Текст книги "Наследство для безумцев (СИ)"

Автор книги: Валерия Малахова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 14 страниц)

Закусив губу и кое-как вытерев слёзы, Джамина отправилась выполнять распоряжения Кушпы. На самом деле, она готова была всё отменить – и пусть Куддар подавится нечестно нажитым добром, пусть оно у него в глотке застрянет, у нечестивца! – но последние слова Кушпы неведомым образом придали девушке сил.

Если раб, простой раб, готов отдать жизнь за дело Амбиогла, за его детей, то какое она имеет право скулить и жаловаться?

Ковёр нашёлся в кладовых за конюшней. Не самый новый и не слишком хороший – такие обычно кладут в комнатах любимых слуг, – но для того мрачного дела, для которого он предназначался, вполне годный. Кушпа закатал в ковёр грузное тело советника и потащил его к карете. Джамина поспешила следом, стараясь копировать походку отца. Выходило не слишком хорошо, но кто в темноте разберётся?

Кушпа хлестнул лошадей, и карета выехала на тихие ночные улицы Падашера.

На первом же перекрёстке раб остановился и обернулся к Джамине:

– Пора. Прощайте, хозяйка!

У Джамины перехватило дыхание. Молча притянула она к себе голову Кушпы, поцеловала его в лоб и спрыгнула с подножки кареты. Оборачиваться не стала: ещё чуть-чуть – и твёрдости бы не хватило, она стала бы умолять Кушпу вернуться, забыть всё то, что необходимо сделать, просто остаться с ней… Джамина почти бежала к известному ей потайному ходу, глотая слёзы, а вдалеке затихал топот копыт и стук колёс.

Вот и всё. Теперь колесо судеб не остановишь, не повернёшь назад. Теперь остаётся лишь идти до конца.

Подземный ход вёл в одну из небольших уютных гостиных рядом с покоями Амбиогла. Девушка прошмыгнула туда, переоделась и поспешила в ту комнату, где отец навсегда закрыл глаза. Как могла, навела там порядок. Нужно будет ковры велеть сменить – сказать, что отец отдал приказ перед отъездом.

Кувшин с ядом Джамина осторожно вынесла во двор и вылила под ближайший куст. Расколотить бы его на мелкие-мелкие осколки! Увы, нельзя. И чаши тоже надо на место поставить…

Служанкам такую работу не доверишь, а сама Джамина не слишком-то преуспела в низменных занятиях вроде уборки. Ну ладно, можно сказать, что господин с Зин-Зан полночи так… хм… бурно развлекались.

* * *

Уже начинало светать. Усталость брала своё, и Джамина устало потёрла виски, пытаясь сообразить, что ещё не сделано и нужно ли доделывать всё прямо сейчас. Тяжесть принятого решения по-прежнему заставляла спину горбиться, а глаза наполняться слезами, но душевная боль уже не могла помешать идти по избранному пути, а вот из-за изнеможения повышался риск совершить какую-нибудь ошибку. Наверное, поспать всё же стоит, решила Джамина, вышла из покоев отца и нос к носу столкнулась с младшей сестрой.

Хрупкая Имида в этот ранний час выглядела бледней обычного, но всё равно Джамина почти против воли залюбовалась красотой этого выросшего в тени дома Амбиогла прелестного цветка. Чёрные локоны небрежно рассыпались по плечам Имиды, нежное детское личико с неожиданно чувственными пухлыми губами вызывало желание обнять и защитить ото всех невзгод, а уже сформировавшаяся фигура сулила в недалёком будущем миллион услад счастливцу, который станет супругом этой невероятной девочки-женщины. Рядом с сестрой Джамина чувствовала себя неотёсанной, похожей на тех прачек, что выполняли в ремесленных кварталах надомную работу. Их фигуры с самого утра можно было разглядеть на мостках возле реки: крепко сбитые, грубые, почти мужские. Очень неприятно сознавать, что ты напоминаешь их, а не статуэтку, что никогда не приблизишься к идеалу, но увы. Джамина воспринимала реальность такой, какова она есть: из двух дочерей Амбиогла младшая получилась несравнимо красивей старшей, и с этим просто нужно смириться. Общего у сестёр был только разрез глаз, но Имида и тут пошла в мать – тёплый взор её карих очей завораживал мужчин. Сейчас, однако, младшенькая выглядела растерянной, и её взгляд затуманивали непролитые слёзы. Увидав старшую сестру, она с облегчением воскликнула:

– Ах, Джана! Как же ты напугала меня!

