Текст книги "Таки да!"

Автор книги: Валерий Смирнов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 13 страниц)

В это самое время Лисин аккуратно прятал в свою кобуру червонцы царской чеканки.

6

Сбегая вниз по ступенькам, Вадим бросил взгляд на часы. До начала второго акта оставалось три минуты. Лисин нервно начал разминать сигарету, но стоило ему только остановиться, чтобы прикурить, как перед ним тут же вырос Кобылкин, сжимающий в левой руке какую-то бумагу, а правой придавливая панаму к груди.

– Господин офицер, битте, – обратился к Лисину по-немецки пенсионер, – зписок коммунистен унде юде нашего хауса.

– Так мало? – сделал недовольное лицо артист.

– Извольте взглянуть, господин офицер, – перешел на родной язык Кобылкин, отмечая, что во время прошлого визита немцы по-русски говорили не так хорошо, – вот еще один список евреев. Тех, что в Америку сбежали. Но победоносная германская армия их и там достанет.

Несмотря на спешку, Лисин заметил, что фамилия Беленького фигурирует сразу в двух списках: и евреев, и коммунистов.

– Молодец! – похвалил Кобылки на Лисин, и тот вырос буквально на глазах. Вадим хотел добавить еще что-то, но для торжественной речи времени уже не осталось.

– Фамилия? – успел спросить на бегу Лисин.

– Кобылкин! – отчеканил пенсионер, бегущий за ним следом по ступенькам.

«Не отвяжется», – решил Вадим, и, затормозив, рявкнул в лицо Кобылкина:

– Иди домой, придурок! Прыгни в унитаз, а на ходу дерни за канат и спусти воду. Из канализации тебя КГБ достанет.

Вадим выскочил из парадного, сбив по пути Матрешкину с половиной буханки черного хлеба, густо присыпанного солью, и прыгнул в машину. Кобылкин перепуганно таращил глаза, не представляя себе, как это можно попасть в канализацию через унитаз и почему им будет заниматься КГБ, когда немцы в городе. «Подговорились, социалисты, теперь они заодно действуют», – решил Кобылкин и бросился к телефону в пятую квартиру, позабыв отцепить намалеванную им свастику с рукава рубахи.

7

Лисин успел вовремя. Он восстановил дыхание, вальяжно выплыл на сцену и остановился, бросая взгляды на будку суфлера. Перед Вадимом находился юный окровавленный пионер, перемотанный канатами с ног до головы. Вокруг пионера стояло шесть автоматчиков с прическами под «битлз». Во время положенной паузы Лисин подумал: «Над таким телом издевается этот паразит-режиссер. Потому, что Анька ему не даст. Как она умудряется свою грудь прятать?»

Вадим придал лицу кровожадный вид, вспомнив, что пионер Анька почему-то в последний момент отказала и ему лично, грозно потряс левой рукой с часами «Ориент» у нее под носом и сказал:

– Ти есть глюпи русски малтшик. Ти убиваль немецки зольдат унде офицерен. За это ми будем тебья не-мношко вьешат.

Зал вздрогнул в ужасе, Лисин гордо ушел за кулисы. На этом его роль заканчивалась, а на комплименты он выходить не собирался, зная заранее, что их не будет.

8

В пятой квартире перед Кобылкиным захлопнули дверь, как только увидели повязку на его рукаве. Задержавшиеся на вечернем моционе соседи еще не подозревали о происшествии в доме.

– Але, милиция? – надрывался ответственный квартиросъемщик пятой, – тут такое дело. Пенсионер Кобылкин ведет среди людей антисоветскую агитацию, проповедывает человеконенавистнические идеи...

Квартиросъемщик на мгновение запнулся и тут же быстро добавил:

– ...и порнографию.

– Ждите, – коротко отметила трубка.

– Сейчас скажу адрес.

– Не нужно. Мы и так знаем.

9

Лисин уже превратился из немецкого генерала в советского человека и успел переложить десятки из кобуры в карман куртки. Он вышел из театрального подъезда, поехал домой, где спрятал валюту в оклад иконы семнадцатого века, которую создал за месяц напряженной работы на доске, изъеденной шашелем, реставратор музея Рубашкин. После обильного ужина Вадик мирно посапывал у мерцающего экрана телевизора, даже не подозревая о том, что он стал идеологическим диверсантом.

