Текст книги "Закон меча. Трилогия (СИ)"

Автор книги: Валерий Большаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 59 страниц)

Варяги разбежались по палатам дворца, ликующими возгласами сопровождая каждую находку. Трещащие и лязгающие эхо загуляли по Гюлистану – полным ходом шло расхищение чужой собственности.

Успокоив себя тем, что шах эксплуатировал народные массы, неправедно нажив добро, Олег присоединился к «расхитителям». Он собирал оружие и золотые кубки, одеяния из драгоценных тканей, увесистые светильни, отлитые из серебра. Все это считалось общей добычей и сносилось во двор, в одну кучу. «Дуванить», то есть делить трофеи, варяги станут потом, в спокойной обстановке.

Малютка Свен обнаружил в дальних покоях насмерть перепуганных слуг, и князь Боевой Клык постановил:

– Нечего тут трястись! Тащите самые лучшие припасы и готовьте пир!

Слуги бегом бросились на дворцовую кухню...

Когда обчистили дворец, варяги собрались на площади возле диванханы. Халег, сын Ингоря, отпер двери и огласил приговор:

– Выкупайте себя!

Олег перевел, и бледные шемаханцы потянулись в город. Каждого сопровождали двое‑трое варягов.

Олегу с Фудри Москвичом и Малюткой Свеном достался купец Хасан. Он был толст, кушак едва стягивал полы халата на необъятной талии, а маленькую лысую голову венчал огромный тюрбан.

Хасан боялся так, что его ноги не держали – подгибались, и Свен то и дело заботливо встряхивал купца, так что у того зубы клацали.

Торговый человек привел варягов в свой дом – большое двухэтажное строение, и сразу провел к сундуку.

– Вот, – сказал он трагическим голосом, – здесь все, что я имею!

Свен открыл сундук. Под окованной крышкой лежали одежды из шелка и парчи. Малютка перерыл все содержимое сундука, но ничего, кроме платья, не нашел.

– А динары где? – спросил он в недоумении. – Слышь, ты, куль с жиром? Денежки гони!

Олег с удовольствием перевел. Купец затрясся еще пуще. Жалобно стеная и призывая в свидетели Аллаха, он клялся, что беден, нищ, разорен...

– Ищем, – коротко сказал Олег.

Втроем они устроили обыск, шугая домашних, и нашли‑таки три шкатулочки, набитые золотыми и серебряными монетами. Купец увял.

– Зато ты живой, – утешил его Сухов и махнул рукой: – Пошли отсюда!

Уже спускаясь по лестнице, он услыхал злобное шипение Хасана, проклинавшего поганых «ар‑Рус», но возвращаться не стал.

* * *

Ограбив шаха, вытребовав выкуп с пленных, варяги устроили во дворце пир. Замотавшись в чузеземные одежды, русы веселились вовсю, тем более что слуги раскупорили множество кувшинов с ширванским вином «рейхани». На яд проверили? Хватало и барашков, зажаренных с неведомыми на севере приправами. Появились и женщины – иных притащили силой, другие сами пришли.

Легкомыслия, впрочем, варяги не допускали – ученые были. Пока одна треть гуляла, две трети стерегли награбленное, коней и все подходы к дворцу. Потом следовала пересменка.

Наевшись и напившись, Олег до того устал, что отправился искать себе лежбище. Забредя в одну из башен дворца, он столкнулся с Халегом, сыном Ингоря. Угадав первейшее желание тезки, княжич сказал:

– Ложись у меня, я все равно не усну! Знаю, что завтра буду как сонная муха ползать, а все равно... Ну не хочется мне если!

– Чужой город, – улыбнулся Олег, – чужая ночь...

– Во‑во! – подтвердил Халег и признался: – Это ж первый мой поход...

– Ну, дадут боги, не последний! Бурной ночи.

– Ха‑ха‑ха!

Веселый, молодой, безбашенный княжич удалился, а Олег ввалился в отведенные сыну Ингоря покои. Тут было безопасно. Сонно поморгав в цветные стекла шестигранного шебеке – стрельчатого окна, – Сухов разглядел костры на Мраморной площади. Разухабистые крики доносились смутно, сливаясь в общий гул.

– Мне бы красную девицу, – пробормотал Олег, – шемаханскую царицу... Не‑е... Ну ее...

Сделав над собою усилие, он разулся и рухнул на пухлую стопу одеял. Подтянул к себе подушку. И уснул.