– Что стряслось, Имми? Почему ты не в постели? – Джамина нежно приобняла сестричку, ненавязчиво уводя её от покоев Амбиогла. Имида на миг прижалась к плечу старшей сестры, однако тут же отстранилась:

– Джана, что происходит? Я проснулась среди ночи, мне почему-то стало очень страшно, я побежала к тебе, а тебя нет, и дверь заперта. Я стучала, стучала, а в ответ ни звука! Где ты бродила? Ах, мне показалось, что все в доме умерли! Или уехали – и бросили меня одну! Слышишь? – Имида огляделась; в её взгляде ужас мешался с экстазом: – Ты слышишь, Джана? Сам Умбарт – Хозяин мёртвых этой ночью посетил наш дом! Может, его псы нынче рыщут по молчаливым комнатам? А я совсем одна…

– Не говори ерунды! – Джамина говорила куда резче, чем намеревалась. Видение Имиды оказалось пророческим, и это напугало старшую сестру, причём напугало сильно, но не рассказывать же о таком нежной девочке, запутавшейся в собственных страхах! – Ты одна из-за нерадивых служанок, которые заслужили хорошую порку. И они её получат, клянусь Великой Пятёркой!

Имида вздрогнула и попыталась испуганной птицей вырваться из объятий сестры. По бледной щеке скатилась одинокая слезинка. Устыдившись, Джамина заговорила куда мягче:

– Тебе приснился дурной сон, моя нежная бабочка. Он уже ушёл. Эсамель Изменчивая часто пугает людей, когда являет по ночам на небе свой полный лик. Но лунным теням не следует верить, они обманчивы, они крадут радость и взамен сеют ложные страхи. Идём, я уложу тебя в постель. И куда всё-таки делись эти несносные рабыни, твои служанки? Им следовало быть рядом с тобой, успокаивать и утешать мою бабочку. Вот как хочешь, но плети они заслуживают!

– Не надо! – Имида вцепилась в руку сестры. – Я сама приказала им убраться. Надоели! Захотелось побыть одной…

– И вот что из этого вышло! Ну да не беда. Сейчас я уложу тебя в постель, и ты успокоишься. Всё будет хорошо, милая, всё обязательно будет хорошо.

– Но я… в самом деле… ладно, – Имида уступила с явной неохотой и тут же перевела разговор на другую тему: – А где ты была, Джана? Скажи мне! Ну пожалуйста, Джана, скажи! Я больше часа, наверное, в твою комнату стучала!

– Ох… – про себя Джамина порадовалась решению заткнуть Зин-Зан рот. Разумеется, про «больше часа» Имида преувеличила – как обычно, – но наверняка ведь некоторое время провела возле спальни старшей сестры! И вот как теперь выкручиваться?

Впрочем, глупый вопрос. Рано или поздно наспех выдуманную ложь придётся рассказать всем, включая Имиду, так почему бы не начать прямо сейчас?

– Я была у отца. Он вызвал меня ночью, так как ему пришлось срочно уехать. Помогала ему собираться.

На мгновение глаза Имиды стали совсем круглыми.

– Джана, ты серьёзно? Он и вправду уехал?

– Да, уехал. А что тебя удивляет? У отца много дел, и некоторые не решить, сидя дома за письменным столом.

– Ты не понимаешь! – Имида обиженно захлопала ресницами. – Я хотела поговорить с ним. Хотела через месяц устроить праздник. Роскошный бал-маскарад, чтобы были все наши знакомые, чтобы фейерверки и фонтаны, полные сияющей воды. Отец давно уже обещал мне этот бал! А теперь взял и уехал! Это нечестно, Джана, просто нечестно!

«А жизнь – вообще абсолютно бесчестная штука», – философски подумала Джамина, гладя по голове младшую сестру и рассказывая ей сладкую ложь о том, что через пару недель отец вернётся, и тогда можно будет спланировать желанный бал… Но Имида была безутешна.

