Текст книги "Таки да!"

Автор книги: Валерий Смирнов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 13 страниц)

ЛЕГЕНДА О ХОЖДЕНИИ В НАРОД ПЕРВОГО СЕКРЕТАРЯ ОБКОМА ПАРТИИ ТОВАРИЩА КИРИЧЕНКО

Еще задолго до того, как Продовольственная программа стала делом всех, она была заботой каждого. Для выполнения Продовольственной программы, нужно сказать, тогдашний первый секретарь обкома товарищ Кириченко старался искренне, как в передаче «От всей души».

У каждого руководителя обкома был свой пунктик и лично ему принадлежащая кампания. Очередная метла старалась мести куда ей только вздумается под единогласный рев исключительно одобрительного характера населения города, включая его грудную часть.

Справедливости ради нужно сказать, что товарищ Кириченко по сравнению с предшественниками являлся самым настоящим подарком, без всякой балды. Клянусь здоровьем детей моих соседей. У него был один, навсегда врезавшийся в память пунктик – завалить Одессу птицей. Товарищ Кириченко лично контролировал строительство птицекомбината, который должен был приблизить всех нас ко временам повального коммунистического изобилия. Но пока комбинат строился, из моря куда-то хронически исчезала рыба, хотя куры необыкновенно синего цвета в магазинах появлялись исключительно периодически. И это в Одессе, которая постоянно мучалась над проблемой: как достать мясо и похудеть?

Некоторые считают, что Горбачев первым начал хождение в народ – и глубоко ошибаются. Еще в эпоху глухого застоя руководители одесских коммунистов не чурались сами себе появиться на улице. Кое-кого из них даже милиция на тротуарах подбирала – и ничего страшного. Это потом, в эпоху перестройки все стало не так, как было. Или должно быть.

Стоило появиться одной из первых перестроечных задумок насчет поголовного истребления пьянства, как Одесса тут же отреагировала – давно пора, как это мы раньше сами не догадались. Косяком пошли собрания, где пьянство осуждалось с не меньшей решительностью, чем капиталистический образ жизни при не так давно скончавшемся Черненко. Секретари партийных организаций лично возглавили массовые атаки на алкоголизм   и на какое-то время с улиц Одессы исчезли ликеро-водочные магазины и ханыги. Но разве подлинная борьба бывает без жертв? И вот упал лицом в снег секретарь парткома порта, в усмерть сраженный коварным коньяком. Он, как это ни странно, первым в Одессе лег на алтарь борьбы за право народа пить не по велению партии, а когда хочется.

Теперь, хоть бухаем задороже, зато многообразнее; одних сортов самогона в эпоху перестройки родилось больше, чем постановлений ЦК по разделу сельского хозяйства за семьдесят лет. Так вот, в те далекие годы предшественник товарища Кириченко мог себе позволить и лишнего на работе, и от переутомления уснуть на тротуаре. Никто при этом его не осуждал, потому что тогда исторические решения партии распространялись на космос, кукурузу, Кубу, ку-клукс-клан, но не на выпивку. А товарищ Кириченко не пил, у него было другое увлечение – он хотел накормить город исключительно курятиной. А что тут удивительного: если Христос накормил целый народ тремя хлебами, то почему же Кириченко не мог бы накормить одну область пущенным досрочно с недоделками птицекомбинатом? Или он в стремлении облагодетельствовать людей до Христа рылом не вышел? Хотя может, и не вышел. Зато он пошел в народ. И сделал он это потому, что народ и партия – едины. И когда товарищ Кириченко самокритично признавался, что он обязан партии всем, то люди прекрасно его понимали и безоговорочно верили – такие хоромы, деньги, спецпитание, не говоря о всем прочем. Я себе думаю!

Надо сказать, что на Фонтане у товарища Кириченко была скромная дачка: летняя кухня на ней чуть больше площадью, чем весь мой садовый участок в районе Хаджибея, но не это же главное. В конце концов, я уже два года имею дачу, как имел ее уже Бог знает сколько лет назад товарищ Кириченко. Словом, свобода, братство и равенство: у него дача и у меня... Правда, у меня соседей в коммуне меньше, чем охранников у него на Фонтане, но это компенсируется тем, что сортир на той даче больше, чем вся моя квартира.

