Текст книги "Век 'Свободы' не слыхать"

Автор книги: Валерий Коновалов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 26 страниц)

Вопросов таких много, в их числе и смерть от прицельного снайперского выстрела бойца группы "Вымпел", и "странное поведение" нарофоминских десантников в стенах Белого дома во время штурма, провоцировавшее еще большую кровь, и многое-многое другое. Как ни старались Ельцин и его окружение подчистить за собой "поле боя", и в прессу и помимо нее просачивались кое-какие нежелательные для них материалы, как, например, радиоперехват переговоров тех же "нарофоминцев". (Пленка с ними оказалась у меня в руках, но давать ее в эфир было запрещено.) Уже через год, к первой годовщине октябрьского расстрела, я подготовил спецвыпуск "Сигнала" с участием двух моих авторов – Виктора Верстакова и полковника Николая Иванова, который в те дни находился в Белом доме. В нем прозвучали и две песни Виктора, написанные по кровавым следам событий. Схожую по звучанию и смыслу песню написал для программы и мой автор в Германии, майор запаса Виталий Дегтярев.

Для меня в октябрьских событиях оставалась еще одна незакрытая страница – министр обороны генерал армии Павел Сергеевич Грачев. Я и раньше не относился однозначно плохо к Павлу Сергеевичу. Для меня он был "не лучшим министром обороны всех времен и народов", а наглядным примером того, что делает с прекрасным, по меркам Афганистана, воином-десантником командиром 345-го Баграмского ОПДП и 103-й Витебской воздушно-десантной дивизии – безмерная жажда власти и дух стяжательства. Однако валить всю вину за октябрь 93-го в основном на Грачева, как это делали отечественные средства массовой информации, было бы несправедливо. Заметно было, что вначале Грачев явно пытался противиться роли "главного застрельщика", то напиваясь в стельку (что с меня, мол, взять) и прячась в своем новоарбатском кабинете, откуда его "выцарапывали" новый секретарь СБ Олег Лобов и генерал Валерий Манилов, то исчезая на дачу, а то еще куда...

Все помнят, как Руслан Аушев и Кирсан Илюмжинов привезли Пал Сергеича к стенам Белого дома, мягко говоря, не совсем трезвого, небритого и вдобавок одетого не по форме. В конце концов он поддался нажиму, отдав приказ, однако управлением огня по парламенту руководил не сам "лучший министр", а его заместитель Кондратьев и генерал из Генштаба Барынькин. Доброхотов выслужиться на русской крови хватало и помимо Грачева. Я попросил Витю Верстакова разрешить мне дать в эфир его поэму "Прощайте, генерал", как нельзя лучше характеризующую бывшего министра обороны, которую вместе с его октябрьскими песнями я и приведу в конце настоящей главы в приложении "По страницам программы "Сигнал".

Мало-помалу страсти вокруг трагедии улеглись. В Москве еще сохранялся комендантский час и армейско-ментовские блокпосты на Кольцевой, но Миша Елистратов все же засобирался до дому. Впору было подумать и над покупкой тачки. Мы порешили, что коль уж я плачу ему за извоз и бензин во время московских командировок, то не лучше ли будет приобрести "колеса", на которых он во время моих не таких уж частых, хотя и продолжительных визитов катает меня по Белокаменной, а в остальное время пользует их по своему усмотрению.

Сказано – сделано! Я кликнул спеца – Леху Соловьева, в советском прошлом зампотеха роты внутренних войск в Прибалтике,– и поставил ему задачу найти приличный "фольксваген-гольф" "сэконд хэнд" с объемом движка не меньше 1600-1800 кубов по цене в пределах полторы штуки баксов. Леха скептически поглядел на меня, но уже на следующий день позвонил и сказал, что такая тачка есть. Мы оформили купчую, и Миша был готов наконец покинуть гостеприимный Мюнхен. Тут нам подвернулся и "поезд" – пара знакомых ребят перегоняла иномарки в Минск на продажу. Я тоже решил воспользоваться возможностью прокатиться к подруге в Брест и к сестре в Минск. Белорусская виза у меня была, а российскую я наивно рассчитывал получить уже на месте, по прибытии. Тогда как раз почему-то появилась полуформальная граница с КПП между государствами, и обладатель иностранного паспорта был обязан иметь разрешение на въезд в Россию, но в выдававшей его инстанции меня послали подальше, невзирая на все мои высокие российские связи. Видимо, здесь сказалось и то, что в Белоруссию тогда откатилась часть защитников Белого дома, включая и бойцов РНЕ.

