Текст книги "Белый ворон"

Автор книги: Валерий Смирнов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 34 страниц)

– Между прочим, – поясняю на всякий случай, – работа мастера Таки, клейма без лупы вам не разобрать. Когда-то находился в коллекции князя Паскевича. Я бы вам саблю подарил, однако мне это еще предстоит сделать. Кстати, до сих пор не понимаю – почему вы не знаете… Или, быть может, не хотите говорить?

– Мы действительно не знаем, к чему мне вас обманывать, усложнять задачу? Существует группа людей, он – один из них, но кто именно, выяснить пока не удалось. Детали есть, генерал расскажет.

– Кое о чем он не скажет при большом желании.

– Например?

– Знает ли Сабля о вашем интересе к его особе? Догадывается, что против него последуют ответные действия? Это усложняет мою задачу, не говорю уже о возможно принимаемых контрмерах.

– У нас с вами на догадках работать не принято… Конечно, он понимает – мы не будем сидеть сложа руки, возможно, он уже начал контригру, не ожидая начала нашей. Некоторое внимание проявляется… Во всяком случае, мне пришлось приложить немало усилий, чтобы наша встреча состоялась втайне даже от очень близких людей. Буду предельно откровенен: вам придется поломать голову, на чем завоевать его доверие.

– На дружбе с господином Мельником.

– Это было бы еще грубее, чем срывать ломом замок сундука на глазах у хозяина. Все шутите.

– Вам же известна моя манера поведения. Словом, господин Осипов, я готов…

– Ну раз готовы, вам следует подписать один документ.

– Это еще зачем?

– Сами ведь говорили, старый потерял почти всякую ценность. Даже для вас. Не так ли?

– Ничего подписывать не стану. Можно подумать, если сработаю вхолостую, вы меня в суд потащите, чтобы я аванс вернул. Кстати, о нем не забудьте… А если захотите меня убрать, так живем не в период проклятого застоя, когда сексот для соблюдения видимости законности сам себе подписывал приговор за разглашение в стандартном документе по поводу сотрудничества… Только вот незадача, подписывай – не подписывай, убирать вы меня все равно не станете. Был бы хоть один процент такой вероятности, мы бы с вами не встретились.

– Знаю. Элементарная подстраховка, но самая надежная. Мне одно время казалось, вы раньше в Москву рванете. Да, я в вас не ошибся. Только вот отчего упорствуете? Это ведь всего лишь формальность.

– Сегодня формальность. Но что будет завтра – не знаю. Вы ведь этого тоже не знаете.

– Мне другое известно. Мы будем всегда.

– Тогда тем более вам эта бумажка не требуется.

– Не скажите. Порядок есть порядок. Будем считать, вы проявили характер, однако такое упорство, не скрою, начинает вызывать подозрение.

– Я и так рискую, – буркаю в ответ на абсолютно справедливое замечание. – Но вам этого мало, необходим еще своеобразный дамоклов меч. Иди знай, вдруг через двадцать лет он на мою голову обрушится? Хватит с меня этих старинных традиций. И без того существует вероятность, что наша возможная встреча с Саблей сложится не в мою пользу. Вообще удивляюсь, как это вы не стали намекать об озабоченности по поводу судьбы отчизны, что мы все в ответе, готовы жизнь положить…

– Прекратите! – твердо сказал Петрович. – Между прочим, ради этого, быть может, и стоит жить.

– Ну да, как сказал поэт: «Я жить хочу, чтоб Родине отдать последний сердца движущий толчок и чтобы, умирая, мог сказать, что умираю за Отчизну-мать». Вы-то, конечно, разделяете его точку зрения…

Петрович усмехнулся, разлил водку по стаканчикам, а затем тихо сказал:

– Его точка зрения для меня более приемлема, чем ваша. Вы сейчас скажете, что последний толчок готовы отдать родине. Но только не сердца. Просто толчок, тот самый… Давайте выпьем за удачу.

– Мне бы хотелось произнести несколько иной тост. Если вы, конечно, не против.

– Пожалуйста. Любопытно, чего вы себе пожелаете?

