Текст книги "Закон меча. Трилогия (СИ)"

Автор книги: Валерий Большаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 39 (всего у книги 59 страниц)

– Тайные ходы есть и в стенах, окружающих Константинополь... Через один такой Михаил Пьяница попал в город, когда тот был осажден Аскольдом и Диром. Я покажу тебе его!

Халег заинтересовался, и тогда Сухов шагнул вперед.

– Не верь ему, великий князь! – резко сказал он. – Этот человек – беглый преступник. Он предал базилевса и с легкостью предаст тебя, хотя бы для того, чтобы оправдаться перед императором!

– Замолчи, проклятый варанг! – взбеленился Вотаниат. – Как я жалею, что не убил тебя, когда мог!

– А ты попробуй снова. Со второй попытки! Дать тебе меч или ты привык кусаться и щипаться?

Варяги весело зашушукались, предвкушая ха‑арошую потасовку, а то и настоящий поединок. Халег поднял руку, унимая гридь.

– Ты хочешь биться, Олег? – осведомился он, храня невозмутимость.

– У меня с этим длинным хорьком свои счеты. Дозволишь ли?

– Дозволяю.

Олег обернулся к магистру.

– Я вызвал тебя, – сказал он. – Тебе выбирать оружие.

Евсевий Вотаниат неожиданно успокоился.

– Превосходно, – сказал он, осклабясь. – Я выбираю не меч, а секиру. Говорят, варанги – великие мастера биться на топорах? Вот и проверим этот слух...

Халег набрал побольше воздуху в грудь и оповестил окружение:

– Секиру и щит каждому! Освободить круг!

Гридни живо расступились, уширяя «арену», а оруженосцы притащили две секиры и два круглых щита.

Олег молча сунул левую руку за лямку щита, уцепился пальцами в рукоятку‑держак, взялся за топорище. Сам топор был широк, с закругленным лезвием, но не слишком тяжел – полегче того, каким орудует лесоруб.

Сухов покрутил секиру, приноравливаясь заново, – давненько он не брал в руки подобное орудие убийства... Меч, конечно, сподручней, но уж больно дорог клинок. Даже в дружине Халега большая часть воинов имела при себе одни секиры. Да и кольчуги были не на всех. В основном, гридни носили кожаные доспехи с нашитыми бляхами или кольчужными накладками. Полновесные кольчуги ценились высоко и передавались по наследству от отца к сыну.

– Сходитесь! – прозвучал приказ.

Олег прикрылся щитом и двинулся на Вотаниата, поигрывая секирой. Топор – он и есть топор, массы у него побольше, чем у меча. Остановить после замаха трудно и разогнать нелегко. Приходится постоянно держать секиру «на махе», она должна всегда двигаться – так легче ударить или отвести выпад противника.

Магистр набычился и попер на Олега. Его секира описала дугу, вдруг резко пошла снизу вверх, обещая пропороть Сухову живот. Полутролль отпрыгнул в сторону, а секира Евсевия взвилась вверх и засвистела по косой, целясь то ли в шею, то ли в голову.

Олег отвел грохнувшую секиру щитом и нанес удар своей – по колену магистра. В самый последний момент Вотаниат отскочил. Внезапно отбросив щит в сторону, он схватился за топорище обеими руками и ударил со всей мочи по Олегову щиту. Сухов поставил его ребром, но металлическая оковка не выдержала, лопнула, а прочная ясеневая основа изломилась напополам, удерживаемая воедино вощеной кожей.

Освободившись от щита, Олег схватился за топорище у самой железки и ударил древком, отбивая секиру магистра. Теперь левая рука оказалась на замахе, и боевой топор ударил прицельно, с оттягом правой, рассекая ребра Евсевия. Прорубить грудину Олегу вряд ли бы удалось, да и зачем такой удар? Еще секира застрянет в кости...

С приглушенным возгласом Вотаниат отпрянул, а варяги взорвались криками восторга.

– Вломи ромею! – орал Малютка Свен.

– Снеси ему черепушку! – поддерживали его в первых рядах.

– Руку, руку отсеки!

– Бей!

– Руби!

– Покажи ему!

