Текст книги "Закон меча. Трилогия (СИ)"

Автор книги: Валерий Большаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 51 (всего у книги 59 страниц)

Тарвел и Котян одновременно согнулись в поклоне.

– Нет, – улыбнулась зоста‑патрикия, – это мои спутники.

– Пройдёмте, я познакомлю вас с мужем.

У королевских покоев Елена увидела целую толпу церковников. Аббаты и монахи‑бенедиктинцы этаким черно‑лиловым капитулом окружали парочку епископов в красном и белом и викария папы Иоанна. Викарий носил особый белый шарф с тремя вышитыми крестами – паллий, символизировавший пастыря, несущего на плечах овцу. Паллий ткали инокини в монастыре Св. Агнессы из шерсти ягнят, освященных папой римским.

Духовные особы уже оборотили к женщинам сытенькие лица.

– Тот, что сизонос и дороден, – вполголоса говорила Марозия, – Ромуло Остийский. А слева от него, вон тот рыжеволосый субъект с тремя подбородками и маленькими глазками, отягощенными трехъярусными мешками, – Ансуальдо Веронский. Оба – дубины редкостные, но зело исполнительные. Куриальные борзые.

– Все здесь! – проскрипел за спиной чей‑то голос. Куриалы, гвардейцы, весь круг бездельников и хлыщей, прибившихся ко двору, посмотрели на Елену. Архиепископ с лицом удивленного льва сдержанно поклонился. Викарий осклабился с какой‑то подобострастной наглостью.

– Его величество король! – мелодично взревел герольд.

Мелиссина повернулась и увидела короля Италии Гуго Арльского. Да, это был он – лобастый, ясноглазый крепыш с обширной лысиной по темечку. Король выглядел подтянутым, гладким, элегантным, на губах его блуждала улыбка, полная добродушно‑коварного юмора, столь свойственного властным, сильным натурам.

– Рад, рад… – сказал он скрипуче, усмешливо кланяясь отцам церкви. Скрестив руки на груди, Гуго несколько секунд с неопределенной ухмылкой смотрел на Елену. Котян храбро выступил вперед и представил хозяйку‑подругу, начальницу‑товарища:

– Великолепная светлейшая зоста‑патрикия Елена Росена!

Гуго уперся кулаками в бока и приблизил к Елене свои пронизывающие глаза.

– О! Так вы читали из Библии русам?

– Да, мессир, – поклонилась Мелиссина, хохоча в душе.

– Говорят, они великие воины… – продолжал король.

– Вам говорили правду, мессир. Варанги – величайшие воины.

Женщина заметила, как сошлись брови у викария, как нервно передернулся его дружок‑аббат.

– Да?! – комически изумился Гуго. – А мне тут представляли русов народцем трусливым и негодным к строевой службе!

– Мессир, – усмехнулась Елена, – русы сильны и храбры – я даже не знаю, с кем их можно сравнивать. В лютую зиму они с хохотом купаются в проруби, а в бой могут идти голышом, всем видом своим являя неуважение к врагу. Если вы сойдетесь с ними на море, вы обречены – когда рус бьется на палубе корабля, он непобедим. Чьё угодно воинство, сир, они пройдут насквозь, гуляючи, и даже не заметят помехи, а крепости, которые не сдадутся русам, ещё не выстроены.

Королевское чело разгладилось.

– В кои веки я слышу правдивые речи! – воскликнул Гуго. – Браво! Разделите с нами трапезу – мой Вульфард готовит изумительную утятинку с трюфелями. А дабы нам не заскучать за ужином, мы устраиваем представление «Киприановой вечери»! Не то затянутое повествование магистра Алькофрибаса о пире блаженного Киприана Карфагенского епископа, кое вам должно быть известно, а рифмованное переложение диакона Иоанна… Аудуальд, напой нам!

Подскочивший аббат завёл тонким голоском евнуха:

Пал со смеху Гаудерих

В именительный падеж,

Лёжа учит Анастасий

Отложительный глагол…

Король скрипуче рассмеялся, и его весёлый настрой поддержали все, даже клирики – внушать Гуго, что «Вечеря» есть святотатственная, богохульная пародия на Священное Писание, и что она более приличествует язычнику, нежели помазаннику Божьему, духовенство не решалось. Вероятно, понимало, что и сами по уши погрязли в мирской суете.