А в том сортире был единственный в городе предмет, вошедший в одесскую поговорку «Друзья познаются в бидэ». Теперь бидэ есть не только на обкомовской даче, но и в оперном театре. Хотя, насколько мне известно, не все население доросло до понятия, зачем оно надо. Потому что многие его до сих пор даже на картинке не видели.

Да, на той даче было легко заблудиться и многочисленной охране. Несмотря на то, что одним бидэ ее достопримечательности не ограничивались. Однако, не обращая внимания на телохранителей, поваров, лакеев, служанок, референта и эту самую биду, как-то товарищ Кириченко решил проверить: а может быть одесситы живут еще лучше, чем ему докладывают? И вот он, инкогнито оторвавшись от охраны, пешком потопал в народ со своей дачи. Идет, значит, как диверсант, за заборы зыркает отеческим оком: вроде все хорошо, и с голоду, благодаря его стараниям и птицекомбинату, пока никто не умирает.

И вдруг товарищ Кириченко остановился. Смотрит и не верит своим глазам: на одном участке девочка кормит какого-то хмурого малыша черной икрой. Нет, насчёт икры тогда было не сегодня. Ей никто не удивлялся и даже дети знали, что икра бывает не только кабачковая. Другое вызвало интерес товарища Кириченко: девочка кормила мальчика икрой при помощи столовой ложки. И это в то время, когда сам товарищ Кириченко ел черную икру исключительно чайной. Поэтому он тут же пошел поближе к своему народу, чтобы выяснить: как ему живется. К этому самому мальчику с его девочкой и их ложкой.

Смотрит товарищ Кириченко, девочка малышу под попу постелила шубу «Анжелика», чтоб от земли сыростью не тянуло. Чтобы вы себе знали, тогда «Анжелика» была, как сейчас «Мерседес», сидения которого обиты чернобуркой.

Но товарищ Кириченко совершенно спокойно спросил детей насчет того, как им в общем и целом живется? На вопрос товарища Кириченко прибежала собака водолаз-ньюфаундленд – триста рэ тогда, полторы штуки сегодня – и на всякий случай довольно гавкнула. Девочка сказала, что они живут нормально. И не больше того.

А где ваши родители, поинтересовался товарищ Кириченко, довольный жизнью простых людей при породистых собаках. Мальчик говорить еще явно не умел, собаки тоже молчала, только по инерции виляла хвостом. А девочка ответила, мол, мама в саду собирает груши, а папа куда-то уехал на машине. Товарищ секретарь поинтересовался, какая машина у папы. Несмотря на то, что он уже бил твердо уверен: его правление, кроме счастья народу ничего нового не несет. «Волга», – ответила девочка, и товарищ Кириченко еще раз убедился в своей мудрой, как всегда, проницательности. Хождение в прекрасно живущий народ можно было завершать, однако товарищу Кириченко захотелось, чтобы будущие поколения запомнили его беспримерный поступок – общение с народом без трибуны под ногами. «Дети, а вы знаете, благодаря кому так хорошо живете?» – намекнул хозяин обкома на материальную заботу родной партии, любимого правительства и даже где-то свое личное участие. Но глупые дети молча смотрели на него, а умная собака на всякий случай отрицательно замахала хвостом. «Вырастут – оценят», – наверняка подумал товарищ Кириченко, а вслух сказал:

– Вы так хорошо живете благодаря мне!

Дети посмотрели на товарища Кириченко теперь уже не с удивлением, а с любовью. Собака прыгнула вперед и лизнула руку партийного руководителя. До сих пор насупленный мальчик начал улыбаться, девочка бросилась вглубь сада с криком: «Мама, мама! Дядя Изя из Торонто приехал!»

