Текст книги "Белый ворон"

Автор книги: Валерий Смирнов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 34 страниц)

– А меня никто почему-то не зовет, – чуть ли не огорчаюсь я. – Наверное, потому что работа такая. Двух помоешь, третьего себе. Больше в нашем морге украсть нечего.

– Тебя кто воровать будет? – полюбопытствовал Порох.

– Это вряд ли. Охрана у меня хорошая. Которая перед засранными старлеями хвостами по полу не стучит.

Как и следовало ожидать, у Пороха дернулась щека. Хорошо, мальчик, нервничать начинаешь, так это только вступление, ты у меня свою кликуху, вспыльчивый, очень скоро полностью оправдаешь.

– Хочешь разборов? – подался вперед Порох.

– Перекрестись, какие с вами могут быть разборы? Детский сад, младшая группа.

Присутствующие при встрече высоких договаривающихся сторон вели себя точно так, как их коллеги во время телевизионной трансляции парочки любых лидеров.

– Ты на хап меня не бери, – ощерился Порох, демонстрируя прекрасные фарфоровые зубы.

– Какие дела? Ты же знаешь, кто я такой, – отвечаю как можно спокойнее, взвешивая еще раз все обстоятельства.

Еще бы, он младше меня на десяток лет и тяжелее килограммов на двадцать. Только гибкости у него нет. Нет, не той природной гибкости, которую каждый из нас теряет после тридцати, тут никакие тренировки не помогут, а той, что дается лишь с годами набитыми синяками и шишками, именуемыми жизненным опытом.

– Знаю, кто ты, – ответил Порох.

– Удивлен?

– Да, – оставил себе вариант отхода мой милый собеседник, однако в мои планы перевод беседы в мирное русло вовсе не укладывался.

– Тогда слушай, Порох. Я взял «Олли» под охрану. И не считаю, что при этом щемлю чьи-то интересы. Потому что прежняя охрана этой фирмы была самым настоящим говном.

– Ты отвечаешь…

– Отвечаю. Охрана бабки получала, а мусора фирму погромили. Я не думаю, что настоящая охрана должна только себе подобных отгонять. Однако, если та охрана посчитала иначе, знай – это такое говно, которое настоящая команда спровадит поджопниками.

– Может, рискнешь со мной побакланить без…

– Как тебе не стыдно? Где это видано, чтобы хозяин с чужим слугой цапался…

– Засцал, – расслабился Порох, – самому с понтом западло.

– Ага. Я же не такой крутой, как ты. К тому же гораздо старше. Между прочим, твоего папашу знавал. Ты отчего на его фамилию не пошел?

– Гонишь, сука. Под вольтанутого косишь!

– Ого, я уже в суки выбился. Только сука не я, а те, что с ворами, настоящими причем, дрались. Те, которые сегодня, зоны не нюхав, из себя деловых корчат…

– А что ты, козел, из себя корчишь? – мне показалось, что Порох имел в виду вовсе не мое одеяние.

– Ничего. Я же такой фраер, как ты. Потому на «козла» не реагирую. Просто спросил, почему ты на мамкиной фамилии сидишь, чего тут такого?

– Кончай гнать пену. Папашу он моего знал. Мой батя с тобой не сел бы срать на одном гектаре.

– Это точно. У нас с засранцами разные дороги…

– Еще одно выступление. Сукой буду…

– Уже…

– Что уже?

– Я же сказал, что ты моложе. В мои времена суками именовали тех, кто пер против воровских законов.

Настоящих. В этом нет ничего обидного, они сами себя суками именовали. А ты прешь на человека мирного, пожилого, можно сказать. Я же не такой крутой, как ты.

– Ты чего расчирикался? Думаешь, не знаю, кто ты? Да, ты сейчас можешь попробовать прыгнуть, но мы баранами сидеть не будем. Хочешь – давай!