Обед удался – Марозия закатила настоящий пир. Всё, что родит земля, всё, что бегает по лесам, по полям, что плавает в море, присутствовало на столах в изобилии, заполняя собой огромные дымящиеся блюда и подносы. Кувшины с винами выстроились в длинные шеренги, но и гостей хватало – краснолицые бароны, зубастые маркизы, графья, князья…

Мордатые лакеи в смешных обтягивающих штанах суетились вокруг, подливая, подсыпая, подкладывая гостям. Под столом стоял страшный хруст – это пировали собаки, разгрызая швыряемые им кости.

Украдкой поглядывая на жующую знать, Елена высматривала на их лицах признаки ума и вдохновения, но не находила. Правда, одно лицо из толпы выделялось. Немного женственное и очень бледное, оно принадлежало молодому человеку с длинными вьющимися волосами, сидевшему напротив Мелиссины.

Зоста‑патрикия склонилась к Марозии и спросила:

– Кто этот молодой мужчина?

Сенатрисса перехватила взгляд Елены и довольно улыбнулась.

– Это мой сын Альберих, – сказала она. – Красавец! Весь в меня!

Альберих II Сполетский не отводил глаз от Елены. Взгляд его соскользнул на выпуклость груди женщины и вновь вскинулся, горя мрачным огнём. Мелиссина верно угадала под изнеженной оболочкой натуру страстную и необузданную. Вряд ли Альберих отличается умом и сообразительностью, но он горяч и болезненно обидчив – отличная растопка для того костра, который собралась зажечь Елена.

– Докладывай, Аудуальд! – вскричал подвыпивший Гуго. – Вслух, вслух! Тут все свои!

– Феоклит Дука показал себя никчёмным полководцем, – забубнил аббат. – Он погубил много тяжелой конницы и одержал победу, кою стоит назвать пирровой. Ныне он следует маршем к Гаэте. Флот Иоанна Радина направляется туда же. А вот русы…

– Так‑так, – мотнул головой король. – Что же русы?

– Русы сожгли амальфитанский флот и взяли город Амальфи. Разбив флот герцога Неаполитанского, они разграбили Неаполь.

– О! – поднял палец Гуго. – А некоторые не верили! Кстати, сколько тех русов?

– Не знаю, мессир…

– Четыреста варангов на семи кораблях, – громко сказала Елена.

– О! – повторил король.

Пирующие тут же зашумели, припоминая воинские подвиги, реальные и выдуманные, вино полилось в глотки ручьями и очень скоро званый обед превратился в пошлую пьянку. Дворяне ревели нестройными голосами песни, отбивая такт чарками и кубками, собаки уже в открытую ели со столов, и Мелиссина решила покинуть гулянку. Выходя из‑за стола, она посмотрела на Альбериха – и опустила глаза. Клюнет – не клюнет?

Выбравшись в галерею, она отправилась бродить по замку, пока не оказалась в Дворике Ангела. Здесь было тихо, вверху проплывали облака…

– Как мне называть вас? – послышался глухой голос.

Зоста‑патрикия живо обернулась. Клюнул‑таки. Перед нею стоял Альберих, он смотрел не мигая, словно играл в «гляделки».

– Еленой, – ответила женщина. – Этого достаточно.

– Елена… – повторил бледнолицый.

Решительно шагнув к ней, он протянул руки, обнимая Мелиссину. Не тут‑то было – в гладких женских ручках нашлось достаточно силы и ещё больше умения, чтобы расцепить кольцо объятий.

– Я замужем, – твёрдо сказала Елена.

Альберих вспыхнул, его глаза сузились, губы задёргались, однако зоста‑патрикия даже не подумала сгладить оплошность, а стала развивать наступление.

– Право, вы обидчивы, как ребёнок, – усмехнулась она. – Что, хотите разрядить свой гнев на меня? Нечего сказать, достойное приложение сил! На меня‑то к чему обижаться? И за что? Да, я уважаю только сильных мужчин. И кто в этом замке таков? Король Гуго! Да‑да, тот самый, нелюбимый вами отчим. Но разве я виновата в этом? Король точно знает, чего хочет, и добивается поставленной цели. Он получил Италию, теперь, женившись на вашей матушке, Гуго обрёл власть над Римом и всей Папией.[195] А что же вы? А вы, как истинный пасынок, скромно жмётесь в тени и дуетесь на всех. Браво!