Олег снова закружился, помахивая секирой. Магистр развернулся с ударом Сухову в спину, но лезвие достало лишь край хитона. А Олег ответил прямым колющим ударом, со звоном отбил секиру противника и ударил того в пах ногою. Магистра скрючило. Выпучив глаза, он вяло отмахивался, отступая семенящим шагом к берегу, и вдруг швырнул секиру в Сухова. Не разгибая спины, он метнулся к скедиям, проскользнул между... Две стрелы прогудели вдогон, но не попали. С тяжелым всплеском Евсевий Вотаниат скрылся в воде Босфора.

– Лягушка прыгнула в болото, – спокойно сказал Халег Ведун. – Молодец, Олег, не посрамил нашей чести. Ну, все! Отбой! Завтра будет трудный день...

Глава 19,из которой доносится знаменитое: «Мы от роду русского!»

Рано утром к частоколу, окружавшему варяжский лагерь, подъехала делегация ромеев – целая толпа магистров, патрикиев и прочих мандаторов, разодетых как на парад. Сопровождение из экскувитов блистало не меньше.

Для послов в частоколе прорубили достаточное отверстие, и те пролезли на стоянку, пугливо озираясь. Варяги молча расступились, образуя живой коридор к княжескому шатру.

Процессия отважно двинулась на переговоры. Впереди шагал личный посланник базилевса Лев Малеин, протоспафарий из ведомства логофета дрома, ответственного за внешние сношения империи. Малеин вышагивал в красно‑зеленых одеждах, положенных ему по чину, а на груди его побрякивала золотая цепь.

– Олег, – сказал великий князь, не поворачивая головы, – скройся с глаз! Не нужно, чтобы тебя видели с нами. Достаточно и того, что вчерашняя «лягушка» упрыгала... веры ему, может, и не будет, но кто его знает? Скройся!

Сухов спрятался за спины товарищей, а Халег Ведун поманил к себе толмача из херсонитов, густо обволошенного, остролицего типчика. Тот подсеменил, безостановочно кланяясь.

– Его величество базилевс шлет архонту Халегу свои приветствия, – величественно начал протоспафарий, – и выражает кроткое недоумение: зачем храбрым русам потребовалось нарушать мир?

Толмач торопливо нашептал перевод.

– Я к твоему базилевсу, – мрачно проговорил Халег Ведун, – то ли дважды, то ли трижды послов засылал. И что? Все разы они зря прождали по месяцу и отбыли назад – базилевс так и не соизволил принять их. А я хотел с ним ряд заключить, ряд мира и любви!

Протоспафарий тонко улыбнулся:

– Ты должен понять, архонт... Базилевс не по злой воле заставлял так долго ждать твоих послов – того требовал обычай...

– Плевать мне на обычай! И забудем дела посольские. Теперь я сам прибыл сюда и не уйду, пока мы с базилевсом не урядимся.

– Это твое последнее слово, архонт? – пропел посланник.

– Предпоследнее, – буркнул князь. – Надо будет еще кое‑что исполнить... Ваши люди зарезали сына великого князя Ингоря, и мы требуем по Правде своей отплатить за это непотребство.

– Сколько ты просишь? – деловито спросил понятливый протоспафарий.

– Немного. По двенадцать фунтов серебра на каждую скедию...

– Так у тебя их пятьсот! – ужаснулся посланник.

– ...И паруса новые, – невозмутимо продолжил Халег. – Для русов – шелковые, а для славинов – из крепкого холста. Все, разговор окончен.

– Я немедленно донесу до ушей базилевса твои слова, архонт, – поклонился протоспафарий и отбыл восвояси.

Подождав, пока тот скроется, Олег Сухов приблизился к великому князю и поклонился.

– Что скажешь? – обратился к нему Халег. – Согласятся они?

– Думаю, согласятся, – сказал Сухов, обдумывая каждое слово, – ежели ты, княже, последуешь моему совету... Не гневись только и не сочти слова мои за неподобающую смелость.

– Говори, говори... – проворчал князь.

– Знаю, что удержать воинов сложно, и молодцы твои уже прошлись по предместьям Миклагарда. Прикажи только, чтобы гридь твоя не трогала церкви здешние и монастыри. Это расположит к тебе ромеев.

– Думаешь? – сказал Халег с сомнением.

– Уверен. Их очень удивит то, что варвар щадит святые для них места.

