?!

– Ах да, – опомнился я. – Выпускай тигров и беги на свое место, да проверь, работают ли шланги.

Опять появился инспектор манежа и, не зная, куда девать руки, робко спросил:

– Вальтер Михайлович, мы сегодня начнем?

– Начнем, начнем. Только вот тигров пристегну, и тогда давайте сигнал. Да проверьте, все ли службы заняли места.

– Все давно готовы, – ответил инспектор, никуда, однако, не двигаясь.

Но, увидев выходящего из клетки тигра, который явно нацелился схватить его, отскочил как ошпаренный.

– Гасюнас, – взорвался я, – я же просил не пускать никого из посторонних! Не ровен час…

Инспектор стоял бледный как полотно и что-то шептал. Я запряг тигров, сказал:

– Держись, судьба, дважды не умирать – поехали! – и сплюнул через левое плечо.

В зале погасили свет и направили прожектора на оркестр. Дирижер махнул палочкой, и музыканты заиграли увертюру. Лучи прожектора пробежали по манежу и сосредоточились на занавесе. Громоподобный рык льва, транслируемый через репродукторы, был подхвачен запряженным в колесницу Цезарем и заглушил оркестр. Публика вздрогнула. Эффект был достигнут. Испуганный львиным рыком униформист раньше времени дернул за веревки, и занавес открылся. Лучи прожекторов ударили в глаза хищникам, ослепив их. Воспользовавшись этим, я обежал животных и встал на колесницу. Прожектора продолжали лупить по глазам. Лев и тигры попятились. Я закричал:

– Алле, Парис! Вперед, Ампир! Цезарь, вперед!

Замахав рукой снизу вверх, я показал, чтобы лучи прожекторов подняли повыше, как это было согласовано на репетиции. Но осветитель не понял моих сигналов и продолжал слепить. Пятясь, хищники наткнулись на колесницу и сцепились.

Просунув длинный металлический прут между решетками вольера, Ионис подколол Ампира, тот укусил Цезаря. Колесница дернулась и ударилась о клетку. Я выхватил наган и выстрелил вверх. Напуганная тройка рванула вперед и буквально вылетела на манеж. Я чудом не выскочил из колесницы, но устоял и, высунув из-под плаща руку с наганом, приветствовал публику. Тройка лихо несла меня вперед. «И какой быстрый не любит русской езды», – сымпровизировал я, вихрем летя по манежу и счастливо улыбаясь. Это было эффектно.

Раздались громкие аплодисменты и возгласы: «Браво! Браво, Запашный!»

А осветители тем временем продолжали слепить льва и тигров, словно нарочно направляя лучи прямо им в глаза. Промчавшись два с половиной круга, тройка развернулась к форгангу – хищники рвались в спасительную темноту кулис. Я с остервенением дергал струбцину, привязанную к замкам сбруи для их экстренного открытия. Но где-то заело, и замки не срабатывали. Тройка тем временем донесла меня до занавеса, где лев и тигры устроили между собой жестокую драку. Колесница перевернулась. Распрячь животных мне мешали длиннющий плащ и вывернутая сбруя. И в эту минуту Гасюнас открыл туннель.

Восемь тигров, очумев от шума, производимого дракой, выскочили на манеж и вместо того, чтобы занять свои места, заметались и начали прыгать на решетку. Озлобленные недавним инцидентом лабухи нарочно форсировали звук, наблюдая, как животные в панике шарахаются из стороны в сторону. Тем временем дирижер, уткнувшись в партитуру, махал палочкой, пытаясь разобраться в только что присланных нотах. Против обыкновения он стоял спиной к манежу и не замечал происходящего.

Багира, решив воспользоваться хаосом, затаилась за тумбой. Манеж был погружен в темноту, если не считать проклятущих прожекторов, бестолково светивших на ошалелых животных. Под занавесом, где я возился, пытаясь расстегнуть ремни и карабины, не было видно буквально ничего.