От границы до Минска с Божьей и Сереги Зуева помощью мы добрались вполне благополучно, без приключений и дорожного рэкета. Елистратов в одиночестве взял направление на Москву по Смоленке, а я несолоно хлебавши вместо России вернулся обратно в Мюнхен. Причину вы знаете. Но не надолго.

Ближе к зиме я опять засобирался в дорогу. Заготовив выпуски "Сигнала" этак на месяц вперед, я отправился в директорский кабинет поговорить. Гендлер хотел было что-то возразить, но, заглянув мне в глаза, отвел свои собственные и вяло махнул рукой: "Поезжай, мол, что с тебя взять..."

И вот снова 757-й борт "Дельты" несет меня над облаками в сторону Родины, лениво проплывая над Польшей. В этот раз я почему-то лечу трезвый как стеклышко и злой как чечен, даже не пригубив свои обычные "за отрыв носового колеса".

"В ДЕКАБРЕ ЗИМЫ НАЧАЛО"

По прилете в Москву Елистратов, забирая меня из "Шереметьева", сообщил мне "приятную" новость – по причине какого-то нездоровья возить в этот раз он меня не сможет. Купил, дурак, машину и будь здоров – ищи теперь себе колеса на стороне. Я, конечно, в полном восторге и уже начинаю кумекать: а может, прав был тогда, в 92-м, генерал Альберт Макашов по поводу своих "извинений обиженной нации" в лице Михаила Аркадьевича? Второй "финт ушами" показала мне секретарша Юля. Я остался без колес и без возможности поддерживать телефонную связь не только через разорительный немецкой регистрации "мобильник". Секретарша все же оказалась порасторопнее Елистратова – она подыскала замену в лице своей подруги Наташи Кундрюковой. Наталья была студенткой последнего курса журфака МГУ, что значительно облегчало процесс объяснения стиля моей работы выездного корреспондента РС, и оказывала мне посильную помощь, заодно занимаясь и домашним хозяйством.

Делать нечего – надо искать запасные "колеса". Я позвонил Игорю Морозову и объяснил создавшуюся ситуацию с Елистратовым. Братан приставил ко мне самого надежного из своих ребят – Сергея Шаврова, в прошлом старшину-десантника, ставшего мне таким же близким человеком, как и сам Игорь, и, чего греха таить, взявшего на себя обязанности "терпеливой няньки при великовозрастном шаловливом дитяти" – охранника-водителя "в личке". Но была проблема – Серега временно остался без "тачки". В остальном, когда не был занят на охране коммерческого банка, был готов сопровождать меня день и ночь. Против хорошей компании я никогда не возражал, а тем более против общества просто очень уж огромного по размерам Шаврова, затянутого, как в броню, в десантной расцветки камуфляж. С ним ходить – кошелек из кармана тянуть навряд ли найдутся охотники.

С колесами выручил Володя Пластун. Выслушав мою тираду насчет Елистратова, Владимир Никитович протянул свое коронное: "Я тебя предупреждал! Эти люди из ГРУ, сам понимаешь, они не такие надежные, как мы, из КГБ, но лично я к этой организации никакого отношения не имею, я простой ученый". Через день-два "простой ученый" Пластун подыскал мне желающего подзаработать водителя-профи из преподавательского состава МАДИ по имени Александр. В этот раз Московское бюро РС неожиданно предоставило мне роскошную трехкомнатную квартиру на Тверской – мол, все равно пустует,но, зная, как наивно "заглядывать в зубы дареному троянскому коню", я подстраховался и на всякий случай снял еще одну хазу на Мосфильмовской. Как оказалось, в своих предположениях я не ошибся.

