Текст книги "Таганский дневник. Книга 1"

Автор книги: Валерий Золотухин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 32 страниц)

А документ они сочинили серьезный. Главный камень его – признать должна советская власть свою несостоятельность, ошибку в теории, приведшей к губительной 70-летней практике.

Социализм не оправдал себя как строй, а Советы – как режим, как форма правления – Советский Союз должен стать равным среди равных… – Короче, все понятно…

Хочется опять плакать от своего бессилия и уничижительного сознания. Спасают письма Набоковых – гений, а люди простые… Вот эти колебания, что все еще с майским номером обойдется, эта неопределенность, опять появившаяся… – все это смеется надо мной…

Выставка Романовой взволновала – побывал где-то у кого-то в чистом поле.

Ну что, ушла верстка в типографию или нет?! Можно мне перекреститься?! Ладно, потерпим, помучаемся!

28 марта 1987

Суббота.

Какой замечательный концерт был вчера. Читал дневниковые записи о В. С. Высоцком.

29 марта 1987

Воскресенье.

И.: – Вам идет улыбка.

В.: – Улыбка идет всем, наверное…

И.: – Нет, не всем. Мне не идет улыбаться, нельзя – у меня зуба одного нет.

– Не надо, Маша, обсуждать наше письмо и вообще эту тему… В высшем смысле мы, конечно, правы, а по частностям нам быстро заткнут рот фактами… Ты вкалывала, я вкалывал… А сколько гадостей говорила ему Шацкая. – Если на эти спектакли не ходят, если в кассе остаются билеты… – Вы хотите… Нет, почему вы не хотите, чтоб Ю.П. приехал? – А Сеня? На собрании реплику бросил: – Конечно, с подготовленной заранее прессой, как это было «На дне» и с «Мизантропом»… – После этого я просто уполз с собрания… А потом мне Эфрос сказал: «Семен! Какой негодяй… Я не расслышал (на полях – «не понял»), что он сказал, ведь я бы устроил грандиозный скандал… Мне Габец передала его реплику… Ну, негодяй… злой негодяй». А Комаровская: – Почему ваш сын позволил себе сидеть на столе у Ю.П.? – Что это, как не чернь. Более того, может быть, не эти прямые, гадкие укусы его так задевали, как то, например, что он не мог справиться с авторитетом Любимова, с любовью к нему, пусть даже и показушной, тем более, Маша вкалывала, Таня вкалывала, но при каждом удобном случае вспоминали при нем Любимова и звонили ему через океан, и письма сочиняли, и так обложили Эфроса, что он вынужден был сам еще и приписку к письму сделать? А куда ему было деваться от этих «подруг». А Валера-Ваня-Алла были в стороне? Нет, тоже активно участвовали, кроме Ивана, конечно, тот умудрялся ни в каких кампаниях не участвовать.

Антипов из-за «макулатуры» в Милан не едет. Вводят Лебедева, а Желдин, когда-то игравший также вводом, оскорблен до глубины души: – Банда Дупака, да вот если бы был жив Анат. Вас.

– Откуда ты знаешь, как А.В. относился к твоему исполнению?! Зачем ссылаться на покойного? Оставьте Эфроса в покое!!

– Ложь, Маша, все ложь… Не дали остыть трупу, как мы с распростертыми объятиями встречаем трех своих подонков, что непростительно оскорбляли его… А мы, – давайте, ребята, к нашему шалашу, все вместе опять, как будто нас Эфрос разъединял… Господи!! Как все лживо и похабно!!

9 апреля 1987

Четверг.

Господи! Спаси и сохрани!! И этим все и всегда сказано. Сегодня «Мизантроп» – наш с Ольгой Михайловной.

А что отвечать этим воспаленным политиканам? Мировоззрение из желудка. Это две последние фразы Крымовой, к которой я за советом обратился. Позиция, на которую она посоветовала мне встать: «я – художник, политикой не занимаюсь, мое дело – спасение души через смирение и поиск красоты».

И спектакль прошел замечательно, и я мысленно целовал О. М. и молил здоровья ей и удачи. На гримерном столе портрет Эфроса. «А это что?» – спросил Бортник – «Это – хороший человек, он помогает мне…»

11 апреля 1987

Суббота родительская.