10

– Так что, гражданин Кобылкин? – настойчиво спрашивал пенсионера человек в штатском, возле которого крутились несколько милиционеров. – Значит, проповедуете...

Один из милиционеров нашел за диваном портрет основоположника марксизма и протянул его человеку в штатском. Тот довольно хмыкнул и сказал:

– Занесите в протокол.

– А он туда не влезет, – высказал свои соображения милиционер.

– Кто? – спросил человек в штатском.

– Портрет.

Человек в штатском посмотрел на милиционера тем же взглядом, каким одарил Лисин Кобылкина на лестничной клетке, и сказал: – Запишите, мол, надругательство над изображением... Ну и так далее.

– Слушаюсь, – козырнул милиционер и положил портрет на место.

– Так что, Кобылкин, значит ведем антисоветскую агитацию. По фашизму скучаете...

– Скажите... – попытался спросить Кобылкин, но тут же получил стандартную отповедь:

– Здесь вопросы задаю я.

– Кто вы такой? – обнаглел от страха Кобылкин.

– Как кто? – удивился человек в штатском. – Я понятой.

11

Кобылкина доставили в сумасшедший дом. Главный врач, стоило ему только увидеть понятого в штатском, сразу выдал предварительный диагноз пенсионера – «Вылитый шизофреник».

– Oт вашей жизни не таким станешь, – прорычал Кобылкин, смекнувший, что лучше лечиться здесь, чем при помощи физического труда где-то на лесоповале.

– А я что сказал? – обрадовался врач.

12

У артиста Лисина на всякий случай спросили: правда ли, что Беленький является резидентом? Вадим чистосердечно ответил, что вполне может быть Резидент это бывшая фамилия Беленького, который ему всю жизнь активно не нравился. Вадик слышал, что когда-то после женитьбы Беленький перешел на фамилию супруги.

– Интересно... – прошептал один из собеседников Лисина, обращаясь к своему молчащему напарнику, – может быть, они работают на Моссад?

– А на Мосгаз не хотите? – истерически зарыдал Лисин. – Ну, купил я эти десятки у него, теще зубы вставить, имею право.

– А мы имеем право уже привлечь вас за нарушение валютных операций, – ответил молчавший до сих пор профессиональный понятой. – Чем вы расплачивались с Беленьким?

– Исключительно рублями, – соврал артист и тут же перестал вести себя, словно на сцене, остановив поток слез.

– А что если все-таки ЦРУ?  начали переговариваться между собой люди в штатском.

– Нет, наверное Моссад.

– Но ведь прежняя фамилия Беленького – Дерьмовозов.

– А почему в списке фашиста он фигурирует евреем?

– Для конспирации. В конце концов ЦРУ – это наполовину Моссад. Накануне 7 ноября такую широкомасштабную провокацию они могли затеять общими усилиями. Опять же доллары. Кроме того, том Солженицына парижского издательства «Таир».

– Значит и французы руки приложили. Лисин перестал следить за разговором понятого и второго. Он был согласен написать даже явку с повинной.

– Скажите, Лисин, – неожиданно обратился к Вадику понятой, – среди ваших знакомых есть люди, занимающиеся антисоветской агитацией?

13

Коричневатый снег заботливо укутал город, и понятой шел к пивной не боясь, что оставит заметных следов. Возле нее так натоптано, что даже самая лучшая собака кроме насморка вряд ли здесь что-то вынюхает.

С трудом протолкавшись к стойке, понятой взял кружку пива, заботливо разбавленного хлорированной водой, и пришвартовался возле небритого ханыги, от которого несло чересчур даже для этого места.

Через полчаса понятой вышел на улицу и, с радостью вдохнув свежий морозный воздух, медленно захрустел ботинками по снегу. Придя домой, он задернул шторы, отключил газ, свет, телефон, воду и только после этого достал из-за щеки крохотную капсулу.

