Текст книги "Закон меча. Трилогия (СИ)"

Автор книги: Валерий Большаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 59 страниц)

Сбавив шаг, Олег заглянул в кладовки. Так и есть – на деревянных полках были аккуратно разложены небольшие – с локоть – рулоны шелка, уложенные в холщовые мешочки. Сколько тут этого шелка...

Выскочив на улицу, Сухов позвал за собой варягов.

– Чего там? – недовольно проворчал Малютка Свен.

– Шелк там, – нелюбезно ответил Сухов.

– Да ну?! Много?

– Хватит на всех.

– Ух, ты!

Светлый князь, узнав о находке, злорадно улыбнулся.

– Обрадуем ишу! – хохотнул он и тут же распорядился: – Цепочкой становись!

Рулоны перебросали быстро. Кидали прямо на палубу. Проезжала одна лодья, швыряли на следующую. Товару хватило на пять кораблей.

Олег в последний раз глянул на шпиль церквушки, вздохнул и рысцой догнал своих.

Одно было хорошо в Итиле – у города не было стен. Вообще. Ни глинобитных, ни частокола. Так что арбы, влекомые равнодушными волами, свободно пересекли черту города и растворились в степи.

Под утро лодьи были спущены на воду. Свежий ветер с юго‑запада наполнил паруса, но и веслам нашлась работа – течение у Итиля было неслабое.

Погони варяги не шибко опасались – на воде их взять трудно. У хазар был свой командующим флотом, звался он джавшигаром, вот только кораблей у джавшигара не было...

* * *

Чем дальше на север, тем суше делались берега. Исчезли ивы. Гладкая степь по берегам взбугрилась пологими холмами, прорезанными глубокими, поросшими лесом оврагами. Воздух был влажный и резкий.

Стоял июнь, степные увалы нежно голубели россыпями незабудок, а среди них, золотым шитьем, выделялись пятна степного крестовика и лютика.

В середине июня, когда лодьи поднялись по Итилю выше земель коротконогих буртасов, по степи разлился темно‑лиловый шалфей и желтый козлобородник, а к концу месяца пологие склоны перекрасились в снежно‑белый цвет – пришла пора клевера‑белоголовки и таволжанки.

Ближе к середине июля, когда варяги прибыли в страну булгар, зацвел эспарцет, и подувядшая белизна степи приняла тускло‑розовый оттенок. И это был последний всплеск цветения. Скоро задуют суховеи, и пышное разнотравье побуреет, словно готовясь к слезливой осени. И это степное уныние будет в тон настроению Олега – в Полутролля вселилась тоска.

Глава 8,из которой доносятся стенания и хрипы, а Олег помимо воли участвует в языческих обрядах

Утро было теплым, обещая жаркий день. Петухи устали кукарекать и смолкли, переключились на повышение рождаемости. С Итиля тянуло влагой, доносились плеск весел и смутный говор рыбаков. Олег, умывшись из бадьи с дождевой водой, устроился на завалинке и занялся делом – стал щит чинить, набивая по кругу вощеную воловью кожу, твердую, как доска.

В землях булгар у князя «все было схвачено» – купцы из его рода, Адулб, Адун и Гомол, выстроили целую факторию, где складировали товар, чинили лодьи и кнорры, бывало, что и зимовали. Здесь и расположилась дружина. Помещений на всех не хватило, большая часть личного состава ночевала в шатрах, но варягам не привыкать, да и не ведали в этом времени обо «всех удобствах» – спали, где положат, ели, что дадут.

К исходу серых сумерек, олицетворяя собой команду «подъем!», явилась Сфандра, невольница Адуна. Она семенила по двору, держа перед собой большую деревянную лоханью, полную холодной воды. Дотащив свою ношу, девушка‑тир сердито брякнула лоханкой, выставляя ее на лавку. Вода плеснула Сфандре на босые ноги, не улучшив настроения рабыни.

– Носи им тут, носи, – пробурчала она, – будто река от них далеко!

Из «длинного дома» вышел князь Инегельд Боевой Клык в одних кожаных штанах. На широкой груди его светлости колечками вились седые волосы, растрепанные космы цвета соломы торчали во все стороны. Всю правую руку князя, от ногтей и до шеи, обвивали зеленые драконы, переплетаясь с ветвями, грифонами и клювастыми птицами.