– Я хотела, чтобы праздник состоялся в день осеннего солнцестояния, чтобы мы достойно простились с уходящим на отдых Хольтаром! А теперь что? Ничего не выйдет, как ты не понимаешь? Я просто не успею разослать приглашения, должным образом украсить дом, гости не смогут придумать костюмы… Нет, ну вот что стоило отцу задержаться ещё на денёк? Да как он мог так со мною поступить?

Джамина почувствовала, что её нервы на пределе. Безумная ночь, принесшая столько страданий, определённо заканчивалась совершенно безумным способом. Трагедия превратилась в отвратительный фарс. И Имида, вопреки обыкновению, не вызывала сейчас сочувствия. Она продолжила было жаловаться, но Джамина перебила её холодно и резко:

– Ну разумеется, отец должен был бросить все дела, не обращать внимания ни на какие трудности, спустить наше состояние вниз по реке, к варварам и крокодилам, лишь бы дать тебе возможность как следует повеселиться! Нет уж, Имми, не отворачивайся, дослушай до конца! Я и сама толком не знаю, что произошло, но просто так отец посреди ночи из дома не срывается, ты это знаешь, и я это знаю. А раз уехал – значит, стряслось что-то серьёзное. Очень серьёзное!

Заметив, как предательски задрожали губы сестры, Джамина взяла себя в руки. Имми не виновата в том, что она маленькая избалованная дурочка! Её такой воспитали. Когда колючие неподстриженные кусты раздирают в клочья шёлк наложницам, винят нерадивого садовника, а не ветви или тонкую шёлковую ткань. Надо было раньше следить за воспитанием Имиды, а теперь-то чего уже!

– Знаешь, что я думаю, Имми? Что ты волнуешься за отца, просто не знаешь, как это выразить, вот и несёшь всякий вздор. Могу я случайно оказаться права?

Как Джамина и ожидала, Имида сразу же ухватилась за возможность отступить под благовидным предлогом:

– Ты совершенно права, Джана! Ах… я так волнуюсь и так запуталась! Прости меня, сестричка!

– Конечно же, моя маленькая бабочка. Уже простила. И убеждена, что когда отец вернётся, он достойно вознаградит тебя за терпение!

«Отец тебе уже не поможет. Надеюсь, тебя утешит муж», – печально подумала Джамина, прижимая сестру к плечу и краем уха слушая сбивчивые оправдания. Как всегда, услыхав строгую отповедь, Имида быстро успокоилась. Отец не разрешал пользоваться этим сильнодействующим средством чересчур часто, поэтому оно до сих пор работало.

На самом деле, стоило младшей сестричке только услыхать о делах, которыми отец должен заниматься, как она тут же благоговейно затихала. Мужские занятия вызывали у Имиды восхищение, но понимать в них что-либо она не желала – да и не была обязана, если честно. Восхитительная бабочка, порхающая по жизни. Счастлив будет тот, к кому она влетит в дом. Рядом с сестрой Джамина часто ощущала себя странным существом – не мужчиной и не женщиной, каким-то обоеполым демоном из свиты Эсамель Изменчивой.

Окончательно успокоившись, Имида позволила отвести себя в комнату и уложить в постель. По дороге Джамина углядела одну из служанок сестры, рявкнула на неё, и вскорости все глупые рабыни, осмелившиеся покинуть госпожу, собрались вместе. Не желая расстраивать сестру, Джамина поговорила с ними очень коротко, лишь указав на их промах. Да, госпожа выгнала этих безмозглых куриц, но они должны были оставаться возле её комнаты, а не разбегаться по своим делам. Вдруг они понадобятся хозяйке? Рабыни вняли и клятвенно обещали больше госпожу одну не оставлять.

Уже готовясь закрыть за собой дверь, Джамина услыхала голос сестрёнки:

– А всё-таки, почему ты заперла свои покои?

Джамина развернулась. Несколькими летящими шагами преодолела невеликое расстояние от двери до широкой постели сестрички. Небрежный жест ладонью – и рабыни испуганно отшатываются в разные стороны. Хорошо. Очень хорошо.