Больше товарищ Кириченко в народ не ходил. А что касается первоклассной продукции куриного комбината, то мы в Одессе и не такой свист слышали. Но ничего, все равно выжили. ЛЕГЕНДА О ХРАБРОМ СОБКОРЕ

Долгие годы настоящей «кузницей кадров» в Одессе считался не обком партии или кладовая «Плодовощторга» ,а Облкниготорг. Там набирались руководящей закалки такие люди, для которых после торговли книжками легко было проявить себя на любом поприще. Вплоть до персональной пенсии. Директор облкниготорга, например, мог потом работать начальником тюрьмы, а после этого снова переместиться в директорское кресло. Только оперного театра. Правда, привычки у него были странные. Требовал, чтобы артисты заходили в. кабинет, держа руки за спиной. Что касается спора о замене вокалиста на партию князя Игоря, то он во всеуслышанье заявил: партия у нас одна, а с князьями давно покончено. И вообще тихо, граница рядом. Если вы думаете, что насчет тюрьмы и театра я шучу, то ошибаетесь. Это руководство в те годы так шутило. На наши головы.

Что касается другого начальника из облкниготорга, то до должности начальника тюрьмы он, по всей вероятности, еще не дорос и стал начальником музея. Но не Западного и Восточного искусства, в котором, говорят, с тридцать пятого года директора никто не менял, а другого. Поскромнее. Не думайте, что это музей на Короленко. И не потому, что на Короленко это вовсе не музей, а картинная галерея, а из-за того, что их директора в то время уже посадили. Только не в другое кресло. А в то заведение, куда идут начальниками из книготорга перед переводом в оперный театр.

Словом, наш герой стал директором музея поскромнее. И это к лучшему, потому что его в конце концов не посадили, а просто попросили с работы. Как и директора Литературного, но по другой причине. Сейчас я о ней расскажу.

У нашего Директора был приятель, Собкор самой центральной газеты страны. И вот заявляется он к Директору как-то вечером, чтобы взять интервью или по другой какой причине, но выпили они здорово. Прямо в кабинете Директора, правда в нерабочее время. Но в те годы, если бы они пили там даже с девяти до восемнадцати -им бы никто слова не сказал. Нравы такие были.

Значит, сидят Собкор с Директором, спорят за второй бутылкой о творческих планах. Потом Директор музейный экспонат продемонстрировал: достал из сейфа пистолет и хвастается. Спецкор пистолет в руках покрутил и на стол бросил. Зачем ему это оружие, когда третью бутылку еще не начинали?

А после третьей бутылки у них начались творческие разногласия. To ли по поводу музейных планов, то ли из-за чего другого, но пистолет со стола никто не хватал, хотя сцепились они здорово. Кабинет ходуном ходил, цветной телевизор не выдержал, и мебель в такт ударам громыхает.

В это время сторож поинтересовался, что это за шум в почти ночное время? И свет в кабинете директора горит, и звуки оттуда непонятные вылетают. Если бы он рискнул сам пойти смотреть, то ничего бы страшного не произошло. Но у нас в сторожах такой контингент подбирается, что его самого оберегать надо. На этих божьих одуванчиков только посмотришь злобно, так они сами норовят сдаться, если до этого в обморок не падают. Когда все добро уже вынесли, встают потом, конечно, если сердце выдерживает. В общем, сами понимаете, что этот сторож бросился не на шум, а на улицу. Тут, как назло, два милиционера идут. Манера у них такая, попарно ходить, а то вдруг одного украдут или еще почему не знаю. Ну, он им: «Ребята, музей грабят!» Милиционеры в кабинет, откуда шум, забежали, а Собкор сориентировался, что бить одного Директора легче, чем двух милиционеров, схватил со стола пистолет и приказывает: «Марш отсюда! Перестреляю!»

Постовых два раза просить не нужно, ребята смекалистые. Против пистолета одним погоном не навоюешь. А пока при даже сегодняшней экипировке свой пистолет из кобуры извлечешь, так не то, что из нагана, из рогатки убить могут. Особенно, если ее зарядить биллиардным шаром.

Но ребята те свое дело знали. Они блокировали выход на улицу и вызвали подмогу. Дескать, караул, в ружье, вооруженное нападение, на музей. И через минут десять улицу так перекрыли, что мышь не проскочила бы, не то, что Собкор с Директором, хотя к тому времени они успели помириться. Даже снайпера наготове были и мегафон. В громкоговоритель когда первый раз крикнули: «Внимание!» – вся улица проснулась. Люди волнуются из окон: что случилось? Может, мясо привезли? А милиция отвечает, спите, граждане, все в порядке, не беспокойтесь, хотя снайперов на деревьях и крыше, как воробьев и котов сидело.