Почесав под мышками, Инегельд потянулся, отчего взбугрились чудовищные мышцы спины, выдохнул с силою, крякнул в доволе и приступил к утреннему туалету.

Ухая, Клык набирал полные горсти воды из лоханки, омывая лицо, руки и волосы. Отряхнувшись и жмуря глаза, он заворчал в поисках полотенца. Сфандра была тут как тут, протягивая князю чистую холстину. Подождала, пока тот утрется, и сунула в руки гребень.

Расчесываясь, Боевой Клык прислушивался к звукам, доносившимся из дома, – двое или трое гридней прелюбодействовали с рабынями, коих купец Адун доставил на продажу. Сфандра приготовилась улизнуть.

– Погодь, – буркнул Инегельд.

Девушка преувеличенно громко вздохнула, сняла с себя клетчатую поневу и задрала длинную рубаху, оголяя крепкий задик. Прогнулась, упираясь в лавку руками, раздвинула ноги. Боевой Клык засопел, распуская ремень и стягивая штаны. Выражение его лица в этот момент было деловитым и сосредоточенным. Он шагнул, качая напряженным членом, и овладел девушкой с ходу, не тратя времени на прелюдии и церемонии. Облапил крутые белые бедра темными, мозолистыми ладонями, мощно задвигал тазом, пыхтя и покряхтывая. Сфандра стонала в такт, изредка вскрикивая, пластаясь по лавке, раскидывая по ней руки. В момент могучего крещендо Инегельд изогнулся, конвульсивно и порывисто, не сдерживая шумного дыхания, и ухватил рабыню за груди. Та закричала, не то притворяясь, не то и вправду получая удовлетворение.

Стали выбираться во двор гридни. Все споласкивали в лоханке руки, умывались и брызгались. Вытирались, расчесывали длинные волосы или заплетали косицы. Татуировки отмечали всех подряд, причем у Турберна, как у самого опытного воина, были изрисованы обе загорелые, обросшие мышцами руки, а зубастая пасть синего дракона, обвивавшего левую длань, забиралась на середину груди.

– Олег! – кликнул Сухова Боевой Клык. – Пошли, поможешь мне...

Олег с готовностью поднялся, запахиваясь в грубый воинский плащ‑кису и перекидывая полу за плечо, чтобы правая рука была обнажена и свободна. Инегельд – в такой же кисе, при мече и секире, – подождал его и отправился за «длинный дом», где в загоне паслись коровы и овцы – живой припас для вечно голодной братии.

– Надобно жертву принести Велесу, – строго сказал князь. – Старый Адулб привез много товару, а тут, как я погляжу, сарацин – как мышей в амбаре, живо расторгуемся... Ты давай, корову веди, а я пару овечек прихвачу.

Олег выбрал самую старую коровенку и потащил ее за собой, накинув веревку на рога. Корова сопротивлялась, упираясь по‑ослиному. Инегельд поступил проще – подхватив двух овечек под мышки, он по очереди взвалил блеющих животин на широкие плечи и потопал до святого места.

Олег повлек буренку туда же.

Капище расположилось на полдороге между якорной стоянкой и поселком при русской фактории. Это была невеликая полянка на берегу реки. С краю полянки был вкопан высокий столб в обхват с вырезанным ликом Белеса, покровителя купли‑продажи. Кругом его скучились малые идолы, а позади них были врыты в землю высокие столбы.

По дороге к святому месту за Олегом, ведущим строптивую корову, увязались человек десять в потрепанной одежде, очевидно надеясь, что и им перепадет мясца.

Процессия миновала шатер, в котором маялся Радим, подхвативший лихорадку, – гридь следовала жестокому, но здравому обычаю, согласно которому больных селили отдельно. Даруют ли ему здравие боги, вылечит ли Радима Пончик, неясно, а разносчик заразы изолирован.

Череда идущих обогнула высокий, толстый клен, на котором висел почерневший Тугарин‑разбойник, и вышла к капищу. Намоленное место...

Князь небрежно скинул мекающий груз, тут же подхваченный угодливыми руками, и простерся ниц перед Белесом. Выпрямился, стоя на коленях, и воздел руки в молитве:

– О господине! Я пришел издалека, со мной девушек двадцать голов, соболей и бобров – сорок вязок, меду всякого виду – тридцать колод, воску топленого – три десятка полновесных кругов, шелку почти сто штук. А этот дар я приношу тебе, о податель приплоду и богатства!