* * *

Когда он проснулся, неизвестно. За окном чернела все та же ночь, и варяги гудели по‑прежнему, причем их жизнерадостный гогот все чаще перебивался женскими взвизгами. И визжали прелестницы отнюдь не от страха...

Олег зевнул и потянулся. Полная луна засветила в шебеке, протягивая по ковру затейливый рисунок, расцвеченный причудливо, но бледно.

Внезапно дверь в покои стала медленно растворяться. Олег насторожился и с той же неспешностью подтащил поближе к себе меч.

В проем скользнула гибкая и стройная фигурка. Женщина?! Уже интереснее...

Вошедшая отбросила накидку с лица, и тяжелые волны волос обрушились на грудь – весьма заметную, кстати. Выдающуюся в обоих смыслах.

– Халег? – произнесла женщина, и Сухов вздрогнул.

Голос был молодой, в нем чувствовался неуловимый акцент, но не в том суть. Голос обволакивал, голос томил, обещая невероятные услады.

Олег облизнул пересохшие губы и признался:

– Я...

Женщина изящно скинула с себя одежды. Сухов ощутил «сердечный укол». Настолько прекрасного тела он никогда даже не надеялся увидеть. Разве могли быть у живой женщины настолько длинные и ровные ноги? Настолько тонкая талия? Большие круглые груди, не обвисавшие вопреки тяготению?

Кажется, будто природа или Бог трудились из поколения в поколение, вытачивали овал лица, искали рисунок соболиных бровей, волнующую линию груди, ужим талии, чтобы воссоздать изначальную прелесть Евы и Лилит. Каждая клеточка ее тела желанна, любое движение законченно, полно спокойного достоинства и опасной женской силы. Этой бесконечной женственностью, где ангелическое с демоническим сплетено нераздвоимо, можно любоваться всегда, глядеть, не уставая, не моргая даже, сдерживая бурное дыхание. И жаждешь ее отчаянно и в благоговейном трепете стесняешься своего необузданного желания, себя ощущая рядом с нею грубым и отвратным, затхлым и мерзким...

Дразняще качая бедрами, женщина приблизилась к Олегу и опустилась рядом на колени, прилегла, приобняла, коснулась сухими, горячими губами его пересохших губ.

Чувствуя невероятное возбуждение, Сухов обвил руками гибкий стан красавицы, перекатил ее, хватая за роскошную попу, и стал покрывать поцелуями – от стройной шеи до коленок. Он нарочно длил удовольствие, не позволяя осуществить желание, но «шемаханская царица» все сделала сама, отдаваясь торопливо и жадно.

Женщина извивалась под ним, охватывая его ногами и руками, изгибалась, вскрикивала, и вот издала последний сладострастный стон, вытянулась стрункой и замерла в его объятиях.

Ладонь Олега плотно лежала под ее левой грудью, и он ловил частое биение сердца незнакомки.

– Как зовут тебя? – спросил он, не думая, по‑русски.

К его удивлению, женщина ответила на том же языке.

– Елена... – нежно сказала она и упруго села, добавив: – О, я увлеклась без меры... Надо же... Я назвала тебе свое истинное имя! Впрочем, это уже неважно...

Она подняла руки к волосам, запуская пальцы в густую черную гриву, и вдруг вытащила из прядей тонкий кинжальчик с золотой рукояткой. Замахнулась им...

Олег, мало что понимая, приготовился перехватить красивую гладкую ручку неожиданной любовницы.

– О, господи! – застонала Елена. – Я не могу убить тебя, Халег, сын Ингоря!

Она с силой выбросила руку, и кинжальчик вонзился в одну из тонких деревянных колонн, подпиравших балки потолка.

Женщина вскочила, выпрямляясь, и Олега как пружиной подбросило. Стоя на коленях, он обнял руками бедра Елены, прижимаясь к ней, и сказал:

– Я не знаю, кто ты, но и ты пришла не к тому. Меня в самом деле зовут Олег, но я не сын Ингоря, и не княжич вовсе. Я простой воин... И благодарю всех богов этого и того света за то, что ты ошиблась!

Елена глухо вскрикнула и развела его руки, отступила на шаг.

– Проклятый северный варвар... – проговорила она и неожиданно бросилась обратно, с силой и страстью прижимаясь к Олегу, целуя его лицо, шею, плечи. – Проклятая Евина природа, – выдохнула Елена, – она подвела меня... Прощай!

Оттолкнув Сухова, она вырвалась и кинулась к двери, на бегу подхватывая свои одежды. Хлопнула дверь, затихли легкие шажки.

Олег, опустошенный и счастливый, вдохнул воздух, ловя легчайший аромат женского тела.