Боже мой! Какая склока из-за буклета? Семья в одно, а… «боярин неумолим». И я опять мирю, опять Шуйский, опять пытаюсь, теперь уже уговорить Николая Николаевича оставить текст об Эфросе… «Это неуважительно по отношению к прошлому Таганки… Это возвышение в монумент, этого я позволить не могу…»

– Николай, ну, речь идет о смерти человека… Дай ты им эту возможность. Ну, ведь сын все-таки… жена…

– Пусть Яков Мих. пришлет мне текст домой, я сравню оба варианта…

13 апреля 1987

Понедельник.

Губенко – Глаголин похвалили меня, в том смысле, что я делаю коррекцию интонации на время и возраст.

Спор-истерика о буклете продолжается. Дима Крымов условие поставил: либо парижский вариант, либо он буклета делать не будет. Губенко: – Значит, театр поедет в Италию без буклета.

Это уже невозможно. Николай вставил страницу из того, что они написали. Так Дима, не читая, отказался. Дрязги перенесены в главко-министерские кабинеты, и Дупаку уже замечание сделано.

18 апреля 1987

Суббота.

«Мизантроп» прошел хорошо, хотя прошлый – лучше… Но это такое удовольствие… и как жалко Эфроса, и какая-то мерзкая ситуация… Мне кажется, Любимов и сунул свою подпись, чтоб как-то оправдаться еще и перед ним: дескать, ты-вы понимаете теперь, чем я занимаюсь, в каких сферах политики гуляю… и пр. – Судьба страны меня заботит и пр.

2 мая 1987

Суббота.

Театр за подписью труппы и коллектива посылает в «Современник» свой ответ на мерзопакостное выступление тройки борзых кобелей в адрес Эфроса. А они вывешивают фотографию этого исторического момента, тем самым давая всем понять, что все в порядке, что это подвиг, а не падение, что их дело правое и они победят. Ну как такое можно допустить и пр.

5 мая 1987

Вторник.

«Я должен доложить моему председателю, Ульянову Мих. Ал.» Игру я разыграл по нотам, и ее надо довести до конца. Теперь должен, через два дня, допустим, позвонить Лановой… от председателя… и т. д.

«Итальянскую тетрадь» я начну в Москве.

«Коля! – сказал я Губенко, – мы хорошо начинаем… хорошо… Я даже хотел тебе написать письмо, думал, что не увижу. Есть нюансы личностные, но они были и будут… Но в главном – хорошо. Но фотографию наших трех товарищей, выступивших на юбилее «Современника», – надо снять, это нехорошо… Они обидели не только Эфроса, но и всех работающих с ним… Театр, за подписью всей труппы и рабочих, шлет в «Современник» телеграмму, «Современник» отвечает извинительным письмом, они приходят и вывешивают напоминание этого «героического» мерзкого момента…»

Николай посмотрел фотографию: «Это я отбирал, но я не знал, что это в «Современнике», я скажу ему об этом… Я же ничего не знал…»

– Они должны были выполнить это сами.

– Конечно.

7 мая 1987

Четверг. Ил-62. Милан. «Рояль».

Глупость, которую несет Губенко в своих заявлениях-интервью, – катастрофическая вещь… «Театр болеет», «возвращение к прежним ценностям.» Все это демагогия, жлобство и вопиющая бездуховность.

Мы летим в Милан, а по выражению Губенко, – это нас задаривал Эфрос пряниками – заграничными гастролями, и вместе с ним, выходит, мы все ниже опускались в творчестве… «Ведь ему ничего не стоило, – говорит Крымова, – сохранить видимость благородства для его же собственной выгоды».

Долго разговаривал вчера с ней, хотелось услышать от нее какое-то напутствие. Естественно, что весь разговор был о Губенко («слова этого я не могу слышать без отвращения»).

– Это правда, что Анатолий Васильевич ваш папа? – первый вопрос к Диме Крымову. «Ну, вы Крымов, я подумал, может быть, у И. А. был другой муж».

Зачем я ему сказал (все это холуйский восторг), что мы хорошо начинаем… Но с другой стороны… не надо другой стороны… Сторона должна быть одна… Ну и что теперь, уходить? Куда и зачем? Если уж кто задаривает, так это Коля – бывших друзей и поклонников Любимова. «Что делать – мы возвращаем, что потеряли».