Подняв стаканчик с водкой, я, как и собеседник, тихо сказал:

– Не принято тосты под водку толкать, но… Ладно, не дворяне наши предки… За них хочу выпить. Один из моих прадедов был мельником. Мельницу, понятно, отобрали, но я знаю – она до сих пор функционирует. Сам видел, проезжая через мост над рекой Соб… Да, так я хочу выпить вовсе не за широко проводимую приватизацию и того, кто в результате станет очередным хозяином мельницы моего прадеда. Кстати, он ради нее пошел защищать родину, жизнь отдал. Второй прадед тоже отдал жизнь. За ту же родину, лишь бы у первого эту мельницу отняли… Четыре моих прадеда лупили друг друга смертным боем за одну и ту же родину, кому понять такое? И было у меня два деда. Оба в сорок первом году полегли, опять-таки за родину, ту самую, которой уже нет. Помню, раньше каждый день радио воспитывало песней: «И где бы я ни был, что бы ни делал, пред Родиной в вечном долгу»… Да, но, кроме этого долга, который посильнее, чем все ваши расписки, был еще один… Интернациональный. Из-за него погиб мой отец… Так вот, я считаю: мужчины нашей семьи заплатили своими жизнями навеки вперед за всех потомков, причем оплатили несуществующие долги. Им уподобляться и разделять вашу точку зрения я не намерен. Вот за это и выпьем!

– Подписывать будете? – закусив, спросил Петрович.

– Сами понимаете. После такого тоста как-то не хочется. Не настаивайте. Для пользы дела.

– Хорошо. Но не для пользы дела, а учитывая некоторые особенности вашего характера, – посмотрел на часы Петрович и пошел к двери.

– Да, – бросаю ему в вдогонку. – было бы глупо с моей стороны напоминать: не пошевелюсь, пока не смогу убедиться, что ваши сведения об интересующих меня объектах…

Петрович надел свою шикарную дубленку и сказал на прощание:

– Это не составит особого труда, а у вас не займет много времени. До свидания. Желаю удачи.

– Всех благ, господин Осипов, – говорю в сторону закрывающейся двери.

Эх, избушка, избушка, лес сказочный, где опасность на каждом шагу. Все знает Петрович, все просчитывает, однако одного так и не понял. Отчего я подписываться не стал. Правильно, характер своеобразная маска рубахи-парня, смеси плейбоя и ковбоя из вестерна-спагетти, до того она ко мне прилипла, иногда самому кажется подлинным лицом. Я ведь чуть было Косте не уподобился, все думал перед встречей с Петровичем: стоит представление устраивать или нет? Не решился, хотя со стороны это было бы смешно. Представляю, как после нашего полюбовного договора я отстегнул бы с ширинки джинсов знак «Ударник коммунистического труда десятой пятилетки», пришпилил бы его на свою широкую грудь и с радостью на лице поведал: готов ради любимой родины идти воевать Саблю, пусть даже ценой собственной жизни, но добиться победы.

Только вот Петрович – парень умный, так недолго и переиграть. А за перебор в наших играх – одна расплата. Главное, расписку не дал, вот в чем заключалась опасность. Потому что один ход дважды изредка повторяет только великий игрок, а я не так давно этим пользовался, потому и опасно прежним способом испытывать судьбу, спасибо ей уже за то, что вывезла.

Если бы Петрович получил расписку, не сомневаюсь, он ее к уже где-то хранящейся приложил бы. Вполне возможно, при этом старую даже уничтожил, к чему она, свидетельство моего желания приносить максимальную пользу своей родине, которая существует ныне лишь на старых географических картах. В той стандартной подписке речь только о Союзе шла, про лес дремучий на его территории – ни единого слова. Страны новые – подписки прежние… Только вот Петрович стал бы сильно удивляться, подозревать меня, а это нежелательно. Ведь знаю, никакой подписки в природе нет, я слово дал – и хватит, Вершигора не только тогда, но и впоследствии сумел убедиться, чего оно стоит.