Альберих сжал кулаки.

– Чего вы от меня хотите? – прорычал он.

– От вас? – делано удивилась Елена. – Чего же можно от вас хотеть? Хотят от Гуго, от Марозии – они тут власть и сила. Я недавно приехала в Рим и скоро покину его. А вы останетесь. Ах, не обижайтесь, Альберих, просто мне как женщине всегда неприятно видеть мужчину, терпящего унижения, мужчину, с которым никто не считается. Это вызывает неловкость и протест. А впрочем… Не обращайте внимания на мои слова, Альберих. В Риме я вторую неделю всего, а уже сужу о его жителях так, будто знаю их с рождения. Может, вам нравится жить пасынком, откуда мне знать?

– Мне это не нравится, – отчеканил пасынок Гуго.

– Тогда почему вы даже голоса своего не подаёте? Почему даже не пытаетесь хоть как‑то поделить с родителями их власть? Или вы ждёте, что они сами вам всё дадут? Не дождётесь!

– Да кто вы такая, – зашипел Альберих, – чтобы судить обо мне?! В любой момент я могу засадить вас в тюрьму!

– Очаровательно! – рассмеялась Елена. – Да вы не только не желаете отстаивать собственные права, вы сразу бросаетесь защищать родительскую власть!

– Ничего я не защищаю! – возвысил голос сын Марозии и внезапно успокоился. – Вы же ничего не знаете, – сказал он, – а спорите. Скажите… Скажите, а если я докажу вам, что честь для меня не пустой звук, что обладаю силой и упорством, тогда я заслужу ваш поцелуй?

– Посмотрим, – улыбнулась Елена.

– Я докажу, – повторил Альберих, развернулся и ушёл.

Из‑за тяжёлых створок дверей тут же выбрались Котян с Тарвелом.

– Ну, ты храбра, сиятельная, – признался печенег. – Взгрела так взгрела эту бледную поганку!

– Будет ли толк… – вздохнула зоста‑патрикия. – Пойдёмте отсюда.

Они вернулись в трапезную – и застали безобразную сцену. Альберих Сполетский с поджатыми губами, набрав в кувшин воды, поливал отчиму на руки. Тот умывался, фыркал, отплёвывался, как вдруг, выпрямившись, огрел пасынка мокрой пятернёй по щеке. От крепкой пощёчины Альберих отлетел в сторону, а Гуго загремел:

– Какого чёрта ты столько воды льёшь?!

– Не ругайся, Уго, – захихикала пьяная Марозия.

Пасынок поглядел на мать, на отчима, перевёл взгляд на Елену – Мелиссина была серьёзна – и вышел, не сказав ни слова, но на последнем градусе бешенства.

«Спасибо, Гуго, – подумала зоста‑патрикия, – лучших доказательств моим словам не привести! Приведёт ли свои Альберих? Вот вопрос…»

Глава 14, в которой доказывается, что грузят на того, кто везёт

Семь лодий, пять галер‑санданумов и одна хеландия покинули Неаполь перед рассветом. Добычи было столько, что на палубах едва хватило места для пары хайробаллист. Турберн Железнобокий погоревал о гелеполе, что оставалась у городской стены, и настоял, чтобы тогда уж хоть все плутеи были взяты на борт. Просьбу старого варяга уважили.

Эскадра проследовала Неаполитанским заливом и вышла в открытое море – командование выбрало кружной путь к Гаэте.

…Места здешние, если и не были раем земным, то очень на него походили – лазурные волны, подбегая к берегам, принимали цвет берилла и накатывались на роскошные золотистые пляжи, а дальше поднимались горы, скалы, душистые заросли. Сюда, если верить Вергилию, причалил корабль Энея, бежавшего из Трои. Здесь же была похоронена его любимая кормилица Каэта. Случилось ли это на самом деле или всё выдумка, никто уже не скажет, однако точно известно, что Антонин Пий, наследовавший императору Адриану, одарил Гаэту отличной гаванью, а прочие римляне и до, и после него, строили тут виллы. Строили наперегонки, спеша занять местечко получше. Так что новым хозяевам, готам и лангобардам, сразу нашлись удобные места жительства…

Описав крутую дугу, корабли подошли к герцогству Гаэта с запада. Сам город располагался на небольшом скалистом мысу – выступе горы Орландо. С моря Гаэту было не видать, лишь мощные башни крепости на мысу попадали в поле зрения. Дабы попасть в порт, кораблю следовало обогнуть мыс с юга – город прятался с восточной стороны мыса, под защитой крепости.