«Но к Алле после статьи вряд ли обратятся – это о журнале «Т. Ж.», посвященном целиком А. В. Эфросу».

Это же надо без чего-то родиться, чтобы такой вопрос человеку задать. Без чего-то того, без чего и человеком нельзя называться. Это ведь не привьешь воспитанием, не научишь, это ведь уже определено составом крови, генами? Или как?

Я пишу это и смотрю на фотографию А. В. Эфроса, который подарил нам этот «пряник» вослед Парижу. Ах, Боже мой, как зыбко все и неверно на этом свете. Всю жизнь проклинать жизнь, чтоб умирая сказать – она прекрасна. Мы в Италии, мы в Милане, где «Ла Скала» и пр.

Вообще в жизни много фантастического. Я не буду много времени тратить здесь на свои дневники, а лучше больше посмотрю, хочется посмотреть. Однако Наташа вчера сказала – это и моя просьба, знай – написать об Эфросе – это то, что останется. Конечно, в Милане ты писать не будешь. Но вдруг… и т. д.

9 мая 1987

Суббота. № 708, «Рояль».

К концу жизни я все больше и больше люблю гастроли, и никуда не выходить из номера.

Вчера прогулялись до «Ла Скала», галереи. Входили в главную достопримечательность Милана, готический сталактитово-фантастический собор Марии Разящей. «Мария Нащенти». Перед собором факир пускал изо рта пламя, гасил во рту горящий факел, ложился спиной на битое стекло, на доску с гвоздями, при этом на нем три человека стояло.

Аня-переводчица, вечер воспоминаний о Любимове. Когда они приехали с Целиковской первый раз, давно (я вспоминаю их вместе и хочется плакать, это наша молодость с Нинкой. Целиковская, как нам тогда казалось, да это и было так – вела себя понукательски, покровительственно к Юрке, и все-таки в этом была игра больше, он входил в большую славу, и она не хотела терять свою независимость и первенство, к которому привыкла, будучи долгое время в статусе первой профурсетки со знанием языка и игрой на фортепианах) у них украли миллион, и Любимов с восторгом твердил: «Какое счастье, какое счастье… Боже, какое счастье…»

– Юрий, – говорили ему все, – какое же счастье это, что украли миллион?

– Какое счастье, что деньги были у нее.

Он ставил оперы. Не читая либретто. Исключительно для денег. Ничего не понимая в музыке. Ему иногда ставили второй акт вместо первого, он не замечал, ему было без разницы.

Во Флоренции, после постановки «Риголетто», бляди на площади кричали: «Вон идет режиссер, который поставил «Риголетто», – и улюлюкали.

– Убирайся в Россию катать снежные шары, – крикнули ему на премьере, и он показал публике рукой член. Это было началом провала, «скандального происшествия». На сцене не было ни бюстов, ни портретов Гитлера, Сталина и пр. Стояли манекены, которые были одеты в костюмы, напоминающие одеяния диктаторов – Робеспьера, Наполеона и т. д.

Но очевидно, где-то было сказано слово, что там могут быть, среди этих мерзавцев, и… и публика искала и находила. Версия стала жить, мало похожая на сплетню.

Катя послала на хуй мэра города (какого) на приеме, а он 5 лет учился (или его жена) в Москве, из-за того, что не было корзины цветов. Ей пытались объяснить, что это пошло, что за границей, в Европе, так не принято, это смешно, зачем Вам нужна корзина? В Москве Юра всегда увозил ее домой.

Он поссорился со всеми продюсерами и режиссерами в Европе.

Такое у него было задание. Эта шутка вызвала бурную реакцию.