Глядя сестре прямо в глаза, Джамина проникновенно произнесла:

– Уезжая, отец дал мне несколько важных документов и велел поработать с ними, пока он в отъезде. Это очень, очень ценные бумаги, если они пропадут, вместе с ними улетучится большая часть нашего имущества. Поэтому во имя Великой Пятёрки богов, Имми, нигде и никогда не упоминай о сказанном мной! Это великая тайна.

Чушь, конечно, полнейшая, но с Имидой должно было сработать – и сработало. Младшая сестра широко распахнула глаза и, прижав руку к груди, воскликнула прерывистым от нахлынувших чувств голосом:

– Не волнуйся! Я умею молчать, Джана. Иди к себе и проверь, всё ли на месте. И да благословят тебя боги за то, что помогаешь отцу!

– Я знаю, что на тебя можно положиться, мой ласковый мотылёк. Отдыхай и ни о чём не беспокойся, – расстроганно пробормотала Джамина, поцеловала сестру в лоб и наконец покинула комнату, чувствуя, как истерический смех подступает к горлу. Воистину, какими низменными делами приходится заниматься ей, госпоже дома, в то время как Кушпа сейчас, наверное, уже пожертвовал собой! Раб возвеличивается, а господа унижают себя мелкой ложью – не так ли наступают последние времена?

Джамине казалось, что между рёбер застрял холодный кусок льда, и скоро он заменит ей сердце. Но мысли о Кушпе странным образом придавали сил. Он сделал для её дома и для неё самой всё, пожертвовал драгоценнейшим даром богов. Теперь она не имеет права подвести его, обесценить эту великую жертву.

Оставалось решить всего одну проблему, а затем можно было немного отдохнуть.

Зайдя в свою комнату, Джамина ощутила резкий запах мочи. Бедная рабыня не сумела сдержать животный позыв и теперь очень несчастными глазами глядела на хозяйку. Джамина брезгливо поморщилась, вынимая из потайного кармашка в рукаве маленький, но остро наточенный кинжал. Ужас плеснулся в больших глазах рабыни, но хозяйка всего лишь ловко перерезала пояс и шнур, связывавшие запястья и лодыжки Зин-Зан. Затем устало велела:

– Вымойся. Вода и таз – по ту сторону кровати. Затем поменяй постель, чистое бельё в сундуке у изголовья. Грязное засунь в самый низ корзины. Свою одежду положи отдельно, я её заберу и выброшу. Можешь завернуться в простыню, я подберу тебе позже… что-нибудь.

Пока рабыня суетилась, исполняя все повеления, Джамина неотрывно смотрела на любимицу Амбиогла. Этот немигающий взгляд пугал Зин-Зан больше всяких слов, заставляя лёгким ветерком носиться по комнате.

Джамина точно знала, что сказал бы отец. Да и Кушпа посоветовал бы то же самое. Скорее всего, он и не предполагал, что хозяйка поступит как-то иначе, поэтому и не заводил разговора о Зин-Зан.

Рабыня слишком много видела. Слишком много знает. Стало быть, рабыня должна исчезнуть.

Беда в том, что Джамина… не могла. А приказать было некому: Кушпа ушёл с отцом к Умбарту, прочим она не доверяла.

Нужно было самой. А она не могла.

«Это даже не человек, – яростно убеждала себя Джамина, – это рабыня, грязное животное, отцовская подстилка, а кого она ублажала до отца – лучше и не думать, но ясно же, что многих! Если мир избавится от неё, то никто не заплачет. Она болтлива – может, благодаря её длинному языку посланник Куддара добрался до отца. Она заслуживает смерти. И… она слабее меня, намного слабее! Вывезти её за город под благовидным предлогом, а там – нож или удавка…»

Ничего не помогало. Хладнокровной убийцей Джамина не была, как ни убеждай себя в пользе того, что необходимо сделать, какие доводы ни приводи.

Покончив с уборкой, Зин-Зан встала перед хозяйкой на колени и робко спросила:

– Благороднорожденная госпожа… вы убьёте меня?

Джамина продолжала холодно разглядывать рабыню. Даже укутанная в бесформенную простыню до самого подбородка, утомлённая донельзя кошмарами прошедшей ночи, наложница Амбиогла была куда красивей, чем сама Джамина когда-либо надеялась стать. Красивая, покорная, идущая туда, куда прикажут… Сердце внезапно пронзил острый приступ жалости. О Хольтар, ну чем перед тобой провинилась эта девчонка? Почему ты заставил её убить хозяина, хотя желала она совсем не этого? Почему теперь вынуждаешь меня выбирать между благом рода и её жизнью?