– Елена... – прошептал он, словно ощущая вкус этого имени. – Елена...

«Она с ним попрощалась...» – подумал Полутролль. Пройдясь к колонне, он расшатал и с трудом выдернул изящный кинжальчик.

– Фиг я прощусь с тобой... – пробормотал он, сжимая еще теплую витую рукоятку.

Глава 6,где прямые мечи скрещиваются с кривыми, лязгают абордажные крючья, а храбрый росс веселится, потрясая Магомета

Полночи Олег искал свою потерю, но варяги на вопрос о черноволосой красавице смеялись только и предлагали Полутроллю брюнеток на выбор – одетых, полураздетых и голых, молодых и совсем еще девчонок, худеньких и капитальных. Но Елены среди них не было.

Сухов не побрезговал обратиться к вездесущим слугам, и ему повезло – одна из кухарок видела Елену. Олег вцепился в повариху, как коршун в цыпленка, и степенная женщина выложила все, что знала, – приходила‑де тут одна красоточка, вся такая из себя, спрашивала какого‑то русского принца по имени Халег, шаталась где‑то по дворцу, а потом прибежала растрепанная вся и расстроенная. Ее встречал пожилой мужик, похожий на евнуха. Оба сели на коней и тут же уехали.

Олег покинул жаркую кухню расстроенным и в растрепанных чувствах. Ясно, что Елена покинула Шемаху, – иначе зачем ей конь? Другой вопрос, что так ее огорчило? Расставание с Олегом? Или все‑таки сожаление о том, что не убила «русского принца»? И вопрос номер три, самый важный и самый сложный, – где теперь искать Елену? Бросить все и отправиться на поиски? Благородно, но глупо. Да и смахивает такое поведение на пошлое дезертирство. А тогда что ему остается? Память? И еще «заколка», которой его чуть не заколола самая прекрасная женщина в этом мире и времени...

* * *

Утром варяги покинули Шемаху. Улицы города были пусты и тихи – жители попрятались кто куда.

Дружина ехала довольная, веселая. Кони навьючены награбленным добром, желудки набиты вкусной и здоровой пищей, а шемаханские женщины еще не скоро забудут неистовых прелюбодеев с севера.

Один Олег выделялся на общем фоне – он был мрачен.

На второй день пути войско вышло к лагерю у Куры, и князь Инегельд очень удивился, насчитав в строю на один корабль больше, чем он оставлял. Семнадцатой боевой единицей флота стала арабская дармуна, двухмачтовый корабль с веслами в два ряда. Гордый Вузлев Дракончик, чья сотня сторожила флот, поведал о захвате дармуны:

– Глядим – поднимается медленно вверх по течению, а с палубы арабы все высматривают чего‑то по берегам. Ну, мы выплыли и спрашиваем: не нас ли ищете? Тех как сдуло с палубы – попрыгали в воду, и на тот берег, где ихний халифат... А мы эту посудину себе взяли. Рабов расковали, они дунули от нас еще прытче хозяев!

– Молодцы! – гаркнул Клык. – Благодарю за службу. Грузимся! Чур, я на дармуне пойду. Олежа, чего там накалякано?

Сухов разобрался в премудрой арабской каллиграфии и огласил, что дармуна названа «Аль‑Кахирой», то бишь «Крепостью».

Варяги перебросали добычу на борт «Аль‑Кахиры», расселись сами и дружно засвистели табуну коней, оставленному на берегу, словно прощались с землей Ширвана. Первой на простор речной волны вышла дармуна, за ней в кильватер пристроились лодьи.

Поход удался.

* * *

Дармуна, как и ее византийский прообраз‑дромон, не имела сплошной палубы. Моряки обходились тремя сквозными проходами – два тянулись вдоль бортов над гребцами, а средний был уложен по оси «Аль‑Кахиры», от носа до кормы.

Съемные щиты, прикрывавшие гребцов верхнего ряда, отсвечивали матово в закатных лучах, бимсы наложили «зебру» теней. Во влажном воздухе блестели мощные спины. Раз... два и три, и раз... два и три, и раз... Весла проворачиваются в лючках почти без шума – уключины смазаны, а напитанный жиром войлок подбавляет масляной пленки.

– Перерыв! – весело сказал Олег и принял поданные сверху корзины. Гребная палуба, только что наполненная лишь мерным мощным дыханием, огласилась довольным ворчанием, смешками и хрусткими потягиваниями. Втащив весла, «дромонарии» поднимались со скамей и принимали нехитрый ужин – поджаренный хлеб, рыбу и слабое вино.