– Ладно, не тронем храмов Распятого... – князь усмехнулся с хитринкой. – У меня тоже есть одна задумка, чтобы их... того... расположить.

– Какая же?

– Увидишь. Ну, все, топайте к своему базилевсу. Он, наверное, вас обыскался уже!

Собравшаяся «чертова дюжина» вежливо посмеялась и двинулась вон, через пролом в частоколе к лошадям своим.

Олег спустился с вала и удивился – повсюду трудились варяги и славины, работая лопатами и ломами. Они срывали бугры и заравнивали ямы, трамбовали грунт тяжелыми обрубками бревен и засыпали овраги. Что за притча?

– Чего это они? – полюбопытствовал Фудри, влезая на коня.

– Знать бы, – буркнул Турберн. – Хитрит Халег, старый лис!

– Все тут? – нетерпеливо обернулся Клык. – Вперед!

Отряд поскакал между «дорожных рабочих», пока не въехал на пустынные улицы селения. Дома стояли брошенными, вокруг царило безмолвие, словно все село стало выморочным.

Вскоре, однако, донеслись крики. Несколько человек ромейского обличья выбежали на улицу и резко затормозили перед «чертовой дюжиной». В одном из бегунов Олег узнал верного спутника Елены.

– Игнатий!

Фока вздрогнул сперва, потом узнал Сухова и радостно всплеснул руками.

– Олег! – Его улыбка тут же сползла с губ, уступив место растерянной гримасе, изображавшей испуг: – Там Елена, в проастии! Она вернулась на минутку, чтобы забрать ценности, а тут варанги напали!

– Вперед! – яростно крикнул Сухов.

Варяги?! На его Елену? Да хоть сам Халег Ведун, без разницы! Любой отведает меча, кто хоть пальцем коснется Мелиссины!

– Мы с тобой! – крикнул Ивор, понукая коня.

За ним поскакали Малютка Свен и Стегги. Остальные переглянулись, и Клык махнул рукой:

– Едем!

Чувствуя его раздражение, Турберн сказал:

– Надо же своему помочь‑то...

– Против своих же?!

«Чертова дюжина» проскакала парой улиц и выехала к воротам богатого имения. Вернее, ворота уже лежали на земле, вышибленные тараном, а в переднем дворе суетились воины в кожаных доспехах и шлемах, с шестоперами и секирами в руках.

– Да это славины! – обрадовался Боевой Клык. – Ну, слава богам... Бей славинов!

Славины не приняли боя и кинулись в парк, варяги за ними.

Проастий напоминал город в миниатюре. Варяги скакали через парк и видели поперечные аллейки, украшенные статуями, и брызжущие фонтаны, а за клумбами и пышным розарием поднимал главу маленький храм. Была здесь и роскошная купальня под двумя куполами, и приземистый барак для рабов. В сторонке стояли добротные конюшни, овчарни, коровник, а за ними сверкал рыбный пруд и зеленели огороды. Даже маленькая тюрьма имелась в пределах проастия, даже богадельня для престарелых слуг! Хорошо иметь домик в деревне...

Славины дунули за межу, сложенную из плоского плитняка, а Олег, озираясь кругом, подскакал к террасе особняка.

Тут же, у столба коновязи стояло несколько лошадей, породистых и ухоженных. Все они были расседланы, кроме одной белой кобылки с золотистою гривой набок. Кобылке очень «шло» шелковое покрывало, свисавшее с крупа. Седло было расшито жемчугом и отделано золотыми бляхами.

– Елена! – крикнул Олег, спрыгивая с седла. – Елена!

– Елена! – послышался тонкий зов Игнатия.

Из дома донесся шум, и на террасу выкатился очумелый славин, кое‑как отмахивающийся обломком меча от разъяренной Мелиссины, кроившей воздух акуфием.

Увидев Сухова, славин кинулся в атаку и напоролся на меч.

Выдернув клинок, Олег бросился к возлюбленной:

– Ты в порядке?!

– Да! – выдохнула Елена, отбрасывая оружие и цепляясь за крепкую суховскую шею.

Олег нежно гладил отвердевшую спину и чувствовал, как Мелиссина расслабляется, мягчеет, возвращая утерянную женственность.

– Валькирия! – ухмыльнулся Боевой Клык и спрятал меч. – Ну, не буду мешать...