Перголези, Вивальди с утра звучат… В руке у меня стило от Кардена. Стыдно. Принимают нас нищенски. Но главное – я что-то пишу. Может быть, в результате именно здесь об Эфросе я и напишу. Не подвело бы меня горло в самый ответственный «мизантропный» момент. О каждом спектакле вчера Стреллер подробно вспоминал, все три текста он ставил. О «Мизантропе» он говорил как о большом воспоминании молодости – публика не ходила… И тогда публика любила острые ощущения и не любила думать. У Ивана Стреллер спросил, как его спина, как он себя чувствует. Ваня был польщен весьма таким вниманием, такой памятливостью. Стреллеру по телефону из Парижа говорили, что заболел исполнитель Сатина и он отсюда давал разрешения и распоряжения администрации – денег на Ивана не жалеть и поставить к вечеру на ноги. Спустя почти три месяца он вспомнил об этом. Замечательно. Нас он называет товарищами, братьями по театру, и это так замечательно искренне, так это правда…

В конце церемонии я поблагодарил Джорже Стреллера за его трогательное внимание к нам в Париже. Перед каждым спектаклем мы читали Ваши программы, это нас сильно окрыляло, мы не так ощущали одиночество после трагического отсутствия Эфроса, на какое-то время мы почувствовали заботу хозяина, заботу шефа – Вы стали на время нашим маэстро и нам не так было страшно выходить на парижскую публику.

Стреллер. Да, это страшно. Я думаю, заменить Эфроса будет трудно. Невозможно. Но… жизнь продолжается.

На этих словах – жизнь продолжается – Стреллер поднялся.

11 мая 1987

Понедельник.

Памятный сезон, памятный год.

Начался он с прекрасных гастролей в Куйбышеве – золотая осень, на берегу великой Волги. Хорошие деньки стояли и игралось хорошо… Премьера «Мизантропа»… Счастливое состояние души, покойное и перспективное… – ожидание, предвкушение праздника… И он состоялся – «Мизантропа» стали хвалить и увенчалось это приходом «Короля»… И все обещало интересную жизнь на театре… Потом гастроли в Польше… Триумф во Франции… уже без Эфроса!! Боже мой!.. В скачке теряем мы лучших товарищей… Я спросил Глаголина: «Боря, что бы ты сказал об Эфросе?» «Я бы сказал…» – и он получасовой монолог, горячий, искренний, полный любви, уважения и сострадания по ушедшему Мастеру. «Он пришел на залитое кровью место. Ему надо было обождать… Он надеялся взять работой и он уже взял и надорвался… Нам не хватило совсем мало времени до конца полюбить друг друга… Не хватило времени… Ты посмотри, как от него многие, очень многие отвернулись… Ефремов и пр. На Театральном съезде о нем даже не упомянул никто… Его не брали в расчет, он стал никому не интересен, потому что отдал свое имя закрыть эту проклятую таганскую амбразуру, и он ее закрыл и погиб…»

Эту тетрадку я закрою в Милане, в отеле «Рояль», № 708. Господи! Спаси и помилуй!

Р.S. А.В. Эфрос глядит мимо.

13 мая 1987

Среда, мой день.

Эфрос. Он не признавал, его бесила, ему претила так называемая трезвая мысль, логическая фраза, вообще всякая арифметика смысла… Он жил жизнью своего подсознания и заставлял нас, актеров, персонажей своего сюжета, искать смысл не в написанных словах роли, а между и дальше. Так, ничего у меня не получается, я займу слова у Франсуа Мориака, которыми он выразил душу Альцеста (формулу) – он жаждал обрести твердую почву в Стране нежности, которая по природе своей Царство зыбкости. – Это про нашего мастера точно. Это сказано о «Мизантропе», я отнесу эти слова к нашему мастеру, к А.В. Эфросу.

Эфрос. В общем, каждый должен владеть своей штучкой… Вы это содержание превращаете во что-то другое. Вы это содержание подаете какими-то средствами, а средств не должно быть, кроме тех… но не так, как это написал величайший комедиограф. Самопроверка должна быть строжайшая… Сложнейшая вещь – играть пьесы, а не композиции… вести диалог, психологически проникать друг в друга и в другого больше чем в себя… А так каждый играет свои фаски – он свои, она – свои. И получается форма и эта форма создает мою утомляемость… Все, что я говорю Вам, я говорю себе. Нельзя поддаваться искушению формы, нельзя соблазняться, иначе мы сходим с позиций, а это приводит ко лжи. Как сделать очарование без проседания? Как создать тишину восприятия? Чтобы не заменить человеческое актерским! Чтобы мелодия была более острая, более тонкая… как струна звенящая, а не как топор, колун… Чтобы логика… ладно, пусть будет и логика, но только нежная, изящная, а не железная и уж совсем не чугунная. Чистота краски, простодушие разговора… В простодушии и чистоте выкрадывается дополнительный, не сюжетный смысл… Во время такого разговора актер должен уставать, понимать, что он говорит вещи, касающиеся жизни…