– Выйдите, разомнитесь, – присоветовал Олег. – Пусть проветрится немного...

Он подошел к Фудри, закусывавшему на скамье близ миделя, и легонько хлопнул его по могутному плечу:

– Ступай, поспи. Моя очередь.

– Да я еще могу... – вяло засопротивлялся Москвич.

– Гуляй, – сказал Олег.

Добрый молодец с медвежьими ухватками меланхолически прошлепал в носовую часть, где сходились борта, и бухнулся на расставленное там походное ложе из плетеных ремней. Довольное кряхтенье перебило журчание воды, трущейся об обшивку, и легкое поскрипывание дерева.

Надышавшись свежим воздухом, вернулись гребцы.

– Я первый! – заявил Алк Ворон и возмущенно заорал: – Этот уже здесь!

– Ваша лошадь тихо ходит! – хихикнул Фудри.

Гребцы, похохатывая, заняли три оставшихся спальных места, а те, кому не достались ложа, укладывались на скамьи или ложились в проходе на толстых циновках, прихватывая плоские кожаные подушки, набитые шерстью, коими они умягчали седалища при гребле.

Олег сел на такую же, поерзал, умащиваясь, и помог своему напарнику – Воисту Коварному, худому, но жилистому – протянуть весло через лючок. Лопасть, хоть и была узкой, но в кожаную манжету, защищавшую лючок от брызг, пролезала туго.

– Снял бы рубаху... – подсказал Воист.

– Точно, – кивнул Олег и стянул одеяние через голову. А то ходи потом в потной...

– Взялись, – скомандовал он, и четыре ладони крепко ухватились за гребь.

– Весла на воду! – донеслась сверху команда Боевого Клыка.

Малолетка по имени Яр, трубач и барабанщик, задал ритм гребле. Кленовые палочки в его ручонках словно стронули и занесли десятки кипарисовых весел. И раз! Два и три... и раз... два и три...

– Тера‑тера!.. – звонко запел Яр. – Пентеконтера!

Две сотни гребцов навалились как следует.

* * *

Разбудил Олега крик впередсмотрящего.

– Парус на горизонте! – орали с мачты. – Одиночный!

Сухов хотел было вскочить, но подумал, что горизонт далек – можно успеть как следует потянуться, продрать глаза и приготовить организм к переходу в активный режим.

– Паруса справа по борту! – вновь закричали с марса. – Много! И все косые!

Теперь в голосе марсового различалось беспокойство.

– Догнали‑таки... – заворчал князь. – Не выдержал‑таки шах, собрал флот... Ну и к троллям его!

Олег не стал уже садиться за весло, остался на боевой палубе. Не нравились ему эти паруса справа по борту... Так и слышалось, по памяти: «Вэ‑7! Мимо! Гэ‑9! Ранил! Гэ‑8!Убил...»

– И... раз! Два и три! И... раз!

– Спустить паруса! – заорал Клык.

Паруса разом свернулись, как небывалые полосатые цветы на закате дня, зато сотни и сотни весел пенили, взбивали воду, толкая узкие, хищные корабли к северу.

– Вздеть брони! Свободная смена – к оружию!

Из трюма подняли два сундука с мечами, ножами и секирами, тулы, набитые стрелами, и вязанки копий. Гребцы сели по двое, свободные сменщики живо натягивали кольчуги, кожаные панцири с железным набоем – у кого что было, вооружались и подхватывали щиты.

– Яр, живо на корму, передай всем, чтобы строились в линию!

Лодьи, догонявшие дармуну, стянулись цепью, в которой не было слабых звеньев, и на их палубах тоже было заметно шевеление – русы готовились к бою. Ветер, словно испугавшись близкой битвы, стих. Море расплылось чуть волнистой гладью – природа замерла в ожидании величайшей нелепости – смертоубийства носителей разума.

Олег перевел взгляд за правый борт и нахмурился. К ним поспешала целая эскадра – уж никак не меньше дюжины пятидесятивесельных сафин и двух гурабов. На мачтах обвисали черные флаги с серебряным шитьем, запечатлевшие что‑нибудь типа «Мухаммад – пророк Аллаха» или «Аллах щедр». У гурабов и сафин борта были черны, да с белой полосой – означение боевых кораблей.

«Гураб» по‑арабски значит «ворон», наверное, из‑за ростров‑передков их с изображением ворона – сарацины считали эту птицу вестником беды. И впрямь, гурабы были кораблями мощными, быстроходными и маневренными, на каждом стояло по две мачты, а самые выносливые рабы – славины или черные зинджи – гребли ста восьмидесятью веслами.