Усмехнувшись, я допил остатки водки. Если Петрович такой зацикленный, пусть считает, что ему вполне хватит и одного моего автографа. К чему человека разочаровывать, тем более педанта? Он ведь не подозревает, что спустя несколько дней после того, как ту давнюю бумажку укрыли в самом надежном архиве, все буквы на ней растворились в прямом смысле слова и, полностью исчезнув, остались лишь в прошлом, куда, как я убедился с помощью того же Петровича, вернуться невозможно.

Чернила у меня хорошие, иногда и сегодня ими пользуюсь, естественно, в особых случаях. Простенькие чернила, состоящие из смеси йода и декстрина в нужной пропорции. Если люди сильно хотят, чтобы ты что-то подписал, даже с явным нежеланием, отчего не сделать им приятное? О всех людях речи нет; после этой беседы мне удастся порадовать исключительно Рябова.

48

Выпавший поутру снег, прикрыл легким пушистым ковриком выбоины на тротуарах города и стал превращаться в грязную массу, размешиваемую пешеходами. Новый год не за горами, значит, пора снова цеплять на себя личину доброго Деда в валенках и раздавать скромные сувениры деткам, с нетерпением ждущим этого праздника. Посыплются из моего весьма объемистого мешка всякие мелочи, вроде норковых шуб, бытовой техники и прочих конфетти зеленого цвета, к которым детишки питают особое пристрастие. Особенно те, что успели превратиться в самых настоящих взрослых, однако по-прежнему ведут себя с той очаровательной детской дурацкой непосредственностью, благодаря которой им все сходит с рук.

Какой Дед Мороз без Снегурочки; он ведь все больше роль грузчика выполняет, мешок на себе тарабанит, а подарки деткам раздает его внучка в атласной дубленке и высоком, покрытом жемчугами кокошнике. В нынешнем году Снегурочка будет не такой, как в прошлом, когда ее роль традиционно исполнял мой генеральный менеджер, которому сейчас сильно должно полегчать. У болящего улучшится настроение и сердце заработает ровнее, когда узнает: доведший его до сердечного приступа начальник отдела снабжения примял задом больничную койку с такими хорошими симптомами, какими генеральный менеджер наверняка мечтал собственноручно наградить Костю…

Снегурочка у меня просто замечательная, вряд ли кто-то станет сомневаться, что она не настоящая, выскочила из самодеятельности, а вовсе не из далекого, покрытого инеем леса. Еще бы, волосатее Кинг Конга, дубленка вовсе не атласная, зато вместо набрыдшего кокошника – фонарь под глазом. Правда, такая, с позволения сказать, Снегурочка, уже лишилась своей главной драгоценности в виде серебряной фляги и смотрит на окружающий мир, словно ему осталось существовать считанные минуты. С таким-то настроением и внешним видом не подарки раздавать, а противогаз мерять, демонстрируя готовность к химической войне.

Войн нам не требуется. Мы люди мирные, оттого как наш бронепоезд постоянно под парами стоит, и фонарь под инженерским глазом – вовсе не сувенир от ментов, которые стали намного скромнее, узнав, на кого посмели поднять полосатую палку.

В мой кабинет главный инженер вошел вовсе без предпраздничного украшения на морде, правда, уже с несколько воинственным видом, копируя с порога поведение своего собутыльника. Менты, псы позорные, суки лягавые, возмущался волосатый специалист народного хозяйства, осмелились держать в «телевизоре», как какого-то бомжа, такого выдающегося человека.

Хорошо, что эти речи слушал я, а не те, кому они адресовались. Мы бы с ходу в хаос погрузились: от его грозных гарантий менты в едином порыве позастреливались бы на месте, лишь бы главный инженер не приступил к реализации своей страшной мести.

Учуяв хорошо знакомый запах, я сразу понял, каким обстоятельством вызвано такое бурное поведение, и на всякий случай попросил ответить на один вопрос, прежде чем главный инженер отправится делать, в том числе оскорбившим его, вырванные годы, а затем – раздавать подарки.

– Откуда я знаю, как это сюда попало! – рявкнул он в ответ, для пущей убедительности тыкая пальцем в громадную рюмку. – Меня оно харит? Значит так…

– Нет, эдак, – слегка устало замечаю, потирая виски, и предлагаю:

– Доставай свою флягу. Мне срочно нужно подлечиться.