Елена подняла голову и взглянула Сухову в глаза.

– Ты поступил не по правилам, – игриво произнесла она. – В Самбате ты уже спас мне жизнь, так что теперь моя очередь уберегать тебя от смерти.

– Прости, – улыбнулся Олег, – больше не буду.

– Я тебя люблю...

– А я тебя еще больше... Поехали отсюда!

– Да‑да, едем...

– Игнатий сказал, что ты хотела забрать ценности.

– Ах, это по дурости. Я совсем забыла, что отнесла их в местный храм Богородицы, когда вернулась из Самбата. Жаль, конечно, что теперь они уплывут еще дальше, на твой север...

– Может, и не уплывут. Я упросил великого князя не трогать храмы...

– Думаешь, подействует? – округлила глаза Елена.

– Посмотрим, – пожал плечами Олег.

Он подсадил женщину на белую кобылку и вскочил на своего жеребчика.

– Клык! Где ты?

– Туточки...

Светлый князь вышел из парка, хрустя каким‑то плодом.

– Зелен еще, – сморщился он и зашвырнул огрызок в кусты.

– А парочку мы все‑таки догнали, – похвалился Малютка Свен, прилаживая меч на место. – Уделали...

– А ты не нарушай приказ! – выразился Турберн. – Правильно? А то все работают, а эти самые умные, шарить по домам кинулись! Непорядок...

– За что боролись, – весело констатировал Олег, – на то и напоролись. Поехали!

«Чертова дюжина», превратившись в почетный эскорт зоста‑патрикии, поскакала к Золотому Рогу.

Там‑то Сухов и увидел действо, описанное в летописях.

Варяги не зря трамбовали рыхлую землю и ровняли ее – они готовили волок. Да не простой – обычно корабли волокут без мачт, дабы облегчить груз, а в этот раз Халег Ведун испробовал новую методу.

Скедии протаскивали через проломы в частоколе и надвигали на дубовые катки. Дорога мимо Галаты и Перы к северной части Золотого Рога, докуда протянулся «волок», шла поначалу несколько в гору, и великий князь придумал, как облегчить труд гридням, – он приказал поднять паруса!

Теплый восточный ветер наполнял их и легко тянул корабли вверх по пологому склону – только успевай катки подставлять.

Гогочущие команды удерживали скедии «на курсе » и метались от кормы к носу, вдвоем перетаскивая тяжелые колесные пары. Очень скоро их голые спины заблестели от пота, зато и корабли не волоклись – летели! А уж когда скедии миновали перегиб и начинался спуск, паруса приходилось спускать – больно быстро разгонялись корабли.

– Ай, молодец! – возопил Железнобокий, пришедший в восторг от выдумки Ведуна. – Нет, это надо же, а?!

– Не понимаю только, – нахмурился Клык, – зачем ему все это?

– Что же тут непонятного? – усмехнулась Елена. – Ваш великий князь действительно умница, и он не зря запретил своим воинам грабить окрестности уже на другой день. Ну, что там можно найти стоящего? А в Золотой Рог набилась тысяча кораблей со всего света, и каждый из них битком набит зерном, кожами, благовониями, тканями, да чем угодно! Это же немыслимое богатство! И все это может стать его, если базилевс не проявит мудрости и не согласится заключить договор с вашим правителем.

– Халег Ведун – не наш правитель, – возразил Малютка Свен, – мы другого князя выбрали, его Лидулом звать...

– Да это неважно! – рассмеялась Мелиссина. – Поехали!

Отряд вихрем промчался по пустынному мосту Каллиника и поскакал вдоль стены Феодосия. Мосты, переброшенные через ров к ближайшим воротам, были сожжены, только те, что вели к Золотым воротам, оказались целы, хотя и облиты нефтью.

– Стойте! – заорал Олег, задирая голову к высоким квадратным башням, фланкировавшим трехпролетную триумфальную арку, украшенную статуями Геракла и Прометея. – Не поджигайте!

– Кто такие? – закричали в ответ, поднимая факел. – Чего надо?

– Мы сопровождаем зоста‑патрикию Елену Мелиссину! – нашелся Сухов. – Немедленно пропустите!

– Открывайте ворота! – завопила Елена. – Чего ждете?