– Дайте же полный свет! – вне себя от ярости заорал я, дернув струбцину так, что сбруя разорвалась.

– Свет, дайте свет! – пробасил испуганный инспектор манежа.

– Свет! – кричали Ионис с Гасюнасом.

Освободившись от ремней, Цезарь погнался за тиграми, а я кинулся на манеж наперерез ему. Лев злобно рычал и цеплял всех тигров, попадавшихся на пути. На ковре показались следы крови.

Наконец дали свет. Гасюнас, Рыжик и Афанасьев зажгли факелы и на длинных вилах протянули их между решетками. Стоявший на шланге дядя Володя Ринглер поливал дерущихся тигров из брандспойта. Спасаясь от струи и более крупных хищников, ягуар бросился на решетку, но сорвался и, словно сумасшедший, заметался у двери, в кровь оббивая себе морду о металлические прутья.

– Оркестр! – кричал я.

– Оркестр!! – орали рабочие.

– Оркестр! – голосили в проходах артисты.

Дирижер нас не слышал. Наконец Гасюнас метнул в оркестровку дюралюминиевую палку. По иронии судьбы, снаряд угодил прямо в саксофониста. Оркестр смолк.

– Маэстро, я же просил не форсировать звук! – заорал я.

Габиридзе повернулся ко мне и смотрел ничего не понимающими глазами.

– Пауза! – громко прокричал я, доставая из-за пояса наган. – Пауза, осел несчастный!

Хищники метались по клетке, бросались на решетку, дрались. Зрители первых рядов бежали вверх, сверху бегущих толкали обратно, вниз. Стоял кромешный ад. Следом за мной выхватил ракетницу и Гасюнас. Рассмотрев, где находится Багира, я выбежал на манеж и стал хлестать арапником дерущихся животных, одновременно стреляя направо и налево из нагана. Звери, огрызаясь, убегали. Некоторые, заняв свои места, с удивлением смотрели на меня, явно не узнавая. Ринглер, разнимавший животных струей воды, щедро обливал и зрителей, и нас с Гасюнасом.

Внезапно из зала раздался выстрел. Я вздрогнул: в публике полно военных, стреляют боевыми патронами! Отвлекшись, я на долю секунды потерял из поля зрения Багиру. Этого оказалось достаточно, чтобы тигрица немедленно прыгнула мне на спину. Передние лапы убийцы сдавили грудь, и я с усилием прижал их локтями. Пасть с громадными клыками раскрылась, чтобы сомкнуться на моем затылке. Падая, я инстинктивно схватил Багиру за бакенбарды и, не давая сомкнуть челюсти, плотно вдавил свой затылок в ее нёбо. Большие пальцы сами легли на нервные подчелюстные узлы, и я жестоко надавил на них. Я понимал, что сейчас моя жизнь зависит только от того, отпущу я бакенбарды или нет, и потому с еще большей силой стал втискивать затылок в пасть зверя. Тигрица не рвала меня, просто старалась освободиться. Задыхаясь, она скребла мои бедра и спину задними лапами, нанося растопыренными когтями глубокие раны.

«Держать! Только держать!» – стучало в голове. Но руки ползли. Горячее дыхание зверя не давало дышать. Почти теряя сознание, я увидел над правым глазом кончик клыка, по которому скользил пузырек пены. Второй клык давил мне на горло. В шее что-то хрустнуло.

Я, как клещ, вцепился в людоедку:

– Подавись, сука! – И еще плотней прижался к горячему нёбу.