– Ты крутой, – упрямо повторил я. – По-настоящему. Однако я тебя до сих пор не замочил оттого, что консервативен. Знаешь такое слово? Так вот, я не такой крутой, как ты, безоружных людей не трюмлю. И, как ты, надевать на голову двухлетнего ребенка целлофановый кулек, чтобы его родители поскорее… Нет, на такое у меня крутизны не хватит.

– Я же не рассказываю…

– Не перебивай старших, мальчик. Твой папка давно жаловался…

– Что ты все о папке заладил? Газ по шарам давит или дури перекурил?

– Просто вспомнил… Ладно, поведаю тебе одну жгучую тайну. Настоящая фамилия твоего папки была Чикатило…

Порох подскочил, однако его уже сдерживали свои, равно как меня прикрывали, декоративно придерживая за руки, Воха с Рябовым; гусевские ребята прекрасно понимали, что если начнется заваруха, то им всем конец, нас ведь явно больше, а «Аладин» – это не их точка, вроде «Трех богатырей», сюда с оружием соваться опасно.

Чуть что, менты тут как тут, а они ребята простые, эти всякие «Соколы» – «Кондоры» – не ваши райотделовские дружки. И не в том беда, что лупить будут смертным боем, совсем в другом. Даже если менты тверды в подозрениях: Порох замочил семью из трех человек, вся вина которых была в том, что у них водились какие-то копейки, а доказать не могут, он будет продолжать спокойно вышивать по городу. Но ствол на кармане – срок верный. Бригадных авторитетов только за это сажают, другие статьи против них пока не действуют.

– Чикатильчик, ты чего слюной брызгаешь? – почти ласково продолжил я после того, как Порох выдохнулся декламировать, что он с мной сотворит.

Ничего нового, Гарик мне это много раз обещал, попривык я к таким угрозам. Тем более давно понял, когда угрожают – это не страшно. Вон Гусь молчит, как пень обрыганный вурдалаком в сказочном лесу, а сам крови моей хочет. Будет вам, ребята, кровь, гарантирую.

– Ты хоть знаешь, Чикатильчик, как на свет появился? – продолжил я, чтобы Порох вспыхнул раз и навсегда. – Твой папа, настоящий, а не тот, рогатый засранец… Да, он засадил твою маму в зад, а через семь месяцев ты оттуда вылез, недоносок.

Порох рвался в руках своих ребят, но они были под стать дружку, да и меня Воха придерживал уже по-настоящему.

– Если ты мужик, ответишь, – наконец-то бесящийся собеседник выдал после отборного мата нужную фразу.

– А хоть сейчас!

– Только мы!

– Конечно. По нашему старинному обычаю. Я с тобой на кулачки сражаться не буду.

– Какой к ебеням обычай?!

– Ну и молодежь пошла, – огорчился я. – Традиций не чтит. Я согласен с твоим вызовом. Ты же хочешь разобраться немедленно? Да?

– Да, пидар!

– Я же говорил, что не блатной. Потому на «пидара» тоже не реагирую. Но традиции чту. Ты меня вызвал. Я выбираю бой на ножах. Если не согласен, залезай назад в мамкину жопу.

– Я тебе этим ножом яйца отрежу! – торжественно поклялся взбудораженный Порох.

– Жаль, – в который раз огорчился я. – Твоя мамка до знакомства с Чикатилой их очень любила лизать… Пасть закрой, вафлер, время базара вышло. Ты и я. Больше никто. Отвечаю моим словом!

– Сейчас! Прямо уже! – изрыгал из себя извивающийся в руках подельников Порох, – я тебе не только яйца, но и хер отрежу…

– Пошли тихо к выходу, – предложил я. – Только не беги. Пуля догонит.

– За тобой, сука, буду гнать… На краю земли найду, падло…

– Тебя сейчас не это волнует, а другое. Отвечаю перед всеми, если меня уроешь, вы спокойно уйдете. Когда ты шибко грамотный, то знаешь про мое слово.

Хотя сам Порох продолжал вести себя, как положено вождю, его немногочисленное окружение стало подтверждать мою высокую репутацию. Все правильно, вожди – они все больше бесноватые, а любой исход нашего поединка давал корешам Пороха путевки в жизнь, потому о большем они и не думали.