Главный инженер тут же прекратил рассказывать о том, что уже сегодня в городе не останется ни одного мента без набитой морды, просиял, полез в боковой карман и извлек тару с драгоценной влагой.

– Какая красота, – любуюсь этим вечным источником наслаждения подчиненного и вместо того, чтобы извлечь из бара рюмки, ставлю фляжку на книжный шкаф.

– Не имеешь права, – прокомментировал мои действия главный инженер, намекая о наглом попирании прав рабочего класса новоявленным капиталистом.

– Не волнуйся, захочешь – заберешь, – успокаиваю будущую Снегурочку, став рядом с ней.

Молниеносным движением выхватив из кобуры «ЗИГ-Зауэр», посылаю пулю в эту набрыдшую хуже Педрилы флягу. Кот под воздействием культуры слегка исправился: ходит по дому с опаской, от меня шарахается, к библиотеке подходить боится, и больше того, этот алкоголик даже валерьянку не вымогает. Теперь пришла пора отучивать его волосатого коллегу от пристрастия к несколько иной выпивке, иначе самому впору на валерьянку переходить.

Пуля прошила тонкие серебряные стенки, застряла над шкафом, а драгоценная влага стала струиться вовсе не туда, куда постоянно стремилась вылиться из этой фляги. Главный инженер даже не успел открыть свой рот, буквально через несколько секунд после выстрела он без сознания лежал на полу.

Вообще-то он мужик здоровый, я и не предполагал, что последствия потери главного фетиша скажутся на поведении главного инженера таким образом. Это гимназистки и экзальтированные дамы чуть что – сразу хлоп и в обморок. Правда, делали это они самостоятельно, без помощи посторонних лиц.

– Ты что натворила? – спрашиваю у Марины, пряча пистолет в кобуру под мышкой. – И так все кому ни лень вместо работы прохлаждаются, особенно твой любимчик Костя. Или ты считаешь, что в больнице слишком много свободных коек, на полставки к ним устроилась рекламно-действующим агентом? Пользуйтесь услугами нашей травматологии! Самые дешевые цены! Не проходите мимо морга! Ваши гробы – это наши проблемы!

Марина ошарашенно посмотрела на меня и поняла: добивать главного инженера не стоит. Секретарша стала приводить поверженного в чувства, а до меня дошло: высказанные претензии были несправедливыми. Разве как-то иначе могла повести себя хранительница моего тела, услышав выстрел в кабинет?

– Мариночка, объявляю благодарность с занесением в личное дело, – радостно сказал я, наблюдая, как главный инженер почти самостоятельно становится в ту самую позу, каковую торжественно клялся придать всем ментам города.

– Ты извини, – бормотала Марина, помогая встать с четверенек подобию непонятно куда девавшегося Снежного человека.

Раньше, помню, каждый год объявлялся в горах Снежный человек. Кто только его не искал, даже Вооруженные Силы, однако им было гораздо легче теоретически доблестно противостоять американской военщине, ежедневно стремящейся порушить нашу мирную жизнь, чем найти более свежие следы этого возможно замаскированного волосяным покровом звездно-полосатого диверсанта. Нате вам, Марина за секунду со всеармейской задачей справилась: те звуки, что издает шатающееся во все стороны волосатое существо вряд ли самый великий лингвист охарактеризует как человеческую речь.

– Иди, Марина, – командую я, констатируя, что присутствую при зарождении новых традиций фирмы.

Еще бы, Бойко вышел отсюда с фонарем на скуле, главный инженер пойдет раздавать подарки при синяке под глазом, ну, а когда в мой кабинет попадет отрихтованный Костя, он тоже вряд ли не нарвется на комплименты.

Проклиная себя за невиданное великодушие, извлекаю из бара бутылку коньяка, чтобы скоропостижно излечить главного инженера самой полезной для его организма микстурой. Травмированный тут же слегка ожил, булькнул одним глотком сто граммов, горестно посмотрел в сторону истекшей до пулевого отверстия фляги и ничего не сказал. Наверняка понял: доказывать сейчас что-то – себе дороже, тем более морда у него как будка, мест для очередных фонарей на ней сколько угодно.