«Провокация накануне Октября, – в уме расшифровывал он густо исписанные ряды цифр, светя портативным фонарем в виде карандаша, – проведена вами блестяще. Агента Беленького законсервировать. По нашим данным завербованный вами Артист может служить курьером между Л. и С. Благодарим за службу. Поздравляем со званием полковника. На ваш счет переведено сто тысяч долларов. Генерал Роджерс».

Суперагент Джейк Монд, он же майор Викентий Пафнутьевич Соколов, занимающийся исключительно идеологическими диверсиями назло главному контр пропагандисту страны Константину Устиновичу Черненко, облегченно вздохнул и сжег бумажку вместе с контейнером. Монд давно перестал рисковать, потому что за него работала сама жизнь. В прошлый раз, когда 21 апреля перевернувшийся грузовик блокировал движение на главной магистрали города, он тут же доложил в Центр, что провел операцию по срыву субботника. Пьяного водителя Джейк   на всякий случай именовал в донесении своим агентом и просил представить его посмертно к. ордену «Пурпурное сердце».

Задачу по проведению идеологических диверсий сильно облегчало то обстоятельство, что управление, в котором получал зарплату майор Соколов, было нацелено именно на это же. Оно вовсю боролось с тлетворным влиянием Запада и его последствиями в стране.

Майор Соколов усмехнулся,. на миг обнажив даже в полной темноте – хищный оскал шпиона Джека Монда. Однако враг обрадовался чересчур рано. Роковое стечение обстоятельств, но скольких разведчиков оно погубило. Это подчеркнул в своем донесении руководству, чтобы соблюдать личную скромность, Стив Шикер, агент Мос-сада, завербованный ЦРУ. А на самом деле капитан Сергей Матвеевич Орлов, который по заданию руководства советской контрразведки «подставился» Соколову. Орлов прибыл год назад в город с документами на имя артиста Вадима Лисина.

Большая игра продолжалась.

РАССКАЗ   НОМЕР   ЧЕТЫРЕ

КОСТЮМ

Вадим Николаевич Кульков еще не успел приступить к своим новым прямым обязанностям, как последовала командировка в Занзибар. Оттуда пришлось заглянуть в Берлин, затем побывать в Вашингтоне. И только потом неожиданно для самого себя Кульков оказался в Париже. Куда только не загонит судьба человека, чтобы набраться опыта ради благополучия родной страны.

Из Парижа Кульков привез в столицу массу впечатлений, десять тысяч одноразовых шприцев для подшефной совминовской психиатрической лечебницы, видик сыну от первой жены, духи «Шанель» для второй супруги и точно такие же секретарше для конспирации. Лично для себя Кульков приобрел отрез для костюма-тройки с Елисейских Полей. Сперва Вадим Николаевич хотел разориться в пределах суточных на готовый костюмчик от Кардена или, на худой конец, Диора, но когда он увидел этот материал... «Бог с ним, Карденом, в Москве сошью не хуже, – успокаивал себя Кульков во время полета к родной земле. – По индивидуальной мерке, главное. Чтоб как влитой сидел. Это будет не массовое, пусть даже французское, производство».

Петр Петрович Решетников, в поте лица обшивавший чиновников высшего эшелона вместе с вагоном помощников, сумел принять Кулькова только через месяц. Решетников не скрывал своего отвращения к работе, хотя растягивал перед клиентами лицо до крайней степени любезности.

– Вот что, батенька, – заметил Решетников, не подавив зевка, дождавшись пока трое его подчиненных сняли мерку с Кулькова, – через три недели пожалуйте на первую примерку. Но если... Сами понимаете, вы уж не обессудьте. С этими поездками сейчас масса работы.

Решетников еще раз зевнул и качнул подбородком вверх.

Насчет массы работы старик, конечно же, привирал. Потому что он с гораздо большим удовольствием и служебным рвением обслуживал скромных тружеников автосервиса, торговли, а также лиц без определенных занятий. К этому неограниченному контингенту он относился более бережно и лично снимал с него мерки.

– Вы уж постарайтесь, Петр Петрович, – улыбнулся Кульков.