Подспудное штукарство… ты не доверяешь… добавляешь, шутишь… А ты ведь в жизни не такой. Ты пишешь серьезные вещи, ты думаешь… А на сцене часто придуряешься, прячешься от нас… В жизни ты – трогательный, а на сцене… так тебя твоя биография театральная приучила. И наконец – Роль села на тебя, как костюм на фигуру… это ты и не ты… когда происходит слияние индивидуальности и образа…

14 мая 1987

Четверг.

Проглядел 41-ю тетрадь, ну и блядь же ее хозяин. Такой полив на Эфроса вплоть до заговора с Дупаком. Но удача с Мольером перевернула опять все отношения в сторону согласия и любви. Театру нужна премьера и удача. Начал я 41-ю тетрадь за упокой, как говорится, а закончил – во здравие! Так блядски устроен человек, такая блядская (да так ли уж на самом деле) профессия.

Мартин: Не понимаю – почему у тебя стоит Эфрос? Почему не Любимов? – Любимов нехороший.

17 мая 1987

Воскресенье – отдай Богу.

Эфрос. Музыку «Вишневого сада» надо настроить… Сбив настроение за счет чопорности публики, элиты… и тут кроется, быть может, отношение, которое мы заслуживаем.

Как мы эту пьесу сумели скрутить. «На дне».

Как вся эта ситуация, вся эта возня должна, очевидно, Вас веселить. Когда-нибудь я почитаю Вам свои дневники об этих «веселых» днях.

Кстати, и о «пряниках». Поездки он не любил. Как начинаются разъезды – это конец. Люди живут от поездки до поездки. Выбывает много времени. Но лишать людей радости, которой действительно не так много, было бы с моей стороны не культурно. Вот что он думал по поводу заграничного пряника. Он с радостью, со счастливой улыбкой вспоминал гастроли в Куйбышеве.

Звонила Рита. Собрала кое-какие вещи для Сережи, пусть, повезу, в Москве разберемся.

– Графоманчик, – говорит Мартин, которой я дал просмотреть интервью с Шантиль, и с ехидной улыбкой повторила несколько раз, что в интервью этом называют меня на Таганке артистом № 1. Надо бы доругаться… Да, конечно, графоманчик, господа парижские заседатели, но пусть это Вас не смущает. А ты, Валерик, не обижайся, а работай и пиши свои дневники. Они не станут дневниками Антона Овчинникова, но самому тебе помогут, как и всегда помогали, – выжить и минимально остаться человеком. Мартин – лягушечка, колкая, умненькая, хитренькая, и почему-то мне кажется, с душой взаймы, с душой прокатной. А может быть, во мне говорит ревность ее отношения к Ивану? Вряд ли. Что мне до них? Ведь про нее речь.

Считаю дни-часы, – секунды своего пребывания в Милане. Попросить Никиту Прозоровского 23-го сыграть «Послушайте».

А сейчас итальяночка будет брать у меня интервью. И я ведь дам.

«Континент»: – хотел лечь в 21 и зачитался. Действительно – интересный журнал. И что делать? Хочется Тамарке дать, а как везти? Вот ведь беда. На скандал нарываться не хочется.

Завтра «Мизантроп», время около 24. Ванька пьет мою водку. И спать не хочется мне.

А застукают с «Континентом», прости-прощай, публикация «Стариков» – заведется дело в КГБ.

Эфрос. Но когда публика не ходит, это опасно другим толкованием. Любимов объявил итальянскую публику ничего не понимающей в… опере?! За что расскандалился со всеми критиками, его доброжелателями, режиссерами, с которыми на расстоянии состоял в дружбе и пр.

31 мая 1987

Воскресенье – отдай Богу.

1. Вчера начитал свои записи об Эфросе девочке Тане из «Театральной жизни». Ей хочется конфликтности Любимов – Эфрос. Записные книжки Эфроса?! Но ведь мы не знаем записных книжек Любимова. Записные книжки сомнительный, уязвимый матерьял для установления истины.