Будем считать все эксцессы исчерпанными, – сказал я, на всякий случай пряча бутылку. – Ты сперва займись подарками, а уже во время новогодне-рождественских каникул приступай к реализации своих военных действий по отношению к ментам.

Главный инженер чересчур нахмурился, молча кивнул головой, подбросил ключи от машины вверх, молниеносным движением поймал их, доказав, как здорово ориентируется в пространстве со временем и отправился справляться с поставленной задачей.

– Возьми трубку, – скомандовала Марина.

– Кофе завари.

– Хорошо.

– Двойной.

– Ладно.

– Пару порций.

– Не получишь, – снова позаботилась о моей на этот раз сердечно-сосудистой безопасности Марина и отключила связь.

– Ты еще не вылечился? – горестным голосом спросил Гершкович.

– Нет, – предельно честно отвечаю ему, прекрасно понимая, на что намекает Котя.

– Я так себе догадываюсь, ты долго болеть будешь, – заныл на другом конце провода хозяин фирмы «Олимп», – до самой смерти, чтоб ты жил сто двадцать лет… Слушай сюда, а твои люди из бумаги зерно не жрут?

– Котя, они, сволочи, только документы со стола крадут. Это же бумажные, а не пшеничные человечки, усекаешь? Такие падлюки… Распространяются, главное. Наверняка уже в другие офисы перебрались. Ой, Котя, у тебя партнеры по всему миру, позвони им…

– Ты серьезно?

– Или. Особенно в моем состоянии. Так вот, на другой стороне земного шара всю дорогу инопланетяне высаживаются, в людей влазят, пакости состраивают, хотят их цивилизацию раскурочить. А нам никаких голливудских инопланетян не требуется, когда своих бумажных человечков уже девать некуда…

– Я все понял, – перебил меня Котя, – только слушай сюда внимательно. Эти человечки не такие вредные. Они для пользы дела нужны.

– Моего дела?

– Ты не один на свете… Такой заболевший. Да, так вот чего я тебе имею сказать, кончай других людей доводить до своих болезней. Потому что даже я могу заразиться.

– Ну так подлечи меня, Котя, это же в твоих интересах.

– Серьезно?

– Конечно. Сам подумай…

– Уже подумал. Цена болезни слегка загилена…

– Это температура вверх прет.

– Если сбросить пару градусов с кила веса, больному с ходу сделается легче, – делает медицинское заключение Котя.

– При одном условии.

– Каком интересно?

– Машина «скорой помощи». Сегодня бензин так дорого стоит.

– Ладно, чего для больного не сделаешь. Давай вылечивайся, чтоб ты мне был здоров, – сказал Котя, и я услышал в трубке короткие гудки.

Хорошо то, что хорошо кончается. Интересно, станет ли напрягать меня Гершкович, когда племяш главбуха потащит в суд мента-генерала? Нет, я ведь здесь ни при чем, молодой человек не в нашей системе трудится, и вообще, какие претензии, пусть даже настроение моего бухгалтера сильно улучшится. Рискует его племяш; после такого иска заявителя стоит на медицинское освидетельствование отправить. Не уверен, что врачи его нормальным признают: чтобы пацан сопливый решил с главным ментом губернии судиться – редкий случай в медицинской практике. Такой и без предварительных анализов на слегка поехавшего тянет. Ему старое ружье оставлять опасно, не говоря уже о разрешении на покупку нового.

Как бы то ни было, возможно, медицине над племяшом главбуха предстоит попотеть, чтоб вел себя подобно нормальным людям. Зато другого больного врачи сумели поставить на ноги. В этом пришлось убедиться, когда Воха затащил в мой кабинет легкого на помине начальника отдела снабжения с перемотанной, как у Павки Корчагина, головой. Да, я не ошибся, наша медицина на ноги его явно поставила, о голове начальника отдела снабжения речи не было. Переть против природы даже в наимоднейшими пилюлями – дело, увы, безнадежное.