Дали команду: «Сопротивление бесполезно. Выходи по одному, с поднятыми руками». А Директор с Собкором не сдаются. Привычки такой у них нет.

Собкор нагло вылез в окно, пистолетом машет и орет: «Врагу не сдается наш гордый "Варяг"»... Смелый, а как же иначе, все-таки боец идеологического, самого главного в стране фронта. Директор насчет пощады ему не подтянул, а сбежал во двор и спрятался в мусорном ящике. Видимо, хотел там пересидеть эти бурные события или еще чем-то руководствовался – не знаю. Короче говоря, Собкор охрип и решил сдаться: все-таки свои, а не жандармы мира капитала. Вышел на улицу, как требовали – с поднятыми руками, на него тут же браслеты надели и в машину поволокли. А он им за это обещает завтра всех с работы снять. Вместе с провокатором Директором, который в мусорном ящике спрятался. Нет, про ящик Собкор не знал, потому что был занят вокалом. Директора его же сторож проследил и с радостью выдал. Что наводит на определенные размышления о его прошлом.

В общем, Директора из ящика изъяли, наручниками тоже одарили и повезли в милицию. Вместе с пистолетом.

Что там в милиции было, я не знаю, врать не буду. Только на следующий день не милиционеры, а Собкор остался без работы. И Директор тоже. Пистолет вроде бы оказался музейным экспонатом, хотя был заряжен и в рабочем состоянии, точно не помню. Но Директора и Собкopa за него не посадили.

Что самое примечательное в этой истории: после инцидента в музее из стен облкниготорга не вышло ни одного   начальника тюрьмы.

ЛЕГЕНДА О МУМИИ ЕГИПЕТСКОГО ФАРАОНА

Если я вам скажу, что из всех малохольных Одессы Пунчик таки да выделялся, вы мне все равно можете не поверить. Потому что чего-чего, а этого добра в Одессе хватает даже сейчас. А тогда, когда Пунчик впервые уезжал прямо из отсюда, вся Одесса говорила: «Америка получит немножко говна». И она же в конце концов его таки да получила. Хотя Пунчик и выскочил по израильской визе. Но видно, это государство не сильно богатое, чтобы терпеть такого клиента вместе с его выходками. Поэтому им дешевле было сказать Пунчику: «На тебе все, что ты хочешь. И еще даже столько же. И едь, куда желаешь. Так этой Америке и надо». И в самом деле, зачем им держать у себя Пунчика? Там и без него записанных на евреев столько, сколько здесь на русских. Если еще не больше.

Не знаю, что он вытворяет в ихней Америке. Но догадываюсь, что даже она от Пунчика стонет. Если он чуть-чуть остался тем Пунчиком, который наводил шорох но всей Одессе.

Вы себе можете представить банду, которой командует человек по такой кличке – Пунчик? И не пытайтесь этого делать. Это надо или видеть или навсегда закрывать глаза. Потому что детство у него было тяжелое. А всем, кто терпел рядом с собой это детство, приходилось еще хуже.

Вот, скажу так, мама Пунчика. Вполне цивильная женщина, которая всю жизнь спокойно торговала на Привозе. И при этом не делала себе черный рот даже дома. Но только два часа. Да и то по воскресеньям. Папа Пунчик весил всего сто пятьдесят без верхней одежды и нижнего давления. Но если мама выходила из себя, он летал по их кухне не хуже «Боинга», без дозаправки. И при этом говорил уже тогда такие слова, которые только сейчас стали писать в книжках. Так Пунчик следил за его полетами и сам по себе рос. А что из него выросло при этих живых родителях – это трудно рассказать без валокордина. Во всяком случае наша милиция при слове «Пунчик» кидала свои глаза на лбы и просила руководство о крайних мерах. Но это было потом. А пока Пунчик рос, как все дети. Вот, как вы, например.