Точно суки паршивые, в прежние времена блатного, нарушившего слово, судило правило воровское, впрочем, к этим ребяткам такие мемуары отношения не имеют. Какие они блатные? Обыкновенные бизнесмены, оформлены какими-то менеджерами в своих точках, в крайнем случае, охранниками. А для нашего бизнесмена врать и подводить – обычная манера работы, хотя когда-то не было ничего крепче на этой земле честного купеческого слова. Никаких бригад не требовалось, чтобы долги получить. Не то что теперь. Впрочем, сейчас даже инженерам впору бригаду из половины нанимать, чтоб уже заработанные деньги с государства слупить. Только вряд ли кто-то из блатных или служивых рискнет ехать против нахально зажимающего чужие бабки папы-импотента. Все уже давным-давно привыкли к его поведению, кроме очередных гадостей на блага детей, ожидать от него нечего.

Я намеренно отвлекал себя от предстоящего боя, пока Рябов обговаривал условия поединка со стриженным под Никиту Хрущева парнем, не уступающим в размерах Пороху. Договаривались они быстро, вот что значит коммерсанты. Нашу дуэль решили организовать не отходя от кассы, на заднем дворе дискотеки. Места лучше не сыскать, тихо-спокойно, нужно только сосушек с клиентами оттуда выдворить – и все заботы по подготовке ратного поля. Борьба, естественно, идет до победного конца, и когда одному из нас этот самый конец наступит, победитель свистнет дважды. Труп проигравшего забирает его команда, и обе компании растворяются в ночи. Правда, этот с лысой прической тут же поведал, что я наверняка в бронежилете, лишний раз доказав, какое внимание с недавних пор гусевская команда уделяет моей скромной персоне.

По такому поводу было предложено драться по пояс голыми – авось, победитель не простудится да и традиции будут соблюдены. Мы остаемся на заднем дворе один на один, стоящими друг от друга на расстоянии десятка ящиков из-под пива, а сигналом к началу поединка должен стать кошачий вой, сымитированный многопрофильным Вохой.

Андрей тут же продемонстрировал свое высокое искусство, чтобы какой-то настоящий кот своими несдержанными воплями не испортил начало представления без зрителей. Андрей гнусно мяукал, и мне сразу стало ясно, что в Педриле погибает великий педагог по классу вокала.

Немного успокоившийся Порох потребовал пару минут для разминки, и я согласно кивнул головой. В конце концов, соблюдать последнее желание смертника – это тоже традиция. Бывший штангист занимался какой-то одному ему известной физкультурой, зажав нож с пилой в верху лезвия, а я едва сдерживал улыбку, глядя на его потуги размять плечевой пояс, твердо зная – пусть он хоть все свои мышцы наизнанку вывернет, не поможет. Я его убью. Обязательно. Всенепременно. Иначе вся игра насмарку, зря Костю назначил директором. Он даже не те мышцы разминает, нож – не штанга, наверняка им пользовался, но только когда беззащитных людей стращал или кожу на них резал для острастки.

– Готов! – раздался сигнал Пороха, и мы сбросили на руки секундантов одежду.

Вот и все. Порох готов к труду и обороне. Ничего, сейчас точно готов будешь. И никаких сомнений, рассуждать иначе – означает преподнести себя противнику на тарелочке. Я этого никогда не делал и сейчас изменять своим правилам не собираюсь.

Ребята оставили нас наедине; Порох доказал, что он крут по-настоящему. Не стал рыпаться вперед, сыпать пустыми словами, а лишь дергал накачанными мышцами груди, бормоча что-то под нос. Успокоился, это плохо.

– Слышь, опущенный, – громко сказал я. – Отрежешь мой член, сразу мамке его неси на память. Она его сосать любила, отгружала по самые гланды.