Инегельд скинул плащ и вооружился секирой. Одним ударом зарубив корову, он, походя, прикончил овец. Беднота распотрошила жертвы, разделала на части, за что князь швырнул горсть медных даников. Мелочь и мясо порасхватали босяки, а что осталось, Клык преподнес Велесу.

– Желаю, – сказал он, договариваясь с богом, – чтоб ты мне доставил купца с динарами и дирхемами, который купил бы у меня все, что я желаю продать, и не прекословил бы мне во всем, что я ему ни скажу!

Боевой Клык торжественно водрузил коровью башку на столб, пачкаясь в крови, а Олег, ежась в душе, насадил на шесты головы овец. Все, исполнен обет, кровью подписан «протокол о намерениях» с небесами. И пусть только попробуют нарушить контракт! Сухов только головой покачал. Что за идиотство...

Князь, довольный и успокоенный, обтер руки о росистую траву. Хотел было кису накинуть на плечи, но тут ему помешали.

К капищу подвалили булгары, подданные царя Балтавара, коих оный царь решил обратить в ислам. По этому случаю в Булгар прибыло целое посольство во главе с Сусаном ар‑Раси, направленное в северные пределы по личному указанию халифа аль‑Муктадира.

Растерянные арабы потерялись в толпе булгар, облаченных в халаты с вышивкой, брякавших наборными поясами и подвесками. Местные кричали то радостно, то гневно, и «гости города» робели, не понимая булгарского наречия.

Не разумел его и Олег, но вот настрой толпы уловил – новообращенные булгары шли бить язычников‑русов. Достанется и богам – у многих в руках горели факелы и посверкивали топоры. Новообращенные успели давеча расколоть молотами грубое изваяние Зиланта, местного змия, которому поклонялись булгары, нынче записанные в язычники.

Приблизившись к границам капища, погромщики столпились и заорали, распаляя себя, – их легкие не хулу исторгали, а разжигали в себе злобу к неверным, как меха воспламеняют горнило.

Босота, прижимавшая к груди кровавые куски мяса, сбилась в кучу, не ведая куды бечь.

– Кто подмогу кликнет, – бросил Олег, – получит дирхем!

Вдохновившись, бедняки ринулись на прорыв, попрыгали с обрывца на берег, скрылись.

Клык молча перебросил в левую руку верную секиру, а правой выхватил меч. В глазах его, пронзительно‑синего цвету, заплясали огонечки бешеного веселья, а рот искривился зловещей ухмылкой. Олег тоже оголил свой клинок.

Толпа, казалось, только и ждала этого. Кто‑то в задних рядах завыл, закричал, старательно выговаривая чужеродную формулу:

– Аллаху акбар!

И булгары с ревом бросились на русов, потрясая топорами и дубинами, кроя воздух скрамасаксами, полуножами‑полумечами.

Инегельд со звериным рыком обрушил на булгар дюжину ударов. Он рубил сверху увесистым полуторным мечом и поднимал его для следующего удара невероятно быстро. Ударив, он тотчас отскакивал, чтобы не попасть под встречный выпад.

Здоровенный косоглазый детина с дубиной наперевес напал на Олега. Окованная железом палица мечу не поддастся...

Сухов увернулся раз, увернулся другой, а потом, пока косоглазый замахивался, подрубил ему ногу, да так, что из лодыжки вылез розовый осколок кости. Булгарин взвыл и рухнул наземь, а Олег насадил на меч дружка косоглазого, с головой, неумело обмотанной тряпкой на манер чалмы.

Боевой Клык гробил врагов, не зная устали. Тяжелая секира так и мелькала, круша черепа и ребра, а меч разил с правой, разбрызгивая кровь по капищу.

– Примите подарок о, боги! – взревел князь, скалясь без натуги. – Жертвую вам этих двуногих баранов!

Небрежно перешагнув через окровавленные тела, он продолжил сеять смерть. Олег поддерживал его устремления с левого фланга.

Толпа внезапно отхлынула, но не разбежалась – булгары устроили себе роздых. Боевой Клык невозмутимо опустил секиру и проворчал:

– Зря ты щит не взял...