Декабрь выдался холодным, а в казенной "радиосвободовской роскоши" были явные проблемы с отоплением. Пришлось из "дареных хором" перебраться в оплаченные в твердой валюте, ибо, простите, спать, "завернувшись в бушлат с головой", как когда-то в отрочестве, на зоновской шконке, я не собирался, и уж тем более в обществе дамы. (На Мосфильмовской же, наоборот, топили так, что жить можно было только с открытыми настежь окнами, иначе не квартира, а пустыня Регистан какая-то.)

Свой первый визит я нанес в Секретариат СБ, к тому времени поменявший прописку с Варварки на Старую площадь, заместителю Олега Лобова генералу Манилову. Мы записали часовое интервью, хотя я заметил, что от обсуждения недавних октябрьских событий Валерий Леонидович дипломатически уклоняется. Ладно, не буду настаивать, значит, еще не время. На беседу с самим Олегом Лобовым тоже можно было не особенно надеяться. Секретарь очень занят. Что же еще я упустил? Второй заместитель секретаря СБ – пришедший из МБ РФ Владимир Рубанов. С этим – пожалуйста. И тут я вспомнил про обещание Манилова дать мне возможность побеседовать с одним из ответственных сотрудников управлений Секретариата СБ на тему ядерно-доктринальных и других "хитрых" вопросов. О господи! Напросился на свою голову, лучше бы я об этом Манилову не напоминал. Этим "специалистом" оказался бывший начальник Управления информации КГБ СССР генерал Константин Мацокин, взявшийся за меня так, что на пару минут я вновь почувствовал себя в своем собственном прошлом, в "уютных стенах" следственного отдела ленинградского Большого дома на Литейном проспекте, 4 – "альма-матер" некоторых президентов и их полномочных представителей.

– Кто такой Сунцов? – наседал на меня генерал.– Почему на волнах "Свободы" он на все лады расписывает ядерные секреты страны?

– Какие еще секреты? – Я попытался отбиться от "наезда".

Бац! На стол легла распечатка радиоперехвата спецпередачи по ядерному планированию и нейтронным зарядам. Тут уж набычился я, обратив внимание Константина Мацокина, что Николай Николаевич пишет только об истории создания ядерных зарядов третьего поколения и об общей, прекрасно известной из учебников физики технологии действия таких изделий. Уж простите, наверное, все образованные люди в России знают, чем отличается принцип действия нейтронного заряда, скажем, от того, в котором в качестве основного элемента, например, применяется изотоп кобальта или от заряда с повышенным выходом гамма-излучения...

– Оставим физику...

– А вот что касается возможности применения "чистых зарядов" в зоне боевых действий, например, в таджикско-афганском конфликте, в случае его разрастания на территорию уже непосредственно самой России (я же фантазировал) или, допустим, в случае агрессии со стороны блока НАТО (это я тоже фантазировал), то это уже мои собственные слова, а вот этот абзац, заметьте, принадлежит вашему непосредственному начальнику – В. Л.,– на одном дыхании я закончил фразу.

– Хорошо. Убедили. Пусть Сунцов продолжает с вами сотрудничать. А что вы, Валерий Николаевич, скажете вот об этом?

На стол плюхнулась еще одна распечатка радиоперехвата, в которой я узрел знакомую фамилию внезапно и тяжело занемогшего Миши Елистратова.

– Что скажу? Офицер запаса – подполковник. Закончил Военный институт иностранных языков и Военную академию имени Фрунзе. Служил по советнической линии в Африке и в разведуправлении ЛенВО. Вот и все, что я знаю. А в чем, собственно, дело?

– Валерий Николаевич, вы же умный человек... Или начальник Военной академии Генштаба (черт возьми, он и об этом знает, обложили со всех сторон) дал несколько завышенную оценку вашим способностям военного аналитика? Это не уровень подполковника – выпускника Военной академии имени Фрунзе...