2. Что существует письмо Любимова в ГуК о том, что Эфрос извратил русскую классику в «Вишневом саде» – вполне допускаю. Донос? Может быть. Ну, а если это неколебимая убежденность? Он вообще в делах искусства был весьма жесток в оценках, а уж что касается платформы его таганских подмостков? – просто был зверь.

13 июня 1987

Суббота.

– Матерьял номер раз… всех побил и даже кое-что выбрасывают, освобождая Вам место… среди актерских матерьялов об Эфросе, – говорит Таня Гармаш. Она показывала матерьял тем, кто готовит этот номер. «Хороший текст». И я очень рад и горжусь тем. Не зря я сидел в Милане перед портретом Эфроса дорогого и думал. И может «Мизантроп» тем замечательней был. До Крымовой Н. дошла весть о моем слове – «толковое», – это ее слово. К словам об Эфросе она придирчива.

15 июня 1987

Понедельник, Калинин.

Мучаюсь совестью, мучаюсь матерьялом. Это не достойно ни Эфроса, ни Любимова, говорить о них походя, вспоминая ерунду, частности, – кто что сказал про тот или иной спектакль. Это все никуда не годится, хотя Ваньке и понравилась статья, но ему не дорого мое имя, он знает, что я тем самым вляпываюсь в говно… Сам заявляю, что Эфрос в защите не нуждается, и тут же его защищаю, противопоставляя его благородство любимовскому хамству. Не мне это делать, тем более я ведь действительно не знаю, ходил ли Любимов по инстанциям – это все те же слухи, сплетни. И нет в том чистоты. Надо все переделать. Тем более, что категоричности у Эфроса было много. Вспомним историю с «Месяцем в деревне» в Польше, где он как мэтр себя вел и поругался в результате с польскими артистами и режиссерами и настроение гастролей в Польше было испорчено, гастроли прошли вяло – ему было неприятно возвращаться в эту страну – он чувствовал за собой грех.

И начинаю сводить счеты – здесь не место и не время, на страницах «Т. Ж».

23 июня 1987

Вторник.

Сегодня «Мизантроп». Господи! Пошли мне легкости, пошли мне скорости, и моим дорогим партнерам ласки и удачи. Я люблю их, они меня соединяют с Эфросом. Они помнят его с добром и любовью. Царство ему небесное. Тамара «поврежденная» лежит, а сегодня обещалась Н. Тарнопольская заехать после спектакля. Как все это будет выглядеть? Господи! Спаси и помилуй нас грешных.

29 июня 1987

Это была молитва, и она дошла. Спектакль прошел грандиозно. Это был лучший подарок самому себе к 46-летию. Сцену с Селименой во 2-ом акте мы так не играли даже в Италии. Я был счастлив. Наташа Тарнопольская с Марисом из пельменной пришли к нам, Тамара ждала и накрыла стол. Наташа принесла приглашение – вызов нам с Тамарой в Париж. Это потрясающе и, думаю, надо сделать все, чтобы Тамара поехала. Тамару мы отнесли на койку, и я проводил гостей на такси.

4 июля 1987

Суббота.

День «Мизантропа». Господи! Спаси и сохрани, дай мне легкости, дай мне скорости и пощади мою ущербную-щербатую. Господи, помилуй ее. Как хочется сегодня хорошо сыграть. Сегодня год, как идет «Мизантроп», и каждый раз все заново. Дорогой Анатолий Васильевич, какую радость и муку подарили Вы мне на жизнь.

18 июля 1987

Суббота.

Конечно, Наташа по-своему вносит коррекцию в историю Эфроса. Она знает больше, и хорошего и не очень. Как теперь проверить, допустим, действительно ли он давал телеграмму Гришину, что если уберут репертуар Любимова, то он (Эфрос) уйдет из театра. Гришина ведь нет. Может быть, он только хотел дать или говорил об этом. Я, допустим, слышу об этом впервые. Знаю, что он ходил, положил много труда и сердца, чтобы что-то на афише осталось. Но, во-первых, что? И сколько? Надо подробно поговорить об этом с Дупаком.

20 июля 1987

Понедельник.