На следующий день после отплытия из Неаполя впереди замаячила та самая гора Орландо.

– Покуда крепость не возьмём, – проговорил Инегельд, – о городе и думать не моги. Только подступишься к воротам, а тебе по башке каменюкой заедут али ещё чем.

– И не говори, – улыбнулся Олег. – Так и шишку набить могут. Баллистиарии, что в крепости засели, парнишки меткие… Вот что, други, я тут подумал‑подумал и решил: а на хрена нам Гаэту штурмовать?

– Это как? – не понял Турберн.

– А так! Ежели мы крепость займём, то вся Гаэта под нами окажется – куда хошь, туда и целься. И стреляй. И необязательно ядрами, можно и сосудик запулить с «огнем греческим». Нет, пулять мы не станем, но припугнём: дескать, не заплатите выкуп – сожжём вашу Гаэту ко всем чертям собачьим!

– Дельно! – оценил Железнобокий.

– Ага, – буркнул сидевший неподалёку Карл Вилобородый, – осталось только крепость взять…

– Возьмём! – сказал Олег уверенно. – У нас, чтобы её ворота отпереть, один ключик имеется.

– Какой такой ключик?

– Требукет!

Чтобы собрать требукет, потребовались усилия чуть ли не всей дружины – пока одни в дозоре стояли, другие таскали в гору огромные брусья, колёса‑катки и мешки с песком. Потом грузчики‑таскальщики менялись с охранниками. Труд был тяжкий, но его подогревал интерес – уж больно великим выходило метательное орудие!

– А жилы где, дорогой? – удивлялся Турберн, заядлый любитель военной техники. – Али эти, кишки воловьи? Чего ты скручивать собираешься?

– Требукету жилы с кишками ни к чему, – терпеливо объяснял Олег. – Он по‑иному устроен. В нём рычаг‑шатун, который ядро мечет, срабатывает не от скруток всяких – его противовес тянет. – Для ясности магистр начертил схему на песке. – Видишь, у шатуна длинное плечо есть и короткое. Длинное мы книзу прижмём и застопорим – на нём будет праща особая, куда мы ядро поместим. А вот на короткое здоровенный такой короб подвесим и загрузим его мешками с песком. Понял? Выбиваем мы стопор, противовес рычаг вниз тянет, и – фьють! – полетело ядро!

– Ух ты… – сказал Железнобокий – хитрая механика привела его в восхищение.

Мимо как раз проносили рычаг‑шатун – огромную балку длиною в двадцать четыре локтя, оструганную под восьмигранник. Десять самых здоровенных дренгов волокли её, пыхтя от натуги.

– Пошли наверх, Железнобокий, – позвал Олег. – Покажем Гаэте кузькину мать!

Вблизи крепость выглядела очень внушительно. С севера её стену прикрывала протейхизма – внешняя ограда. Между этими двумя стенами тянулся перибол – дорога к воротам, выводящим прямо во внутренний двор. Ворота в протейхизме выглядели внушительно.

Огромный требукет на шести тяжелых колесах‑катках тянула сотня дюжих варягов, а следом ехали телеги, реквизированные у местных, подвозившие мешки с песком – огружать противовес. Пустых мешков не хватало, пришлось под это дело приспособить кожаные чехлы, которыми накрывали щиты, вывешиваемые на борта. Само же метательное орудие выглядело столь солидно, что почти затмевало гелеполу.

На тяжеленной раме из бруса крепились укосинами два стояка, а между ними на оси качался шатун, напоминая колодезного «журавля», сработанного великаном. С того конца, где к «журавлю» цепляют обычно жердь с ведром, на рычаге требукета висела праща, сплетённая из толстого каната, а на коротком плече покачивался, скрипя, кузов‑балансир. В него‑то и нагружали мешки с песком, пятьсот пудов без малого – именно столько надо было уместить, чтобы длинное плечо коромысла выбросило ядро весом в шесть пудов.