– К бою! – разнесся долгожданный приказ.

Сафины расходились по трое, отрезая лодьям путь к отступлению – как будто русы собирались отступать! Один из «воронов» покинул строй.

– Переговорщики, что ль? – Боевой Клык приставил ладонь козырьком ко лбу, затеняя лицо.

На носу подходящей сафины стоял, подбоченясь, чернобородый араб в широких синих шароварах и в полосатом халате. Голову его покрывала белая чалма с зеленым лоскутом – знак хаджи. За кушаком этого Синдбада‑морехода торчал здоровенный кинжал.

Такая пошлая экзотика, подумал Олег, и на тебе – в реальности! Пошлая реальность?..

Сафина подошла совсем близко, и араб в белой чалме прокричал на корявом русском, каким пользовались восточные купцы, бывавшие в Альдейгьюборге:

– Руси, сдаваться! Тады – живой! Ино – совсем мертвый будешь!

На лодьях загоготали.

– Я – князь Инегельд, – гордо сказал Клык. – А вы кто такие и куда идете?

– Морская стража ширваншаха Абу Тахира Йазида ибн Мухаммада! – надменно отчеканил араб. – Сдавайся, руси! Живой будешь! Кормить совсем хорошо‑хорошо! Работать совсем мало‑мало!

Боевой Клык прочистил горло и раздельно прокричал обычную формулу русских пиратов:

– Я предлагаю вам выбор! Можете садиться в лодки и добираться до берега, если вам повезет! Или защищайте себя и корабли!

Ничего не ответили арабы – видать, уровень русской наглости превысил сарацинский порог восприятия. Сафина отвалила прочь, а русы продолжили готовиться к бою. Вскоре до слуха их донеслись гулкие удары арабских барабанов, отбивавших ритм гребли. Гурабы стали бок о бок, сафины укрепили фланги, и ширванская флотилия двинулась разомкнутой подковой, грозя окольцевать варягов.

– Весла на воду!

Олег пощупал рукоять меча, попробовал, хорошо ли вынимается. Состояние у него было – не передать словами. Злая радость, азарт, нетерпение и ожесточенность – вот под таким соусом вступал он в первый свой морской бой. Будто смерть, незримым стервятником кружившая над волнами, его минует по договоренности!

– Луки завя‑ажи!

Фудри вынул свой лук и принялся его «завязывать» – натягивать тетиву. Уперев нижний рог лука в палубу и еще ногу подставив, он одной рукой потянул лучную спинку к себе, а другой отжал верхний рог, сгибая тугую кибить и двигая по ней петельку тетивы. Есть! Загудела сердитым шмелем витая жилка, запела убийственную песню.

Корабли сближались, и с лодий полетели в неприятеля стрелы. Они гвоздили сарацин, а те, что мимо пущены были, «подстригали» такелаж. Арабские лучники пустили стрелы навесом.

– Щиты вверх! – заорал князь.

Стрелы заколотили по дармуне железным градом. Гребцу Бруни не повезло, прочие «змеи битвы» попали в щиты, занозили палубу, повтыкались в скатку паруса.

Маломощная баллиста с кормы «Аль‑Кахиры» метнула увесистую кучку свинцовых шариков, а «скорпион»[119] с носа выстрелил пучком дротиков. Сарацины давали сдачи – осыпали варягов камнями из пращей и фустибалов – метательных палок. Оставляя дымные шлейфы, полетели с гурабов огромные стрелы, обмотанные паклей, смешанной с серой и битумом и пропитанные нефтью. Они вонзались в борта и палубы лодий, заставляя варягов бегать с песком и мокрыми кошмами, чтобы ликвидировать очаги возгорания.

– Щиты сомкнуть!

Еще одно облачко стрел пролилось губительным осадком.

– Князь! – заревел Турберн. – Не забыл ли? У нас таран в носу!

– Не верю я в эти штучки... – с сомнением протянул Клык и решительно махнул рукой: – Полный вперед! Пойдем на прорыв – между гурабами – и ударим сзади!

Нахазы – капитаны гурабов – дружно заработали плетьми, подгоняя рабов‑гребцов. «Вороны» начали смыкать строй и готовиться к абордажу. Угрожающе закачались ассеры – управляемые тараны, длинные тонкие балки с оббитыми железом концами. Ассеры свободно висели над бортами гурабов – стоило их как следует раскачать и с силой толкнуть на дармуну, могли ей и борт пробить.