Зин-Зан ждала. Джамина беспомощно махнула рукой и выдохнула:

– Нет. Я тебя не убью.

Рабыня повалилась на пол и, едва слышно всхлипывая, принялась целовать госпоже ноги.

– Ну-ка, прекрати! – прикрикнула на неё Джамина. Решение проблемы понемногу вырисовывалось в её утомлённом сознании. – Да, я тебя не убью, но и не могу допустить, чтобы ты оставалась в доме. Поэтому мы сейчас немного отдохнём, а затем я отвезу тебя в порт и продам на любой из отплывающих кораблей. Ты хорошенькая и послушная, думаю, обращаться с тобой будут бережно. С остальным ты, хм, справишься без моих советов. Но запомни: ты должна всем говорить, будто тебя продала жена твоего хозяина, из ревности. Ясно тебе?

– Конечно, госпожа! Сделаю всё, что вы прикажете!

– Очень хорошо. Сделаешь это, и тем самым расплатишься за подаренную тебе жизнь. А теперь… давай спать. Ложись рядом, захочешь оправиться – ночная ваза под кроватью, а почувствуешь голод – вон поднос с фруктами. Из комнаты я тебе выходить запрещаю.

– Да, госпожа, – со слезами на глазах прошептала Зин-Зан. Джамина выглянула в коридор и приказала пробегавшему мимо мальчишке-рабу передать управляющему, чтобы её никто до вечера не смел беспокоить. Потом она заперла дверь, и две обессиленные девушки – госпожа и рабыня, – уснули, едва их головы коснулись подушек. Страх, горечь, боль потери – всё это было смыто всесокрушающей волной усталости.

* * *

Рассвет вернул краски в чёрно-белый мир, где властвовала Эсамель Изменчивая – мир, где тени жили своей жизнью, где ночные мотыльки летели на свет фонарей, чтобы сгореть заживо, поклоняясь цветному и жгучему пятну, которое притягивало их и убивало. Умолкли цикады, птицы проводили гаснущие звёзды звонкими трелями, а крысы – настоящие ночные хозяева любого торгового города – убрались на покой, лениво оглядывая свои владения. И у многих из этих крыс имелось не четыре, а две ноги.

Падашер знал не только величие и славу, в его истории – как и в истории любого торгового города – имелись и тёмные пятна. Войны проносились над его улицами, иногда до основания снося крепкие стены и застилая небеса заревом пожаром. Пару раз в городе свирепствовала чума, а Хозяйка Холера, младшая из дочерей Умбарта и Эсамель, заходила в Падашер достаточно часто, и редко уходила без многочисленных людских жертв. Каждый раз город отстраивался вновь, подобно тому, как старый трухлявый пень пускает молодые побеги, из которых может вырасти новое крепкое дерево, но останки этого пня ещё довольно долго мозолят глаза всякому, кто захочет смотреть на заплесневелую, покрытую мхом и подозрительного вида грибами корягу.

Именно такой корягой, или же уродливым наростом на теле прекрасного города, был Гадюшник. О, когда-то эти места носили совсем другие названия, прекрасные и чистые, но те дни давно прошли, и сейчас здесь обретался сброд, который нигде больше не желали видеть: продажные женщины, их хозяева, воры и убийцы, подлецы разновсяческих мастей и просто нищие, не способные заплатить городские подати за проживание даже в самой захудалой мазанке из глины и веток на окраине Падашера. Сюда сборщики налогов не заглядывали, а стража иногда на несколько часов заскакивала самым большим отрядом, какой только могла собрать, и всегда покидала эти места до наступления темноты.