– Вы уж извините меня, господин, или лучше по-старому, товарищ генерал,– перебил я Мацокина,– ни академии Генштаба, ни академии имени Фрунзе, ни даже общевойскового командного училища я сам все-таки не заканчивал. Откуда мне знать и как определить – уровень это или не уровень? Пишет Елистратов довольно интересно. Материалы сугубо профессиональные, никакой политики, только военная тематика: строительство ВС, тактика и стратегия, доктринальные вопросы, наконец, оперативное искусство. Что в этом плохого и какой вред в этом для Вооруженных Сил России, если я, простите за наивность, своей радиопрограммой пытаюсь хоть как-то противостоять тому, что еще с горбачевских времен стало "генеральной линией оплевывания армии" в отечественных средствах массовой информации? В конце концов недалек час, когда "американские начальнички" меня за это и попрут со "Свободы"...

– Вы никогда не доставляли себе труда сравнить стиль его ранних материалов и вот этих? – прервал мою тираду генерал Мацокин

Тут я начал прикидывать, что, может быть, вышла непонятка с Андреем Каргановым, материалы которого от своего имени Елистратов давал в эфир, однако после октября 93-го тот тоже уволился в запас. Я быстро пролистал распечатку, там были только скрипты лета – осени 93-го, о которых я имел предварительную договоренность с их автором. Закончив просматривать дайджест, я спросил уже прямо:

– Что, Елистратова подозревают в утечке информации или в шпионаже? Помнится, министр обороны Белоруссии и первый заместитель российского министра обороны тоже как-то зачислили меня в разряд оных: Козловский – в разведслужбы Пентагона, а Кокошин – в ЦРУ. К кому причисляете меня вы? К немецкой БНД или, может, "Моссаду"?

– Не острите, Валерий Николаевич, к вам лично претензий у нас нет, особенно учитывая отношение к вам непосредственного начальства, которое хорошо и давно вас знает. Речь о вашем конкретном авторе. Он использует источники, выходящие за рамки его уровня образования и компетенции как военного профессионала. С этим мы и должны разобраться.

Примечательно, что ни полковник Генштаба Валерий Чебан, ни другие мои авторы в данном "черном списке" вообще не фигурировали, а недоразумение с профессором Сунцовым я благополучно уладил.

Закончив "разборку", генерал Мацокин поспешил было откланяться, но не тут-то было. Я уже заработал "кнут". Как теперь насчет "пряника"? Пришлось генералу на полчаса подзадержаться и как ответственному за информационную и прочую безопасность официальному лицу секретариата СБ ответить на задаваемые мною вопросы, в том числе и по ядерной доктрине. Расстались мы вполне довольные друг другом. Более того, Мацокин при нашей следующей встрече намеренно подсказал мне ряд тем по насущным для России вопросам в области безопасности и то, в каком ключе тематику эту нужно будет отобразить. Я, конечно, принял "заказ".

В этот раз в Минобороны России я вообще не обращался ни с какими просьбами, ограничившись Штабом КВС СНГ, где меня всегда были рады видеть. Первым в коридорах штаба я перехватил почему-то выселенного Грачевым с Нового Арбата на Ленинградский проспект генерала армии Константина Кобеца, напросился по старой памяти к нему в кабинет и подвел под интервью. Однако и здесь тема октября оказалась табу. Правда, полковник Серафим Юшков подробно рассказал мне о провокации, устроенной у КПП штаба Тереховым.

В следующий мой визит он предложил мне провести беседу с бывшим министром обороны Таджикистана генералом Фаррухом Ниязовым. Я немедля дал согласие, и вот мы уже в кабинете генерала, который оказался приятным человеком, в свою очередь обнаружившим, что и собеседник знает Восток и не путается в разнице между "юрчеками" и "вовчеками".

От генерала Ниязова я узнал, что неподалеку от штаба, на "Войковской", находится ресторан "Таджикистан" с прекрасной памирской кухней, и пообещал посетить это заведение, что и сделал на следующий же день. Ресторан действительно оказался выше всяких похвал, особенно после моей невзначай оброненной фразы о том, кто мне его порекомендовал. Иншалла! Воистину велика и неисчерпаема мудрость Востока, как и его щедрость.