Рывок за рывком делал зверь, приподнимая меня и ударяя об пол. Ногами я старался обхватить туловище Багиры. Но приподнятый в очередной раз, почувствовал, что тигрица освобождается. Уже передние лапы стояли по обеим сторонам моего тела. Она перенесла их мне на спину и сделала страшный рывок…

И тут произошло чудо. Приоткрыв глаз, засыпанный кровавыми опилками, я увидел уже не лапы, а ботинки. Это Афанасьев, Ионис и брат Мстислав вбежали в клетку и принялись по чем попало палками колотить Багиру, нередко попадая и по мне. И все же тигрица вырвалась, собираясь кинуться на меня снова, но оглушительный выстрел Иониса отбросил ее в сторону.

Перевернувшись, Багира вскочила, однако я уже стоял на ногах. Из зрительного зала раздался второй выстрел. Просвистев, пуля ударилась в прут решетки и рикошетом ушла куда-то. В толпе, сгрудившейся на лестнице; послышался женский вскрик.

– Не стрелять! – заорал я что было силы.

Ионис, размахивая палками, прикрывал Мстислава и Афанасьева. Струя воды не давала Багире подойти достаточно близко. Тигры, шедшие на помощь убийце, остановились. Вырвав палку из рук Иониса, я швырнул ее в тигрицу. Тут же, оглянувшись, с ужасом увидел, что центральная дверь, ведущая в зрительный зал, распахнута настежь и по направлению к ней стремительно движется Жанна. Видно, спешившие мне на помощь забыли закрыть дверь.

– Дверь! – заорал я. – Закройте дверь!

Рыжик, словно обезьяна, прыгнул на веревки и щелкнул засовом перед самым носом зверя.

– Откройте туннель, выпускайте всех! – кричал я. – Никого не останавливать, пусть идут вместе!

Увидев поднятый шибер, хищники бросились с манежа. Но выбежали не все. Несколько тигров при виде чужих людей с палками остановились.

– Назад! Назад! – командовал я, усилием воли отгоняя появившееся и постепенно увеличивающееся желтое пятно в глазах. «Теряю сознание», – понял я. Собрав силы, встряхнул головой и приказал всем покинуть клетку.

– Домой! Домой! – кричал я и ударами хлыста подгонял хищников. Теперь они стали узнавать меня.

«Действовать, действовать и постоянно подавать голос!» – звучало в голове.

Опираясь на Мстислава и волоча ногу, я ковылял по вольеру и не спускал глаз с Багиры. Я увлекал тигрицу за собой, пока не наткнулся на неподвижного Гасюнаса. Только теперь я понял, почему его не было в клетке, когда туда ворвались все другие. Гасюнас, бледный как простыня, застыл в каком-то странном оцепенении и не мог выговорить ни слова. Подбородок и руки его тряслись, будто в лихорадке. Бегающие глаза стали стеклянными. Он бессмысленно вертел головой, напрягал мышцы шеи и вытягивал подбородок. В руках Гасюнас судорожно сжимал взведенную ракетницу. Это был шок.

Вдруг раздался оглушительный выстрел. Багира рявкнула и стремглав умчалась в клетку. Ствол ракетницы дымился, но на лице Гасюнаса не дрогнул ни один мускул.

Никогда бы не подумал, что подобное произойдет именно с ним, одним из самых смелых и уравновешенных служащих, которых мне довелось видеть за все время работы с хищниками. Взглянув на оцепеневшего Гасюнаса, я невесело усмехнулся:

– И как ты не боишься так бояться?

Мстислав, разжимая палец за пальцем, стал вынимать оружие из его бесчувственной руки. Подбежал брат Сергей и подхватил меня на руки.

– Брось меня, – отталкивая брата, сказал я. – Бей эту дрянь. Сергей, я прошу тебя, со мной потом разберетесь. Сейчас возьми палку и колоти Багиру. Нужно проучить ее, иначе я пропал.

Мне становилось жарко, я был близок к обмороку, но понимал, что главное сейчас – измотать, проучить тигрицу, чтобы она боялась кинуться на меня в следующий раз, чтобы дала возможность войти к ней в клетку.

Сергей понял. Но не послушался и понес меня во двор.