Болтали, что как-то раз Кехт Маленький – сын жрицы великой богини Эсамель и знатного вельможи, служивший десятником в страже у Западных врат, – побился об заклад, что пройдёт Гадюшник из конца в конец в одиночку. Конечно, днём – ночью даже Кехт Маленький, забияка из забияк, сюда не совался. Сказано – сделано: Кехт потратил весь день, но к закату вышел на Дворцовый тракт из узких улочек Гадюшника. Долго потом праздновал, бахвалясь своей смелостью и удачей: раздал нищим угощение из трёх баранов, жареных на вертеле, и нескольких котлов риса; выпил полбочки вина и помочился на статую Великого Подающего, за что был задержан и препровождён в тюрьму, где пробыл полгода и вышел исхудавший, но не поумневший. И лишь много позже стало известно, сколько его почтенная матушка отвалила серебряных дисков главарям банд Гадюшника, чтобы те присмотрели за её беспутным сыночком.

Попасть в Гадюшник простому, не слишком-то доброму падашерцу было несложно, а вот выбраться отсюда могли считанные единицы. Впрочем, не все стремились выбираться. Некоторые с комфортом устроились среди отребья и подлецов – разумеется, сами превратившись во что-то из вышеназванного. Лишь по ночам выбирались они из своих нор, шастая по городу, подобно нечистым животным, наводя страх на богатые кварталы, бессовестно обирая бедняков и вовсю буйствуя, показывая свою нечестивость и прославляя человеческие пороки… По крайней мере, так живописали обитателей Гадюшника летописцы последних семьдесят-восемьдесят лет.

Казалось просто невероятным, что подобная язва могла просуществовать в прекрасном городе Падашере столько времени, что Правители Падашера, люди благороднорожденные, справедливые и честные, не выжгли её калёным железом, не бросились в ноги Великому Подающему и не вымолили себе пару колонн тяжело бронированной пехоты, чтобы навеки истребить саму память о Гадюшнике и вызвать этим облегчённый вздох всех добрых горожан. Но… третий Правитель подряд медлил, а Гадюшник процветал, распространяя вокруг себя отвратительное зловоние. По крайней мере, так утверждали всё те же летописцы. И в данном случае (с определёнными оговорками) им можно было даже поверить… По крайней мере, однажды Кехт Маленький решил на спор просидеть в городской канаве три часа. Но спор продул, не прошло и часа, ибо подобное зловоние выдержать не мог никто, даже Кехт Маленький.

– Ну жизнью своей тебе клянусь, Скорпион, всё было, как я говорю!

Утро выдалось прохладным. Да, конечно, вскорости сияющий глаз Хольтара должен был пристально посмотреть на славный торговый город Падашер, заставив воздух колыхаться ленивым маревом, а каменные стены домов – обжигать неосторожных, рискнувших к ним прислониться. Но пока ещё ночь не сдала окончательно своих позиций, и горожане спешили этим воспользоваться. Кто-то торопливо бежал на работу в лавку или портовые доки, кто-то нёс с базара тяжёлые корзины, а кто-то просто вышел на улицу и наслаждался лёгким утренним ветерком.

К числу последних относился Кайл по прозвищу Скорпион, главарь не самой большой, но достаточно спаянной и жестокой разбойничьей шайки.

Ночь у Кайла выдалась относительно спокойной. Некий заправила из гильдии сукноделов нанял его, чтобы припугнуть парочку конкурентов, но это заняло немного времени. Остаток ночи он просидел в «Пьяном черепе», откуда его и вытащил один из подчинённых, прибывший к главарю с поразительными новостями. В «Череп» пускали не каждого, поэтому парень терпеливо стоял возле входа, пока вышибалы не нашли Скорпиона и не растолковали ему, что к чему. Зато теперь слова сами рвались из переполненной эмоциями груди:

– Останавливает этот раб карету возле самого берега, там ещё заросли жимолости рядом, я аккурат в них с селяночкой одной и кувыркался. Она замужняя, но мужик у неё – тюфяк тюфяком: берёт бабу на ярмарку, а следить за ней и не думает даже, в кабаке зенки заливает…

По лицу Скорпиона никак нельзя было сказать, интересует его эта история или, наоборот, заставляет отчаянно скучать. Привычку скрывать истинные чувства в обществе себе подобных отбросов Кайл завёл ещё в раннем детстве, когда его хорошенькая мордашка доставляла немало хлопот. Впрочем, довольно скоро к мордашке стали прилагаться крепкие кулаки, а потом её и вовсе испортил шрам, тянущийся теперь от левого уха к подбородку. Любители сладких мальчиков прекратили обращать внимание на Кайла. Он, правда, их не забыл, и со временем рассчитался с каждым, кто осмелился его домогаться.