Все просчитали арабы, одного только не учли – на захваченной «Аль‑Кахире» не рабы гребли, а варяги, лучшие в мире веселыцики. Дармуна прорвалась между гурабов, едва не цепляясь веслами за весла. Ширванцы взвыли, потрясая серпоносными шестами‑дорюдрепанами, но уже ни снасти порвать, ни людей покалечить ими они не могли – поздновато спохватились!

«Аль‑Кахира» описала широкую дугу, разворачиваясь и разгоняясь, и пошла на таран. Выбранный для удара гураб «Сейф уль‑ислам» («Меч ислама») сначала попытался уклониться, потом рванул вперед, но не ушел.

Надводный таран дармуны, окованный медью, с разгону врезался ему в корму. Удар был страшен – таран разворотил борт гураба и вскрыл нижнюю палубу. Весла вспенили воду, «Аль‑Кахира» сдала назад, высвобождая таран. Развернулась, как злобный единорог. Сафина, надменно окрещенная «Аль‑Мансурия», то бишь «Непобедимая», попыталась сманеврировать, уклониться и не подставить борт. Арабам это почти удалось – дармуна с разгону вонзила свой «бивень» в скулу «Аль‑Мансурии». С лодий дармуну поддерживали лучники, держа под обстрелом всю палубу атакованного корабля. Стрелы‑срезни сбривали канаты, каленые вели счет убитым и раненым.

С моря подлетели «Зилант», «Вейла» и «Пардус», закидывая крючья на палубу гураба «Аль‑Музаффар » («Победоносный»).

– Мечи к бою! Вперед!

Как раз в этот момент, словно подбадривая идущих в бой, налетел порыв ветра. С грохотом упал абордажный мостик, выколачивая пыль из чужеземных досок, и на палубу «Аль‑Музаффара» неостановимым железным потоком хлынули варяги. Воины Аллаха бились отчаянно, но кривые скимитары уступили прямым мечам. Мигом проведенный абордаж потряс подданных ширваншаха в обоих смыслах. Противник им достался страшный. Под натиском варягов сарацинские моряки отступали со шкафута на корму, а, пока этот молниеносный бой свирепствовал на «Победоносном», лодьи сошлись с сафинами на встречных курсах, перетасовались, загородились щитами и оголили мечи. Ивор подхватил два копья и метнул их с обеих рук – два ширванца словили их грудью. Боевой Клык махал секирами направо и налево, разрубая щиты и черепа, раскраивая грудины, отрубая ноги и руки. Чудовищная мельница смерти!

– Вперед! Всех на дно!

– Ширванцы‑засранцы! – проревел Малютка Свен, поигрывая секирой.

Олег, удерживая равновесие с помощью щита и клинка, перепрыгнул на палубу «Аль‑Музаффара». Ударил мечом по ноге подлетевшего сарацина. Пригнулся, уходя от копья. Арабский меч скользнул по щиту, Сухов качнулся в сторону и нанес ответный удар снизу. Стальное острие вошло арабу в горло, и тот страшно заклекотал, давясь и брызгая кровью.

Олегу навстречу кинулись двое гулямов из судовой рати. Оба черноусые, в круглых шлемах, в длинных стеганых хуфтанах‑поддоспешниках. Левый ударил кривым мечом, Олег отбил выпад щитом и подсек гуляма ногой. Пока левый падал, правый замахнулся копьем. Сухов рванул навстречу, избегая наконечника и вонзая меч в гуляма‑копейщика. Развернулся в приседе и поразил встававшего левого.

Варяги зверствовали на палубах сафин и гурабов, как хори в курятниках. Ширванцы дрались остервенело – не все спешили попасть к гуриям, многим и в дольнем мире жилось недурно, – но «руси» ломили с еще большей силой и яростью.

Очистив «Аль‑Музаффар» от полубака до миделя, варяги отжали противника на корму. Тут им неожиданно помогли. Рабы не сидели болельщиками – они ставили подножки ширванцам, подчас расплачиваясь за это отрубленными ногами. Однако ненависть, этот «перегной страха», возобладал над всеми их чувствами – рабы помускулистее вырывали свои цепи, наматывали звенья на руку и дубасили сарацин. Те, кто был послабже, били веслами, как киями, целя аскерам в головы.

Отправив особо настырного за борт, Олег столкнулся с рабом‑степняком – смуглокожим, с приуженным разрезом глаз.

– Я – Котян! – гортанно выкрикнул раб, бия себя в грудь рукою с обрывком цепи. – Я печенег‑мореход! Со мною двадцат человек, и все мы ждат твой слово, коназ!