В штабе КВС я взял еще два интервью – у генерала Леонида Ивашова и контр-адмирала Александра Мочайкина. С ними я мог позволить себе и выпить в располагающей к тому обстановке и в свободное от службы время. Начальник штаба Виктор Самсонов не возражал, если это происходило в неслужебное время, а я, если помните, дал ему твердое обещание не спаивать офицеров, находящихся на службе. Еще в те дни я познакомился и поговорил в неформальной обстановке с начальником разведуправления штаба генерал-майором Владимиром Козловым. Мой старый знакомый генерал-полковник Борис Пьянков в структурах штаба уже больше не числился, после командования миротворческими силами (201-я МСД ВС России) в Таджикистане его уволили в запас. Серафим Юшков, когда в очередной раз мы пришли к нему с полковником Чебаном, представил меня сидевшему у него в кабинете средних лет мужчине в гражданском. Так в мою жизнь вошел еще один очень близкий мне теперь человек – Валерий Викторович Борисенко, в прошлом выпускник "Рязанки", полковник Воздушно-десантных войск. Он тоже дал согласие писать для программы "Сигнал", и без его участия "чеченские выпуски" 95-го просто никогда не смогли бы выйти в эфир, а я сам никогда бы не познакомился с еще одним теперь тоже очень близким и дорогим мне человеком – одним из сыновей дяди Васи, Героем России, полковником Александром Маргеловым.

Когда в кабинете мы остались только вчетвером, я опрокинул в себя стакан и, собравшись с духом, коротко рассказал о моем недавнем "приключении" в секретариате СБ. Мужики понимающе кивнули. Валера Чебан пообещал прислушаться к материалам Елистратова и как генштабовский специалист и военный ученый попытаться понять, в чем проблема. В Службе внешней разведки я мирно пообщался с полковником Кобаладзе, который в этот раз вручил мне распечатки двух открытых доктринальных документов, подготовленных пресс-бюро СВР. Тогда же я увидел в стенах особняка в Колпачном переулке (на сегодняшний день у пресс-бюро СВР уже другой адрес) легенду советской разведки, бывшего начальника Управления "С" (нелегальная разведка) генерала Вадима Кирпиченко, фактически спасшего дипломатическое лицо Советского Союза во время далеко не бархатного "развода" в 60-е годы с египетским президентом Камаль-Абдул "на всех Насером". К сожалению, пообщаться с генералом Кирпиченко мне не удалось.

В один из декабрьских дней мы с Игорем Морозовым выбрались "в люди", посетив уютный шалман в ЦДЛ и Студию военных писателей. Виктор Верстаков познакомил меня со своими коллегами и с зашедшим "на огонек" Иваном Фотиевичем Стаднюком. Почти весь вечер я не отходил от Ивана Стаднюка. Мы договорились, что в следующий приезд я сделаю с ним интервью для РС (меня особенно интересовали не только его разговоры со Сталиным, но и дружба с другим Иваном – Кожедубом). Стаднюк не возражал, но заметил, что на "Свободе" его считают "сталинистом".

– Знаете, Иван Фотиевич, я – не вся остальная "Свобода", да и в конце концов некоторым сионистам на РС не мешало бы вспомнить слова их любимого "папашки" Черчилля о том, что Сталин принял Россию с сохой, а оставил с атомной бомбой.

– Да, я с вами согласен, вместо того чтобы разобраться по-человечески, с ним после смерти поступили по-свински, как будто своей стране и народу он принес только зло. Я ведь разговаривал с Иосифом Виссарионовичем, вы, наверное, читали...

Я утвердительно кивнул, не забывая при этом наполнить стаканы. Звякнув посудой, мы выпили. К сожалению, моим надеждам провести интервью с одним из любимых и уважаемых мною русских писателей не суждено было сбыться. Иван Стаднок скоропостижно скончался после распоряжения МО РФ о закрытии Студии военных писателей и отказа министра Грачева принять его. Витя Верстаков подготовил к кончине Ивана Фотиевича материал, который у меня буквально "вырвала из рук" и дала в своей программе по национальным вопросам Елена Коломийченко – для нее он был уважаемым украинским писателем. Вот только для министра обороны Грачева Иван Стаднюк оказался "назойливым стариком", от которого тот попросту отмахнулся.