– Думаешь, стрелять начнут? – спросил Олег.

– А то...

– Где же наши?..

– Заучи урок: надейся только на себя!

Из орущей толпы прилетела пара стрел с широкими наконечниками, как у хазар. Однако стрелки были никудышные – Боевой Клык свою отбил рукою, а Олег перерубил «змею битвы» в полете.

И тут взревели знакомые голоса – гридни навалились на булгар с тыла, прорубая себе дорогу сквозь кровь и кости. Толпа дрогнула и стала таять – новообращенные разбегались, не спеша угодить к гуриям.

Инегельд с Олегом вытерли оружие о халаты убитых и двинулись навстречу разъяренной дружине.

– Дозволь, княже! – прорычал Малютка Свен. – Дозволь догнать и порешить! Искрошим, как морковь для похлебки!

– Это не воины, – утишил его князь, – не стоит поить наши мечи их вонючей кровью. Все живы‑здоровы?

– Почти, – скривился Турберн Железнобокий. Лицо старого вояки выражало печаль – немного натужную, но гридню долго скорбеть не положено. – Грустную новость сообщаю тебе – Адулб помер!

– Помер, говоришь? – хладнокровно повторил князь.

– Кровь пустили старому Адулбу, прямо на торгу. Убийц мы поймали и повесили – это были Талут и Безмер, местные лиходеи.

– Ага... Ясно. Что ж, задержимся в булгарах, похороним купчину как следует. Адулб еще с Аскольдовым сыном хаживал, хазар бил, Миклагард брал. Послужил честно и Водану, и Велесу. Объяви всем: сегодня кладем Адулба в могилу, а девки его пущай одежду кроют и шьют. Треть добра семье возвернем, на остаток погребем Адулба. Пошли, братие...

* * *

Временную могилу выкопали глубокую, положили в нее умершего, поставили рядом с ним кувшин с вином, закуску, гусли и закрыли яму крышкой, присыпали сверху землей.

Девушки шили Адулбу богатые одеяния, работники его и рабы‑трэли варили пиво, а князь Инегельд лично сыскал погребальную лодью, не старую еще посудину, на которой не стыдно будет вплыть в мир иной.

Олег злился на задержку, но что уж тут поделаешь? И он носился со всеми вместе, исполняя требования сложного обряда.

Лодью уже выволокли на берег, втащив на березовые подпорки, покрасили и обновили, а вокруг вкопали столбы с личинами богов.

Двое молодых воинов‑дренгов подняли на палубу широкую скамью и покрыли ее вышитыми коврами, разложили подушки из ромейской парчи. Другая парочка натянула над скамьею походный шатер, а толстая старуха с видом лютым выстлала ложе драгоценными паволоками. Была она «ангелом смерти», проводницей за последнюю черту, в обиталище предков. Таких, как она, выбирали трудно, ибо не всякая женщина могла без ущерба знаться с нежитью, не каждая умела пройти по лезвию меча между белым светом и иномирьем.

И настал черед страшного выбора – мертвецу нужна была подруга.

Инегельд поступил по‑солдатски – вывел всех рабынь и наложниц купца и прямо спросил:

– Кто умрет с Адулбом?

Красны девицы стали бледнеть. Страх умереть боролся в них с желанием попасть в рай, не дожидаясь старости. Девушки переглядывались, будто ища в подругах ответ на мучивший их вопрос. И вот одна из рабынь храбро выступила вперед, звонко выкрикнув:

– Я!

Сероглазая, с носиком в конопушках, девушка смотрела с вызовом и отчаянием, ибо понимала – назад дороги нет. Ее заостренный подбородочек мелко вздрагивал от волнения, зрачки расширились настолько, что цвет глаз стал походить на карий.

– Звать как? – поинтересовался Клык.

– Гута, – ответила сероглазая.

Инегельд кивнул и показал пальцем на двух девушек:

– Ты и ты! Стерегите Гуту и всегда будьте рядом.

– Да, господин, – смиренно ответили девушки.

Турберн собрал местных старух, и те затеяли посмертную брачную церемонию. Гуту переодели в белую рубаху, расплели ей волосы и напоили вином.

Седобородые деды наяривали на гуслях плясовую, им подыгрывали на гудках и бубнах, колотили в барабан, а оседлый печенег по прозвищу Кангар дул в здоровенную серирскую трубу с бычьей головой из серебра.