Впрочем, аналогия с «журавлём» подходила ранее, во время сборки, а теперь требукет больше смахивал на водяную мельницу – у него с обеих сторон появилось по гигантскому «беличьему колесу» – чтобы не разгружать всякий раз кузов‑противовес, а подтягивать шатун канатами, наматывая их на барабаны. Вот как раз барабаны те и вращались с помощью колёс, как заповедал в своих трудах римский стратег Вегеций, – так было куда ловчее, чем руками накручивать, толкая да тягая рычаги. А «белками» в тех колёсах подрабатывали самые здоровые из варягов.

Громоздкая «самоходка» приблизилась к стенам крепости на расстояние выстрела – от машины до протейхизмы оставалось шагов триста. Сощурившись, Олег осмотрелся. Слева от него лежала Гаэта, на её западной стене угадывалось шевеление – беспокоились воины герцога. У Сухова даже мысль мелькнула – пойти на штурм, не заморачиваясь. Но нельзя. Вернее, пойти‑то можно, если в голове пусто, ибо в таком случае варяги оказались бы меж двух огней, меж двух гарнизонов – города и крепости. Нет уж, лучше поморочиться…

– Заряжа‑ай!..

Притянутый книзу рычаг требукета зафиксировали стопорным болтом, а пращу аккуратно разложили вдоль желоба на станине и закатили в нее увесистый валун. Варяги, ясы и булгары построились в цепочки и стали разгружать подводы, передавая мешки с песком. Самые могутные стояли в кузове‑качалке и укладывали груз.

На башнях крепости толпились воины – требукет и им самим в новинку был. Никто не стрелял, но не потому, что миролюбием отличался. Просто далеко был противник, не достать.

Олег перевел взгляд на стены и башни Гаэты – за зубцами перебегали люди в блестящих шлемах, дымно горели костры под чанами с кипятком, кто‑то важный, с плюмажем из страусиных перьев, раздавал приказания… А в прогале меж скалистых холмов синело море – спокойное и безмятежное. Что тому Понту до людских дрязг, нелепых, мелких и жалких?

Копошатся всё, копошатся… Чего для?.. Хм. Как это он раньше внимания не обратил – в порту Гаэты не стояло ни одного корабля. Ни единого! То ли все в разгоне, то ли здешние судовладельцы учли опыт Амальфи и Неаполя, не стали рисковать флотом. Умно!

Олег поднял руку и резко опустил ее. Послышалось едва слышное тюканье молота по задвижке, и рычаг плавно повело вверх, все ускоряя и ускоряя мах гигантского метронома. Оттянутая праща раскрылась в верхней точке, и ядро, описывая пологую дугу, устремилось к цели. «Журавль» продолжал качаться, заставляя елозить всю громоздкую конструкцию, прокатываться туда‑сюда на колесах, а ядро, вихляясь и кружась, дорисовало траекторию и подняло в воздух тучу пыли, не долетев до ворот шагов десять.

– Крутовато взяли, – озаботился Турберн. – Перезаряжаем!

Перезарядка длилась долго, но вот второе ядро вкачено в пращу.

– Пуска‑ай!

Ядро отправилось в полёт по более отлогой, настильной траектории и попало в цель – разнесло ворота на кусочки. Обломки дубовых плах и железных скреп еще скакали под арочными сводами, когда обвалилась наружная кладка протейхизмы – каменные блоки, уложенные «на сухую», лишь скрепленные медными пиронами, рухнули, оголяя бутовую засыпку.

– Здорово долбануло! – впечатлённо сказал Инегельд.

– Да уж… – протянул Олег. – Глянь‑ка! Ни одного на стенах, все попрятались!

– Перепужались, чай! – захохотал Турберн.

– Наклоняй шатун! Эй, кто там поздоровее – на колёса!

– Я тоже покручу малость, – собрался Боевой Клык.

– Растряси жирок, князь, – хихикнул Железнобокий.

Варяги забрались внутрь колёс и зашагали, пародируя толстых, неуклюжих хомяков. Колёса завертелись, защёлкали храповички, закрутились большущие шипастые шестерни, понижая передачу. Шатун с болтавшейся пращой дрогнул и стал медленно клониться, тяжёлый противовес – подниматься.

– Сиятельный! – обратился к Олегу Ипато. – Было бы неплохо переговорить с местным локосерватором – так вы, кажется, прозываете комендантов крепостей? Может, с него хватило и одного ядра?

– Хм… Стоило бы в этом убедиться. А кого вы предлагаете в переговорщики, превосходительный?

– Себя!