– Конечно, конечно, – даже не попытался снять суровости с окаменевшего лица Решетников и добавил:

– Не беспокойтесь, батенька...

Портной считал ниже своего достоинства запоминать имена своих многочисленных посетителей и поэтому ко тем одноконторникам Кулькова обращался стандартно – «батенька». Другое дело Мария Николаевна из «Продинторга» или сам Армен Давидович... Министры и их замы, начальники главков и директора засекреченных институтов приходят – и уходят, а Армен Давидович остается на своем месте. Скольких больших начальников он уже пережил. Впрочем, не то что пережил, но для Решетникова любой начальник, потерявший свое место, автоматически становился покойником. А покойникам костюмы вроде бы без надобности.

Через три недели, день в день. Кульков явился на примерку. Решетников встретил его с необычайной строгостью во взоре.

– Скажите, батенька, – забыл ответить на приветствие Кулькова портной, – кто вам подсунул этот, отрез? Мы уже пробовали и так, и этак, но кроме пиджака и жилета ничего не выходит. Не хватает материала на брюки.

Внутренне закипая, Кульков продолжал заискивающе смотреть в потемневшие от старости глаза мастера.

– Петр Петрович, фирмачи уверяли...

– Да бросьте вы, батенька, – устало махнул сухой рукой Решетников, – ваши фирмачи еще под стол пешком бегали, когда я... Да вы знаете, кому я шил...

Решетников чуть ли не с презрением смотрел на Кулькова, прижимающего материал к груди. «Соплив еще, – так и читалось в глазах мастера, – со специалистом спорить. Вон сколько вас через эту комнату прошло – сотни, всех не упомнишь. Это сегодня ты на коне, а завтра, быть может, ему копыта чистить будешь...»

«Старый козел, – ответствовали глаза Кулькова, – кичится тем, что шил тройку Троцкому, френчи Сталину и пиджаки Хрущеву. Ничего, скоро и тебя перестройка коснется...»

– Спасибо, Петр Петрович, извините, что побеспокоил, – сказал на прощание Кульков.

– Если будет нужда, заходите, батенька, – попрощался портной и в меру своих сил заспешил в соседнюю комнату, где его уже целых пять минут ждал сам Армен Давидович.

2

– Вы куда, товарищ? – секретарша Кулькова преградила мощной, благодаря «половинкам», грудью путь очередному посетителю. – У Вадима Николаевича совещание.

В кабинете Кулькова действительно было совещание. Двое известных портных столицы измеряли по очереди то объемы Кулькова, то длину отреза.

– Брюки и жилет, – наконец-то выдал заключение один.

– Пиджак и брюки, – не согласился второй.

Кульков мотал .головой по сторонам, как будто сидел в президиуме, а не стоял посреди собственного кабинета.

– Но ведь французы сказали...

– Вадим Николаевич, миленький, эти французы... – осторожно начал первый.

– Думаете, они вам только устаревшее оборудование сбагривают? – ляпнул, не подумав, второй.

3

Модный портной, к которому супруга привела Кулькова за руку, усиленно делал вид, что он не узнает Вадима Николаевича. Портной принимал их в огромной зале со множеством зеркал в аляповатых золоченых рамах. Сам мастер был одет под стать своему творчеству: в белоснежном смокинге с алой розой в петлице и черных шортах. На шее у маэстро висела массивная золотая цепь, заканчивающаяся жестяным кулоном с надписью «снатка».

Вадим Николаевич следил за своим изображением в многочисленных зеркалах и делал вид, что понимает ахинею, которую нес новоявленный авангардист от искусства кройки и шитья. Супруга Кулькова смотрела в рот  маэстро, словно из него в любой момент могла вылететь личинка шелкопряда и дотачать недостающие сантиметры к отрезу.

– ...Вы можете не переживать, – закончил свою мысль портной, профессиональным взглядом измеряя крутизну бедер Кульковой, – стиль модерн требует пиджака без рукавов, хотя брюки – не менее двадцати сантиметров ниже колена. Но я попробую уложиться в схему моих последних теоретических разработок.

– Скажите, – прервал этот поток творческих изысканий Вадим Николаевич, делая вид, что не замечает куда направлен взгляд и профессиональный интерес мастера, – а классический костюм тройка...