А из зала валом валила публика. Несколько человек несли пострадавших при панике, искали врача для получившей пулевое ранение женщины. Прибыла машина «скорой помощи».

– Сюда, сюда! – кричал инспектор манежа.

Братья, пачкаясь в крови, подхватили меня и понесли к машине.

– Помогите Гасюнасу, у него шок, – я кивком показал врачу в глубь цирка.

– Женщина, ранена женщина! – кричал кто-то, просовывая голову в проем двери.

Врач не знал куда бежать.

Наконец меня внесли в автомобиль и положили на твердую кушетку. Кто-то попытался расстегнуть ремень. Чтобы помочь этому человеку, я втянул живот и почувствовал, как кровь обильно хлынула из раны. Нога лежала, словно атрофированная, и несмотря на все усилия, не удавалось даже шевельнуть ею.

– Успокойся, брат, – шептал Сергей, вытирая пот и кровь с моего лица. – Все будет хорошо!

– Где Гасюнас? – спросил я. – Что с ним?

– Он не может говорить, – ответил кто-то из артистов, стоящих в дверях. – Врач что-то ему колет.

– Прошу посторониться! – раздался властный голос. И два человека в белых халатах забрались в машину. В одном из них я узнал нашего ветеринара.

– Вот натворили, – пробормотал он.

Бегло осмотрев меня, врачи наложили давящую повязку и жгут. И только когда машина тронулась, я потерял сознание.

Очнулся я в краевой больнице. Надо мной колдовали люди в белых халатах, шапочках и повязках, скрывающих лица. Над головой висела громадная лампа.

Слышались лязг инструментов и приглушенные голоса:

– Скальпель, шприц!

– Держите эту…

– Тяните… вот так… Еще одну…

Я попробовал шевельнуться.

– А, очнулся, укротитель! – обрадовался хирург. – Вот и хорошо. Так говоришь, кошки царапаются?

И он ласково усмехнулся. Глаза его показались мне знакомыми и удивительно добрыми. Повязка его и шапочка были мокрыми от пота. Я снова попытался двинуть ногой, но не почувствовал ее. «Ампутировали!» – мелькнуло в голове.

Собравшись с силами, я попытался подняться, но меня удержали двое молодых ассистентов.

– Спокойно, больной, – сурово приказал голос хирурга. – Надо лежать спокойно.

– Моя нога, – выдавил я, – цела?

– Как понять «цела»?

– Не отняли?

– Зачем она нам?! – удивился хирург. – Вам она нужнее. – И он тихо засмеялся.

– Значит, не будете ампутировать?

– Успокойтесь: ничего с вашей ногой не случится. Скажите лучше, – меняя шутливый тон насерьезный, спросил хирург, – в каком белье вы были, когда она вас грызла?

– В шелковом, – ответил я, мысленно поблагодарив Плахотникова за науку.

– Значит, меньше заботы. Не надо каждую рану так тщательно мыть и чистить.

Во время разговора меня несколько раз переворачивали то на бок, то на спину, то на живот. Чтобы не застонать, я спросил:

– Раны опасные, доктор?

– Да нет, ничего подходящего. Больше незначительных.

– А всего сколько?

– Не считал, – ответил врач и, обратясь к кому-то, попросил: – Валера, займись.

Тот, кого он назвал Валерой, стал считать:

– Тринадцать, четырнадцать… семнадцать…

Я жадно прислушивался.

Когда меня в последний раз перевернули на живот, чтобы зашить затылок и спину, тот, кого назвали Валерой, громко произнес:

– Двадцать шесть ран!

– Ну, – сказал хирург, – это не так уж страшно. Вы легко отделались – если, конечно, нога и левое плечо будут хорошо заживать. Как себя чувствуете? Не тошнит?

– Есть немного.

– Это от новокаина. Пьете?

– Нет.

– Курите?

– Нет.

– Женаты?

– Как вам сказать…

– Дети есть?