Мускулы играли под загорелой, порченной плетьми кожей печенега.

– Я не князь, – сказал Олег, оглядываясь. – Пока! Твои люди оружны?

– Вот! – показал Котян кривой скимитар.

– Чистите гураб! Арабов – к рыбам!

– Ага!

«Ворона» дочистили быстро и качественно. Распотрошив «воронов», занялись сафинами – налево и направо полетели горшки с нефтью. Всплески огня, разливавшегося по палубам сафин, вызвали акустический удар: варяги заревели победно, арабы подняли вой ужаса.

По наклоненной палубе тонущей «Аль‑Мансурии» проскакал нахаза‑переговорщик. Чалмы на нем уже не было, а полосатый халат горел, как растопка из бересты. Вскочив на фальшборт, ширванец кувыркнулся в море.

Паре сафин русы прорубили топорами днища, третья была «вычищена» от живых и залита кровью, четвертая горма горела, пятая шла на дно под сопровождение воя цепных рабов, бурлила вода на месте затонувшего «Меча ислама»...

Но и русам досталось – на «Зиланте» едва половина людей уцелела, «Алконосту» размолотили левый борт, и лодья плыла с сильным креном. Вернее, дрейфовала, потому как теми остатками весел, что торчали из лючков, грести было нельзя.

Не повезло и дармуне – одолев оба гураба, корабль пылал, закиданный глиняными сосудами, полными нефти, смолы и серы.

Чадные клубы дыма стелились над морем, сбиваясь в сине‑черное облако. На волнах качались десятки голов, как поплавки, – ширванцы и их рабы спасались в едином порыве.

Пламя разгоралось, а бой стремительно угасал. Поднялся ветер, и дым отнесло прочь.

Победа... Олег ощущал ее именно так – без восклицательных знаков, но с многоточием, знаком сомнения и горечи.

– Халег! – затрубил князь Инегельд. – Освободил моего «Сокола»! Пересаживайся на сафину!

– А тут их две! И обе свободные!

– Бери ту, что к тебе ближе. Олег, Турберн, Фудри! Сигайте на вторую...

Названные перепрыгнули с горящей дармуны сперва на палубу «Сокола», а уже оттуда – на сафину. Рабы – грязные, худые, заросшие, с кругами мозолей на запястьях, смотрели на варягов – вызывающе, заискивая, радуясь.

– Трупы – за борт, – приказал Олег.

Рабы качнулись, заслышав привычные повелительные нотки, но громадный тип с клеймом на плече и лбу оскалил беззубую пасть.

– А кому это ты велишь? – прошамкал он. – Мы теперича швободные!

– Еще раз вякнешь, – мрачно сказал Олег, – дух вышибу! А ну, живо убрать мертвяков!

Рабы бросились исполнять приказ. Человека, на их глазах чистившего гураб, сердить не стоило.

– Котян! – рявкнул Олег.

– Я! – подскочил печенег.

– Это правда, что ты мореход?

Котян осклабился в довольной усмешке:

– Ага! Подкормщик был у арабов, кормщика замещат.

– Иди тогда к рулю!

– Ага!

Захваченные сафины и лодьи окружили «Аль‑Музаффар». Гураб решили сделать погребальным кораблем для павших. К его дымящимся бортам по очереди приставали корабли русской флотилии, и варяги переносили на палубу «ворона» погибших побратимов. Скорбная церемония длилась долго, но никто не подгонял похоронную команду – не тот случай. Оставшиеся в живых и ходячие раненые молча стояли у бортов, ветер полоскал их длинные волосы и разносил над морем тоскливую песню.

Последним уложили Яра, маленького музыканта. Угрюмый Вуефаст Дорога вложил в мальчишечьи руки медную трубу и сделал знак товарищам. Альф Убийца и Одд Галат из Ямталанда запалили факелы и разошлись по гурабу, множа поджоги.

В молчании переправившись на свои лодьи, они веслами оттолкнули пылающий «Аль‑Музаффар» в его последний рейс – по маршруту «Мидгард – Вальхалла»[120].

Гураб выгорел дотла. Россыпь углей и тающие шапочки пепла уплыли в сторону брошенного «Алконоста», чья голая мачта качалась наподобие маятника: memento mori... memento mori...

* * *

Северо‑восточный ветер хазри унялся, задула с юга моряна, и лодьи с сафинами расправили паруса. К Олегу неуверенно подсел давешний клейменый гигант.

– Ты... это... – замялся он, – не шерчай, што я... того... развыступался тогда... Я так, шдуру...