– Его вам сошьет любой, – гордо вскинул гриву волос над облысевшим лбом портной, – я же исповедываю иной стиль. Но скажу вам по секрету, что ваш отрез и старомодный костюм-тройка так же совместимы, как переход к рынку и неконвертируемый рубль.

4

В своем доме Кульков слыл чрезмерным демократом из-за того, что иногда вел разговоры с вахтером Иванычем. Когда у человека неприятности, его так и тянет с кем-то поделиться. Но не станешь же говорить в министерстве или на сессии, на худой конец, в главке об прозе, который подсунули негодяи-французы...

– Не иначе над нашей российской доверчивостью решили посмеяться, буржуа, капиталисты. А мы еще с ними о кредитах толкуем. Нет, брат, пока я жив – никаких кредитов у этих шкуродеров, – разглашал Иванычу будущую экономическую политику Кульков.

Иваныч согласно кивал головой и думал о том, что не мешало бы попросить Кулькова достать ему пару пачек любимой махры.

«Пока Вадим Николаевич в настроении, чем черт не шутит, может сполнит. А так, наобум лазаря, не надо. Оне что хочешь людям обещать могут и не морщиться. Хотя мене-то он кажный день, почитай, видит», – усиленно размышлял вахтер.

– Слышь, Вадим Николаевич, – наконец-то решился Иваныч, – тут такое дело. Краем уха слышал, что есть в Одессе мастер... Любой костюм исшьет за милую душу...

Кульков вцепился в вахтера, как в последнюю надежду, с такой силой, словно он был депутатским мандатом.

– Как его фамилия? Где работает?

– Где работает – не помню. А фамилие... Фамилие... Тут без табаку склероз разбушевался... Как его фамилие... Певцов... Нет... Махры бы... Спидов..., нет, не то...

Кульков не поленился подняться в лифте наверх, и уже через несколько минут Иваныч бережно прятал в стол блок финского «Мальборо».

– Как же его фамилие? – рассуждал вслух вахтер, дымя быстро тлеющей сигаретой, – дрянь курево... Махра бы получше... Вспомнил. Спивак ему будет фамилие.

5

– Вадима Николаевича нет, – строго отвечала в телефонную трубку секретарша, – он в срочной командировке, в Одессе. Вы что, товарищ Колонник, там самый главный завод по валюте, а они его закрывать собрались. Вадим Николаевич им закроет...

6

В Одессе Кульков остановился в замаскированной гостинице возле магазина «Дары природы», о которой прекрасно знали все одесситы, делавшие вид, что такой гостиницы не существует ни на улице Свердлова, ни в природе. Через день молодой человек в костюме-тройке отвратительного пошива положил перед Кульковым список.

– Что здесь? – поинтересовался Вадим Николаевич.

– Все Спиваки, – скромно ответил молодой человек, представив возможность столичному гостю судить о его оперативности.

– Почерк у вас... – невольно поморщился Кульков.

– Извините, мне сказали крайне срочно, к машинистке решил не заходить, – приосанился молодой человек.

– Рассказывайте.

– Портные Спиваки, – мелодичным голосом начал резко не нравящийся Кулькову костюм. «Боже мой, если мне здесь такой костюм сошьют», – мелькнула шальная мысль, но Кульков мгновенно отогнал ее, чтоб не сглазить.

– Спивак, гм... да, Спивак... дальше... Этот Спивак не подходит... – бубнил себе под нос молодой человек.

– Что вы там шепчете? – начал выходить из себя Кульков.

– Так вам же нужен портной Спивак... А эти еще сидят, те уже уехали. Ага, вот один. Слава Богу, умер.

– Умер – шмумер, лишь бы был здоров, – вспомнил первую одесскую фразу, услышанную в аэропорту, вскипающий Кульков, – никому ничего нельзя поручить, все нужно делать самому. Какое ателье лучшее в городе?

– «Акация», – односложно ответил молодой человек.

– В машину! – по-военному скомандовал Вадим Николаевич.