Вы помните, был такой праздник Новый год, когда дети еще верили в деда Мороза, как взрослые в лучшую жизнь? Так Пунчик утром вытягивал из-под елки фигуру деда Мороза, бил его по ватной голове и верещал: «У, б..., какой жадный! Всего две игрушки подарил». А потом начинал орать то же самое на своих несчастных родителей и превращать праздник в обыкновенную жизнь. Вот такое из него и выросло.

А когда он добрал в авторитете, к нему ходил участковый чаще, чем на работу. Прийдет и говорит: «Пунчик, по городу ползают упорные слухи, что кто-то хочет в понедельник наскочить на сберкассу. Так, во-первых, пора браться за ум, а во-вторых, сберкасса в понедельник выходная». Хорошо сказать, «браться за ум». А если его нет? Тогда за что браться?

Потом Пунчик бегал по Одессе и орал, что зарежет ту суку, которая его заложила ментам. Хотя все знали, что он эту суку не найдет. Потому что зарезываться не собирается. Такой он был фартовый, что другой бы уже озверел. А Пунчик ничего – жил себе. Даже после того, как собрался ехать с бандой на налет квартиры Иваницкого.

Три месяца они обсуждали план действий, чертили схемы. Выпили при этом цистерну вина и столько же крови друг у друга за спорами. Ну и что? В назначенный день угнали машину, заскочили домой. Взяли шабера, одели маски на морды. Как будто этих малохольных и в масках не признают. Выходят на улицу и что они видят? Они видят, что с этой машины уже кто-то снял колеса. Я молчу за квартиру Иваницкого. Он ее поменял за две недели до налета. И забыл за это сообщить Пунчику. Вот поэтому авторитет у него падал. И живые люди стали его выводить из себя. Пока он собирался на них налетать – все менялось. Они умирали или уезжали. И крайнем случае их грабили с конфискацией лично принадлежащего имущества до Пунчика.

И вот как-то раз Пунчик сказал своим ребятам: «Все. Надо менять окрас. Наш почерк хорошо изучили. Против меня воюет вся милиция и контрразведка. Поэтому будем брать музей. Я вчера разворачивал селедку из газеты и там было написано такое! Что один кадр за мумию египетского фараона забашлял лимон долларов. Пусть у нас этих мумий стоят чуть дешевле, но зато они не сопротивляются при налете. А в музее сама себе лежит мумия и бесплатно воняет. Вытащить ее оттуда – нечего делать. Тем более, что сигнализацию там повесили на соплях. Из-за того, что золото украли еще до нас».

Так предложил Пунчик. Его малохольные приятели, правда, стали разоряться: кто купит в Одессе этого мумия? Пусть хоть он фараон в отставке. Что по их понятиям не меньше, чем председатель облсовета «Водник». На Привозе мумия не толкнешь. Хотя мама Пунчика шинкуется там до сих пор своим весом. На это Пунчик справедливо заметил: «Был бы, товар клиент найдется». А главное, показал всем газету, которую до Пунчика читала селедка. А чему-чему, печатному слову у нас привыкли верить. На свою голову. Даже если это слово напечатано на заборе. Так вот, на воротах дома Пунчика кто-то намалевал: «Пунчик-малохольный». И об этом все знали. По его приятели почему-то решили поверить газетe, а не записи на воротах. Самый умный Ваха Крыса начал варианты искать. Дескать, воровать, так самую дорогую мумию в стране. И не меньше. Но его уговорили на одесский вариант. Потому что летом легче взять на гоп-стоп Мавзолей, чем достать билеты на самолет в Москву.

И вы представляете себе, это шобло таки да поперлось в музей. Как они туда незаметно пролезли, не знаю. Не иначе, от собственной дури. Другого фарта у той компании не было.

Шмонаются они по этому несчастному музею нагло. Как будто там прописаны они сами, а не мумие египетского фараона. Все перелапали от борзости, потому что перчатки одели даже на ноги. Саблю ржавую со стены у нарисованного солдата отобрали. И тяжесть их не страшила. Потому что Пунчик сказал: «Мумий не жрет, он легкий. Нести одно удовольствие, командовать не будет».