Пьяную сероглазку взяли под руки и трижды провели вокруг похоронного корабля, а гридни колотили мечами по ножнам и щитам, притоптывали в такт.

– Поженили... – пробормотал Пончик.

– Замуж выдали, – поправил друга Олег.

– Вот счастья девке привалило...

– Как сказать... Она‑то уверена, что смертью оплатила билет в жизнь вечную... Ладно, пошли отсюда. Князь приказал две бочки александрийского выкатить...

* * *

И вот наступил день прощания. Четверо пожилых гридней сгребли землю с могилы и подняли крышку. Медленно и торжественно извлекли почерневшее тело в покрывале, вынули кувшин с пивом, закуску и гусли.

– Я уж думал, – сказал Пончик облегченно, – вони будет...

– Да он там как в морозильнике лежал, – фыркнул Олег. – Тут, Понч, каждая мелочь продумана.

– Все равно как‑то мрачно все.

– Пончик, ты не на дне рождения...

Девушки под пение старших товарок надели на Адулба шаровары и носки, натянули сапоги, а сверху – парчовый кафтан с золотыми пуговицами, нахлобучили на мертвую голову шапку из соболя.

Протяжно голося, гридни понесли умершего в предпоследний путь.

А толпа на берегу реки собралась изрядная – многие знали купца и пришли проводить, отдать дань уважения умершему, а большинство явилось для участия в тризне.

Задубевший труп устроили на ладье и подперли его подушками. Приглашенные понесли подарки – пиво и вино, благовония и овощи, каравай хлеба, блюдо жареного мяса. Рассекли на две части собаку и бросили на палубу. Обок с умершим положили его оружие, ломаное и гнутое, чтобы никто из живых не покусился. Трэли вскочили на двух коней и гоняли их, пока те не вспотели, после чего скакунов порубили мечами и загрузили на корабль. Зарезали петуха и курицу и кинули туда же.

А девушка, избравшая наикратчайший путь в небесную усадьбу, ходила по рукам, по очереди отдаваясь родственникам и друзьям покойного, и те говорили избраннице: «Скажи своему господину, что я сделал это по любви к тебе».

– Не, я бы так не смог, – тихо прокомментировал действо Пончик. – Группен‑секс мне никогда не нравился.

– Так это ж не свальный грех, – возразил Олег, – а священнодействие! Хотя... Знаешь, первым я бы стал, но в очередь становиться... Ну уж, нет уж!

Когда настало среднее время между полуднем и закатом, Гуту повели к священным вратам – двум рогатинам, врытым в землю, с перекладиной, укрепленной поверх. Этакий косяк без дверей и самих стен.

Избранница, напичканная зельем, встала ногами на сложенные руки двух могучих гридней, и те подняли ее выше перекладины.

– Смотри, смотри хорошенько! – кричали ей. – Что открылось тебе?

– Вижу отца моего и мать мою! – радостно голосила Гута. Язык ее малость заплетался.

Гридни спустили «невесту» вниз и снова подняли.

– Вот вижу всех умерших родичей сидящими!

– Не ждет ли тебя муж? – крикнула «ангел смерти», когда жена мертвеца воздвиглась на крепких руках в третий раз. – Видишь его?

– Вижу! Вижу! Вижу моего господина сидящим в раю, а рай прекрасен, зелен! С ним взрослые мужчины и мальчики... О! Муж мой зовет меня! Он хочет меня, ведите меня к нему!

«Ангел смерти» подала Гуте курицу, избранница отрубила ей головку, а трепыхающуюся тушку бросили на ладью. Мрачный спектакль, где был просчитан каждый акт, близился к концу.

Сероглазая сняла серебряные браслеты и отдала старой карге. Отстегнула серебряные пряжки и протянула их двум девушкам, прислуживавшим ей все эти дни, от «свадьбы» до похорон. И повели Гуту на лодью к муженьку...

Мужчины со щитами и палками поднялись следом, и Турберн протянул сероглазой кружку с вином – девушка пропела над нею, прощаясь с подругами, и выпила до дна. Турберн тут же налил вторую. Гута затянула длинную песню, задабривая силы добрые и пугая демонов.