Когда из канавы выловили все части тела последнего насильника, репутация у Скорпиона установилась… определённая. И очень-очень прочная. Кайла оставили в покое не только поклонники детской и мужской красоты, но и недоброжелатели, мечтающие о том, как красиво Скорпион смотрелся бы на колу или на виселице. Сам Скорпион посмеивался – его всё устраивало. Тем более, что в процессе выстраивания своей репутации он обзавёлся не только врагами, но и полезными друзьями. Такими, например, как хозяин «Пьяного Черепа».

Таверна «Пьяный Череп» была хорошо известна не только Гадюшнику, но и всему городу, хотя мало кто имел возможность (либо же несчастье) похвастаться её посещением. Здесь собирались как раз те мерзавцы, которые смогли преуспеть в Гадюшнике: лучшие профессиональные убийцы, главари самых известных банд, удачливые грабители, не гнушавшиеся при случае омыть руки в крови жертвы, но при этом с удивительным постоянством ускользавшие из рук городской стражи… Приглашение хозяина таверны, Аштаркама, посетить стены его заведения считалось наивысшей честью и признанием для преступника. Так что у Кайла Скорпиона, здешнего завсегдатая, имелись все основания гордиться собой.

Располагалась таверна в подвале полуразрушенного дома, посему внутри всегда царила приятная прохлада. Внутри вели стёртые от времени ступени, на первой из которых всегда стоял и лениво взирал на мир вышибала, готовый в равной степени выполнить мелкое поручение хозяина либо же приструнить незадачливого идиота, рискнувшего нарушить покой посетителей. Сейчас он застыл каменным изваянием возле чаши из человеческого черепа, до глазниц наполненной креплёным вином. Поговаривали, будто вино отравлено, и поэтому никто, кроме глупых мух и ос, не решался его отведать. Несколько мух, невзирая на ранний час, уже плавало в кроваво-красной жидкости, подтверждая страшные слухи.

Выслушав ещё несколько пикантных подробностей о прелестях замужней селянки, Скорпион, не меняя позы и выражения лица, выцедил:

– Твоя баба мне без надобности, Мёрзлый, говори по делу.

Мёрзлый заискивающе закивал:

– Понял, понял… Так вот: карета останавливается возле берега, раб этот чернокожий спрыгивает и идёт дверцу открывать. Ну, мне любопытно стало. Я зазнобу свою придушил легонько, чтоб не мешала, а сам поближе подобрался. Смотрю – а это Кушпа, который у Амбиогла служит! И вытаскивает он, значит, умбартову жратву…

– Погоди, – перебил Кайл, впервые выказав лёгкую заинтересованность. – Ты уверен, что это Кушпа был?

Насчёт трупа Скорпион переспрашивать не стал. Раз кто-то из его людей утверждает, будто видел покойника – значит покойника он и видел. Это в живых его головорезы могли сомневаться и путаться, а умбартову еду чуяли за пару кварталов. Иначе шайка не считалась бы одной из самых опасных даже в Гадюшнике, где каждый первый состоял в той или иной банде.

– Так кто же ещё-то, Скорпион? Сам посуди, сколько дел мы для Амбиогла провернули? И Советник без своего живодёра ни разу на встречу не явился! Так что жизнью тебе клянусь…

Кайл пожал плечами. Ну да, лучшие из лучших часто подрабатывали, выполняя поручения сильных мира сего. А Кайл по праву считал себя именно лучшим из лучших.

– Ладно, верю. Дальше что было?

– А дальше Кушпа дохляка к речке подтащил и пошёл камень искать. Эсамель, голубушка, ярко светила, я морду эту мёртвую и разглядел. Что хочешь, Скорпион, со мной делай, а только Советник это и был, заказчик наш, Амбиогл, сын Хафесты! Своего хозяина верный пёсик с обрыва скинул, представляешь? Затем карету в нескольких местах проткнул ножом, аж лезвие сломалось, он новый кинжал достал. Карету тоже в реку сбросил, вот как лошадям постромки перерезал и отогнал их, так и сбросил. Потом на обрыве сам себя кинжалом ударил несколько раз и в воду шмякнулся. Там течение быстрое, далеко от города унести должно, может, даже в море… Но вот что думать об этом, я прямо даже не знаю.