Порох ответил градом стандартных слов, которые, в отличие от Пушкина, мой сын легко выучил наизусть еще в первом классе. На них я внимания не обращал, вполне искренне сожалея, что мы разделись. Не холод был тому виной, а выражение лица противника, продолжающего клеветать о якобы имевшейся между нами половой связи. Дошло до Пороха, что перед ним не разжиревший от сидячей работы фирмач, а серьезный противник. Гораздо серьезнее, чем гусята могли разузнать от своих ментовских дружков. Мое тело стало для него той информацией, которой не было ни в одном из доступных даже Арлекине архивов. На нем слишком много шрамов, своеобразных визитных карточек, что человек с такими отметинами прошел через многое и до встречи с грозным Порохом, а главное – остался в живых.

И в это время раздался псевдокошачий вой.

Порох не подтвердил мои предположения. Он был просто обязан идти вперед прямо навстречу смерти, иного от него ожидать не стоило. Это только в кино люди дерутся на ножах минут пять, чтобы развлечь зрителей. Настоящий поединок с использованием холодного оружия занимает секунды, уж кто-кто, а я знаю. И эти секунды пошли, когда Порох, вытянув руку с ножом, с места не сорвался, а я заметил тонкую веревочку, прикрепленную к кольцу в низу лезвия.

Пока Порох, сделав шаг вперед, посылал свою вторую руку к обуху ножа, я успел среагировать на это движение, метнув в него свой клинок, причем сделал это подсознательно, точно так, как однажды принял верное решение, уйдя от пули, и лишь затем окончательно понял, что меня ожидало, если бы, неожиданно для самого себя, не рванул машину с места.

Только в нашем поединке эта крохотная доля секунды заставила среагировать не совсем правильно. Нож нужно было метать в его широкую грудную клетку, мишень огромная, не спичечные коробки, которые я прошиваю ножами с двух рук на более солидной дистанции. Я швырнул нож в бицепс руки Пороха, развернувшей клинок, потому что откуда-то из недр памяти в мгновение, которое не зафиксирует ни один самый мощный секундомер, пришло изображение этого ножа, вполне соответствующего характеру обитателей нашего родимого дремучего леса даже названием.

«Леший-2», пила сверху клинка может лишь отвлечь внимание своим грозным видом, а главная опасность сидит в рукояти, снабженной сегментной мембраной, предохраняющей ствол от загрязнения. Выстрел из такого ножа идет по направлению клинка, предохранитель и спусковая кнопка в концевой части холодного оружия. Однако у такого весьма полезного ножика есть один маленький недостаток: стрелять можно только с двух рук; вот почему я среагировал не совсем верно и уделил своим оружием пристальное внимание именно бицепсу, а не груди Пороха.

Гораздо позже, проанализировав этот бой, я понял: молниеносное решение все-таки было единственно верным. Ведь его левая рука двигалась по направлению к правой, и пущенный в грудь нож мог скользнуть по ней.

Порох заревел, его «Леший» упал на землю, и он попер на меня, вырвав левой рукой нож из раны. Я бросился навстречу ему, чтобы поймать на противоходе, и сумел доказать: из нас двоих левша все-таки не Порох. Когда между нами оставался какой-то метр, я резко ушел вниз, а потом, перекатившись на бок, прогнувшись, вскочил на ноги и побежал за катящимся кубарем противником, снимая длинную цепочку с изумительной красоты нагрудным крестом.

Порох тяжело вставал на четвереньки; я от души врезал ему ногой в челюсть, но, вопреки ожиданиям, он все-таки поднялся. Ну и молодец – в глазах темень кромешная, кровь по мозгам молотом грохнула, а он неумело тыкает вперед левой рукой с моим ножом. Нет, Порох, ты любитель на подхвате, настоящий боец обязан одинаково владеть двумя руками. Блокировав его мало чем грозящее движение руки правой, надавливаю пальцем левой головку золотого Иисуса, и на волю прыгнул волнистый булат «Кирк-Нардубан», скрывающийся в этом кресте добрых полтора столетия. Полоснув резким движением из-под мышки справа по горлу Пороха, отскакиваю в сторону, омывшись в крови.