Сегодня конец сезона – «Дом на набережной». Пиздец подкрался незаметно. Нет, весьма заметно. Гастрольный сезон, сезон смерти Эфроса. Начал я сезон в Куйбышеве «Вишневым садом» и заканчиваю «Домом». До упора, что называется.

24 июля 1987

Пятница.

Завтра день смерти В.С. Высоцкого – «мой дружок в бурьяне неживой лежит».

17 августа 1987

Понедельник, самолет.

Андрей Миронов скончался, умер, нет больше артиста, замечательного, прекрасного артиста Андрея Миронова. Это уже мой эшелон, мой год, ну, может быть, на один год он старше… Это что же такое… Позвонил Фурман – у меня из рук выпала трубка, загремела об холодильник… Театр Сатиры можно закрывать, таких артистов лишиться, таких столпов… Из команды Рудольфа, из нашей команды уходят люди… Кто следующий?

Что осталось после Андрея? Несколько фильмов, несколько десятков даже, может быть, театральных ролей, несколько поставленных спектаклей, несколько пластинок, а легенды нет.

Фурман. Я не знаю, что делать, лететь ли нам с Кирой в Ригу… В реанимационную все равно не пускают… ну я сейчас дам тебе Киру…

– Валерик! Здравствуй! Ну, ты знаешь, что у нас с Володей написана пьеса, она идет довольно успешно… Володя специально написал для этой пьесы 16 песен… Я хотела позвонить Коле или тебе, может быть, театр это заинтересует… Как буду в Москве, я тебе пьесу постараюсь передать.

Могла бы разговор о пьесе и отложить. Ни слова о брате, все о своих делах, об устройстве пьесы Высоцкий-Ласкари. А легенды нет. У меня вшивенькая легенда есть – я друг В. Высоцкого – опубликовано. Напечатано… им самим, своей рукой написано. Как должно быть неприятно это Абдулову, Говорухину, Бортнику, Смехову и пр., пр.

Нет, фильм не получается. Это очень жалко. Жалкое зрелище – Золотухин на пустом фоне чего-то поет. Песня должна рождаться от глаз артиста – вот он смотрит «Совет в Филях» – и рождается издалека тема от народа – зачем я шел к тебе, Россия, и т. д. Я надеялся, что в середине песен будет возникать драматическое изображение солдатской судьбины – пустой кадр, поет артист – ну и что?

Что от меня останется?! Осуждение Любимова?! Он подался ближе к Иерусалиму. Кто его может понять, тем паче судить?! Он стал, быть может, воистину верующим человеком и поселиться в тех местах, где жил и учительствовал Иисус Христос. Ничего у него не осталось, кроме веры – он умрет одиноким, сумасшедшим Лиром – без Родины, без детей, без занятия любимого…

Ведь в Израиль он сбежал от всех – в том числе от Максимова, Аксенова и иже с ними. Он подражает Солженицыну, который не пошел на прием к президенту. А объясняется все, может быть, очень просто – Катька с Петькой в Тель-Авиве «климатит».

12 сентября 1987

Суббота.

На «Мизантропе» была Крымова и не звонит. А мне – страшно. Кому нравится, тот – звонит, и наоборот. Самому нарываться не хочется. Но она такая хитроумная, что она, очевидно, уже отправила мне письмо или передаст завтра с Хвостовым на «Дно».

13 сентября 1987

Воскресенье.

Крымовой понравились мои, как она говорит, «тонкости» в смысле приема зрительного зала некоторого юмора, только нужно не перейти границу… «Ты был в этот раз «невесом», что случалось в лучших спектаклях Володи… Ты был как перышко, а для меня это хороший признак.

У Оли не лучший ее спектакль. Сочинская, загорелая спина, отдых летний – это не ее форма, она должна прийти в свою обычную, городскую форму и пр. Есть разнозапись спектакля в какой-то хороший его момент. А должна что-то прокомментировать, и смотрели люди с телевидения, и я смотрела спектакль с этих задач и т. д. Ну со Смирновым ты видел, что происходило, но это не разрушило спектакль и т. д.

Я спросила у Бори – как Валерий пришел к такой легкости. Он сказал, что А. В. ему разрешил немножко покомиковать».