«Ангел смерти» еле дотерпела до конца сольного номера и ввела «жену» к «мужу» в шатер. За пологом скрылись шестеро мужиков от рода Адулба и хором сочетались с Гутой.

И вышел срок – сероглазую простерли бок о бок с мертвецом, двое схватили ее за ноги, двое за руки, а «ангел смерти» обвила стройную шейку Гуты красивым шнурком и протянула концы его третьей паре «любовников». Мужики крепко затянули шнурок, душа сероглазую, а старуха яростно втыкала ей в бок большой ширококлинный кинжал.

Стоны и хрипы удушаемой не доносились до берега – гридни со всей мочи колотили мечами по щитам, заглушая озвучку ритуального убийства.

«Ангел смерти» выпрямилась, и по толпе разнесся выдох: Гуты больше нет! Она ушла туда, откуда не возвращаются.

Адун, ближайший родственник умершего, двинулся спиною к ладье, держа в одной руке факел, а другой пятерней вцепившись в собственный голый зад, пока не зажег погребальный костер, разложенный под кораблем. За ним пошли остальные, запаливая ладью со всех сторон. И каждый их шаг, любое движение или слово было утверждено строжайшим обычаем, все имело свой смысл и причину.

Пончик постеснялся участвовать в действе, а Олег зажег факелом изгородь‑краду вокруг погребального корабля, оплетенную соломой, – замкнулся круг из огня, спрятал от глаз людских ход в страну мертвых, куда вступал Адулб, рука об руку с молодою женой.

Сильный огонь охватил корабль, потом подул сильный, грозный ветер, словно насланный милостивыми богами, и неукротимое воспламенение усилилось еще пуще.

Жар был велик, и Олег отошел подальше, прикрываясь рукою, пока не остановился рядом с Боевым Клыком.

К светлому князю приблизился заезжий сарацин, поклонился Инегельду и спросил кротким голосом:

– Дозволено ли будет гостю этих мест присутствовать на похоронах достойного Адулба?

– А чего ж нет! – хмыкнул князь. – Кто таков будешь?

Араб поклонился и ответил:

– Меня зовут Ахмед ибн‑Фадлан ибн‑аль‑Аббас ибн‑Рашид ибн‑Хаммад. Я прибыл в эту холодную страну из славного города Багдада, дабы помогать послу святейшего халифа в его славных делах... Во имя Аллаха, велик Он и всевышен!

– Да уж, славных дел вы натворили, – проворчал Клык. – Распалили булгар так, что те взбесились!

Ибн Фадлан прижал пятерню к сердцу и поклонился.

– Ладно, чего уж там... – махнул рукой князь. – Присутствуй.

Араб отвесил дежурный поклон и осторожно поинтересовался:

– Обычай сжигания мертвых известен в Индии, где люди поклоняются множеству богов. Русы тоже предают своих мертвецов огню. Мы же, боящиеся Аллаха, хороним их. Чей же обычай лучше?

Боевой Клык фыркнул и ответил со снисхождением:

– Вы, арабы, глупый народ. Вы берете милейшего и почтеннейшего для вас из людей и бросаете его в землю, где он становится добычей пресмыкающихся и червей. Мы же сжигаем павшего или умершего в огне, в одно мгновение, и он в тот же час входит в рай! – Громко захохотав, князь добавил: – По любви богов к Адулбу, наслали они ветер, так что огонь охватит его в час!

И подлинно, не прошло и часа, как ладья с умершим и подругой его обратилась в пепел.

Рассеялся дым, и князь вновь созвал своих гридней – таскать землю на щитах и засыпать место последней стоянки лодьи. Дружина взялась за дело споро, так что к вечеру на берегу возник курган. На вершине его вкопали деревянный столб, обтесанный с одной стороны, и жрец выжег на нем имя похороненного, а ниже – имя великого князя: «АДУЛБ ПОЛУНОЧНИК – ХАЛЕГ ВЕДУН».

* * *

Погас один большой костер, зато разгорелось много малых, словно отмечая торжество жизни над смертью. Началась поминальная тризна.

Дорогое вино заморское лилось рекой, что уж говорить о выдержанном меде – хоть топись в нем. Олег отведал медку, выдул полный кубок – хорошо пошло.

– Закусывать надо, – сказал Пончик.

Сухов вяло махнул рукой и подставил кубок расторопному рабу‑кравчему. Тот живо плеснул новую порцию меду.