Противник уверенно пошел затылком вниз, а я, повесив крест на шею, поднял уже вторично и навсегда выроненное им оружие, опустился на колени, словно стремясь поблагодарить Бога, в которого не верю, и сделал то, чего ни в одном самом кровавом фильме не увидишь.

Не потому, что запах свежей крови действует на многих людей практически одинаково, к нему за свою жизнь удалось попривыкнуть, теперь уже организм правильно среагировал на небывалое нервное напряжение и снял его.

Немного постояв на четвереньках, подымаюсь, бросив взгляд на часы. Двенадцать секунд, старею значит, прежде справился бы куда быстрее, не отрыгиваясь после боя. Да нет, это скорее рябовская таблетка обратный эффект дает, я бы этого Пороха и без креста завалил, куда бы он, оглушенный, с одной рукой делся, но его подлый ход с ножиком…

Впрочем, какая подлость, нож он и есть нож, а то, что в нем скрывается ствол, заряженный специальным патроном калибра 7,62 – так это детали. С двадцати пяти метров человека завалить можно, если, конечно, попадешь; стрельба с двух рук из ножа тренировки требует, я ее сам проходил, равно как и из собственной зажигалки. А главное, Порох бы отмазался, когда б ему счастье улыбнулось, пару процентов от исхода поединка я всегда списывал на удачу противника. Выстрела бы никто не услышал, ножом пулю извлеки – и свисти о своей победе. Потому что, если бы успел Порох поднести к ножу вторую руку и нажать на спусковую кнопку, пороховые газы отсеклись специальным поршнем и пошла бы вперед из ствола пуля без звука. Да что звук, вспышки от выстрела не было бы.

Я подошел к уставившемуся в тусклое осеннее небо Пороху, остывающему в луже черной крови, невольно посмотрел на вспоротое до шейных позвонков горло, мгновенно отвел взгляд в сторону и тихо пробормотал:

– Смотри, не простудись.

И лишь затем дважды свистнул.

29

Так уж случается, что, общаясь с разными людьми, я порой перенимаю у них кое-какие вкусы и привычки. Во всяком случае превратить свое обиталище в крепость явно навеяно общением с известным англоманом Березовским.

Он по-настоящему красив, этот двухэтажный старинный особняк, стоящий на берегу моря. Впрочем, я ведь антиквар, в старине разбираюсь, а потому, если честно, это ультрасовременный домик с декоративным фасадом в стиле «ретро», один в один, как его построил еще в прошлом веке архитектор Влодек.

Несколько лет назад особняк находился за забором двухэтажной дачи зимнего типа имени Леонарда Павловича Вышегородского, которую я после смерти тестя уверенно превратил в ту же самую крепость. Стоящий по соседству громадный старинный особняк постоянно действовал на нервы живым напоминанием: знаменитый ленинский принцип «Мир хижинам, война дворцам» отчего-то находит свое жизненное подтверждение именно за моим забором.

То, что остальной город медленно, но верно превращается в руины, было слабым утешением. Согласитесь, не так уже приятно пить кофе на террасе, глядя на облупленное донельзя здание с глубокими трещинами по всему периметру. Этот вид просто мог отрицательно сказаться на моем тонком вкусе. К тому же в голову постоянно лез навязчивый вопрос – как особнячок до сих пор не рухнул, что за чудо, кроме громадных бревен, подпирающих одну из стен, еще держит его на этом свете? Очень скоро до меня дошло: дом по соседству имеет сильные шансы разделить судьбу других памятников архитектуры и максимум через год этот дедушка современного зодчества скончается со страшным грохотом.

Еще ничего, если он ночью рухнет, днем в особнячке – настоящее столпотворение, столько людей погибнуть может, страшно представить. Тем более если это случится после зимы; крыша на особняке такая, словно ее в нескольких местах изрешетили осколки вражеских бомб, а на жаре трупы сильно стойкие исключительно по поводу запахов. В общем, для будущих спасателей работы непочатый край. Минимум пару дней за оградой станут крутиться, от дел отвлекать, запашок, само собой, но, глядишь, рухнувший особняк мой забор может порушить, а это сплошные расходы.