– Пустяки, – проговорил Олег, – дело житейское.

– Ну да, ну да... Меня Кирилл звать, я из ромеев.

– Олег.

– Ага... И куда нас... потом?

– А куда хотите. Вы все били с нами ширванцев‑засранцев, а теперь гребете на нашем корабле. По нашим законам, если раб дерется с мечом, то он получает свободу. Если раба садят за весла, то его тоже отпускают на волю. Так что вы все дважды свободные! Можете расходиться по домам...

– По домам... Кто меня где ждет?

Напевая какой‑то варварский мотивчик, подошел Котян.

– Ты ж говорит, ест невеста в Кустандине! – припомнил печенег.

– Была... – беззубо заулыбался Кирилл, и Олега резануло жалостью. Надо же, как человеку жизнь изломали...

– Ты знаешь, кто я? – спросил он Кирилла.

– А как же! – пригасил улыбку тот. – Варанг!

– Четвертый год пошел, Кирилл, как я перестал быть рабом.

– Как?! – дуэтом вскричали Кирилл с Котяном.

– А вот так!

Олег изложил свое несвятое житие, скомкав года в минуту.

– А я по‑глупому попал... – пригорюнился Кирилл. – Мы с Марией моей хотели пожениться... Тоже четыре уж года тому... Я и домишко пришмотрел в регеоне[121] Пемптон, рядом совсем с Влахерной, там мы тогда комнату снимали. И все бы хорошо, да вот деньжат на хозяйштво все время не хватало. И решил я поджаработать. У дядьки моего кубара была, штаренькая, но крепкая еще, на ней он в Левант за товаром ходил. Вот я к дядьке моему – Максим жовут его – и приштроился. Приказчиком, «подай‑принеси». Сходили мы раз в Алекшандрию, и привез я кое‑что из того плавания – Мария рада была, мы до шамого утра сидели, думали вслух, как это все у нас будет – и дом, и хожяйство, и дети... А потом пришла наша кубара в Антиохию. Золото там дешевле, чем у нас, и решил я прикупить побрякушек для Марии. Но не шторговались мы с тамошним среброделом‑аргиропратом, дорого мне покажалось... И тут какой‑то араб – толштенький такой, глазки бегают, – давай меня завлекать. Пошли, говорит, совсем даром отдам! Все есть – чепи, кольца, серьги! И черт же меня дернул пойти за ним... В общем, дали мне по башке, и очнулся я прикованным к веслу. Потом в Багдад отплыли, там меня перепродали сюда, на море Кашпийское...

Все помолчали.

– А меня родной брат продат... – выцедил Котян.

– Ну! – выдохнул Кирилл.

– Ага... У нас как – ест большой орда и над ней хан...

– Очень большая? – поинтересовался Кирилл.

– Сорок тысяч воин! – гордо сказал Котян. – Ага... Хан у большой орда был Мурзай – это как конунг у русов, хан у малой – Албатан, он как ярл. А я был бек, имел брат кровный Халил... Ш‑шакал! – Котян смолк ненадолго, словно заново переживая давнишнее предательство, и продолжил глухо: – До сих пор снится мой юрта из белого войлока... Кибитки кругом, арбы, кошары, а дальше – стада мои и табуны, и надо всем кизячный дым стелет... Просыпаюсь иногда – вот оно! – а это дым с жаровни... Халил всегда ласков был, и я отмечат его, рядом с собой в юрте сажат... Три зимы назад откочевали мы за реку Данепр, а, когда бродом ходи, Халил и говорит: «Тут, мол, недалеко ромейская ладья стоит, у меня там друзья. Давай, мол, приходит в гости – у ромеев вино, что мед сладко, а уж веселит не в пример кумысу!» Ну я, дурак, и согласился. Надо же, думаю, попробоват! Иначе как сказат «нравится», коли не испытат? Заявились мы... Встретит меня с почетом, усадит на ковры, чару вина подносит... Короче, споили бека Котяна. Последнее, что помню, – это как Халил, трезвый как стеклышко, на коня садит, а соматопрат[122], к коему я угодит, кланяется ему... А я лежу как конь взнузданный и кисну от смеха... Потом... – печенег прерывисто вздохнул. – Меня долго водит по Кустандине, показыват, как обезьяну, в Большом Дворце. Я забавлял царедворцев, пока не надоел, и тогда меня продали на Кандию сарацинам. Я пас их коз, два раза пытался бежат, но меня ловили. В третий раз выжгли тавро на плече, словно я бычок в гурте, и отправили сюда, – Котян топнул по палубе.