– Ну что ж… Попробуйте. Только передайте этому локосерватору, что третье ядро прилетит к нему без задержки!

– Обязательно передам!

Венецианец, небрежно помахивая белой холстиной, пошагал к пролому, перелез через завал и скрылся в потемках длинного перибола.

Варяги не стали томиться в ожидании ответа – устроившись в тени, решили перекусить. Начались шуточки, смешочки, подначки. Молодой Прастен, сын Алка, осваивал кифару, прихваченную в Константинополе. Тудор поднес Олегу тепловатого вина, и магистр не стал отказываться. Поднял стакан – за вас, ребята! – и выпил терпкую и сладкую, с приятной кислинкой жидкость. Потаённый в ней огонь прогрел пустой желудок и облегчил мысли.

Всё путем!

– Эй! – крикнул Акила. – Хомяки пузатые! А ну, шибче лапами перебирайте!

– Допросишься, Акила! – принёсся ответ.

– Хо‑хо! Хомяков и сусликов не боимси!

– Иди помогай лучше!

«Белкам» становилось труднее вращать колёса – варяги стояли на четвереньках внутри обода и с усилием переступали. Их товарищи стали помогать снаружи – подпрыгивали, хватаясь за перекладины, тянули колёсо вниз под собственным весом.

– Готово! – крикнул Турберн, вбивая стопор. – Держится!

– Заряжа‑ай!

И вот ещё одна глыба помещается в пращу.

– Стоп! – сказал Олег. – Тудор, молот у тебя? Разогни‑ка этот крюк.

– Зачем, дорогой? – удивился Железнобокий. – За него ж конец пращи цепляется! Ежели разогнёшь его, праща скорей откроется!

– А я этого и добиваюсь – тогда снаряд полетит по крутой дуге, ударяя сверху.

– Тогда ладно…

– Пускай!

Тудор стукнул по стопору, и шатун мощно пошёл вверх, вытягивая за собой пращу, закидывая её… Вот праща открылась, и ядро полетело в цель, врезаясь в стену за протейхизмой и разворачивая кладку. Донёсся приглушенный расстоянием грохот валящихся камней, восклубилась туча пыли.

– Эгей, Олежа! – воскликнул Турберн. – Гляди‑ко, белым машут!

Над стеной неистово мотался белый лоскут, прицепленный к копью.

– Вот что значит требукет, – назидательно сказал Железнобокий, с кряхтеньем усаживаясь на раму. – Раз, два, три – и готово!

Варяги оживлённо переговаривались, обсуждая «чудо‑оружие», но бдительности не теряли – три сотни стояли в полном боевом, со щитами и при мечах, готовые отразить атаку хоть из крепости, хоть из города.

Пыль над протейхизмой рассеялась, и через завалы перебралась целая делегация – человек десять вооружённых людей. Впереди шагали двое – Ипато и высокий, сухощавый человек с длинным лицом и большими жёлтыми зубами.

– Ишь, морда какая, – пробурчал Инегельд. – Ну лошадь – лошадью!

– Знатный, чай, – определил Турберн. Делегаты подошли ближе, и Витале Ипато представил человека с лошадиным лицом:

– Герцог Гаэтанский!

– Я ж говорил… – проворчал Железнобокий вполголоса.

Олег улыбнулся и небрежно поклонился герцогу.

– Рад видеть его светлость в добром здравии, – сказал он. – Надеюсь, вы не будете против, если мы займём эту крепость? Временно, разумеется, временно!

Герцог сжал губы и подвигал туда‑сюда нижней челюстью, в этот момент более походя не на лошадь, а на корову.

– Чего вы хотите? – выговорил он неожиданно высоким и звонким голосом.

– А я как раз размышлял над этим вопросом. Мы склонны начать осаду Гаэты. Или, это самое, пойти на приступ… Быть может, ваша светлость подскажет нам третий выход из положения?

Герцог снова изобразил жвачное и сказал деловито:

– Я дам вам хороший выкуп.

Он назвал цену – и лица варягов украсились довольными улыбками.

– Это мудрое решение, – оценил Олег хозяйственный подход его светлости. – Сумма нас тоже устраивает.

– И я готов заплатить вам вдвое больше, – продолжил герцог с нажимом, – если вы защитите мой город от подступающих ромеев!

– Ромеев?!