Так вот я себе думаю, это же надо: придуркам малохольным – и такое везение. Попробовали бы они мумию с Красной площади уволочь – хрен. Я уже не говорю у ненарисованного солдата там штык забрать. А тут ищут мумия и базарят, как на футболе. Короче, нашли таки своего клиента египетского в деревянной лоханке. Он, бедный, весь бинтами замотанный. Пунчик сам таким лежал. После того, как ему мама дала затрещину и он узнал, что на ихней лестнице семьдесят шесть ступенек и две совсем гнилые.

Тут выкатывается самый умный Ваха Крыса и начинает сыпать сомнения. Чего там под бинтами – людям не показывают. Может, соломы набили – и за билеты деньги дерут. От этой власти чего хочешь жди. Еще больше, чем от нас неприятностей. Нехай кореша мумия разденут от шмуток вокруг него. Чтоб убедиться в качестве товара. А то если фуфель – клиенты морды набьют. Без справки из музея. И правильно сделают за свои деньги.

Опять эта компания базар начала. Прямо у гроба египетского покойника. Воровать мумия – все согласны, нести – только Ваха и Пунчик. А раздевать – никто не хочет. Не потому что страшно, а из стеснительности. Ладно, говорит Пунчик, суки сырливые, я лично этого царя проверю. Тут Пунчик положил руку на мумия, а Ваха следом лапу на его плечо. Чтоб, значит, поддержать силу воли.

Пунчик этого не понял, грохнулся на пол. Лежит не дергается, мумия копирует. Глаза закатил, как на митинге. Но молчит. Видно, устал или еще почему-то лег. Пунчик не из трусливых. Один раз даже в милиционеров стрелял. Правда, в детстве. Из рогатки и быстро спрятался.

Ваха говорит, мол, ребята, если мы возьмем мумия, вместо него останется Пунчик. На двух таких молчаливых у нас рук не хватит. А найдут Пунчика – нас завтра же и возьмут. Потому что из-за этого идиота, пока он нас не слышит, у ментов раскрываемость преступлений – будь здоров. Сто десять процентов, не меньше. Черт с этим мумием, потом как-то за ним сходим. А пока берем Пунчика и все, что в карманы влезет, и пойдем до хаты. Эти козлиные морды так обрадовались, что чуть мумия от счастья не поцеловали. До того они покойника все-таки бздели. Хотя он и был похож на африканского студента, только не такой кучерявый.

Менты их на второй день и повязали. Запросто. Когда Ваха на Привозе торговал мясникам саблей от нарисованного солдата. А Пунчика, как всегда, не тронули. Он до тех пор в себя не пришел. Так и лежал. Белый, как мумий, хотя без бинтов. И вообще, кто им разрешит брать Пунчика? У него же справка из дурдома была длиннее, чем от улицы Кривой до музея с не украденным Фараоном. И об этом знали все, кому не лень, в том числе и прокуратура. А в дурдом Пунчика наотрез не пускали, потому что его штучки врачи не выдерживали. Даже самые буйно помешанные. Они же от пациентов только халатами и заскоками отличаются. Так к этой компании еще Пунчик – чистый перебор. Тем более, на воле он еще одну банду организует для хорошего процента раскрываемости.

Так что благодаря – Пунчику мумию фараона очень повезло. А то, что его бы кто-то купил – без сомнения. Люди что хочешь покупают, так они этим деньгам верят.

Жалко, что Пунчик уехал. Вся милиция с горя плакала. Пусть теперь от него заплачет ихняя Америка. В этом я не сомневаюсь. Даже если она Латинская.

ЛЕГЕНДА О ТРЕТЬЕЙ МИРОВОЙ ВОЙНЕ

...Лично до меня окончательно дошло, что началась война, когда очередь на кинофильм «Разиня» в полном составе сдвинулась под «Гастроном». Люди еще толком не знали кто куда наступает, но по привычке стали запасаться. На всякий случай. Ну там солью, сахаром, спичками и другими продуктами, которые на буквы «сы» не начинаются. Через час у прилавка стал, а продавщица нервничает, как гаркнет: «Вам чего?», – я аж вздрогнул. Ну, думаю, еще никто призвать не успел, а так орет. Сержант, да и только. И морда у нее, как у моего мастера, только еще страшнее. Представил себе, как он перекривится, когда прогул опять сделаю. Во вторую смену хер пойду по поводу войны. А пока схватил я мешок перловки, сам не знаю почему. Тут еще парень какой-то забежал и орет, что на Дальницкой уже окопы роют. Так я еще и манки прикупил. Не люблю ее, но другой муки уже не было. Паникеры разобрали. А спички на десятом человеке кончились.