Чтобы сэкономить на грозящем ремонте ограды и спасти от неминуемой гибели старинный особняк вместе с его посетителями, я действовал, как положено настоящему гражданину, состоящему в обществе защиты животных от окружающей среды. Кроме людей, зверья в этом доме хватало. Старинный особняк с незапамятных времен занимала ветеринарная служба города, хотя именно ее сотрудники, а не их пациенты, придали внутреннему виду особняка полное соответствие с его фасадной частью. Даже если бы многочисленные собаки и кошки, которых волочили сюда со всех сторон города, одновременно нагадили в здании, хуже от этого оно бы не стало, учитывая состояние местной канализационной системы.

Чтобы доказать делом свою любовь к родному городу и тревогу по поводу судьбы архитектурных памятников, я предложил нашему мэру вариант – фирма «Козерог» для улучшения работы ветеринаров покупает или берет в аренду здание в другом месте, ремонтирует его, учитывая собачий профиль заведения, и начинает доблестные реставрационные работы по спасению шедевра зодчества. Мэр Пенчук, прошедший в свое время райкомовскую школу, тут же поведал: его главная забота – это народ. Если народ узнает, что кто-то купил разрушающийся особняк, он завоет так, словно заразился чумкой и теряет последнюю надежду вылечиться именно в этом здании. Зато когда особняк просто развалится, так народ протестовать не будет, он как-то успел попривыкнуть, что здания не вечны, а потому – черт с ним, нехай дома рушатся дальше, лишь бы какая-то богатая падла их не прибрала загребущими руками.

Я рискнул напомнить отставному райкомовцу, как на выборах специально поддерживал его противника, чтобы у того не осталось на победу ни единого шанса, а народ сам попросит переселить ветеринаров с морского берега поближе к нуждам людей.

Это же дело государственной важности, вдруг на кошку какого-то работяги срачка нападет, так он на своем производстве вместо того, чтобы обдумывать, как еще больше наработать для блага общества, начнет ронять себе на ногу фрезу от страшных переживаний по поводу домашних неурядиц. Мэр поведал мне: забота о человеке – прежде всего, даже если живот разболится не столько у него, как у близкого, однако народ до сих пор почему-то безмолвствует.

Народ сказал свое слово В горсовет и редакции газет посыпались письма и звонки трудящихся – до каких пор мы будем волочить своих любимцев за город, перегружая и так хреново работающий общественный транспорт? Где реальная забота о населении и социальная защита, независимо от его породы? Почему донельзя больные собаки гавкают в трамваях и пытаются бегать по головам пассажиров за кошками? Вдобавок, караул, куда смотрят народные избранники, завтра памятник архитектуры отправится по прямому назначению еще раньше, чем те, кто под эти памятники вовсе не стремится даже на самом престижном кладбище города.

После всего этого, идя навстречу пожеланиям трудящихся, руководствуясь прочими благими стремлениями по обеспечению достойной собачьей жизни народа вместе с другими делами по гуманитарной помощи от моей фирмы, ветеринарная служба перестала создавать проблемы общественному транспорту и переселилась в прекрасно отремонтированный, а главное оборудованный последними достижениями в области кошачьего здравоохранения дом, чуть ли не в самом центре города. К слову сказать, это здание, если бы не я, тоже имело все шансы грохнуться оземь со здешней силой.

Однако вместе со старинным особняком я приобрел головную боль. Да еще какую. Стройматериалы, рабочие, бульдозеры и краны были уже наготове вместе с дизайнерами, но разве все эти дела принесли столько проблем, как сосед, живущий за забором с противоположной стороны?