В МБ РФ после отставки и посадки на нары "Матросской тишины" бывшего министра безопасности Виктора Баранникова тоже произошли коренные изменения. Госбезопасность снова стала аббревиатурой из трех букв – ФСК. Александра Ивановича Гурова из органов окончательно уволили в запас, и теперь он мог спокойно садиться за машинку и писать свою "Красную мафию" и "Красную ртуть", равно как и материалы для "Сигнала", что и было нами официально оформлено. А я наконец мог решить и вопрос с его авторскими гонорарами, которых скопилось уже предостаточно. Генерал-майор Алексей Кандауров, которого я навестил на Лубянке, поведал мне, что, по всей видимости, скоро сдаст дела преемнику, которым будет полковник (впоследствии генерал) Александр Михайлов. Его я немного знал как бывшего коллегу Игоря. Однако пока он еще у дел и может организовать для меня интервью с заместителем командующего Пограничными войсками России полковником Федором Ламовым. После беседы я тепло попрощался с Алексеем Петровичем, пожелав ему удачи. Мне этот человек определенно нравился, в том числе и той позицией, которую он занял в памятном октябре. Я ведь звонил ему тогда из Мюнхена, и мы говорили по телефону.

Что ж, еще пара дней, мы с братом отпразднуем "день без отметки на календаре", и я возвращусь в Мюнхен. В вечер перед отлетом мы с Серегой Шавровым заглянули домой к Игорю, и я еще раз вернулся к вопросу о Мише Елистратове. Игорь тоже дал мне понять, что разговор этот со мной затеяли неспроста, обещал послушать пару материалов и прикинуть, что же в них могло насторожить генерала Мацокина, которого он хорошо знал еще по службе в органах госбезопасности СССР, заодно пообещав решить и вопрос с фактически подаренной Елистратову тачкой.

– Ты извини, братан, если бы ты привез в Москву иномарку, вышел на улицу и спросил: "Кто согласен покатать меня на ней пару месяцев, тот ее потом навсегда и получит",– то очередь желающих была бы побольше, чем к Ильичу. Вот хотя бы Серега...

– Это-то я понимаю,– протянул я, впрочем, без особой надежды в голосе,– но кто ж знал, что все так обернется?

– Ладно, к следующему твоему прилету постараемся решить и этот вопрос. А так, в общем, мой тебе совет профессионала КГБ: от Елистратова пора избавляться. Дыма без огня не бывает. Но пока держись с ним как ни в чем не бывало, не подавай виду, что что-то знаешь,– напутствовал Игорь.

– Есть, брат!

– Удачи!

Мы попрощались, и утром следующего дня я в первый раз в одиночестве (провожающие отсутствовали – Серега был на дежурстве, а водила из МАДИ, Александр, выгрузив меня, тут же уехал) мерил шагами зал шереметьевского аэропорта, ожидая посадку на франкфуртский рейс. До Нового, 94-го года оставалась всего несколько дней, а я так ни разу почему-то и не смог встретить Новый год в России.

ПО СТРАНИЦАМ ПРОГРАММЫ "СИГНАЛ"

В приложении к настоящей главе, я приведу тексты пяти песен Игоря Морозова, которые, на мой взгляд, наиболее ярко отображают широту его поэтического таланта. Навевающий грусть рассказ о короткой встрече с когда-то в довоенном прошлом любимой женщиной. Пронзительный по своему душевному проникновению крик памяти – "Полуночный тост". Игорь Морозов действительно русский Киплинг. У кого еще есть сомнения, пусть внимательно вчитается в строки песни "Ты по кромке ледника...". У Игоря есть и невоенные песни. Одна из них посвящена "малой родине" брата. А последняя из представленных в приложении песен относится уже к шуточному жанру. Она написана после Афганистана, в первые месяцы чеченской войны 95-го. Называется песня "Баллада о королевской блохе". Исполняется она на всем известный мотив, а посвящается Паше – человеку и "мерседесу".

Игорь Морозов

Здравствуй, это я...

Здравствуй, это я. Прости, без приглашения,

Но сегодня пятое, февраль.

Я пришел тебя поздравить с днем рождения.

Что? Давно не празднуешь? А жаль.

Постоим немного у дверей,

Я лишь на минуточку, прости.

Так бывает в жизни у людей

Вновь пересекаются пути.

Дай я загляну в твои глаза.

Помнишь, я когда-то в них тонул?