По улицам все не ходят, а бегают. Кто-то воет, что Москву уже бомбили, теперь к нам летят. На Комсомольской тоже чего-то роют: то ли окопы, то ли рельсы трамвайные меняют. Из окна радио с телевизором орут наперебой. И все о подготовке к битве за урожай. О других сражениях ни слова. А мешки с крупой давят. Не хуже мочевого пузыря во время футбола.

Тут баба из ворот выскочила, верещит на весь мир:

– Немцы реванш берут!

Ну, я один мешок сам себе на ногу уронил. Потому что если немцы напали, так это серьезно. Я-то знаю, мама при немцах бодегу держала. Возле Тираспольской. За четыре золотых десятки.

Открылась бодега, как положено. Первыми туда вошли румыны, за ними итальянцы. А бодега маленькая, на два столика. Заходят пару немцев, уже на взводе. Им вышибала объясняет почти на немецком: «Пардон, херры, местов нема». А один, гад, ухмыляется и на русском чешет: «Ах ты, падло, мне в родном городе уже и местов не найти среди тут!» Взял «шмайсер» наперевес и по румынам как даст! Они и посыпались на пол. А итальянцы сидят себе и выпивают спокойно, будто они бронированные и на румын не похожи. Один, правда, румын в окно выскочил. Я на всякий случай за ним в дверь. Мама с вышибалой убежали еще до нас с румыном. А немцы сели за освободившийся столик, начали с него допивать. Тут уцелевший румын гранату в окно кинул. И не стало ни немцев, ни итальянцев, ни бодеги.

Так что война – это дело серьезное. С детства знаю. За мешок крупы всегда новую бодегу открыть можно. Это в крайнем случае. Если забудут позвать воевать.

Припер мешки домой, сбегал в сарай, достал на всякий случай тот «шмайсер», что немец вместо платы за вино и румын с войны оставил. Сижу и жду, когда враги нападать будут. А они почему-то не спешат.

Сосед постучал условно. Как когда на троих раздавить. Но стволом пулемета. Влетел в хату, дверь сразу на замок. Штаны подтянул и говорит: «Ну, Витек, мы этим гадам сейчас наваляем». Ствол к стене прислонил и бутылки достал. Перед атакой, говорит, на фронте, сто грамм – железно дают. Не знаю, что дают в обороне, но пол-литра под сырую манку мы успели.

А тут по соседней улице мимо танк проехал. Или трактор, не разглядел. Но тоже тревожно, хотя водка себя знать дает. Сосед говорит, мол, сейчас Витек, дадим этим американцам копоти. Нехай прыгают со своих парашютов. Это им не втихаря колорадских жуков запускать. И свой пулемет нервно шарпает. Ну, нам оборону держать легче, чем другим улицам. Потому что живем на Дзержинского. Тут в сухую погоду любой танк гусеницы сломает. Мостовую не иначе как в виде баррикады строили.

Ну, ты тоже мужик, так между нами, соседка с секачом забежала. Караул, кричит, мусчины, у нас на улице такой шухер сделался. Еще всем повестки не раздали, а уже самострелы пошли. И спросила, как по-французски будет «ты сдавайся», «я сдаюсь». Во как.

Мы, правда по-французски только «Вус тралилось» знаем, но она все равно со стула не слазит. Сосед на соседку как-то хищно смотрит. Раньше так только на бутылки смотрел. Да и то, когда они полные. А надо тебе сказать, что соседка эта страшнее ядерного взрыва. Но то в мирное время. А тут война, каждая минута может стать последней. Сосед мне и говорит, мол, давай, Витек, ее врежем. Я стал думать, а соседка говорит: «Давай!» Словом, дали все друг другу, пока бомбежка не началась.