Это был единственный человек, которого, несмотря на уговоры Вохи, в отличие от других, не удалось отселить из опасной зоны. Дед с орденскими колодками на рваном пиджаке оказался шибко доблестным и стоял на защите нескольких грядок, словно сорт клубники с его огорода именовался «Сталинград». Ветеран войны грозил вспороть животы прорабов садовыми ножницами и обвинял их в развале Советского Союза, торжественно клянясь, что не позабыл диверсионных навыков, приобретенных под руководством товарища Ковпака. Кроме устных обещаний, он врезал залпом писем во все инстанции, вплоть до благополучно скончавшейся кормушки имени Народного контроля и напугал до смерти работяг, осмелившихся приблизиться к границе его трехсоточных владений.

Пенсионер вел себя еще наглее ленд-лорда, подрывал престиж родины на международном уровне, обзывая строителей недобитыми власовцами-бандеровцами, и эти турки испуганно разбегались, хотя по-русски хорошо понимали всего несколько коротких слов, с помощью которых воинственный дед в свое время строил коммунизм.

Когда ветеранское наступление по всем фронтам приобрело очертание грядущей победы, а на стройку зачастили комиссии с явно голодным блеском в глазах, я вызвал к себе Воху и объявил ему строгий выговор.

Андрей виновато опустил голову, а затем сказал, что он исправится сегодня же. Потому что дед имеет дурную манеру не только ежедневно отравлять жизнь вокруг себя, махать палкой и гавкать на иностранцев сильнее, чем все бывшие пациенты из особняка по соседству, но и купаться в море перед сном. Исключительно для успокоения нервов и чтобы набраться сил перед очередным рейдом по нашим тылам.

Так, в свое время Воха нырнул в одном месте, где плавал морской котик, и тому стало совсем неинтересно подыматься на поверхность моря. Наверняка этот дед тоже хочет отдохнуть на морском дне. Тем более, несмотря на его явно воинские навыки, он не окажет такого сопротивления, как утопший котик из спецподразделения морской пехоты империалистической Америки, нагло мешавшей строить социализм тем, кого оберегал Воха согласно интернациональному долгу по соединению пролетариев всех стран. Сегодня, понятно, американцы уже хорошие, а социализм продолжают строить исключительно диктатуры отнюдь не пролетариата, а потому террорист из-за забора, стоящий на пути прогресса, спасения архитектурного памятника и дальнейшего процветания родины, ничем не хуже того морского пехотинца.

В ответ на предложение Вохи, я сказал: «О пенсионерах, конечно, нужно заботиться, однако не до такой степени». И лично отправился к ветерану с двумя бутылками горючей смеси, твердо усвоив по дороге к его строению времен недоразвитого социализма, что Советский Союз будет восстановлен чуть позже этого особняка, в котором мы понаделаем коммунальных квартир для трудящихся, всех нынешних демократов перевешаем, замаскированных и явных власовцев-бандеровцев с прочими фашистами, прикрывающих свою спекуляцию словом «маркетинг», перестреляем, посадим, перевоспитаем и восстановим забор не только вокруг его дома, но и всей страны.

После второй бутылки дед согласился с моим планом действий по наведению порядка в общественно-экономической жизни, и вместо очередного неопознанного трупа в море на теперь уже моем участке появился отличный садовник. Ветеран получает солидную прибавку к пенсии. Его внучка поступила в институт, а домик стал соответствовать нынешнему дню. Дед с радостью на лице подстригает деревья с кустами и, как мне кажется, уже не мечтает, чтобы мой особняк сверху донизу был заселен рабочим классом из вчерашнего колхозного крестьянства.

Таким образом, я не только восстановил памятник архитектуры, приблизил ветеринаров ближе к нуждам народа, но и обеспечил жильем молодых специалистов из команды Вохи, поселившихся вместе с заместителем коммерческого директора в здании имени Леонарда Вышегородского и двух комнатах моего дома-крепости.

Ограду вокруг небольшого парка-сада ковали не турецкие работяги, прекрасно зарекомендовавшие себя на многочисленных новостройках Южноморска. Хотя один из мастеров-ювелиров по металлу точно турок-месхетинец, однако коллектив беженцев, поселившихся в Южноморске, воистину интернационален. Я стремлюсь поддерживать традиции, ведь прежде наш город привечал любого, независимо от его вероисповедания, национальности или цвета кожи, лишь бы он своим трудом увеличивал богатство общего дома под названием Южноморск.