– Выписали, – кивнул на болящего с перепуганной мордочкой заместитель коммерческого директора. – Досрочно…

– Так, – радостно потираю ладони, глядя на вжимающегося в кресло Константина, который, по всему видать, уже больше опасается меня, чем Вохи. – Андрей, как Снежана?

– Гораздо лучше. Новый год встретит дома.

– С таким-то счастьем, – киваю в сторону разукрашенного с помощью качалки начальника отдела снабжения.

– Повезло Снежане, что и говорить, может, ее еще больше обрадовать, повесить это чудо на новогодней елке?

– Не мешало бы, – отчего-то потер костяшки правого кулака Андрей, и по виду начальника отдела снабжения я легко догадался: Костя уже согласен самостоятельно вешаться на елке, лишь бы заместитель коммерческого директора находился куда подальше.

Воха потоптался на месте и, не дождавшись моего указания по поводу окончательного курса лечения Кости, сказал на прощание:

– Рябова дождись.

– Слышишь, Костик, что тебе велено, – радостно обращаюсь к мгновенно ставшему гораздо хуже себя чувствовать раненому. – Да, ты теперь не то что висеть на елке согласен, а как мне кажется, уже готов срубить вершинку этого дерева и сесть на него… Не торопись, доставь Рябову удовольствие, он сам это сделает с гораздо большим искусством. Видимо, ты после его визита так ничего и не понял. Ну что ж, Сережа скоро появится, получишь такой новогодний подарок, о котором давно мечтали все, кто тебя окружает.

– Я больше не буду! – на всякий случай пискнул Костя и тут же заткнулся под моим добрым отеческим взглядом.

– А при чем здесь ты? Я за тебя с Сережки спрошу, снова лишу его премии как председателя нашего профсоюзного комитета. За то, что он плохо провел среди тебя воспитательную работу.

Глаза Константина тут же приняли форму окон в моем кабинете.

– Опять что-то выкинул, паскуда малая? – нежным тоном продолжил я. – Если тебя досрочно выпихнули из больницы, которая в таких сладких пациентах нуждается, пусть они и валяются в общей палате, значит те греки имели море удовольствия по сравнению с твоими очередными фортелями. Колись, чита комнатная, опять анатомию медсестричек полез изучать или уже на санитаров перешел?

– Ну что вы, – Костя прижал ручонки к груди и захлопал ресничками своих кукольных глазок. – Как вы могли такое подумать? Там же рядом моя жена. Я так хотел ее видеть… Это же самый настоящий беспредел, мужа к жене не пустили. Я вам так скажу…

– Нет, это я тебе скажу. Правильно сделали. Ей после твоих примочек-загулов на ноги встать требуется. Она б, рожу твою увидев, снова б рецидив подцепила. Или отхайдохала тебя по второму разу… Видишь серебряную флягу твоего дружбана на шкафу?

Константин ожесточенно закивал головой.

– С одним сигнализатором я уже разобрался. А теперь, пока Рябова нет, быстро колись. Давай, в лучшем виде. Может, я тебе подарок сделаю. Будешь смотреть на елочку со стороны, причем не натянутым на задницу глазом.

– Это все из-за Нового года, – быстро замолол Костя. – И из-за Рябова. Говорит, что нам детей надо, тогда… Ну да, если Снежана не против, я уже согласен.

Мне сразу стало ясно, отчего Рябову потребовались Снежанкины роды. Это Сережа обо мне заботится. А может, и вправду: только благодаря появлению наследника Костя станет вести себя несколько иначе? Ведь из всей окружающей среды он мирно сосуществует с моим сыном; больше того, они друг в друге души не чают. Две разнокалиберные пакости во всем и всегда находят общий язык, а после их последних игр мне пришлось менять мебель в собственном доме. Представляю, что он учудил в больнице, стены хоть целы остались?

– Нет, Костя, – говорю гораздо спокойнее, и начальник отдела снабжения слегка распрямляется в кресле.

– Тебе еще рано детей заводить, вас двоих многовато будет для одного города… Если, конечно, ребятенок в папашу пойдет.