– Тебе не по чину думать. Ещё чем удивить сможешь?

– Смогу, Скорпион, как не смочь! Кушпа, перед тем, как хозяина в реку скинуть, бормотнул чепуху несусветную. Вроде «ты мной довольна будешь, хозяйка Джана»… Скорпион, а, Скорпион! Знаешь, что скажу?

– Скажешь – узнаю.

– Сдаётся мне, что у Кушпы этого любовь со старшей дочкой Амбиогла случилась. «Хозяйка Джана», смекаешь? А у Амбиогла старшенькую в аккурат Джаминой зовут! Ну, Советник пронюхал. Шашни в господском доме – их ведь сколько ни прячь, всё одно у бабы брюхо раздуется, – Мёрзлый захихикал, радуясь удачной шутке, но наткнулся взглядом на каменное лицо главаря и быстро продолжил: – Ну, слово за слово, Кушпа хозяина и тюкнул. А потом совесть взыграла и с собой покончил. Или дочура постаралась, а раб следы заметал.

Кайл хмыкнул:

– Да, Мёрзлый, думать тебе и впрямь пока не по чину. Хотя сказителем хоть сейчас можешь идти, заработаешь немало. Как Далра в город приедет – ты ей эту байку первой снеси, она найдёт, куда её приспособить.

Физиономия Мёрзлого расплылась в широкой ухмылке:

– Лучше не стану, а то мне Аштаркам куда-нибудь чего-нибудь того… приспособит. Далра-то уже в городе, знаешь?

– Впервые слышу. И давно?

– Не, часа три. Вот как Западные врата в Час Пробуждения Хольтара открыли, так она через них и прошла. Попугай говорит, видел её самолично.

Мысли Кайла были заняты странным происшествием на реке, о котором ему поведал Мёрзлый, но услыхав последнюю фразу, он не мог не обронить:

– Странно, она же всегда морем добирается.

– Ну, Попугай говорил…

– Ладно, ладно. Раз Попугай говорил, значит, видел. Вот что, Мёрзлый: ты, наверное, об этой истории и в самом деле помалкивай, как те рыбы, что сейчас Амбиогла глодают. А то они ж голодные, им всё равно, кого.

Массивная фигура бандита, казалось, стала вдвое меньше. Лицо побледнело:

– Скорпион, да я никому…

– Верю, ты ведь у меня не дурак. А потому слушай, что делать дальше. Сон отменяется, потом поспишь. Возьми Сухаря, Заику… да и того же Попугая, ему развеяться не повредит. Как всех соберёшь – рысью дуй к дому Амбиогла. Оглядитесь там, проследите за сестричками, а особо – за старшей. Ничего больше не предпринимай, но как только хоть одна нос за порог высунет, так сразу об этом сообщишь мне. Держи на мелкие расходы.

Несколько медных дисков перекочевало из рук в руки. Мёрзлый удовлетворённо крякнул, а вожак продолжал давать наставления:

– Ты за старшего. Пропустишь что-либо – встретишься с Амбиоглом ещё до заката. Ну а не пропустишь, так я не забуду. Ребятам ничего не объясняй, скажешь, я приказал.

– Конечно, Скорпион! Всё сделаем в лучшем виде.

– Баба твоя болтать не станет?

– Да она не видела ничегошеньки. Всё это время обеспамятевшая валялась. Говорю же, придушил слегка… Удрала от меня, едва в себя пришла. Вот дура, а?

– Умеешь ты, Мёрзлый, с бабами обращаться, – фыркнул Скорпион. Мёрзлый застыл, не понимая, похвалили его или наоборот, но Кайл ничего объяснять не собирался. Мотнул слегка головой:

– Всё, иди.

Бандит поторопился исчезнуть, сжимая медяки в потных ладонях. Некоторое время Кайл глядел ему вслед, пока широкая спина не скрылась за поворотом. Затем досадливо хмыкнул и отёр пот со лба. Солнце поднялось уже довольно высоко и начало серьёзно припекать, так что Скорпион предпочёл спуститься обратно в «Пьяный Череп». Там заказал себе вина, присел за освободившийся у стены столик и погрузился в раздумья.