Вот потому я пригласил этих мастеров с золотыми руками, заранее купил для их семей квартиры, помог получить гражданство и даже прописку, пожизненно обеспечил высокооплачиваемой работой. И они трудятся, да еще как, в то самое время, когда где-то далеко их соплеменники, воспитанные на чувстве единой семьи советского народа, только успевают молотить друг друга.

Раз дерутся, значит это кому-то выгодно. Кто-то же зарабатывал деньги или политический капитал, который в конечном итоге – те же самые бабки, когда мгновенно сбросившие оковы цивилизации дети разных народов, веками живущие бок о бок на одной земле, стали ожесточенно убивать друг друга. Но тогда старшина моего кузнечно-ювелирного цеха азербайджанец Рафик спас своего коллегу армянина Вардана, и теперь они снова вместе, здесь, на гостеприимной земле Южноморска. Мира вам, люди, и процветания, здоровья, денег и счастья детям – вот такая супернациональная идея пришла в голову, когда на моих глазах Вардан и Рафик выковали пробную металлическую лилию для украшения ограды, которая и без этих цветов – самое настоящее искусство, достойное продолжение традиций Востока и кастлинских мастеров.

С Рафиком, правда, пришлось повозиться, он меня все хозяином именовал, на «вы» обращался. Кто знает, может, традиция у них такая, но когда мастера-ювелиры завершили главные работы по отделке одного из подвальных помещений, о котором, кроме них, никто не знает, я не в виде благодарности, а исключительно для поддержания традиций фирмы чуть ли не в приказном порядке потребовал, чтобы все мастера обращались ко мне, как другие, исключительно на «ты».

При этом попросил слегка смутившегося мудрого мастера Рафика об одной услуге. Он ответил: «Конечно» – и чуть было снова не добавил это противное слово «хозяин». Я сказал ему вполне серьезно: если в моем отношении к людям засквозит хоть легкое пренебрежение или попрет из меня наружу совковое самодовольство большого начальника, смотрящего на других сверху вниз, пусть старый мастер изо всех сил огреет меня по хребту одним из тех прутов, что оказались лишними при подгонке ограды особняка. Моего дома. Моей крепости, система защиты которой была продумана до мельчайших деталей.

В лоб этот старинный особняк можно взять только танковой атакой после хорошего артобстрела, потому что постоянно торчащие здесь квартиранты всегда готовы оказать услуги хозяину исключительно здания. Открыть ворота с помощью дистанционного управления, нарубить дров для камина или приветствовать незваных гостей плотным автоматным огнем. Пусть даже эти гости большой оравой в бронежилетах припрут, вряд ли они станут здесь распоряжаться событиями. Я не для того с виду памятник архитектуры в крепость превращал, да и для дорогих гостей ничего не жалко, вплоть до пуль из титана.

Но если они с собой какую-то танкетку прихватят – тоже ничего страшного. Кто-то из квартирантов наверняка сумеет придавить кнопочки на небольшом пульте управления приятными сюрпризами, заложенными под аллеей, ведущей к дому, и вряд ли танкисты успеют удивиться, отчего они едут между небом и землей.

Только вот земные дела меня сейчас мало тревожат, если Гусь в небожители рвется. Нахал, что говорить, несколько лет назад с ножом и охотничьим обрезом себя вооруженным до зубов чувствовал, а теперь ему на мою голову вертолет потребовался.

Насчет вертолетов я давно задумывался, еще тогда, когда на чердаке дачи поселился Астроном, которого милиция активно разыскивала. Вовсе не за тем, чтобы присовокупить к его боевым наградам еще одну медаль, а за убийство и нанесение тяжких телесных повреждений, за то, что Астроном повел себя так, как его воспитывали перед отправкой умирать за чьи-то многомиллионные интересы под названием «интернациональный долг». И Астроном оплачивал долги, сделанные совсем другими людьми.