– Да не нужен он мне, – слегка помотал перебинтованной головой мой вечный подзащитный, – я и так пострадал из-за малых гадов… Да, а вы что думали? Это я? Это они…

– Так где ты своих, так сказать, коллег нашел?

– Как где? В больнице. Мне же Рябов прямо фашистские меры придумал, в общей палате, концлагерь представляете?

– Нет, не представляю.

– Вам повезло. А там каждый гад храпит, пердит, стонет, воет, на нервы действует. Вот я с больной головой не выдержал. Думал, вообще мозгами двинусь на всю катушку. Ну и пошел прогуляться к железнодорожным детям. Думаю, раз Рябов говорит, что мне пора стать отцом, так надо к этому привыкать постепенно. Если бы не он, я бы стал туда ходить? Делать нечего! Ну и что? Я же, как всегда, в лучшем виде… Детям плохо, им все болит, Новый год на носу, вот и пришел, стал с ними стишки разучивать… К празднику… Чтоб врачей поздравить… Не я, а они. Так разве это дети? Они своими рельсами по голове двинутые… Я же им сказал говорить на Новый год, когда меня уже выпишут, а они в тот же день этому малоумному стихов начитали… Он такой дурной, юмора в нем не ночевало. Ну и выписал меня, черт с ним, этим козлом, дома доболею…

– Вряд ли, – с сожалением смотрю на Костю. – Рябов не позволит, чтобы ты мучался, он милосердие проявит, одним ударом пресечет все твои земные страдания. Представляю себе, чему ты детей обучал. Интересно, кого они поздравляли?

– Кононенко этого козлиного, – выпалил Костя, – ему яйца оторвать пора… Такой дефект, торчит на хорошем месте, а без копейки денег.

– Мариночка, – ткнул я кнопку селектора, – где мой кофе? И потом соедини с главврачом больницы железнодорожников.

Когда Марина внесла поднос, несколько оживший Костя тут же всем своим видом показывал: его возвращение на тот свет – дело нескольких минут, хотя в этом году секретарша ни разу его не стукнула.

– Здравствуйте, доктор, – поздоровался я, услышав в трубке приятный баритон Кононенко, – вы нас извините, сами понимаете, травма головы… Да, конечно, ну что вы, вам спасибо… Ага… Да, с ним явно что-то не то, записываю… Еще раз… Андреев, понял. Спасибо, господин Кононенко, с наступающим…

Я положил трубку на место и чересчур ласково посмотрел на начальника отдела снабжения.

– Повезло тебе. Доктор на больных не обижается… Взгляни на себя в зеркало… Голова, небось, болит, на коньяк смотришь – пить не хочется, а рулять шикарной машиной – об этом речи быть не может. Да?

Константин на всякий случай не стал спорить.

– Господин Кононенко – настоящий врач. Несмотря на твои сюрпризы, продолжает о тебе заботиться. Теперь тобой другой врач займется, некий господин Андреев. Он тебя без направления примет, и вряд ли ты его сможешь хоть чем-то удивить. Во всяком случае, можешь ему лично свои стишата декламировать или торжественно клясться яйца оторвать – Андреев тебя все равно не выпишет… Кстати, какие стишки перед Новым годом пользуются популярностью?

Константин от ужаса потерял дар речи. Он-то думал, я ограничу лечение добрым тумаком и отправкой в родные пенаты, а тут на горизонте появилась возможность лечения от последствий качалки в такой больнице, которая Косте явно по душе придется. Пусть Константин Николаевич подозревает, что и мне туда не мешало бы отправиться, однако, в отличие от командира губернии, могу не только говорить, но и решительно действовать для блага всего общества.

– Костя, если ты онемел, не мечтай попасть в больницу такого профиля. Тебя другая ждет, будешь на Новый год в самодеятельности выступать – песни петь, танцевать под елочкой групповую пляску имени святого Витта, как там еще в дурдоме веселиться – сам домыслишь. К примеру, стихи почитаешь, те самые, которыми дети Кононенко приветствовали. Ну-ка быстро продекламируй, иначе…

При этих словах, подобно Вохе, поглаживаю костяшки пальцев, с той лишь разницей, что на левой руке.