На башне переговорили, и самые большие, средние ворота, предназначенные для парадных въездов самого базилевса, стали плавно растворяться, открывая глубокий проход в толще стен.

На улицах Константинополя совсем не было видно народу. Даже Меса, по обыкновению шумная, была в этот день пустынна и тиха – лавки стояли закрытыми, никто не прохаживался под Царскими Портиками; когда‑никогда мелькнет нечесаная голова раба‑посыльного или кошка пробежит, и снова полная тишина.

Город оцепенел. Город попрятался. По двое, по трое скакали гвардейцы‑вестовые, и их озабоченная хмурость лишь множила страхи. Церкви были набиты битком. Паства, истово отмахивая поклоны, молила Спасителя явить силу Свою и прогнать поганых язычников.

«Чертова дюжина» проводила Елену до дома и вернулась к месту постоя, где их уже поджидал этериарх. Елпидифор был нервен.

Порывисто подойдя к Инегельду, он спросил:

– Где вы были?

– Провожали зоста‑патрикию Елену Мелиссину, – важно проговорил Боевой Клык, – из проастия к дому.

– Вот как? – Брови этериарха вползли на лоб и снова опустились на глаза. – Скажи, князь, могу ли я верить тебе и твоим людям в этот день, когда такие же храбрые варанги, как и вы, стоят под стенами города?

Инегельд осерчал. Он высился над этериархом, похожий на медведя.

– Нам, ромей, не только храбрость ведома, – прорычал Клык, – мы и честь свою храним! Нам без разницы, кто там стоит, под стенами, да хоть архангелы вашего бога! Мы присягнули базилевсу, что убережем величество от ненужных ему встреч, и наше слово крепко! Ясно тебе?

– Ясно, ясно! – заулыбался Елпидифор с облегчением. – Поверь, у меня и в мыслях не было тебя обидеть, но я же не за себя беспокоюсь, мне нужно быть уверенным в безопасности Его Божественности...

– Не боись, – проворчал Инегельд, остывая, – не пострадает божественность, пока мы рядом. Проверено.

– Ну, тогда заступайте на пост!

– Полусотня Асмуда! – рявкнул Клык, оборачиваясь к гриди. – Готовы?

– Всегда готовы, – было ответом.

– Чего тогда тут отаптываетесь? Базилевсы ждать не любят!

И варяги, пересмеиваясь, зашагали в сторону Палатия, спокойные и уверенные в себе люди, не чуждые понятия чести.

Олегу надо было выходить на дежурство в ночь, и он решил прогуляться. А когда добрел до форума Августеон, то свернул к Софии и вновь оказался под великолепными сводами.

Правда, остаться наедине с собой не удалось – церковь была полна народу. Люди то падали ниц, лишаясь чувств, то вдруг одухотворенно вскрикивали. Юродивые вопили о конце света, а певцы возносили псалмы.

Олег прошел поближе к алтарю.

Низкий серебряный иконостас с рельефами святых был поставлен на двенадцать позолоченных колонн и отделял алтарную часть от остального храма, а посреди главного нефа, чей купол казался недосягаемым, отливал цветным мрамором невысокий помост‑амвон. Над ним нависал балдахин из драгметаллов, увенчанный крестом в сто фунтов весом из чистого золота.

С амвона вещал патриарх.

– О, Город‑царь!.. – проникновенно восклицал Феофилакт. – О, Город‑царь едва ли не всей Вселенной! О, Город, воздвигший многие победные памятники после одоления ратей Европы, Азии и Ливии! А слабый и ничтожный неприятель смотрит на тебя сурово, пытает на тебе крепость своей руки... Что это?! – воздевая руки к небу, возопил патриарх. – Откуда поражение столь губительное? Откуда гнев столь тяжкий? Откуда упал на нас этот дальнесеверный страшный Перун? Откуда нахлынуло это варварское, мрачное и грозное море? Не за грехи ли наши все это ниспослано на нас? Не обличение ли это наших беззаконий? Вспомните, как несправедливо обижали мы приезжих русов! Получая прощение неоднократно, сами не миловали никого... Часто внушал я вам: берегитесь, исправьтесь, обратитесь, не попускайте отточиться Божьему мечу и натянуться Его луку!

К сводам Софии вознеслись еще более бурные рыдания и причитания.