Помнишь, как однажды нам разлуку нагадал

Авиабилет Москва – Кабул?

Сколько зим и сколько долгих лет,

Если год за три пересчитать.

Я не упрекаю. Что ты! Нет!

Не имею права упрекать.

Как живешь? Надеюсь, все в порядке?

Замужем! Писали мне друзья.

Помнишь, как однажды в нашем парке,

Прятались под кленом от дождя?

Я запомнил вкус того дождя

На губах испуганных твоих.

Не смотри тревожно на меня.

Я от этих губ почти отвык.

Очень изменился? Что же, может быть.

Старит нас чужая сторона.

Там живут, не прячась от судьбы,

Потому до срока седина.

Что тебе расскажешь о войне?

Да надо ли рассказывать сейчас?

В следующий раз я все скажу тебе,

Если будет следующий раз.

Счастлива ли ты? Вопрос из киноленты,

Где героев сводит "хэппи энд".

Так в кино, а в жизни – проездные документы.

Снова на Кабул через Ташкент.

Вон гудит таксист, не может больше ждать.

Видно, мало дал ему на чай.

Вот и все. Меня не надо провожать.

Я пошел. Будь счастлива! Прощай!

Полуночный тост

Я поднимаю тост за друга старого,

С которым вместе шел через войну.

Земля дымилась, плавилась пожарами,

А мы мечтали слушать тишину.

Я поднимаю тост за друга верного,

Сурового собрата моего,

Я б не вернулся с той войны, наверное,

Когда бы рядом не было его.

Последние патроны, сигареты ли

Мы поровну делили, пополам.

Одною плащ-палаткою согретые,

Мы спали – и Россия снилась нам.

И сколько бы мне жизни ни отпущено,

Куда бы ни забросила судьба,

Я помню, как однажды друга лучшего,

Свела со мной афганская тропа.

На старой фотографии любительской,

Еще после атаки не остыв,

Стоим мы, два десантника из "витебской",

Устало улыбаясь в объектив.

И я смотрю на эту память прошлую,

Свеча горит, и тает стеарин.

Мы в день последний верили с Алешею.

Тот день пришел... Я праздную один.

А за окном ночная тьма колышется,

Гляжу на фотографию, курю,

И мне охрипший голос друга слышится:

"Живи! А я прикрою, как в бою!"

Рассвет встает над городом пожарищем,

По улицам трамваями звеня.

Я пью вино за старого товарища,

А был бы жив, он выпил за меня.

Ты по кромке ледника...

Ты по кромке ледника шел, как по канату,

Рвали тело на куски скальные клыки.

Разглядеть старался мир в прорезь автомата

И Аллаха самого цапал за грудки.

Зло ты сравнивал с добром на весах Фемиды,

Запах крови раздувал ноздри, как меха.

От романтики дошел до слепой обиды

И у смерти побывал в роли жениха.

Воду пил из арыка пригоршнями полными

И в желтушечном бреду материл весь свет.

И накатывалась грусть ласковыми волнами,

Когда с почтой получал тоненький конверт.

Ты столетья отмерял тропами овечьими.

Ты в обойму загонял сразу тридцать судьб.

В умных книгах назовут буднями разведчика

Этот пройденный тобой невозможный путь.

Ты в миру старался жить, как тебе завещано,

На людскую суету не хотел смотреть.

Но тебя не излечить ни вину, ни женщинам,

Ни работе, ни друзьям боль не одолеть.

Ты по кромке ледника шел, как по канату,

Рвали тело на куски скальные клыки.

Разглядеть старался мир в прорезь автомата

И Аллаха самого цапал за грудки.

Вдоль Осетра-реки

Вдоль Осетра-реки

Камыши, камыши.

И куда ни смотри,

Ни души, ни души.

Поворот-поворот,

Перекат-перекат.

От ворот – до ворот,

Все река да река.

Все куда-то течет,

Сквозь года, сквозь века,

За собою зовет

В облака, в облака.

Поворот-поворот,

Перекат-перекат.

От ворот – до ворот,

Все река да река.

А на том берегу,

Где луга над рекой.

Я когда то в стогу

Целовался с тобой.

И кружил небосвод,

И шумела река.