– Это было не так, не совсем так.

– А как, расскажи.

– После одного похожего на этот спектакля А. В. спросил: «Какие ощущения?» Я виновато ответил, что; наверное, увлекся привычным Золотухиным, на что он сказал: «Теперь это не страшно… Не переходи грань… но импровизационное, легкое самочувствие сохраняй» и т. д.

– Ну, значит, я права и спокойна. Мне показалось, что это украсило роль.

– Тогда цалую.

– Целую.

17 сентября 1987

Четверг.

Дима. Когда умер В.С.В., я учился в 8-ом классе. Мне было 15 лет. Я услыхал по американскому радио и проплакал всю ночь и весь день. В памяти возникали его песни от строчки до строчки, одна песня переходила в другую по цепочке… я пропел все, что знал. В 8-ом классе нам задали сочинение на темы – герои «Поднятой цели» Шолохова и герои-комсомольцы «Молодой гвардии». О «Поднятой целине» я не мог ничего написать, потому что я ее не читал, а о героях-краснодонцах появилось столько версий – герои оказались предателями, предатели действительными героями – писать о них после фадеевского выстрела… И я решил выдумать своих героев… Выдумал название «Разведка боем», выдумал автора. В. С. я назвать не мог, но цитаты были из его военных песен и альпинистских… Я получил за содержание пятерку. Рассчитывал я на то, что всех книг про войну никто не может прочитать и помнить. Когда через несколько лет я рассказал про это моей учительнице, она не поверила, что я это все выдумал. Так мне В.С. помог написать сочинение о героях Великой Отечественной войны.

Дал Диме два тома американского издания.

29 сентября 1987

22-00 «Вишневый сад». Отказ Демидовой играть с Дьяченко. Просила меня принять участие в разговоре. Я рассказал о своем разговоре с Эфросом по проблеме Лопахина – он играет хорошо, он играет прекрасно. Знает все закоулки роли – я понял, что дальнейший разговор неприличен. Что же теперь говорить? Мне показалось, что она, предполагая свой авторитет, нашими руками хотела отрубить Борису башку. Он никакой не Лопахин. Но это было видно сразу. Теперь – позади Варшава, Париж Милан. Да и не делается этак. Меня она назвала потом ренегатом. Ты думаешь, ты хорошо играешь? Один человек мешает всем, разрушает весь спектакль.

30 сентября 1987

Среда, мой день.

Сегодня 70 лет Ю. П. Любимову!! Господи! Спаси и сохрани его!! Ай-ай-ай! Как же бы ему дать знать, что мы помним его и проздравляем, а!!

Звонил в издательство Егорову. Да, хорошего мало. Когда вы сможете прийти в издательство поговорить, завтра в 14? Хорошо. Как войдете, направо вверх на второй этаж, еще направо и по коридору и прямо в мою дверь упретесь – главный редактор.

Ну, что ж… завтра так завтра, заберу рукопись и дело с концом. Хоть не зря приехал. Теперь молю Бога, чтоб послал мне силу мужскую в связки голосовые, и думаю о программе перед земляками.

5 октября 1987

Понедельник.

Теперь за игру. «Мизантроп» сегодня. Статья об Эфросе имеет успех, надо играть хорошо, надо запастись силами и вперед. Таня Филимонова хорошая бухгалтерша, заботливо рассчитала, до конца была верна компании нашей.

И спектакль прошел хорошо. Под знаком памяти об Эфросе. Да, любопытно, как Н. Н. Губенко воспримет статью?! Хватит ли ума не обидеться?

6 октября 1987

Вторник.

Забот скопилось много и первая – это оформление в Америку, в которую я когда-то один раз «слетал»… Успеют ли оформить и захотят ли из театра отпустить?

В «Л. Г.» Смелянский вспоминает, как «таганец» В. Высоцкий приветствовал юбиляра О. Ефремова в день 50-летия, как интересно он отнесся к «таганцам», выступавшим на 30-летии «Современника».

7 октября 1987

Среда, мой день.

Глаголин расстроил меня, в статье он усмотрел, что я будто бы подспудно сравниваю театры Любимова и Эфроса, и в пользу последнего.

Завтра «Мизантроп» вместо «Дна». И я согласился играть.