7

Из-за появления Кулькова в «Акации» особого волнении не было. Кульков не служил в ОБХСС – и этим все сказано. Стоит ли себе портить кровь из-за какой-то там столичной шишки, которые в последнее время градом сыпятся на этот город?

– Вам надо портной Спивак? Так у нас такого нет. Нейман – этот было. Спивака не было, – лениво отвечала девушка предпенсионного возраста, перекладывая на столе бумаги.

– Рая, что за шум? Он мене отвлекает, – раздался истерический голос из примерочной.

Кульков вопросительно посмотрел в сторону портьеры.

– Не берите дурного в голову, – успокоила Вадима Николаевича девушка, – клиент дефективный попался, второй день одни штаны меряет по очереди вместе с мастером. Все ему не так. А что он хочет, всего четвертая примерка.

– Девушка, где мне найти Спивака? – с надеждой посмотрел в глаза приемщицы заказов Кульков, словно собирался, по крайней мере, если не жениться, то хотя бы соблазнить ее.

– Скажу вам по секрету, что сейчас Спиваки едут отсюда еще быстрее, чем им так давно мечталось. Насколько я знаю, есть портной Спивак, но у него уже билеты в кармане. Только думаю, вы на него не повлияете, деревяшки и тем, кто остается – без особой надобности. А этот Спивак уже заплатил, чтоб правительство лишило его гражданства, – раскололась девушка, загипнотизированная взглядом неотразимого Кулькова.

8

– Что вам сказать, молодой человек? Костюм я вам шить не буду, – честно признавался Спивак, сидя в номере Кулькова. – Я ничего не боюсь и еду отсюдова с одним чемоданом. Вот если бы раньше, за билет мог бы помочь... Говорят, у вас с билетами легче? Ну, не расстраивайтесь, молодой человек. Видите, я еду к детям, умирать в чужую землю, хотя мне это так хочется, как вам танцевать с этим табуреткой. И вы не думайте, что я такой гнусный, нет. Скажу вам честно, что я всю жизнь шил только кепки.

– Неужели в Одессе не осталось мастеров? – прошептал Кульков, теряя остатки последней надежды, вслед гордо идущему к двери беженцу Спиваку.

Старый мастер повернулся и укоризненно покачал головой.

– Ладно, несмотря на то, что вы живете в этом здании, я помогу, чем могу. На Торговой улице есть ателье... Третий разряд. Там работает мастер Спивак... То есть он не едет, и теперь он Спиваков. Это мой бывший однофамилец, родственника я бы тут не оставил. Передайте ему привет от Бори Спивака. И объясните, что его скоро будут за деньги показывать в городском саду. Потому, что он остается. Но на прощание, скажу вам честно, я бы сам остался, но дети... Я вас уверяю, костюм будет то, что надо...

9

– Боря конечно мастер, – вертел перед собой Кулькова портной Спиваков, – у него кепки, как цилиндры. Вы простите, но ваше изображение мне что-то напоминает. Это не вас месяц назад показывали по телевизору в перерыве от футбола?

Польщенный Кульков кивнул головой. Руки мастера быстро пробегали по его ногам и спине, ловкой змейкой скользил старенький метр, и карандаш оставлял на листке бумаги, лежащем на сломанном столике, какие-то иероглифы, известные только Спивакову.

– Так вы из Москвы? Хороший город. Он хоронит все таланты, которые родятся в Одессе. На Новодевичьем и в других местах. У каждого города свое предназначение, – убивал монологом время примерки и внимание клиента портной. – Вы знаете, что в Одессе родился папа Арманда Хаммера, дедушка Джо Дассена и бабушка Сталлоне, который Рэмбо? Так вот они в Москве не умерли... А Одесса народила новых людей, и каких… Гилельс, Ойстрах, Рихтер, Утесов, Пастернак, Ахматова, Саша Черный… Вы читали Сашу Черного? Говорят, что опять начали издавать... Что надо одесситу, чтобы его признал мир? Правильно, уехать отсюда. А если бы все наши таланты оставались здесь – где городу набрать музеев, концертных залов, театров? У вас с этим легче... Поэтому вы имеете нашего Жванецкого, а мы – ваш припортовый завод…

– Гм... – вспомнил о цели своей поездки Кульков.