Поворот-поворот,

Перекат-перекат.

Сколько минуло весен

С далекой поры,

Когда жгли мы на плесе

Ночные костры.

Так к кому же зовет

На свиданье река?

Поворот-поворот,

Перекат-перекат.

Вдоль Осетра-реки

Камыши, камыши.

И куда ни смотри,

Ни души, ни души.

Поворот-поворот,

Перекат-перекат.

От ворот – до ворот,

Все река да река.

Поворот-поворот,

Перекат-перекат.

А до милых ворот,

Все река да река.

Баллада о королевской Блохе

Жил-был король однажды,

Он славный был король,

Всегда страдал от жажды,

Но трезв бывал порой.

А средь его придворных,

При нем Блоха жила,

Министром обороны

И маршалом была.

Блоха была мужчиной,

А это значит "был",

Король его как сына

Внебрачного любил.

Он был отцом прогресса

Вооруженных Сил,

Любил он "мерседесы",

А танки не любил.

Еще любил он женщин

Не старше сорока,

Поскольку ствол без трещин

Имел еще пока.

И ставя спорт в начале

Всех воинских наук,

И в волейбольном зале

Один он стоил двух.

И лишь одно желанье

Блохе мешало жить

Все обмундированье

У войска заменить.

Немедля ни минуты,

К работе привлекли

Двенадцать институтов

И двадцать шесть НИИ.

И вот готова форма

На вражеский манер:

Не то геноссе Борман,

А может, бундесвер.

Образчик формы новой

Напялила Блоха

Убора головного

Недостает пока.

Тогда к себе портного,

Зовет Блоха скорей

И говорит сурово:

"Папаху мне пошей!

Такую, чтоб видали,

Меня издалека

И сразу узнавали

Народы и войска".

Но только дали маху,

Иль так уж довелось,

Баранов на папаху

В столице не нашлось.

Король Блоху, как сына,

Похлопал по плечу,

Мол, я твою кручину

В два счета излечу.

Собрал король министров,

И внутренних и вне,

И прочих организмов,

Что жили в той стране.

И, выпив пива кварту,

Прищурив левый глаз,

Он ткнул бутылкой в карту

И огласил Указ.

Мол, правит в регионе,

Что я вам указал,

Погрязший в беззаконье,

Мятежный генерал.

Ни нефти, ни баранов

Короне не дает,

И на мои карманы

Предательски плюет.

Мятежную столицу

Извольте разорить,

И моему любимцу

Каракуля добыть.

Взлетели самолеты,

И танки поползли,

И двинулась пехота

На краешек земли.

Долбили, как придется,

И с неба, и в упор,

Господь, мол, разберется,

Кто вор, а кто не вор.

И длится эта драка,

И дням потерян счет,

Но меха на папаху

Не добыто еще.

ПО СТРАНИЦАМ ПРОГРАММЫ "СИГНАЛ"

В приложении к настоящей главе я хочу предложить вниманию читателя поэму полковника Виктора Верстакова "Прощайте, генерал". Две октябрьские 93-го года песни Виктора Глебовича. Песню "Война становится привычкой", написанную на афганской войне, еще одну песню, написанную совсем недавно и посвященную живым и павшим бойцам 345-го Баграмского ОПДП, а также шуточную – "Краткий курс новейшей истории Афганистана".

Виктор Верстаков

Прощайте, генерал!

Прощайте, генерал, мы не были друзьями,

Однажды сведены давнишнею войной,

Среди афганских гор, в заснеженном Баграме,

Где громче дизелей выл ветер ледяной.

Я прилетел тогда издалека-далёка

Вы помните второй несчастный батальон?

Я приходил в себя, я выходил из шока,

Еще не разобрав, где явь была, где сон.

Подбитый вертолет, пике на пулеметы,

Демидов, Маковей, фугасы, трассера,

Отчаянный десант родной девятой роты,

Посадка без колес, палатка, медсестра.

Но дело не во мне, я даже не был ранен,

Был просто потрясен и шоком свален с ног,

Ведь я же их любил, погибших в Бамиане,

Я видел, как их бьют,– и не помог, не смог.

Потом ночной полет сюда, в Баграм, на базу,