– На Гаэту ополчился доместик Феоклит Дука. Сюда идут несколько тысяч конных и пеших, чтобы разграбить наш город!

– Ах, вот оно что…

Олег не стал посвящать герцога в планы базилевса – не надо его высочеству знать, что его величество сам послал варягов «бомбить» города‑порты, заигравшиеся в независимость. Однако Феоклит Дука занёсся не по чину… Как минимум, превысил свои полномочия. Видать, жалкие победы в Апулии сподвигли доместика отыграться на Гаэте, а заодно перебежать дорогу магистру и аколиту. Ну‑ну…

– Я не позволю Дуке учинять произвол, – твёрдо сказал Сухов. – Доместику нечего делать у стен Гаэты. Или он уберётся сам и уведёт своё войско, или мы заставим его убраться! Только плата вперёд.

Герцог улыбнулся, поразительно напомнив ржущего коня, и стал торговаться. Тут и светлый князь подтянулся, изображая то тяжкое сомнение, то бурное негодование. Наконец, высокие договаривающиеся стороны пришли к соглашению – варяги на время занимали крепость и располагали свой флот в гаэтанском порту. Выкуп и плата за службу вносятся тут же (и делятся по справедливости!), после чего варяжская тяжёлая пехота укрепляется конницей герцога, и все с нетерпением ждут ромейское войско…

Олег лежал у костра на песочке и глядел в небо. Искры да подсвеченный дым мешали любоваться звёздами, зато создавали этакий пещерный уют. Сухов любил такие моменты бытия, когда отдыхали и тело, и душа. Натура у него была деятельная, но дела вершат днём, а ночью не грех и полениться.

Прошуршали шаги, и рядом опустился Пончик.

– Пр‑рывет… – сказал он вяло.

– А что так тускло? – улыбнулся Сухов.

– Устал. Угу… Слушай, Олег, а ты не боишься нарушить приказ базилевса? И вообще, как же это – биться со своими?

– Какими своими, Понч? – зевнул магистр. – Свои – вон, кругом меня сидят. А если кто и нарушает приказ, так это Дука. Сказано ему было – сидеть в Апулии и не высовываться, колошматить бунтовщиков и ждать, пока Ландульф не скомандует «отбой». А он сюда прёт! Думает, если у него там ничего не вышло, то в Гаэте всё получится как надо. Ага… Щас!

Пончик поёрзал и сказал задумчиво:

– Знаешь, я вот, когда сюда плыл, додумался до… Короче, мне представилось, что люди – хуже животных…

– Очень свежая мысль.

– Да нет, ты не понял! Понимаешь, вот звери в стаю сбиваются или в стадо, а нам этого мало – наши вожаки жаждут и другие стаи под себя прогнуть. И начинается война… Каменными топорами бились, потом стали бронзой горла резать, нынче вот сталь в чести. А психология та же!

– Да какая там психология, Понч… Голые инстинкты. Знаешь, у кого стремление к власти выражено сильнее всего? У самцов бабуинов! Или у павианов – не помню точно. Но ведь людям нужно собираться в стада, они сами этого хотят – жить в куче. Люди даже с угнетением готовы мириться, лишь бы их не сильно прижимали, лишь бы хоть какое‑то спокойствие и мир. Тут, знаешь, интересная штука наблюдается. Всегда мы, от самых пещер, стремимся соблюсти баланс между свободой и безопасностью. Диктатура так всех прижимает, что оставляет тебе узкую тропинку – шаг влево, шаг вправо карается расстрелом. От свободы одно название остаётся, зато жить безопасно. Плохо, скудно, но безопасно. Демократия дарует свободу, но не гарантирует безопасности. Просто потому, что права и свободы распространяются на всех – на бандитов и на их жертв, на богатых и нищих – короче, на всех разом. Понимаешь? Вроде же всё хорошо – свободные выборы, цивилизация, то‑сё… А перед варварством демократии бессильны! Помнишь, был такой СССР?

– Будет такой… – буркнул Пончик.

– Неважно! Теракт в Советском Союзе был практически исключён, даже убийство становилось ЧП. Сам я этого не помню, мал был, зато вволю нагляделся на беспредел в 90‑х. Вакханалия! Хаос! Смута! Варвары полезли изо всех щелей – террористы, мафия, скинхеды! «Красные», «коричневые», «зелёные»… Бубнят старушки: «Сталин бы такого не допустил…» – и что им ответишь? Ведь правы же!