– Извините, уже заканчиваю, – по-своему истолковал реплику клиента Спиваков. – Через три дня можете забрать свой товар.

– И брюки, и пиджак, и жилетку? – не поверил Кульков.

– Я же говорю – полный набор. Будет вам все на свете.

– А примерка?

– Какая примерка? Вы думаете, у меня один клиент на свете? Это там у вас примерки, поэтому талантам некогда и они родятся здесь... Это я уже говорил, извиняюсь. Или в ателье высшего пошиба, чтоб понт создать. Приходите через три дня.

– Во второй половине? – усмехнулся Вадим Николаевич.

– Когда удобно. Лично мне все равно, хотя в первой людей меньше.

10

Через три дня ровно в полдень Кульков переступил порог третьеразрядного одесского ателье с потрескавшимися потолками. Мастер Спиваков подмигнул Кулькову, заскочил в крохотную подсобку и вынес костюм.

Кульков стоял в примерочной перед зеркалом с облупившейся рамой и отказывался верить своим круглым даже при ярком освещении глазам. Костюм-тройка сидел на нем словно влитой. Не хуже, чем на фирмаче из «Дженерал моторе», у которого была одежда в точь-точь из такого материала. «А что, – любовался собой Кульков, – что мы хуже какого-то "моторса"? За мной – целая страна, а за ним одна компания. Несчастная».

– Скажите, как вам это удалось? – спросил у Спивакова донельзя довольный Кульков, не скрывающий своей радости. – Буду предельно откровенен. Самые лучшие столичные портные говорили, что из этого отреза костюм-тройка не выйдет, не хватит материала на полный комплект.

Спиваков скромно молчал. Кульков продолжал буравить его начальственным взглядом.

– Полный комплект, – хмыкнул наконец портной, – что они в этом понимают? Я могу сказать вам честно, но не хочу, а то обидетесь...

– Никогда, – как-то само по себе вырвалось у Кулькова, который знал, что вполне может обидеться не то что на слова, но даже на выражение, с которым их произносят. Хотя вида никогда не подаст. Только этим отличается хороший начальник от плохого – так учили Кулькова еще ни практике.

– Ладно, – без особого энтузиазма согласился Спиваков. – Вот вы смотрите на себя в зеркало и видите, что имеете настоящий костюм. И еще полный комплект. И вы довольны костюмом, собой и мной. И я, надеюсь, тоже буду доволен. Потому что дедушка учил меня – материал клиента священ, как Тора. То есть Библия. А почему все так хорошо получилось? Вы не обидетесь?

– Нет, – еще раз, но уже гораздо тверже подтвердил Кульков.

– Все получилось потому, что в Москве вы – фигура, а в Одессе – говно. Кепку и пальто мерять будете?

КЛАД

СОВСЕМ МАЛЕНЬКАЯ ПОВЕСТЬ

«В южном городе, в одном из самых своеобразных городов России, городе каштанов и акаций, предприимчивых людей и буйной талантливости, по мостовым, аккуратно вымощенным неаполитанским камнем, звонким обручем, как говорил Багрицкий, прокатилось мое детство. Не будем томить читателя – это было в Одессе, и тогда была ее золотая пора».

                                           В.Поляков

Самым шикарным отдыхом у местных пацанов в те далекие детские годы, когда машины продавались в магазинах, считались экскурсии но помойкам и развалкам. Не скажу, что на количество развалившихся домов резко повлияло только эхо войны; пройдите по сегодняшней Молдованке, где многие дома неуверенно опираются на почерневшие от времени бревна, и представьте себе что же тогда было вчера?