– Помните ли вы то время, когда скифский, и грубый, и варварский народ, и жестокий, и борзый, народ неименитый, но достигший блистательной высоты и несметного богатства, неожиданный и гордящийся оружием, так быстро и так грозно нахлынул на наши пределы, как злая волна холодного моря? Помните ли вы тот трепет, и те слезы, и рыдания, которым тогда предавался наш город в крайнем отчаянии? Помните ли вы ту мрачную и страшную ночь, когда жизнь всех нас должна была закатиться вместе с закатом солнца, и свет нашего бытия поглощался глубокой тьмою смерти? Помните ли тот час невыносимо горестный, когда приплыли к нам варварские корабли, дышащие чем‑то свирепым, диким и убийственным... когда они проходили перед стенами града, неся и выставляя гребцов, поднявших мечи, и как бы угрожая городу смертию от стали разящей, и когда всякая надежда оставила людей?

Напряжение внутри храма достигло опасного предела, за которым рассудок помрачается.

– И вот тот же народ, – возгремел патриарх, – снова вздумал взять град Константинов в свою добычу! А мы услышали о них только тогда, когда их увидели и познали страх, хотя и отделяли их от нас столькие страны и правители, судоходные реки и пристанищные моря... Горько мне от того, что дожил я до таких несчастий... Горько от того, что сделались мы все поношением соседей наших...

На время умолкнув, Феофилакт затем громко воскликнул, обращая свой взор к куполу храма:

– О, царица городов царствующих! О, храм мой, Святилище Божие, Святая София, недреманное око Вселенной!.. Рыдайте, девы!.. Плачьте, юноши! Горюйте, матери и жены! Проливайте слезы и дети! Плачьте о том, как умножились наши несчастья... Так возопием, припадая к светлому образу Богородицы: Досточтимая, спаси Град Свой, как ведаешь, Госпоже!.. Покажи русам, что Город укрепляется Твоею силою!.. Сколько душ и градов взято уже варварами – воззови их и выкупи, яко ее всемогуща... Даруй же и мир крепкий жителям Города Твоего!

И ввысь взметнулся соединенный вопль, вырвавшийся из тысяч уст:

– Спаси!

– Помилуй нас, грешных!

– Спаси и сохрани, Пресвятая Дева!

– По‑ми‑и‑илу‑уй!

– Спаси и сохрани!

– Смилуйся, Богородица Дева!

– Господи, помилуй нас, грешных!

Олег протиснулся мимо разгоряченных тел и выбрался на улицу. Задумчив и отрешен от земного, он медленно спускался по Месе, пока не вышел на форум Тавра. Там он заметил что‑то новенькое – дощатый помост, над которым торчали столбы трех виселиц, укрепленных распорками и вытягивавшие перекладины с кольцами для веревок – издали казалось, что по синему небу провели три черные прориси, коряво выписав буквы лямбда.

Приблизившись к эшафоту, Сухов неожиданно узнал одного из казненных – на виселице, раскоряченной справа, вытянулся в петле Евсевий Вотаниат, бывший магистр, а ныне, как извещала черная табличка, болтавшаяся у него на груди, «изменник и вор».

Вот и встретились, усмехнулся Олег. Чего же ты хотел, магистр? Чего добивался? Возомнил ли ты себя грозным сокрушателем государства, этаким «делателем базилевсов»? Или обижен ты был на Романа Первого? А может, сыночки базилевсовы тебя подговорили, подбили на измену государю?

Судя по содранным ногтям, тебе уже задавали эти вопросы, но ты или смолчал, или разговорился не по делу, выдав и правых, и виноватых, лишь бы палач отстал и не мучил твою плоть и твою душу...

И вот душа твоя отлетела в края, неведомые смертному, а брошенная плоть, уже окоченевшая, покачивается под ласковым ветерком с моря...

– Покойся с миром, враг мой... – усмехнулся Олег.

* * *

Отстояв ночь у покоев базилиссы, Сухов решил и день продержаться, сменив Стеги, – судя по шепоткам пробегавших на цыпочках сановников да по пьяным откровениям одуревшего от страха диэтария Николая, старшего по дворцовому помещению, с утра намечался прием русских послов. Разве можно было пропустить такое действо?

...В пятом часу утра, когда отошла заутреня в константинопольских церквах, Палатий просыпался. Этериарх и папия – великий ключарь, приступали к отпиранию дверей.