Сколько он выхлебал хмельного напитка, Олег не упомнил. Проснувшись посреди ночи, Сухов обнаружил себя голым, на расстеленной овчине. Земля, до того опаленная костром, грела сквозь шкуру так, что на коже пот высыпал бисером.

Рядом, круглой попой к нему, спала голая девица. Кто такая?..

Сухов приподнялся на локтях и огляделся. Он лежал на берегу, среди гаснущих огней. В дрожащих отсветах угадывались спящие товарищи, богатырский храп звучал на все голоса.

Поискав одежу и оружие, Олег обнаружил их рядом с собою и успокоился. Подумал‑подумал и шлепнул девицу по упругой заднице. Нечаянная любовь живо обернулась к нему, залопотала не по‑русски, придвинулась, подлащиваясь и раздвигая ноги. Хорошенькая вроде, пригляделся Олег.

Так и не познакомившись с девушкой, он овладел ею. Сухов мял большие груди с торчащими сосками, рассеянно слушал стоны и горячие аханья, а сам вспоминал Елену Мелиссину.

Удивительно, но случайная наложница излечила ему душу, утешив тело. Тоска истаяла, зато родилось ожидание.

А рано утром князь низко поклонился кургану с прахом Адулба и объявил:

– Пора!

Лодьи по очереди отваливали от булгарского берега и выгребали на стрежень великой реки.

Землями сувазов и арису, черемисов и мери флотилия поднялась до реки Шексны, переправилась в озеро Весь, то бишь Белое, оттуда волоками добралась до Онего, через реку Сувяр выплыла на простор озера Нево и свернула к устью реки Оклоги[124]. Вскорости по правую руку открылась древняя столица Гардарики – Альдейгьюборг, с могучей крепостью, сложенной из камня по приказу Халега Ведуна, перенесшего престол свой в Ногард, Новый город, заложенный совсем недавно на вливе Оклоги, там, где мутная река вытекала из Ильмерь‑озера.

Туда и потянулись лодьи, одолевая пороги, пока не завиднелся вдали новый стольный град, не зажелтели свежим деревом его стены. Город продолжал строиться – от крепости на правом берегу на берег левый тянули Великий мост, рубились из дуба кургузые башни, беря под защиту Славенский конец Новгорода.

Лодьи приставали к набережной Буян, и варяги вскакивали со скамей, ревели от восторга, изо всей силы колотя друг друга по спинам и плечам. Они дома! Дома!

И только Олег оставался спокойным в общей кутерьме, ибо его дом был очень далеко отсюда...

Часть вторая«ИЗ ВАРЯГ В ГРЕКИ»

Глава 9,в которой Олег отправляется на юг

Лето кончилось скоро. По утрам стало холодать, леса переоделись, пятная багрецом и желтью хмурые сосняки и ельники. Но не долго красовались лиственные породы – задули ветра каленые, и все пышное убранство опало, оголяя корявые ветви. Набежали тучи, спрятали сочную голубизну небес, вывалили снегу по колено, и весь видимый мир перекрасился в цвета зимнего триколора – белый, черный и серый.

И вот перелистнулся календарь на месяц грудень, предпоследний в году. Олег заметил, что для варягов зимовка не тянулась, как для него. Русы продолжали жить как жили, не откладывая бытие на потом. Пили, ели, спали, целые турниры по тавлеям разыгрывали. Подружек заводили. И каждый день учились побеждать – уж за этим Инегельд следил в оба глаза, спуску не давал.

Беготня по лесным тропам, борьба и кулачные бои, упражнения с мечом, с луком и стрелами, с дротиками, долгие разговоры у костров, где воспоминания о реальных битвах причудливо мешались с вымышленными победами, – вся эта «боевая и политическая подготовка» ужимала время, ускоряла тягомотное перетекание секунд в минуты, минут в часы, часов в дни и недели. Олег и сам бы не заметил, если бы ему не напомнили – сегодня 24 студня! Праздник! Йоль называется. Самая длинная ночь в году. После нее света будет прибавляться, зима на убыль пойдет, повернет к теплу и вешнему растополью.

* * *

– Ты где встречать‑то будешь? – прогудел Малютка Свен.

– Не знаю, – пожал плечами Олег, плотнее запахивая теплый овчинный полушубок.