– Здравствуй, дедушка Мороз, красноносый х…сос, борода из ваты, пидарас горбатый, – выпалил Костя, и я не сдержал усмешки, представив себе реакцию Кононенко на такое поздравление хворых детишек.

Константин, заметив мою реакцию, воодушевился и продолжил:

– Ты мешок подарков нам приволок, мудило. Сунь себе сейчас же в жопу поповское кадило…

– Стоп! – скомандовал я, реагируя на вызов селектора.

– Слушаю, Марина.

– Новогодний сюрприз, – сказала секретарша, и после ее пояснений я тут же стал серьезен, как никогда.

Костя хотел было продолжить декламировать свои частушки, однако я рявкнул, чтобы он заткнулся, и начальник отдела снабжения тут же исполнил вид даже не прежнего тяжелораненого, а неотъемлемой составной части кожаного кресла.

– Все, поэт, конец тебе. Не такой легкий, как у Лермонтова, – глухо сказал я. – В офис прется генеральный менеджер. Рябова ты не дождешься, на елку не залезешь и даже в дурдоме блаженствовать не будешь. Да, Костя. Моя ошибка. Тебе нужно было елочку летом ставить…

– Почему?

– А ты уверен, что доживешь до Нового года? Сам ведь знаешь, на что способен генеральный менеджер… Значит так, вылетай пулей и жди возле Маринкиной машины. Все, счастливых праздников в обществе даунов, там тебе и место, а главное – живым останешься. Генеральный менеджер – не Рябов, он тебя точно грохнет, вы его с тем голубым на весь белый свет обгадили – дальше некуда. Брысь отсюда!

Костя выскочил из кабинета с такой прытью, какую было трудно ожидать от израненного. По пути к двери он успел прогарантировать: генерального менеджера ждет судьба доктора Кононенко, потом им обоим предстоит ходить без яиц в обнимку.

– Мариночка, зайди ко мне, – обращаюсь к селектору, допивая слегка остывший кофе.

Звякнув своими многочисленными побрякушками, секретарша вошла в кабинет.

– Ты насчет появления этих ходячих нудностей серьезно?

– Конечно. Просил, чтобы ты его принял. Кстати, у тебя сегодня еще три встречи. Не забудь, в банк тоже…

– Марина, какие могут быть встречи при моем донельзя паршивом самочувствии? С посторонними людьми, по крайней мере. Значит так, грядут новогодние праздники, затем Рождество. Все равно до десятого числа никто по-настоящему работать не будет. Следовательно, меня поймут правильно. Дальше. Только прошу, не дуйся. Отвези Костю…

– В сумасшедший дом? – с надеждой спросила секретарша.

– Нет. Хотя туда его сегодня примут без второго слова, денег и направления по большому блату. Домой его. И предупреди: если без моего сигнала посмеет выйти из квартиры – полгода дурдома я ему гарантирую лишь для начала.

– Ладно, – согласилась с необычным заданием Марина, питающая к Косте далеко не возвышенные чувства. – Только я быстро не успею вернуться.

– Ну и что? Все равно буду до упора ждать Рябова.

– Как что? Я за порог, а тебя тут же осадят… Одного генерального менеджера с головой хватит. Смотри, подцепишь от него инфаркт.

– Это точно, – пробормотал я. – А кто, кроме него, ко мне порывался? Из наших, разумеется.

– Афанасьев оказался понятливым, зато твоя Наташка уже два раза…

– Какая?

– Та самая. Из отдела Голубенко.

– Марина, мне этих намеков дома хватает. Разве ты ничего не поняла? В прошлый раз говорил тебе…

– А ты ее еще сегодня в своей альма-матер искупай, – усмехнулась Марина и пошла к выходу.

– Ну, если настаиваешь, давай ее сюда.

– Сию минуту, – язвительным тоном сказала Марина. – Тем более, эти Ноги уже ждут в приемной. Твоего, так сказать, повышенного внимания.

Наташа действительно сидела в приемной в черном, плотно облегающем коротком платье, позволяющем убедиться, что у нее одна нога краше другой.