– Ты был за Сталина?

– Я был за себя. А Сталин… Понимаешь, его можно как угодно называть и обвинять во всех грехах, но именно под железной рукой Иосифа Виссарионовича СССР стал сверхдержавой. Нравится это кому‑то или не нравится, неважно – история была именно такова.

– Будет таковой… – вздохнул Пончик. – Угу…

– Будет… Конечно, будет. А помнишь, как ты всё хотел прогрессорством заняться? «Сначала я водяные мельницы внедрю, – передразнил он Александра, – потом домны выстрою, стали наплавлю, бумагу делать начну, стекло варить – и мыло, мыла побольше!»

– Помню… – вздохнул Шурик. – Дурак был. Янки при дворе конунга Рюрика… Да нет, я, правда, мечтал могучую экономику создать, чтобы Русь самой сильной стала, самой продвинутой. Угу… Носился я со своими прожектами, носился, пока не понял, что лозунг «Время, вперёд!» рассчитан на глупых – никак нельзя ускорить время, невозможно навязать прогресс, когда в нём нужды нет. Мельницы… А зачем им мельницы? Доски пилить? Так русы их от века колют! Угу… Бумагу делать? А писать кому «чертами и резами»? Руны только жрецам были ведомы да кое‑кому из князей. Тебе вот тоже. Угу… Азбуку в народ нести? А на хрена русам та азбука? Мечтал дороги строить, а все и реками были довольны вполне – вон как волоки оборудовали! Я бы и не додумался до всех тех хитростей… Люди просто живут, и по фигу им мой прогресс. Пока нужда не заставит – ни на пядь не продвинутся!

Олег улыбнулся:

– Расстраивался небось?

– Ну так… Злобился даже, обижался. Я же для вас, думаю, стараюсь, голову ломаю, как бы мне быт обустроить, а вы?! Помнишь, как мы печь сложили и дымоход вывели? Дивились соседи, крякали, по ляжкам хлопали – не дымит, нет, ну надо же! И хоть бы кто так же сделал! Нет, по‑прежнему топят по‑чёрному, а чад в дымогон уходит…

– Знаешь, Понч, за что я тебя люблю? За то, что ты, какой был в будущем, такой и в прошлом остался – ни капельки не изменился.

– Всё такой же лопух, ты хочешь сказать? – насупился протоспафарий.

– Всё такой же добряк. «Человек из будущего». С тобой уютно…

– Как с котом. Угу…

– Да нет, правда… Душой я отдыхаю только с тобой да с Алёнкой.

– Ну, насчёт души я бы в данном случае помолчал…

– Щас получишь…

– «Человеку из будущего» всегда достаётся от неблагодарных предков… Такая уж судьба у нас, Прометеев. Угу…

– Знаешь, а ведь ты затронул одну интересную тему. Вот смотри, ты из будущего попал в прошлое, но окружающее тебя время оказалось не властно над твоей душой и разумом. Ты сохранил себя, больше того, ты сделал попытку изменить само это время, воздействовать на ход истории! Наивно, конечно. Один человек ни черта не может, если он не Чингисхан или Александр Македонский, но у тех все перемены были к худшему – великие завоевания всегда вели к убожеству, разрухе и застою. Чего ж требовать от Александра Пончева, врача из городской поликлиники? Только вот что я тебе скажу, прогрессор. Ты‑то остался таким, как был, а вот я… Протоспафарий тщился переделать эпоху, магистра же переделало сие время, которое нынче на дворе, – я стал другим, Понч. Десятое столетие перековало меня. Я превратился в жестокого и безжалостного человека, иногда – равнодушного убийцу, иногда – мелкого владыку, равнодушно приказывающего убить. Начинал я простодушным воином, но эта долбаная Византия сделала из меня изворотливого, коварного интригана. Да что там – сам таким сделался, по своему хотению. Я постоянно обманываю людей, использую их, они гибнут за меня, помогая магистру Олегарию добиться высот, которые, если разобраться, не менее мрачны, чем дно пучины…

– Не наговаривай на себя. Угу…

– Ладно, больше не буду. Ложился бы ты спать, протоспафарий. Подниму рано, учти!

– Всё, я сплю.

– Ты забыл сказать «угу»…

Александр ничего не ответил, его глаза слипались. Следом заснул и Олег.