Первой отпиралась облицованная слоновой костью дверь, пропускающая в Лавзиак. Там этериарх и папия переодевались в богатые скарамангии, шитые серебром, и следовали однажды заведенным порядком через залы и переходы в Хрисотриклиний и дальше – в Камилас, в Магнавру, в Эрос, в Буколеон...

Потом наступал черед веститоров‑облачателей. Одни из них бежали в камару Святого Феодора, чтобы взять там жезл Моисея и прочий реквизит, а остальные толпой отправлялись в ризницу и там выбирали императорский скарамангий. Несли со тщанием и благоговением и клали на дубовую скамью перед дверью, оббитой серебряными листами с отчеканенным на них узором. За этой дверью почивал Его Величество базилевс...

И вот церемониарий приближается к серебряным створкам и трижды ударяет установленным стуком. Створки распахиваются, и веститоры торжественно вносят в опочивальню скарамангий.

А в это время ко дворцу стекаются толпы приглашенных, спеша занять лучшее место и теша себя мыслью: а вдруг именно сегодня сам базилевс бросит на меня свой благосклонный взгляд?!

Церемониальная суета расходится волнами по необъятному Палатию – служители гасят лампады, накрывая светильни медными колпачками на длинных тростях, свет раннего утра проникает в высокие, узкие оконца, и уже издали доносятся отгулом звуки голосов, сопровождая ежеутреннее шествие, которое закончится в Великой Константинопольской Церкви. Там патриарх‑сын вручит императору‑отцу просфору и флакончик с розовым маслом, а отец одарит сына пурпуровым кошелем с золотыми номисмами...

От мыслей Олега оторвал подошедший этериарх.

– А ты почему еще здесь? – спросил он дружелюбно, хотя заметно было, что ночью Елпидифор не спал.

Олег поклонился, согласно этикету, и объяснил свое желание. Этериарх усмехнулся с пониманием и сказал:

– Пошли со мной.

– Куда?

– В камару Феодора. Послов примут лишь после второй трапезы дня, мы называем ее дипнон. Хоть выспишься...

Камара оказалась не каморкой, а залом с аркадами и широкими окнами, со стенами, отделанными золотыми мозаиками, сводившимися к лику Христа Спасителя.

На возвышенном месте стояли три золотых трона, а под куполом покоился тяжелый стол из черного дерева, инкрустированный серебром, слоновой костью и лазуритом.

Этериарх отдернул занавес и указал подбородком на мягкие, обитые алым шелком скамьи.

– Выбирай любую! – сказал Елпидифор и удалился.

Лениво размышляя о странном расположении к нему этериарха, Олег сложил оружие с доспехом в кучку и с кряхтеньем разлегся. Пять часов здорового сна – его...

* * *

К обеду он проснулся бодрым и голодным. Умывшись в чаше фонтана, отлитого из серебра, Олег прошел в одну из дворцовых кухонь, и тучный повар мигом отрезал для варанга изрядный кус ветчины, а хихикающая девица с носиком, перемазанным в муке, протянула Сухову ломоть свежеиспеченного хлеба.

Умяв то и другое, Олег поспешил в Хрисотриклиний – близился прием послов.

Он успел вовремя – человек двадцать посланников уже топтались у двери в тронную залу, усердно наставляемые хранителями этикета. Варяги добродушно отмахивались от назойливых придворных и с любопытством разглядывали убранство, блиставшее мраморами и драгоценными металлами в таком изобилии, что страдала всякая мера.

Размеренно ступая, явился адмиссионалий, обязанный вводить послов пред очи Божественного.

Раскрыв двери в Золотую Палату, он пригласил послов войти. Варяги зашли не особо чинясь и вовсе не робея – дескать, видали и не такое.

Вслед за послами прихлынули придворные хлыщи, с ними вовнутрь проник и Сухов.

Все столпились перед тяжелым пурпуровым занавесом, ожидая начало первого действия спектакля «Прием послов». Протекторы и драконарии стояли вдоль стен с каменными лицами, похожие на раскрашенные статуи.