– Пошли с нами, – пригласил Свен. – Фудри будет, и Стегги, и Пончик. Князь обещал подойти... Чего одному сидеть?

– Пошли! – махнул рукой Сухов.

– Во! – оживился Малютка. – Хозяйка еще и пирожков напечь грозилась – с ягодой! Дюже вкусные!

А Новогород не очень‑то и тишел на ночь глядя. И в темноте не тонул. Группки парней и девушек, хохоча во все горло или прыская в ладошку, перебегали от дома к дому, плясали вкруг костров, шатались по улицам, пели песни и махали факелами в такт. С наступающим!

Дом, где гостила «чертова дюжина», был из богатых – большая усадьба постройками своими брала двор в обхват, замыкала его неровным квадратом. Даже ворота были сделаны аркой под вторым этажом хозяйского «теремка».

Пировали в отдельной избе – «столовой». В ней было натоплено, сизый дым стлался повыше полок‑сыпух, циклончиком крутясь под дымогоном. Посреди обширной хоромины стоял длинный, крепкий стол, скобленный дожелта. И чего только не было на том столе! На солилах – общих деревянных блюдах – дымилось жареное мясо, горячее, исходящее духовистым соком и влекущее голодный взор румяной корочкой. В деревянных ведерках плескался мед, стояла даже корчага с «зеленым» вином – так тут почему‑то прозывали вино белое. А посередке курчавилась паром целая гора выпечки – пирожков, расстегаев, булок, кренделей...

По лавкам сидело человек десять гридней, к молодежи присоседился Турберн Железнобокий, большая и шумная душа компании. Турберн спорил с Хуртой Славинским, белобрысым веснушчатым парнем, принявшим крещение. Спор шел на опасные темы.

– Да не могла Мария бога родить! – наседал Турберн. – Никак не могла!

– Пресвятая она... – пробубнил Хурта.

– Да хоть какая! Все одно – не богиня. Женщина! И что вы так баб шугаетесь? «Непорочное зачатие»... Можно подумать, бывает иное!

– Все мы во грехе рождены... – бубнил Хурта.

Олег скинул полушубок, подумал и разделся до рубахи.

– Знаешь, Хурта, – вздохнул Железнобокий, – я б еще понял, если бы дите от брака с сестрой родилось или, там, от отца с дочерью. Вот то грех! Потому как родная кровь смешана, и дитю тому хворым быть и тямом скорбеть. Но если люба мне девка, и понесет она от меня – где ж тут грех?!

– В блуде!

– Кончайте эту тему, – не выдержал Олег. – Ты, Хурта, не помнишь случайно, какую такую новую заповедь Иисус дал?

– Возлюби ближнего, – буркнул Славинский.

– О! – поднял палец Олег. – Вот и возлюби Железнобокого, пока тот не рассердился всерьез и не накидал тебе пачек... Может, закусим? – предложил он. – А то остынет.

– Давайте... – проворчал Турберн и потер зачесавшийся глаз. – Давайте сначала выпьем!

И они выпили. Трижды. Хмельной мед и выдержанное вино смягчили души, добавили к праздничному настроению хмельной радости.

Хурта впал в задумчивость. Ивор Пожиратель Смерти тоже порой замирал, уставясь в «красный угол», где в пламени светильника отсвечивали лики богов, вырезанные из дуба. Огонек прыгал, мерцал, тени шевелились, и казалось, боги пытаются что‑то сказать, раздувая щеки, кривя брови, но никто не слышит гласа их...

Во влазне гулко затопали, счищая снег, и в дом ввалился розовый с морозца Инегельд Боевой Клык с глиняным горшком в руках.

– Вот наглые! – трубно взревел он. – А ну, гаси огонь! Я вам чистого принес!

Стегги, Ивор и Алк кинулись задувать светильни. В кромешной темноте виднелось лишь лицо Клыка, раздувавшего угли в горшке. Смахивало лицо на идольское – так же прыгали тени на нем и играл свет. «Чистый огонь» был добыт трением и разнесен по всем домам – с Новым годом, с новым огнем в очагах!

Олег подхватился и сбегал в сени за хворостом. Разложил в погашенном очаге, скрутил сухой бересты, и князь отсыпал из горшочка угольев. Береста задымилась и вспыхнула.