– Пока еще нет.

– Не пьете, не курите, детей нет! Так что же вас заставляет на тигров бросаться?! – поинтересовался хирург.

– Любовь! – не задумываясь, ответил я.

– Любовь к чему? К риску? К славе?

– Ко всему перечисленному, но главным образом – к животным.

– К животным?! А если они вас сожрут?

– Подавятся, я костлявый.

– Не сказал бы, – врач покосился на рельефную мускулатуру, которой я так гордился.

– Все равно не сожрут!

– Вы, как я понял, намерены и дальше с ними встречаться?

– Конечно.

– А я где-то слышал или читал, что если хищник почует запах крови или хоть раз набросится на человека – с ним уже не справиться. Он будет все время бросаться. Разве не так?

– В принципе, так, – морщась от боли, отвечал я, – но пока что на меня не все бросались. Вернее, не все сумели достать.

– Стало быть; есть еще надежда? – мрачно пошутил хирург.

А я вдруг забеспокоился:

– Доктор, разве вы не сумели отремонтировать так, чтобы я встал?

– Отремонтировать? – рассмеялся он. – Неплохо сказано! – И хлопнув меня по ягодице, добавил: – Не пугайтесь, будете как новенький.

Меня еще долго бинтовали, обтирали спиртом, смазывали раны… На шею наложили гипс. Когда закончили, подкатили к столу каталку и переложили меня на холодные и показавшиеся сыроватыми простыни. Один санитар встал впереди, другой сзади.

Меня повезли по бесконечным коридорам и тоннелям. Помню, я удивился количеству больных, попадавшихся на нашем пути. И все как один таращили на меня глаза. Проехав стеклянные двери, я увидел братьев, Иониса, директора Николаева, Афанасьева и многих других. В холл набилось столько народу, что стало тесно.

Все смотрели на меня, как на диковину. Задние поднялись на носки, высовывая головы из-за плеч впереди стоящих, и кто-то изумленно произнес:

– А ноги-то ему не ампутировали!

Славик подошел почти вплотную к носилкам и остановил санитаров.

– Скажите, как прошла операция? – В глазах брата стояли слезы.

– Вам все расскажет хирург А наше дело – возить. Кого в морг, кого в палату, кого в реанимацию.

– Как ты, брат?

Я ободряюще подмигнул и сказал как можно бодрее:

– Жив…

Все заулыбались, а Мстислав пояснил:

– Тебя зашивали три часа десять минут.

– Все нормально? – поинтересовался Сергей.

– Все прекрасно, – ответил за меня вошедший хирург. – Операция прошла благополучно, больному теперь нужен лишь покой.

Любопытствующие поняли, что пора расходиться. Те, кто не успел промолвить ни слова, изо всех сил старались показать свою преданность и стремились пройти к выходу так, чтобы я заметил их присутствие.

Кто-то подобострастно прошептал:

– Бледный какой, словно святой.

– Какой там святой! – заржал санитар. – Обескровленный.

Плотная стена родных и друзей, знакомых и незнакомых медленно редела. По-детски всхлипывая, за что-то быстро и невнятно извинялся Николаев. Я слышал отдельные слова, но смысла не понимал.

Сообразив, что никого пока не выгоняют, толпа остановилась и потекла обратно. Все вдруг загалдели, обсуждая, буду ли я работать.

– Если начнется заражение, ему отнимут ногу. А какой артист без ноги?!

– Видал, какая рана у него в паху? Разве такая зарастет!

– Что делать… Даст Бог, поправится.

– Лишь бы кураж не потерял, а то вылечиться вылечится, а в клетку войти побоится.

– Товарищи, тише! Дайте дорогу санитарам, – сказал хирург и подмигнул мне.

Но его никто не слушал. Все продолжали переговариваться. А, главное, все – и родные, и знакомые, и даже те, кто не знал меня, дружески улыбались мне, желали здоровья. Посылали воздушные поцелуи.