Скрежетнув кольцами, занавес медленно раздвинулся, являя базилевса и его соправителей, занявших низкие золотые троны и сидящих совершенно неподвижно, как Будды. Полилась торжественная музыка, исполняемая на водяном органе, затенькал заводной соловей, сидящий на позолоченном дереве, закричал павлин, заклекотал орел. Ожили золотые львы, движимые пружинами. Они били хвостами о пол, раскрывали пасти и, двигая языками, громко ревели, исторгая всю мощь скрытых мехов.

Сверху базилевса накрыли клубы фимиамного дыма, и тогда препозит не выдержал, зашипел в спины послов:

– Троекратное земное преклонение! Троекратное! Падайте! Падайте ниц!

Варяги послушались и слегка склонили головы, приветствуя повелителя ромеев. Тому ничего не оставалось, как смириться и не требовать от гордых варваров большего, чем могло позволить их чувство достоинства.

– Кто вы такие и откуда прибыли? – внушительно произнес базилевс.

Переводчик тихо растолковал варягам смысл сказанного. Один из них, белокурый гигант с раздвоенной бородой, кивнул и сделал шаг вперед, заставив драконариев содрогнуться и побелеть.

– Мы от роду русского, – прогудел гигант. – Меня зовут Карл Вилобородый, это Либиар Лысый, а вот Фарлоф из Хинугарда, далее – Веремуд Высокий, Рулав Счастливый, Гуда Косматый, Руалд Рыжий, Карн Змеиный Глаз...

Представив всех, Вилобородый вновь обратился к базилевсу:

– Мы посланы великим князем Халегом Ведуном и прочими великими князьями земли Русской, а такоже великими боярами и светлыми князьями.

– Чего хотите вы, посланцы северных пределов? – вопросил император.

– Чего и раньше хотели, – хмыкнул Карл и ответствовал: – Хотим, чтобы ты, государь, подписал с нами ряд мира и любви. Ну и доплатил чтоб за наши старания.

У Романа Лакапина дернулась щека.

– Мы посовещались и решили, – торжественно провозгласил император, – заключить договор с правителями русских земель. Вам выплатят виру серебром, по двенадцать фунтов на каждый моноксил, и пошьют новые паруса – русам из шелка, славинам – холщовые.

Вновь заиграли органы, сгустилась фимиамная пелена, и занавес закрыл троны. Антракт.

Глава 20,в которой Олега вознаграждает базилевс

Было очень рано, по улицам Константинополя еще витала сонная одурь, на востоке едва занималась заря, а в Палатии уже царила суета – наступал час утренней церемонии пробуждения базилевса и его явления подданным.

Сквозняки повсюду разносили запах догоравших фитилей. Утренний ветерок завевал в открытые окна, дотягивая запах амбры от лавок торговцев благовониями.

Олег, зевая, прошелся по залу, украшенному по обыкновению коврами, хоругвями и паникадилами. Блистали оружием протекторы, возносили знамена драконарии. Хрисотриклиний – восьмиугольный зал с куполом на шестнадцати колоннах – был полон народу, но Олега никто не теснил. Словно и на Сухова пал отблеск великой и грозной славы Халега Ведуна и его воинства.

Накануне состоялся силентий – тайное заседание синклита, где в присутствии базилевса Романа и послов князей русских были пурпурными чернилами прописаны кой‑какие исторические документы и скреплены печатями из красного воска с выдавленными на них павлинами.

Казначеи, причитая над каждой номисмой, выдали откуп за смерть Халега, сына Ингоря, и варяги в тот же день подняли паруса. Русы – шелковые, а славины – холщовые. И убыли.

Дня три константинопольцы были взбудоражены, обсуждали великое событие, но память человеческая быстро стушевала горести и ужасы, и вот взбаламученная вода жизни снова потекла плавно, а тошные впечатления легли мутным осадком на донышки душ.

К Олегу протолкался сонный Ивор и спросил:

– А ты чего спать не идешь? Послов больше не ожидается!

– Да этериарху я занадобился, – досадливо сморщился Сухов. – У меня глаза слипаются, а он: «Подожди, подожди...»

– Служба такая, – сказал Пожиратель Смерти с сочувствием и двинулся к выходу.

Олег вздохнул и потер глаза. Спать хотелось ужасно.

– Олег! – донесся строгий голос Елпидифора. – Ступай за мной.

Недоумевая, Сухов пошел за этериархом, имевшим вид загадочный и таинственный.