А вчера, о котором идет речь, напротив кинотеатра «Дружба» еще не стоял стандартный урод, вписывающийся в архитектуру старого района Одессы так же удачно, как ее сегодняшние писатели в мировую литературу. Как сейчас помню, в тот день нам особо подфартило; вместо обычно попадающихся дохлых крыс и тщательно опорожненных бутылок, Сеня Рыжий сумел найти необычную жестяную коробку. Коробка скромно валялась среди битого камня, окруженная разновозрастными однотарниками, полу прикрытая обрывками газет, левым башмаком, просившим каши еще при товарище Сталине, и высохшей скумбрийной головой новейших хрущевских времен. Тогда у берегов Одессы вместо кишечных палочек еще водилась скумбрия, но уже возле многочисленных развалок появлялись предупреждающие транспаранты. Не такие лаконичные, как сегодня: «Не бросайте мусор! Штраф 50 рублей», а простые и незатейливые: «Мадамы и паразиты! Если вам нужда кидать гадость, кроме как под мое окно, то предупреждаю – высыпать на свою голову обойдется дешевле лекарства». Небольшими полу печатными буковками на листочке из школьной тетрадки в косую линейку с вполне приемлемым числом грамматических ошибок. Зато с серьезными намерениями. И тем не менее, наивно уверовав в бесплатную советскую медицину, некоторая категория граждан продолжала нарываться на комплименты, как будто их собственное здоровье принадлежало соседям по коммунальной квартире.

В общем, Сеньке Рыжему удалось-таки выколупать именно эту жестяную коробку, полу прикрытую не менее интересными сувенирами. Почему среди других богатств развалки именно она привлекла Рыжего – сказать трудно. Гораздо легче сейчас слетать в Австралию к Сеньке и задать этот вопрос ему, чем строить всевозможные гипотезы. Если вам нечего делать – летите, а для меня главное рассказать не почему в наших руках появилась та жестянка, а что случилось из этого.

Банка была тяжелой, и Рыжий, еще не открыв тару, предложил использовать ее вместо кирпича. На такие штучки он был большой выдумщик; это сегодня у одесских детей, пока живущих в родном городе – английский, плавание и прочее музыкальное напряжение. А тогда мамы щедрым жестом открывали дверь и напутствовали нас добрыми словами: «Иди гуляй понемножку до вечера, а домой придешь, когда жрать захочешь». Жрать хотелось чаще, чем домой, и в этом смысле выручал рядом лежащий базар.

Из игрушек у нас были маялки, самопалы, финки из ножовочных полотен, просто палки и шикарные самодельные самокаты на подшипниках, вроде тех, на которых передвигались безногие и симулянты. Относительная бедность технических возможностей игрушек будоражила и воспаляла и не без того небезопасное детское воображение. Рыжий каждый раз придумывал что-то новое; на это он был большой специалист и в нашей компании по праву зарекомендовал себя главным технологом разнокалиберных пакостей.

Вы не видели, как поднимается сам собой деревянный люк канализационной системы? Все правильно: разум отказывается верить, а расширяющиеся зрачки фиксируют событие. К нашем дворе был именно такой люк, потому что металлический пионер Панкевич, рискуя надорваться, укатил ранним утром в школу и вывел свое звено на первое место по сдаче металлолома. За это его отмечала классная руководительница и особенно наша дворничка, только совсем другими словами. При ее виде пионер Панкевич храбро влетал в собственное окно до тех пор, пока на зияющее отверстие с подземным журчанием не нацепили пусть деревянный, – но все-таки люк. И вот, Сенька забил водоспуск дворового туалета, компенсировав отсутствие воды изрядным количеством дрожжевых палочек, благополучно украденных у торговок на Новом базаре. И люк поднялся на две минуты раньше хипеса дворнички и стука плотно закрывающихся окон. Дворничка, которой этот не запатентованный фокус почему-то не понравился, тщательно окунула метелку в своеобразный домкрат, поднявший люк, и начала гоняться за Рыжим с тем же азартом, с каким тетя Маня Гапоненко отлавливала дядю Федю Гапоненко в день получки. Догнать Сеньку было не легче, чем добиться от правительства погашения облигаций, и, может быть, именно это обстоятельство разозлило дворничку еще больше. В течение нескольких минут она растратила отпущенный природой моторесурс, но Сеньку так и не догнала. В качестве компенсации судорожно хватающая глоткой воздух дворничка мазанула веником кстати подвернувшуюся Викульку-Кривульку, справедливо рассудив, что она потенциально готова сделать не меньшую пакость.