– Крепись, брат! – услышал я голос Мстислава.

Афанасьев молча стоял рядом и как-то виновато улыбался. Из-под его лохматых бровей на меня смотрели требовательные глаза. Старик словно спрашивал, вернусь ли я, буду ли продолжать работу, не потерял ли кураж. Я прочитал его мысли, и в душе внезапно вспыхнул огонь, окрепла вера в то, что я всё смогу, всё преодолею. Приподняв голову, я почти выкрикнул:

– Эта полосатая стерва дождалась-таки реванша. Просто сегодня не мой день. Но и я возьму реванш. Я победил людей – добился разрешения работать с хищниками, получил группу, выпустил аттракцион. Так неужели теперь отступлю из-за какой-то полосатой гадины?! Жив буду – буду работать! Буду всем чертям назло! Буду!

– Во дает! – изумился кто-то.

– Поехали, ребята! – повысив голос, приказал хирург.

* * *

Прошли годы.

За эти годы случилось многое. У меня родилась дочь, Марица-младшая. Но наш цирковой, «династический» брак с Марицей все же развалился – я встретил девушку, которую безумно полюбил. И хотя Таня ответила мне взаимностью, отношения наши складывались не совсем просто. Да и реакция окружающих была неоднозначной – все-таки я старше Татьяны на 28 лет! К тому же в какой-то момент обстоятельства сложились так, что мы едва не потеряли друг друга. Тяжело заболел мой старший брат Сергей – у него случился инфаркт. Срочно нужны были дорогие импортные лекарства. Забыв обо всем на свете, я бросился в Москву (дело происходило на гастролях в Калинине), буквально на коленях вымолил эти лекарства у знакомого врача в Кремлевке и в течение двух часов доставил в больницу. Но через три дня Сергей, не приходя в сознание, умер. И к своему ужасу и отчаянию я узнал, что привезенных мною лекарств он не получил – кто-то подменил их на отечественные!

Горе, гнев и отвращение душили меня. Я не мог есть, спать, не мог репетировать. Я был неуправляем. Рабочие боялись меня, а вот звери… Звери очень тонко чувствовали мое состояние и уступали мне.

Кстати сказать, мерзавца, убившего моего брата, так и не нашли. Может, это и к лучшему – я бы его обязательно уничтожил. И сел бы в тюрьму. А от Божьего суда ему все равно не уйти.

Однако время лечит. Когда я немного пришел в себя, кинулся к Татьяне. И узнал, что она, в отчаянии от моего исчезновения, бросила институт, родителей, уехала в Москву и никто не знает, где она. Я тут же отправился следом, вооружившись адресами всех ее подруг. И буквально чудом нашел свою Таню! С тех пор мы неразлучны.

Не откажу себе в удовольствии вспомнить один замечательный эпизод. Еще до всехпечальных событий я пообещал Тане и ее друзьям-студентам устроить у них в Политехническом институте вечер и привести на поводке тигра. Когда мы с Татьяной вернулись из Москвы в Калинин, она напомнила мне об этом обещании.

– Без проблем! – ответил я. – И сам приеду, и Тайфуна привезу.

– А на чем? – заинтересовалась Татьяна. – На грузовике?

– Зачем на грузовике? Сядем в мою «Волгу» – я за рулем, тигр рядом – и порядок!

Таня явно мне не поверила. Не поверил в «тигра на поводке» и декан ее института и на всякий случай вызвал роту солдат с боевым оружием.

В день моей встречи со студентами актовый зал института был набит битком. Я оставил Тайфуна в помещении рядом с залом, которое присмотрел заранее, и начал свое выступление с рассказа о цирке, о его артистах, о дрессуре вообще и о своих выступлениях в разных странах.

– А тигра товарищ Запашный покажет нам на закуску! – под общий смех заметил представлявший меня декан.