В двери как громыхнуло, сосед под кровать, ствол на дверь, а стена не падает. До меня дошло, что кто-то просто стучит. Соседка от страха трусы на голову одела. Дверь открываю, мужик стоит. С кучей повесток. Я хоть чуть пьяный и после бабы, но врубился моментально. А мужик орет: «Здесь проживает Витек, значит?» Я говорю, мол здесь, но его нет дома. Он тут только прописан. А где не знаю. Может у бабы какой живет, может в добровольцы записался с австрийцами воевать. Мужик, сволочь, не сваливает. Передай ему, говорит, повестку. Конечно, отвечаю, как увижу, так сразу. Мужик наглый. Смотрит на соседку, лыбится. Я тоже пригляделся, понял чего. У нее на голове мужские трусы между ушей висят. Во как. Давай, говорю, вали боком, видишь девушка к эвакуации готовится. А повестку я после второй бутылки оприходовал. По назначению. Потому что наша армия в мирное время – это ужас, чем тогда в войну поить будут? Стратегическим запасом?

Сосед с соседкой добавлять выперлись, а я закрылся и дрожу. От выпитого. На улице вообще понять ничего нельзя. Кто из подвалов бомбоубежище делает и чужие закрутки туда тянет. Кто простыню на черные флаги порет. Некоторые визжат: «До последней капли...» Хотя ничего никто толком не знает. Сосед Вова наголо остригся, чтоб с комсоставом не спутали. Пьяных, как пятого числа. Все что-то орут. Зато по телевизору – ни слова. Видно, врагов дезориентируют. Хотя телевизор, несмотря на войну, работает, диверсанты кабели не перерезали.

С непонятности я и заснул. После какие-то ребята через окно напротив предлагали пойти винный магазин защищать от нашествия. Будто не знали, что главная линия обороны должна проходить у «Гамбринуса» или «Бабы Ути». Тем более, там банк рядом.

Ночью в дверь как стукнут. Все, думаю, пришли. «Шмайсер» на дверь и – «Хонде хох!», а они оттуда –«Нихт шиссен». Оказывается, активисты гражданской обороны противогазы всем меряют. У них противогазы таких размеров, что на мусорный ящик без натуг налезут, так нет же, шастают. Чуть со злости не выстрелил в гадов. Хуже фашиста в душу лезет эта гражданская оборона. Посчитай, сколько она нам  все эти года стоит – ни одна война столько разору не дает.

Проснулся за шкафом, в паутине, зато пока живой. Тут снова соседка заявилась. С двумя бутылками. Без секача и соседа. Я выпил и рассказал, что во время войны немцев в бодеге гранатами задолбил по приказу штаба. А она поддакивает и подливает. Словом, никакого понятия, ей – о доблести, а она – про любовь. Я и сдался после третьего стакана. Вдруг, думаю, китайцы уже город окружили, так на войне не до баб будет.

Тут за окном как грохнет. Я туда боком, короткими перебежками. Смотрю, сосед с водопроводной трубы сорвался. То ли лез на крышу, чтобы чилийские бомбы-зажигалки чинить, то ли водки не хватило. Я на всякий случай вместо соседки в руки «шмайсер» взял – вдруг уже началось? Мой дом – моя крепость. По месту собственной прописки я брата родного не пущу, не то что лютого врага – юаровца.

Тут опять в дверь барабанят. Я к стене, соседка за бутылку, хотя она пустая, а не с горючей смесью. «Вот из ит», – кричу, – «хау мэни?» А в ответ: «Открывай, падла, допрыгался». Соседкин муж, значит. Ну, это не так страшно, все-таки свой человек, не самурай, с ним без «шмайсера» воевать привычно.

Словом, соседка-дура с перепугу через окно соседа догнала. И водопроводную трубу тоже. А тот, империалист рогатый, дверь ломит, сорокарублевую. Ну думаю, война еще как следует не началась, а хату уже свои крушат, полицаи недорезанные. Кинул «шмайсер» под стол, допил стакан и пошел на войну с этим нервным.